Flatik.ru

Перейти на главную страницу

Поиск по ключевым словам:

страница 1страница 2 ... страница 8страница 9
Виссарион Григорьевич Белинский

(1811-1848)

Литературные мечтания
(Элегия в прозе)

1834

  

   В.Г. Белинский. Взгляд на русскую литературу.



   М., Современник, 1988

   OCR Бычков М.Н. mailto:[email protected]

  


  

   Я правду о тебе порасскажу такую,
Что хуже всякой лжи. Вот, брат, рекомендую:
Как этаких людей учтивее зовут?..
Грибоедов. Горе от ума

  

   Есть ли у Вас хорошие книги? -- Нет, но у нас есть великие писатели. -- Так, по крайней мере, у вас есть словесность? -- Напротив, у нас есть только книжная торговля.

   Барон Брамбеус1



  

   Помните ли вы то блаженное время, когда в нашей литературе пробудилось было какое-то дыхание жизни, когда появлялся талант за талантом, поэма за поэмою, роман за романом, журнал за журналом, альманах за альманахом; то прекрасное время, когда мы так гордились настоящим, так лелеяли себя будущим, и, гордые нашею действительностию, а еще более сладостными надеждами, твердо были уверены, что имеем своих Байронов, Шекспиров, Шиллеров, Вальтер Скоттов? Увы! где ты, о bon vieux temps {о доброе старое время (франц.). -- Ред.}, где вы, мечты отрадные, где ты, надежда-обольститель! Как все переменилось в столь короткое время! Какое ужасное, раздирающее душу разочарование после столь сильного, столь сладкого обольщения! Подломились ходульки наших литературных атлетов, рухнули соломенные подмостки, на кои, бывало, карабкалась золотая посредственность, а вместе с тем умолкли, заснули, исчезли и те немногие и небольшие дарования, которыми мы так обольщались во время оно. Мы спали и видели себя Крезами, а проснулись Ирами!2 Увы! как хорошо идут к каждому из наших гениев и полугениев сии трогательные слова поэта:

  

   Не расцвел и отоцвел



   В утре пасмурных дней!3

  

   Да -- прежде -- и ныне, тогда -- и теперь! Великий боже!.. Пушкин, поэт русский по преимуществу, Пушкин, в сильных и мощных песнях которого впервые пахнуло веяние жизни русской, игривый и разнообразный талант которого так любила и лелеяла Русь, к гармоническим звукам которого она так жадно прислушивалась и на кои отзывалась с такою любовию, Пушкин -- автор "Полтавы" и "Годунова" и Пушкин -- автор "Анджело" и других мертвых, безжизненных сказок!.. Козлов -- задумчивый певец страданий Чернеца, стоивших стольких слез прекрасным читательницам, этот слепец, так гармонически передававший нам, бывало, свои роскошные видения, и Козлов -- автор баллад и других стихотворений, длинных и коротких, напечатанных в "Библиотеке для чтения", и о коих только и можно сказать, что в них все обстоит благополучно, как уже было замечено в "Молве"!.. какая разница!.. Много бы, очень много могли мы прибрать здесь таких печальных сравнений, таких горестных контрастов, но... словом, как говорит Ламартин:



  

   Les dieux etaient tombes, les trones etaient vides! {*}

   {* Боги пали, троны опустели! (франц.) -- Ред.}

  

