БИОГРАФИЧЕСКАЯ СТАТЬЯ

Адекватная жизнь, по аналогии с адекватной идеей в определении Спинозы, может быть описана как жизнь, ко­торая интуитивно охватила целостную природу вещей, прозрела, прочувствовала и настроила себя относительно этого целого. Неадекватная жизнь — это такая жизнь, в ко­торой отсутствует это соответствие целостной природе ве­щей — отсюда ее искаженная перспектива, ее неполнота, ее беспорядочность. История жизни Томаса Келли — это исто­рия страстного и целеустремленного поиска адекватности. В последние три года, предшествующие его внезапной смерти в январе 1941 года, этот поиск завершился редкой степенью адекватности. Адекватную жизнь, прожитую им, он описал с необыкновенной простотой и изяществом в собрании работ, которые представлены в этой небольшой по объему книге.

Томас Раймонд Келли родился 4 июня 1893 года на ферме на юго-западе Огайо недалеко от Чиликота. Его ро­дители, будучи ревностными квакерами, еще в начале своей совместной жизни вновь открыли старый квакерский молельный дом и возродили молитвенное собрание. Отец Томаса Келли умер, когда мальчику было 4 года. Чтобы прокормить Томаса и его сестру Мэри, мать работала на ферме, продавала масло и яйца в течение последующих 6 лет. Затем она переехала в Уилмингтон, Огайо, для того, чтобы дети могли получить возможность учиться в хоро­шей школе, а впоследствии в квакерском колледже. Она обучилась стенографии и бухгалтерскому делу и начала ра­ботать в конторе компании Ирвин Огер Бит^ за пять долларов в неделю, с тем чтобы содержать свою маленькую семью.

В Уилмингтонском колледже Томас Келли лишь эпизо­дически занимался тем, что давало ему приработок и что удовлетворяло его религиозную жажду; в основном он в это время был охвачен другим сильным увлечением. Речь идет об увлечении естественными науками и особенно хи­мией. Если уж стояла задача познать жизнь в ее целостно­сти, это была та самая наука, которая обладала точным ме­тодом и осмеливалась признать то, что обнаруживает этот метод, вопреки устоявшимся представлениям. Это была наука, блестящие достижения которой, полученные с по­мощью бесстрашного использования такого метода, не­сомненно свидетельствовали о ее величии. Работая асси­стентом в лаборатории, Томас фактически жил в этой хи­мической лаборатории на старшем курсе Уилмингтонского колледжа в 1912-13 годах. Он поступил в Хаверфордский колледж на год для продолжения учебы, как это часто де­лали выпускники западных квакерских колледжей, и учился в старшем классе в 1913 году, продолжая свою ос­новную работу по химии. В Хаверфорде он попал под влия­ние Руфуса Джонса. На его занятиях он почувствовал при­тягательную силу философии и вкус к поиску истины, что могло удовлетворить как его религиозную жажду, так и страсть к науке. Это был лишь проблеск будущего, кото­рый он сам еще не осознавал.

Страстная жажда высокой духовной жизни в этом пыл­ком, впечатлительном, импульсивном юноше из квакер­ской семьи вспыхнула в первый же день его приезда в Хаверфорд из Огайо. Руфус Джонс вспоминает его визит в тот день: «Двадцать восемь лет тому назад он пришел ко мне в дом, глубоко тронутый волнующими событиями первого дня пребывания в колледже. Он сел передо мной, его лицо осветилось сияющей улыбкой, и вдруг он сказал: «Я соби­раюсь сделать свою жизнь чудом!»».

Привязанность к естественным наукам сохранилась и тогда, когда он в течение двух лет, с 1914 по 1916, препода­вал их в Пикерингском колледже — квакерской подготови­тельной школе в Канаде. Но жажда истинной, адекватной жизни заставила его открыться волшебной силе той абсо­лютной преданности, которая ассоциировалась в религиозых представлениях того времени с добровольной служ­бой в качестве миссионера. Канадские Друзья проявили особый интерес к квакерской миссии в Японии, и Томас Келли решил посвятить себя религиозной работе на Даль­нем Востоке. Для того, чтобы подготовиться к этой работе, осенью 1916 года он поступил в Хартфордскую теологиче­скую семинарию.

Вступление Америки в войну побудило его пойти добро­вольцем на квакерскую службу; сначала он работал в столо­вой МХА^, а затем с немецкими пленными в Англии, где он прожил с июня 1917 по февраль 1918 г.

