Жуков, Б. «Нежный сок души» : [о поэтессе С. Леонтьевой] // Нижегородская правда. – 1995. – 19 декабря. – С. 4.
«Нежный сок души»

Когда выкинутая из магазинов на дождь и мороз, никем не контроли­руемая книжная торговля предлага­ет «Секс-пир и бани», «Мужей и груди», «Энциклопедию хулиганствую­щего ортодокса», книгу в подарок «Детские анекдоты», полные пош­лости и мата, «Убийства века», нор­мальные люди тянутся к высокому и светлому.

В АКТОВОМ ЗАЛЕ Нижегородского автомеханического техникума гре­мела музыка. Его заполнили учащиеся вечернего отделения, пришли на презентацию новой книги стихов С. Леонть­евой поклонники ее таланта, друзья по ра­боте, поэты-автозаводчане — с цветами, с подарками; с горячими поздравлениями.

Вечер открыл составитель нескольких поэтических сборников именинницы Е. Рагозин. Об исключительной самобытности ее лирики рассказал член Союза писателей И. Борькин. Артист народного театра ДК ГАЗа Н. Поздеев прочел стихи Леонтьевой и свое посвящение ей. Апофеозом вечера было выступление самой виновницы торжества.

Рассказ о себе: свердловчанка, волею судьбы ставшая нижегородкой, с двумя об­разованиями — среднетехническим и вы­сшим гуманитарным, сурдопереводчица на ОАО «ГАЗ». И авторское чтение — светло, эмоционально, вдохновенно:

Без прозвища вся жизнь, как трын-трава,

Без памяти любовь, которой тешусь,

Бесхозные растут во мне слова,

Направо — ангел, а налево — леший.

Это строчки из сборника стихов Светла­ны Леонтьевой «Побудь со мной» — седьмо­го за два года. До того вышли: «Вечная любовь», «Колдовские слезы», «Таинствен­ные силы», «Лунное кудесничество», «Этот святочный мир», «Ткань на крылья».

Светлана Леонтьева ворвалась в поэзию стремительно, сразу приковав к себе внима­ние! Ее лирическая героиня насквозь зе­мельна: язычница, христианка, бунтарка, пророчица. Впечатление такое, что всякая нежить — ее закадычные друзья. С любовью и нежностью говорит она о домовых, о леших, о русалках, будто выросла среди них и от них напиталась мудростью колдуньи, ведуницы, знахарки и бредовым провид­чеством кликуши.

Ее «поэтическая мысль причудлива и диковата». Порою кажется, что автор — чернокнижница: каких только заговоров, заклинаний не знает. Но и в Библии она дока. Ей близки и антика, и современность, естествознание и метафизика. Это себе, сво­им любимым темам и образам она адресует строки:

Ты породнилась с яшмой и хвощом

и клекотом болотистого зева.

Дремучие минуты ты нашла,

а в них, тягучих, святочные кони...

В этюдах о встречах, разлуках, размолв­ках, обидах — во всем, из чего состоит повседневность, встает во весь рост Поэзия, глубинно-сердечная, вдумчиво-зоркая, меткословная («реки рыбоглазая пресность», «я повисла от радости слезой на его ресни­цах»). И вселенски масштабная:

Зарисуй плоть земную, яви ее

древнюю сущность,

Эту грудь, что полна обожанъя

и тяги родства.

Между тем Светлана Геннадьевна мень­ше всего говорит о себе как о поэте, больше — об обыденном: «Мое дело нехитрое, бабье: шью, вяжу да пеку пироги...». Но она умеет наводить поэзию во всем: в убранстве дома, в нарядах, украшениях, она славит «и пер­стень, и серьгу; и брошь глазастую, и нежную гребенку». Строчка за строчкой вы­лепливают образ лирической героини Леонтьевой, нежной, мятущейся, страст­ной:

Ты целовал мне пальцы так долго и

светло,

Что дождь подобьем танца ложился

на стекло,

И сердце гулко грелось, как будто

нету зла.

Мне так давно хотелось душевного тепла!

Жизнь без любви, как без Бога в душе, без ощущения рая — жалкое прозябание. Жажда взаимности, понимания, счастья так естественна. Но эта женщина, — вся из противоречий. «И, проказница, и смиренни­ца», то «ей б напиться от тоски и первому же встречному отдаться» то она ищет спаси­тельно-покаянного «касания продырявлен­ных ладоней», то умоляет единственного, «чье заветное словечко, как подвенечное колечко, не палец — сердце обожжет»:

Нацелуй же меня лет на тридцать...

Вспоминай мое тело скорей,

Запах глаз и улыбок названья.

Парадокс — один из излюбленных при­емов поэтессы:

Научусь ли врагов не любить я?

* * *

Дружелюбность, как пуля, страшна.

* * *

И стал огонь бесплотной глыбой льда,

и сбились в точку дни и расстоянья.

* * *

Я безгрешна до неприличия.

А какая меткая характеристика жизни «жесткого века, века медного»:

Вода, которой не напиться.

Еда, которую не съесть.

Боль — ни за что. Привыкли лица

нести нахмуренную весть.

Пустая кровь. Кривая дата.

И стаи, стаи воронья.

Сердец безмерная расплата

за миг спокойного: житья.

Образность, разбросанная горстями, как самоцветы, к которым у автора особая сла­бость, расцвечивает весь сборник. Но как камушкам нужен огранщик, так поэту ну­жен ювелир — тонкий и умный редактор. И тут Леонтьева противоречит сама себе: то целый цикл называет «Жду ювелира», то заявляет, что сама себе «и опал, и ювелир». В разделе «Выпавшие из гнезда» (это четве­ростишия вроде хайямовских рубаи) есть строчки:

Ах, листва лежит золотая,

на зеленом в моей судьбе.

Никому я не подражаю

и пишу сама по себе.

«Никому не подражаю» — слишком са­монадеянно. Сама фраза уже несамобытна: об этом кто только не заявлял — от Ломоно­сова («я буду петь неведомое прежним») до Плотникова («других не повторю, свое сла­гая»). Есть у Леонтьевой строчки, образы и пушкинские, и есенинские, и блоковские, и маяковские.

Но это мелочи. Главное, книга талан­тливая, самобытная, яркая. Автор на этот раз выступил еще и в роли художника-оформителя. Стихи оставляют ощущение радости бытия, несмотря на все нынешние невзгоды, и безмерной человеческой стой­кости, оптимизма. А для Леонтьевой стихи — это все: судьба, работа, праздник, жизнь.

Цедя по капле нежный сок души,

за Русь распятую умру, слагая клятву.

Родина, ее счастье, ее будущее превыше всего:

За тебя, моя Родина бедная,

колыбелька, весенняя пашенка,

на костер пойду, если ведьма я,

в монастырь — бунтарь!— не монашенка.

Борис ЖУКОВ.