   Какие же новые боги заступали вакантные места старых? Увы, они сменили их, не заменив! Прежде наши Аристархи, заносившиеся юными надеждами, всех обольщавшими в то время, восклицали в чаду детского, простодушного упоения: Пушкин -- северный Байрон, представитель современного человечества. Ныне, на наших литературных рынках, наши неутомимые герольды вопиют громко: Кукольник, великий Кукольник. Кукольник -- Байрон, Кукольник -- отважный соперник Шекспира! на колена перед Кукольником! {"Библиотека для чтения" и "Инвалидные прибавления к литературе"4.} Теперь Баратынских, Подолинских, Языковых, Туманских, Ознобишиных сменили гг. Тимофеевы, Ершовы; на поприще их замолкнувшей славы величаются гг. Брамбеусы, Булгарины, Гречи, Калашниковы, по пословице: на безлюдье и Фома дворянин. Первые или потчуют нас изредка старыми погудками на старый же лад, или хранят скромное молчание; последние размениваются комплиментами, называют друг друга гениями и кричат во всеуслышание, чтобы поскорее раскупали их книги. Мы всегда были слишком неумеренны в раздаче лавровых венков гения, в похвалах корифеям нашей поэзии: это наш давнишний порок; по крайней мере, прежде причиною этого было невинное обольщение, происходившее из благородного источника -- любви к родному; ныне же решительно все основано на корыстных расчетах; сверх того прежде еще и было чем похвастаться, ныне же... Отнюдь не думая обижать прекрасный талант г-на Кукольника, мы все-таки, не запинаясь, можем сказать утвердительно, что между Пушкиным и им, г-ном Кукольником, пространство неизмеримое, что ему, г-ну Кукольнику, до Пушкина,



  

   Как до звезды небесной далеко!5

  

   Да -- Крылов и г. Зилов6, "Юрий Милославский" Загоскина и "Черная женщина" г-на Греча, "Последний Новик" Лажечникова и "Стрельцы" г-на Масальского и "Мазепа" г-на Булгарина, повести Одоевского, Марлинского, Гоголя -- и повести, с позволения сказать, г-на Брамбеуса!.. Что все это означает? Какие причины такой пустоты в нашей литературе? Или и в самом деле -- у нас нет литературы?..



(Продолжение обещано.)

  

  



  

Pas de grace!


Hugo. Marion de Lorme {*}

{* Пощады нет! -- Гюго. Марион де Лорм (франц.). -- Ред.}



  

   Да -- у нас нет литературы!



   "Вот прекрасно! вот новость! -- слышу я тысячу голосов в ответ на мою дерзкую выходку. -- А наши журналы, неусыпно подвизающиеся за нас на ловитве европейского просвещения, а наши альманахи, наполненные гениальными отрывками из недоконченных поэм, драм, фантазий, а наши библиотеки, битком набитые многими тысячами книг российского сочинения, а наши Гомеры, Шекспиры, Гете, Вальтер Скотты, Байроны, Шиллеры, Бальзаки, Корнели, Мольеры, Аристофаны? Разве мы не имеем Ломоносова, Хераскова, Державина, Богдановича, Петрова, Дмитриева, Карамзина, Крылова, Батюшкова, Жуковского, Пушкина, Баратынского и пр. и пр. А! что вы на это скажете?"