Счастливый и трогательный опыт общения с немецкими пленными пробудил в нем интерес и участие к немецкому народу, которые впоследствии никогда не покидали его. Он получил степень бакалавра богословия в семинарии в 1919 г. Один из его коллег по семинарии вспоминал о То­масе Келли тех лет как о самом веселом и сердечном чело­веке. Если случалось какое-либо веселье, в центре его всегда можно было найти Томаса.

В то время дом Мейси, семьи священника Конгрегационной церкви, был своеобразным центром Хартфордской теологиче­ской семинарии. Сам отец был выпускником семинарии, сын являлся ее студентом, а дочери пользовались большой благос­клонностью семинаристов. Именно в годы учения в семина­рии Томас Келли встретил Лаэл Мейси. Получив предложение вернуться в свой прежний колледж в Уилмингтоне, Огайо, в ка­честве преподавателя Библеистики, он женился на ней на сле­дующий день после окончания семинарии в 1919 году. Война и годы учения изменили цель его миссионерской деятельности, но интерес к Японии и Дальнему Востоку сохранился. В Уил­мингтонском колледже он провел два года, но его не оста­вляло стремление двигаться дальше. Несмотря на жертвы, со­пряженные с этим для него и для его преданной жены на дан­ном этапе, было принято решение, что он будет готовиться к преподаванию философии. Он пришел к убеждению, что это должен быть достаточно широкий и всесторонний курс фило­софии, охватывающий как восточную, так и западную куль­туру. Он возвратился в Хардфордскую теологическую семинарию и провел там три года с профессором А.Л.Жиллетом, посвятив себя изучению философии. В июне 1924 года он получил степень доктора философии, защитив дис­сертацию о месте оценочных суждений в философии Лотце.

В течение послевоенных лет квакеры выполняли боль­шую работу по организации питания для немецких детей и устроили для этой цели центры в ряде немецких городов. К 1924 году эта работа была закончена и передана в руки местным немецким агентствам по социальному обеспече­нию. Представлялось, однако, целесообразным сохранить квакерские центры в Берлине и Вене и превратить их в меж­дународные центры, где квакеры могли бы делиться своим духовным опытом и образом жизни, и откуда они могли бы оказывать любые услуги, которые могут потребоваться от них в будущем. Такая реорганизация была делом деликат­ным и требовала от квакерского персонала значительной духовной зрелости и мудрости. Для выполнения этой ра­боты нужны были опытные организаторы, имеющие боль­шой авторитет. В 1924 г. выбор пал на Томаса и Лаэл Келли, и они пробыли 15 месяцев в Берлине, полностью посвятив себя немецким квакерам и развитию этого центра, новому своему замыслу. Уилбур К. Томас, исполнительный секре­тарь Комитета Службы Американских Друзей в те годы, пишет об этом времени в Германии: «Центр нуждался в сильном духовном лидере. Томас Р. Келли был как раз та­ким человеком. Его глубокий интерес к духовным пробле­мам, его сочувствие ко всем, кто испытывал душевное бес­покойство, его способность истолковывать религиозные откровения в свете Друзей, соединенные с его организатор­скими способностями, представляли собой вклад, значе­ние которого трудно переоценить».

В сентябре 1925 года Томас и Лаэл Келли вернулись из Германии в Ричмонд, Индиана, где Томас Келли получил приглашение преподавать философию в колледже Эрлэм. В возрасте 32 лет он начал преподавательскую деятель­ность полагая своим долгом вызвать к философии и к точ­ному вдумчивому мышлению глубокое уважение, кото­рого они заслуживают в системе образования, предлагае­мого колледжами свободных искусств. Его прежняя страсть к науке проявилась вновь в его преданности философскому методу. Необходимо было тщательно рассмо­треть все взгляды, невзирая на степень их авторитетности и общепринятости, а также соотнести их с религиозным мировоззрением. Истину нужно было найти и признать как таковую.