   А вот что, милостивые государи: хотя я и не имею чести быть бароном, но у меня есть своя фантазия7, вследствие которой я упорно держусь той роковой мысли, что, несмотря на то, что наш Сумароков далеко оставил за собою в трагедиях господина Корнеля и господина Расина, а в притчах господина Лафонтена; что наш Херасков, в прославлении на лире громкой славы россов, сравнялся с Гомером и Виргилием и под щитом Владимира и Иоанна8 по добру и здорову пробрался во храм бессмертия {То есть во "Всеобщую историю" г-на Кайданова.}, что наш Пушкин в самое короткое время успел стать наряду с Байроном и сделаться представителем человечества; несмотря на то, что наш неистощимый Фаддей Венедиктович Булгарин, истинный бич и гонитель злых пороков, уже десять лет доказывает в своих сочинениях, что не годится плутовать и мошенничать человеку comme il faut {приличному (франц.). -- Ред.}, что пьянство и воровство суть грехи непростительные, и который своими нравоописательными и нравственно-сатирическими (не правильнее ли полицейскими) романами и народно-умористическими статейками на целые столетия двинул вперед наше гостеприимноеотечество по части нравоисправления; несмотря на то, что наш юный лев поэзии, наш могущественный Кукольник, с первого прыжка догнал всеобъемлющего исполина Гете и только со второго поотстал немного от Крюковского; несмотря на то, что наш достопочтенный Николай Иванович Греч (вкупе и влюбе с Фаддеем Венедиктовичем) разанатомировал, разнял по суставам наш язык и представил его законы в своей тройственной грамматике -- этой истинной скинии завета, куда, кроме его, Николая Ивановича Греча, и друга его, Фаддея Венедиктовича, еще доселе не ступала нога ни одного профана; тот Николай Иванович Греч, который во всю жизнь свою не делал грамматических ошибок и только в своем дивном поэтическом создании -- "Черная женщина" -- еще в первый раз, по улике чувствительного князя Шаликова, поссорился с грамматикою, видно, увлекшись слишком разыгравшеюся фантазиею; несмотря на то, что наш г. Калашников заткнул за пояс Купера в роскошных описаниях безбрежных пустынь русской Америки -- Сибири и в изображении ее диких красот9; несмотря на то, что наш гениальный Барон Брамбеус своею толстою фантастическою книгою насмерть пришлепнул Шамполиона и Кювье, двух величайших шарлатанов и надувателей, которых невежественная Европа имела глупость почитать доселе великими учеными, а в едком остроумии смял под ноги Вольтера, первого в мире остроумца и балагура; несмотря, говорю я, на убедительное и красноречивое опровержение нелепой мысли, будто у нас нет литературы, опровержение, так умно и сильно провозглашенное в "Библиотеке для чтения" глубокомысленным азиатским критиком Тютюнджи-Оглу10; -- несмотря на все на это, повторяю: у нас нет литературы!.. Уф! устал! Дайте перевести дух -- совсем задохнулся!.. Право, от такого длинного периода поперхнется в горле даже и у Барона Брамбеуса, который и сам мастак на великие периоды...

   Что такое литература?

   Одни говорят, что под литературою какого-либо народа должно разуметь весь круг его умственной деятельности, проявившейся в письменности. Вследствие сего нашу, например, литературу составят: "История" Карамзина и "История" гг. Эмина и С. Н. Глинки, исторические розыскания Шлёцера, Эверса, Каченовского и статья г. Сенковского об исландских сагах, физики Велланского и Павлова и "Разрушение Коперниковой системы" с брошюркою о клопах и тараканах; "Борис Годунов" Пушкина и некоторые сцены из исторических драм со штями и анисовкою, оды Державина и "Александроида" г. Свечина и пр. Если так, то у нас есть литература, и литература, богатая громкими именами и не менее того громкими сочинениями.

   Другие под словом "литература" понимают собрание известного числа изящных произведений, то есть, как говорят французы, chef d'oeuvres de litterature {образцовые литературные произведения (франц.). -- Ред.}. И в этом смысле у нас есть литература, ибо мы можем похвалиться большим или меньшим числом сочинений Ломоносова, Державина, Хемницера, Крылова, Грибоедова, Батюшкова, Жуковского, Пушкина, Озерова, Загоскина, Лажечникова, Марлинского, кн. Одоевского и еще некоторых других. Но есть ли хотя один язык на свете, на коем бы не было скольких-нибудь образцовых художественных произведений, хотя народных песен? Удивительно ли, что в России, которая обширностию своею превосходит всю Европу, а народонаселением каждое европейское государство, отдельно взятое, удивительно ли, что в этой новой Римской империи явилось людей с талантами более, нежели, например, в какой-нибудь Сербии, Швеции, Дании и других крохотных земельках? Все это в порядке вещей, и из всего этого еще отнюдь не следует, чтобы у нас была литература.

   Но есть еще третье мнение, не похожее ни на одно из обоих предыдущих, мнение, вследствие которого литературою называется собрание такого рода художественно-словесных произведений, которые суть плод свободного вдохновения и дружных (хотя и неусловленных) усилий людей, созданных для искусства, дышащих для одного его и уничтожающихся вне его, вполне выражающих и воспроизводящих в своих изящных созданиях дух того народа, среди которого они рождены и воспитаны, жизнию которого они живут и духом которого дышат, выражающих в своих творческих произведениях его внутреннюю жизнь до сокровеннейших глубин и биений. В истории такой литературы нет и не может быть скачков: напротив, в ней все последовательно, все естественно, нет никаких насильственных или принужденных переломов, происшедших от какого-нибудь чуждого влияния. Такая литература не может в одно и то же время быть и французскою, и немецкою, и английскою, и итальянскою. Это мысль не новая: она давно была высказана тысячу раз. Казалось бы, не для чего и повторять ее. Но увы! Как много есть пошлых истин, которые у нас должно твердить и повторять каждый день во всеуслышание! У нас, у которых так зыбки, так шатки литературные мнения, так темны и загадочны литературные вопросы; у нас, у которых один недоволен второю частию "Фауста", а другой в восторге от "Черной женщины", один бранит кровавые ужасы "Лукреции Борджиа", а тысячи услаждают себя романами гг. Булгарина и Орлова; у нас, у которых публика есть настоящее изображение людей после Вавилонского столпотворения, где

  

   Один кричит арбуза,



   А тот соленых огурцов11;

  

   наконец, у нас, у которых так дешево продаются и покупаются лавровые венки гения, у которых всякая смышленость, вспомоществуемая дерзостию и бесстыдством, приобретает себе громкую известность, нагло ругаясь над всем святым и великим человечества под какою-нибудь баронскою маскою; у нас, у которых купчая крепость на целую литературу и всех ее гениев доставляет тысячи подписчиков на иной торговый журнал; у нас, у которых нелепые бредни, воскрешающие собою позабытую ученость Тредьяковских и Эминых, громогласно объявляются всемирными статьями, долженствующими произвести решительный переворот в русской истории?.. Нет: пиши, говори, кричи всякий, у кого есть хоть сколько-нибудь бескорыстной любви к отечеству, к добру и истине; не говорю познаний, ибо многие печальные опыты доказали нам, что в деле истины, познания и глубокая ученость совсем не одно и то же с беспристрастием и справедливостию...



   Итак, оправдывает ли наша словесность последнее определение литературы, приведенное мною? Чтобы решить этот вопрос, бросим беглый взгляд на ход нашей литературы от Ломоносова, первого ее гения, до г-на Кукольника, последнего ее гения.

(Следующий листок покажет.)

  

  

La verite! la verite! rien plus que la verite! {*}


{* Истина! истина! ничего; кроме истины! (франц.) -- Ред.}

   "Как, что такое? Неужели обозрение?" -- спрашивают меня испуганные читатели.

   Да, милостивые государи, оно хоть и не совсем обозрение, а похоже на то. Итак -- silence! {молчание! (франц.) -- Ред.} -- Но что я вижу? Вы морщитесь, пожимаете плечами, вы хором кричите мне: "Нет, брат, стара шутка -- не надуешь... Мы еще не забыли и прежних обозрений, от которых нам жутко приходилось! Мы, пожалуй, наперед прочтем тебе наизусть все то, о чем ты нам будешь проповедовать. Все это мы и сами знаем не хуже тебя. Ведь ныне не то, что прежде; тогда хорошо было вашей братье, не призванным обозревателям, морочить нас, бедных читателей, а теперь всякий обзавелся своим умишком и в состоянии толковать вкось и вкривь о том и о сем"...