Его самый близкий друг в колледже Эрлэм, поэт И. Меррил Рут, пишет об этом времени: «Когда я впервые позна­комился с ним в Эрлэме, он бунтовал против того, что каза­лось ему церковностью или педантичностью самолюбивой религиозности; он был немного дерзок и резковат, как мне казалось, и излишне уверен в логическом и научном под­ходе к истине... Он всегда стремился (и с особым честолю­бием в молодые годы) стать великим ученым и работать в каком-нибудь колледже или университете, который жил бы по суровым и неумолимым законам совершенства в истине, законам, которые он установил для себя. Он также всегда желал быть живым свидетелем истины; и во всех случаях, когда отдельным людям, собраниям или коллед­жам не удавалось воплотить его страстное стремление к истине, он страдал. Он был чрезвычайно чувствительным и человечным и сражался со своими разочарованиями и от­чаянием. Он не был абсолютно счастлив в последние годы пребывания в Эрлэме, так как хотел попасть в более круп­ный колледж или университет, где бы он мог найти студен­тов с лучшей подготовкой и способностями».

В Томасе Келли были природная привлекательность и обаяние, которые притягивали к нему коллег и студентов. Все помнят его богатый юмор. Его искренний смех был ис­полнен обилием солнца и свободой вольного ветра в от­крытой степи. Я никогда не слышал более сочного, сердеч­ного смеха, чем у него. Он восхищался несообразностью земного, тем более, вероятно, что видел вечное и ценно­сти, которые превышают земное... даже мытари и греш­ники среди студентов уважали и любили его; он говорил всем вместе с Уолтом Уитменом: «До тех пор, пока солнце не откажется от вас, я не отвергну вас».

В начале 1928 г. родилась дочь Лоуис, и семья Келли по­строила себе новый дом, который они с радостью делили со своими друзьями-студентами. Но к 1930 г. жгучее жела­ние продолжить поиски, расширить духовный горизонт, использовать все возможности привели к решению изучать философию в учебном заведении, которое все еще счита­лось самым известным центром в Соединенных Штатах, — в Гарвардском Университете.

Принеся в жертву устоявшуюся личную жизнь, они оста­вили новый дом, взяли в долг денег и отправились на год в Кембридж, Массачусетс. В 1931 г. у Томаса появилась воз­можность получить на год вакантную должность в кол­ледже Уэлсли на время годичного отпуска профессора фи­лософии. Это означало перспективу года учебы в Гарварде, и он охотно воспользовался этой перспективой. Он чув­ствовал, что его занятия получили стимул, которого им давно не хватало. В Уэлсли в 1931-1932 годах он не только преподавал традиционные курсы и вел семинар по совре­менному реализму, но и пополнял доход своей семьи, чи­тая каждое воскресение проповеди в Конгрегационной Церкви в Фол Ривер.

В Гарварде большим событием года был курс направляе­мого чтения, который вел профессор А.Н.Уайтхед. Именно при прохождении этого курса у Томаса Келли впервые за­родился интерес к французскому философу Эмилю Мейер-сону, о котором он позднее написал свою единственную опубликованную книгу. Годом раньше он прослушал курс профессора Уайтхеда «Космологии древние и современ­ные». Образ мыслей профессора Уайтхеда заинтересовал и захватил его. В июне 1932 года он писал профессору Жил-лету: «Я нахожу у Уайтхеда более всестороннее рассмотре­ние данных, и он кажется мне потрясающим». Когда про­фессор Уайтхед говорил, Томас Келли чувствовал, как и другие слушатели, словно он присутствует при дне сотво­рения мира, и видит, и участвует в этом драматическом со­бытии, ибо невозможно было ошибиться в том, что этот великий метафизик обладает «чувством близости с душой космоса», по выражению Джастиса Холмса. По-детски све­жий, раскованный, выразительный язык профессора Уай­тхеда, который находил необычные и точные слова для истолкования какого-либо жизненного феномена, также поразил Томаса Келли и придал ему смелости позволить себе большую свободу в собственном стиле выражения; эта черта особенно заметна в религиозных эссе, которые включены в эту книгу.