   Что мне отвечать вам на это неизбежимое приветствие?.. Право, ума не приложу... Однако ж... прочтите, хоть так, от скуки -- ведь ныне, знаете, нечего читать, так оно и кстати... Может быть -- (ведь чем черт не шутит!) -- может быть, вы найдете в моем кратком (слышите ли -- кратком!) обзоре если не слишком хитрые вещи, то и не слишком нелепые, если не слишком новые, то и не слишком истертые... Притом же ведь чего-нибудь да стоят правда, беспристрастие, благонамеренность... Что, не верите? -- Отворачиваетесь от меня, качаете головой, машете руками, затыкаете уши?.. Ну, бог с вами: божиться не стану, хотите читайте, хотите нет; ведь и то сказать, вольному воля!.. А впрочем, что же я расторговался с вами? Нет -- прошу не погневаться: рады или не рады, а прочесть должны: зачем же грамоте учились? Итак, благословясь, к делу!



   Вы, почтенные читатели, может быть, ожидаете, что я, по похвальному обычаю наших многоученых и досужих Аристархов, начну мое обозрение с начала всех начал -- с яиц Леды, -- дабы показать вам, какое влияние имели на русскую литературу создание мира, грехопадение первого человека, потом Греция, Рим, великое переселение народов, Атилла, рыцарство, крестовые походы, изобретение компаса, пороха, книгопечатание, открытие Америки, реформация, тридцатилетняя война и пр. и пр.? Вы, может статься, уже и не на шутку струхнули, ожидая, что я, без всякой вежливости, схвачу вас за ворот, потащу на пароход "Джон Буль" и на нем, как на волшебном ковре-самолете, полечу прямо в Индию, в эту дивную родину человечества, в эту чудную страну Гималаев, слонов, тигров, львов, удавов, обезьян, золота, каменьев и холеры; вы, может быть, думаете, что я изложу вам содержание "Рамайяны" и "Махабгараты", разберу неподражаемые красоты "Саконталы", обнаружу перед вами все богатство этой многосложной и роскошной мифологии жрецов Магадевы и Шивы и распространюсь кстати о поразительном сходстве санскритского языка с славянским? Нет, милостивые государи, не обманывайте себя столь лестною надеждою: она не сбудется и, кажется, на вашу же радость, ибо -- признаюсь вам откровенно -- священные письмена Вед для меня сущая тарабарская грамота, а поэм и драм индийских я не видывал даже и в переводах. Не ожидайте также, чтобы с берегов священного Гангеса я повел вас на цветущие берега Тигра и Ефрата, где младенец-человек разбил идолов и поклонился огню; не ждите, чтобы дерзкою рукою стал я срывать девственный покров с таинств древних магов или жрецов Озириса и Изиды на берегах многоводного Нила; не думайте, чтобы я завел вас мимоходом в пустыни Аравийские, чтобы на песчаном океане, у журчащего источника, под сению широколиственной пальмы, объяснять вам седьмь славных Моаллакат. Правда, дорога в эти страны мне известна не меньше всех наших обозревателей; но боюсь пускаться с вами в такую даль: жалко вас -- неравно устанете или собьетесь с пути. Не более того услышите от меня о Греции и ее изящной и богатой литературе; равным образом пройду роковым молчанием и вечный Рим. Нет -- не бойтесь! Не хочу -- подражая нашим прошедшим, настоящим, а может статься, и будущим обозревателям, которые всегда начинают на один лад, с яиц Леды, и оканчивают ровно ничем, которые, наскучив своим долговременным и скромным молчанием, принатужив свои умственные способности, одним разом высыпают из своих голов весь неистощимый запас своих огромных и разнообразных сведений и умещают его на нескольких страничках приятельского журнала или альманаха, -- не хочу ворошить костями Гомеров и Виргилиев, Демосфенов и Цицеронов; и без меня довольно достается им, бедненьким. Не только не стану наводить справок, с каких родов начали писать или петь первобытные поэты, с гимнов или молитв, но даже не разыграю вам никакой прелюдии о литературе средних и новых веков, а начну прямо с русской. Этого мало: не буду толковать даже и о блаженной памяти классицизме и романтизме: вечная им память!

   Ну, решите сами, любезные читатели! не чудак ли я, да и только? Как, принять на себя важную должность обозревателя и не воспользоваться таким прекрасным случаем выказать свою глубокую ученость, взятую напрокат из русских журналов, высказать множество светлых, резких, хотя уже и давно всем известных и, как горькая редька, надоевших истин, сдобрить всю эту микстуру, весь этот винегрет намеками на то и на се, разукрасить его каламбурами и пестрым калейдоскопическим слогом, хотя бы наперекор здравому смыслу!.. Что, милостивые государи, вы удивляетесь? То-то же, ведь говорил вам: прочтите, авось не будете каяться... Подумайте хорошенько, а между тем еще раз повторяю вам, что, к крайнему вашему огорчению, ничего этого не будет -- а почему, о том читайте ниже -- и дивитесь.

   Во-первых: потому, что не хочу мучить вас зевотою, от которой и сам довольно страдаю.

   Во-вторых: потому, что не хочу шарлатанить, то есть говорить свысока о том, чего не знаю, а если и знаю, то очень сбивчиво и неопределенно.

   В-третьих: потому, что все это прекрасно на своем месте, но к русской литературе, предмету моего обозрения, нимало не относится: надеюсь открыть ларчик гораздо проще.

   В-четвертых: потому, что твердо помню премудрое правило бывшего нашего критика, блаженной памяти Никодима Аристарховича Надоумка12, что глупо, для переезда через лужу на челноке, раскладывать перед собою морскую карту. Воля ваша, а я готов побожиться, что покойник говорил правду. Было время, когда все затыкали уши от его невежливых выходок против тогдашних гениев, а теперь все жалеют, что уже некому припугнуть хорошенько нынешних: изволь тут угодить на весь свет! Впрочем, я это сказал так, a propos {кстати (франц.). -- Ред.} -- спешу к началу.



   Французы называют литературу выражением общества; это определение не ново: оно давно нам знакомо. Но справедливо ли оно? Это другой вопрос. Если под словомобщество должно разуметь избранный круг образованнейших людей, или, короче сказать, большой свет, beau monde, тогда это определение будет иметь свое значение, свой смысл, и смысл глубокий, но только у одних французов. Каждый народ, сообразно с своим характером, происходящим от местности, от единства или разнообразия элементов, из коих образовалась его жизнь, и исторических обстоятельств, при коих она развилась, играет в великом семействе, человеческого рода свою особенную, назначенную ему провидением роль и вносит в общую сокровищницу его успехов на поприще самосовершенствования свою долю, свой вклад; другими словами: каждый народ выражает собою одну какую-нибудь сторону жизни человечества. Таким образом, немцы завладели беспредельною областию умозрения и анализа, англичане отличаются практическою деятельностию, итальянцы художественным направлением. Немец все подводит под общий взгляд, все выводит из одного начала; англичанин переплывает моря, прокладывает дороги, проводит каналы, торгует со всем светом, заводит колонии и во всем опирается на опыте, на расчете; жизнь итальянца прежних времен была любовь и творчество, творчество и любовь. Направление французов есть жизнь, жизнь практическая, кипучая, беспокойная, вечно движущаяся. Немец творит мысль, открывает новую, истину; француз ею пользуется, проживает, издерживает ее, так сказать. Немцы обогащают человечество идеями; англичане изобретениями, служащими к удобствам жизни;французы дают нам законы моды, предписывают правила обхождения, вежливости, хорошего тона. Словом: жизнь француза есть жизнь общественная, паркетная; паркет есть его поприще, на котором он блистает блеском своего ума, познаний, талантов, остроумия, образованности. Для французов бал, собрание -- то же, что для греков была площадьили игры олимпийские: это битва, турнир, где, вместо оружия, сражаются умом, остротою, образованностию, просвещением, где честолюбие отражается честолюбием, где много ломается копий, много выигрывается и проигрывается побед. Вот отчего ни один народ не может сравняться с французами в этой обходительности, в этой изящной ловкости и любезности, для выражения которых словами опять-таки способен только один французский язык; вот отчего все усилия европейских народов сравняться в сем отношении с французами всегда оставались тщетными; вот отчего все другие общества всегда были, суть и будут смешными карикатурами, жалкими пародиями, злыми эпиграммами на французское общество; вот почему, говорю я, это определение словесности, вследствие которого она должна быть выражением общества, так глубоко и верно у французов. Их литература всегда была верным отражением, зеркалом общества, всегда шла с ним рука об руку, забывая о массе народа, ибо их общество есть высочайшее проявление их народного духа, их народной жизни. Для писателей французских общество есть школа, в которой они учатся языку, заимствуют образ мыслей и которое они изображают в своих творениях. Совсем не так у других народов. В Германии, например, не тот учен, кто богат или вхож в лучшие дома и блистательнейшие общества; напротив, гений Германии любит чердаки бедняков, скромные углы студентов, убогие жилища пасторов. Там все пишет или читает, там публика считается миллионами, а писатели тысячами; словом: там литература есть выражение не общества, но народа. Таким же образом, хотя и не вследствие таких же причин, литературы и других народов не суть выражение общества, но выражение духа народного; ибо нет ни одного народа, жизнь которого преимущественно проявлялась бы в обществе, и можно сказать утвердительно, что Франция составляет в сем случае единственное исключение. Итак, литература непременно должна быть выражением -- символом внутренней жизни народа. Впрочем, это совсем не есть ее определение, но одно из необходимейших ее принадлежностей и условий. Прежде, нежели я буду говорить о России в сем отношении, почитаю необходимым изложить здесь мои понятия об искусстве вообще. Я хочу, чтобы читатели видели, с какой точки зрения смотрю я на предмет, о котором вызвался судить, и вследствие каких причин я понимаю то или другое так, а не этак.