Втайне он лелеял надежду, что два года, проведенные в Гарварде, могут положить начало преподаванию филосо­фии в каком-нибудь крупном университете. Но весна 1932 года, отмеченная сокрушительным экономическим спа­дом, подходила к концу, а такая возможность все не пред­ставлялась. Предложение вернуться в колледж Эрлэм оста­валось в силе до конца весны, поскольку там хотели, чтобы Томас Келли возвратился. Но возвращение представля­лось ему отказом от будущего и отступлением в прошлое, и решение вернуться едва не сломило Томаса Келли. В июне 1932 г. он писал профессору Жиллету о своем письме с согласием вернуться в колледж Эрлэм: «Я не могу выра­зить словами, чего мне стоило это письмо, но бесполезно говорить об этом, потому что, как мне кажется, нет другого выхода однако». В августе он вновь был на высоте положе­ния и мог писать тому же другу, что «достоинство человека определяется его способностью успешно преодолевать ра­зочарование, и благодаря ему становиться не беднее, а бо­гаче». Вернувшись снова в Эрлэм, он посвятил себя препо­даванию, духовному и интеллектуальному воспитанию не­большой группы студентов, которые собирались у него дома. На жизнь двоих из них он оказал особенно сильное влияние в тот год. Это были Джон Кэдбери и Джон Картер. Он писал Джону Кэдбери, который уехал в 1933 году в Корнуэльский университет: «Я хотел бы, чтобы мы были на бо­лее близком расстоянии друг от друга и могли бы снова провести вечер перед камином, читая, обсуждая и размыш­ляя. Год проходит в своем обычном однообразии. Он не от­личается ни особыми достоинствами, ни особыми недо­статками. Год как год. И это ужасно. Весь мир взрывается от новизны и смелости мыслей. А до нас они не доходят. Мы целы и невредимы».

Последняя запись отражает тень тех лет, проведенных в Эрлэме во второй раз. Многие именно в этот период обна­ружили в его преподавании источник большого интеллек­туального волнения. «Он был замечательным преподава­телем, всегда энергичным, страстным, живым в аудитории. Я до сих пор помню, как один из его студентов сказал в 1934 году: «Профессор Келли собирается расти всегда». Именно такое ощущение он вызывал в своих студентах».

Но в душе он испытывал стремление к большим науч­ным достижениям и к научному признанию, и это заставляло его неуклонно двигаться вперед. Летом 1932 года он работал над книгой о Мейерсоне в Нью-Йоркской Публич­ной библиотеке и в Библиотеке Колумбийского универси­тета. В 1933 году он провел все лето в Библиотеке Виденер, в то время как его семья жила в Мэйне. В 1934 году Джон Хьюз пригласил его в штат преподавателей летней школы в Пендл Хилле (квакерский центр религиозных и социаль­ных исследований в Уоллингфорде, Пеннсильвания), где он прочел курс лекций, который назвал «Поиски Реально­сти». «Какой это был замечательный месяц, — писал он другу, — впервые я почувствовал себя «отпущенным»... Мне так хотелось бы переписать весь материал и сдать его в печать к концу лета».

Но сразу же после закрытия летней школы он снова вер­нулся в Библиотеку Виденер, чтобы работать над руко­писью о Мейерсоне. В Пендл Хилле его глубокая склон­ность к религии, о которой знали близкие ему люди в Эрлэме и которая их очень оживляла и поддерживала, могла найти выход без всяких ограничений и полностью проя­виться в его научной деятельности. Но вне этой атмосферы его деятельность оказывалась строго научной, а она не была объектом его сердечной привязанности.

В письме профессору А.Л. Жиллету он почти жесток в своих интеллектуальных заявлениях: «Одно очевидно: я безнадежно предан жизни ученого. Меня непреодолимо влечет чистая наука и исследования, в то время как практи­ческие вопросы оказания помощи через организации и на учебных занятиях являются для меня второстепенными... Лаэл склонна думать, что я эгоистичен, ненасытен, но я не могу быть другим человеком, и мне остается только при­знать это». В том же тоне он писал и профессору Кларенсу И.Льюису, своему ближайшему другу на факультете фило­софии в Гарварде: «Я просто хочу писать и работать как обычный ученый, интересующийся основными пробле­мами изучения метафизики и гносеологии... Хотя я и делал акцент на широкий всемирный фон в философии, но вме­сте с тем я полагаю, что мои литературные труды будут двигаться в противоположном направлении, в сторону бо­лее пристального и более детального исследования».

Весной 1935 г. он закончил рукопись о Мейерсоне и в то же самое время принял решение, которое обещало изменить все течение его жизни. Со времени своего миссионер­ского увлечения Японией Томас Келли проявлял постоян­ный интерес к культуре Дальнего Востока. В Эрлэмском колледже он пытался пробудить у своих друзей-студентов интерес к литературе и обычаям Востока. В течение этой весны у него появилась возможность поехать преподавать философию в Университет на Гавайях и впитать, на­сколько это было возможно, атмосферу Китая и Японии, в том виде как она была отражена на этом необычном пере­крестке между Востоком и Западом. После долгих колеба­ний он принял это решение. Казалось, это снова шаг в буду­щее.