следующая страница>


Виссарион Григорьевич Белинский (1811-1848)

Есть ли у Вас хорошие книги? Нет, но у нас есть великие писатели. Так, по крайней мере, у вас есть словесность? Напротив, у нас есть только книжная торговля

1416.98kb.

12 10 2014
9 стр.


Виссарион Григорьевич Белинский

Красным цветом выделен текст, который измененный лег в основу лирического монолога Дорониной

61.32kb.

18 12 2014
1 стр.


Состав комитета Кучерена Анатолий Григорьевич

Кучерена Анатолий Григорьевич (председатель комиссии оп РФ по проблемам безопасности граждан и взаимодействию с системой судебно-правовых органов)

19.31kb.

04 09 2014
1 стр.


Программа «Дневной разворот»

Евгений Григорьевич Ясин. Евгений Григорьевич отсутствует по уважительной причине, я надеюсь, что в следующий понедельник он тоже будет с нами, как и Алексей Соломин. Ну, а сейчас

19.29kb.

15 10 2014
1 стр.


Иван Григорьевич Рябошапка

Григорьевич Рябошапка, будущий благословенный служитель Божий, родился в 1831 году в селе Любомирка Елисаветградского уезда Херсонской губернии (ныне Кировоградская область). Родит

86.84kb.

08 10 2014
1 стр.


Шлезвиг-гольшитнский вопрос и датско-прусские войны. Датско-прусская война (1848—1850)

Датско-прусская война (1848—1850) или Первая война за Шлезвиг — война Пруссии против Дании за обладание герцогствами Шлезвиг и Гольштейн, связанными личной унией с датским королевс

65.35kb.

17 12 2014
1 стр.


Школьный музей боевой Славы 62(8) Гвардейской ордена Ленина армии был открыт 2 февраля 1978 года

Имир Михайлович, Ковшов Александр Васильевич, Чемоданов Никанор Григорьевич, Родионов Алексей Родионович, Тувалькин Иван Акимович, директор школы Илихметов Дмитрий Григорьевич, вое

15.13kb.

10 10 2014
1 стр.


Колисниченко Иван Григорьевич
443.3kb.

04 09 2014
4 стр.