Он писал профессору Льюису о причинах своего реше­ния: «В течение ряда лет у меня было желание познако­миться с философской мыслью всего мира, а не только За­падной. Жить исключительно в пределах собственных культурных традиций (в данном случае, наследия Грече­ской культуры) и не быть глубоко знакомым с величествен­ной мыслью Индии, Китая и других стран представляется мне провинциализмом, который не может быть оправдан самим духом философии. Такая точка зрения существовала в моем сознании еще до того, как я приехал в Гарвард пять лет тому назад. И я наметил план, рассчитанный на всю жизнь, который состоял бы из трех ступеней или фаз. Пер­вая фаза заключалась в том, чтобы пройти основательную подготовку на одном из самых серьезных философских фа­культетов на Западе. Вторая фаза предполагала поездку на Восток, так или иначе на срок от двух до четырех лет. (Едва ли возможно постичь искания Будды, сидя под кленом на пшеничном поле на Среднем Западе). И третьей фазой было возвращение в эту страну, с тем чтобы учить и писать, владея приобретенным мировым опытом».

Оказавшись осенью 1935 года в Университете на Га­вайях, он обнаружил, что Эрлэм предстает для него в не­сколько ином свете. При первом знакомстве он не нашел на факультете такой культуры и утонченности, как в Эрлэме. «Если Эрлэм слишком усердствовал в своих представле­ниях о «направляемом» образовании, то это заведение является его полной противоположностью». Однако позже более близкий контакт с некоторыми из коллег и наиболее способными студентами (особенно с деканом и президентом, взгляд которых на учебное заведение ему удалось по­нять), привело к тому, что он смягчил свое суждение еще до истечения года пребывания в университете. Возмож­ность общаться с китайскими и японскими учеными и пре­подавание курса индийской философии и второго курса по китайской философии пробудили в нем большой интерес. В письме к профессору Руфусу Джонсу он говорит: «На рас­стоянии может показаться, что год, проведенный здесь, прошел в очень небольшом ограниченном пространстве. Я припоминаю замечание одного молодого человека в Бер­лине, который сказал мне: «Стоит мне прожить неделю в Берлине — вдруг открывается новый горизонт». Так и у меня. Горизонты, за которые я хотел проникнуть, расступи­лись, и открылись новые прекрасные перспективы».

В феврале 1936 года на Гавайях у Томаса Келли родился сын, Ричард Келли. В марте того же года Томаса пригла­сили работать на философском факультете Хаверфордского колледжа вместо Д. Илтона Трублада, который стал священником и профессором философии религии в Стэнфордском университете. Приглашение было заманчивым. Томас Келли не скрывал своего высокого мнения о Хаверфордском колледже, когда писал профессору А.Л. Жиллету: «Они занимаются подготовкой молодых людей, осо­бенно многообещающих с точки зрения способностей и интеллекта... Их требования высоки, неимоверно высоки».

Несмотря на то, что это приглашение срывало его план восточных занятий, Томас Келли принял его. Гавайи слави­лись своим климатом, но они не принесли ему ничего, кроме плохого здоровья. Это не было для него в новинку, так как в последние годы в Эрлэме он заплатил сполна за свой напряженный труд. Зимой 1933-34 гг. он страдал от сильных приступов почечнокаменной болезни, а в январе 1935 года он перенес мучительный период сильного нер­вного истощения. В течение всего конца зимы и весны этого года он вставал с постели только для того, чтобы от­правиться на занятия, а после них тотчас же возвращался и снова ложился отдыхать. Гавайи должны были восстано­вить его здоровье, но вместо этого у него развился сильный синусит и возникла необходимость операции. Он шутливо писал профессору А.Л. Жиллету о том, что «занят тем, что материально поддерживает врача. Своими назначениями на рентген он почти довел меня до очередей за благотвори­тельной помощью, и только Бог знает, чем в конце концов это закончится».

Семья Келли прибыла в Хаверфорд в начале сентября 1936 года. Они быстро нашли свое место в Квакерской об­щине. Дар служения, присущий Томасу Келли, ярко проя­вился в Хаверфордском собрании. Чувство юмора, однако, не покидало его, когда он оказывался среди Восточно-аме­риканских квакеров, без конца приглашавших его высту­пать на их форумах, актовых днях и учебных занятиях. Он писал другу в это время: «Приходит все возрастающее ко­личество приглашений выступить, большинство из них, увы, крайне низко оплачиваемые. Квакеры, с их неоплачи­ваемыми священниками, прочно утвердились в своей биб­лейской убежденности, что Евангелие бесплатно». С неко­торой долей критики отнесся он и к ежегодному собранию Квакеров, которое происходит в Филадельфии каждой вес­ной. «Будучи относительным новичком, я не имею слиш­ком много оснований, чтобы судить о Ежегодном Собра­нии на Арч Стрит. Среди большого количества историче­ского хлама я почувствовал какие-то признаки жизни. Но лишь немногие обладают ясным ощущением свежести и новизны в квакерских открытиях и оценках. Джералд Херд, кажется, сказал, что Друзья напоминают ему серебро тон­кой работы. У них не найдешь взрывоподобной резкости Лютера или Фокса».

Томас Келли с удовольствием преподавал в Хаверфорд­ском колледже. Это особенно касалось греческой филосо­фии и курса восточной философии, который он ввел с тем, чтобы поддержать интерес, который некогда привел его на Гавайи. Незадолго до смерти он заинтересовал одну из ор­ганизаций в том, чтобы купить для библиотеки Хаверфордского колледжа обширные собрания справочной ли­тературы по индийской, китайской, японской философии и культуре. Курс истории и философии Квакеров, который он унаследовал от Руфуса Джонса, дал ему возможность с вос­торгом погрузиться в историю Квакеров. Как преподава­тель Хаверфорда, он обратился к небольшой группе сту­дентов, преданность и энтузиазм которых по отношению к нему были безграничными. Весной 1938 года он писал своему верному другу в Хартфорд: «Здесь в Хаверфорде я счастлив более, чем можно рассчитывать в этой юдоли слез и забот/!/ Это почти настолько идеально, насколько можно вообще об этом мечтать и все же с очень человече­скими несовершенствами».

В первые два года пребывания в Хаверфорде маленький Ричард Келли распрощался со своим младенческим возра­стом. Лоуис Келли, красивая девочка девяти лет, была лю­бимицей отца и отвечала ему горячей привязанностью. Од­нажды после безмолвного Квакерского молитвенного соб­рания она сказала своей матери о том, что провела час соб­рания в раздумьи о том, кого она больше любит, глядя вверх на галерею (где сидят старейшины лицом к собра­нию). После некоторого размышления она решила, что прежде всего любит папу, во-вторых, Бога, в-третьих, Руфуса Джонса и, в-четвертых, Дж. Генри Бартлетта!

Томас Келли в это время не занимался рукописью «Объяснение и реальность в философии Эмиля Мейерсона», которая в силу своего специального характера, могла быть напечатана только в случае большой дотации. Но он был полон решимости опубликовать этот результат напря­женного периода научных исследований, несмотря на свя­занные с этим расходы, которые он вряд ли мог себе позво­лить. Книга все же появилась в конце лета 1937 года. После­довали хорошие рецензии в «Журнале философии» и высо­кая оценка тех немногих, кто был компетентен судить о ней. Эта книга в некотором роде обозначила кульминационный момент семи неустанных лет работы с целью са­моусовершенствования в научной деятельности. Тот сти­мул, который он получил, работая на факультете филосо­фии в Гарварде, не принес ему полного удовлетворения. Помимо этого, он также хотел получить печать официаль­ного признания своей научной деятельности, и возможно, как результат, — Гарвардскую степень. Поздней осенью 1937 года, после публикации книги, в жизни Томаса Келли появилось новое направление. Никто наверняка не знает, что произошло, но напряженный период в его жизни закон­чился. Он начал двигаться к адекватности. Излом в нем, ка­залось, начал зарастать, крутые утесы обрушиваться и за­полнять душевные пропасти, и то, что было разъединено, стало в нем соединяться. Наука, исследование, метод оста­лись теми же, но в новом окружении. Теперь он мог сказать вместе с Айзеком Пеннингтоном: «Разум не есть грех, но отклонение от того, из чего исходит разум — грех».

В январе 1938 года он отправился на собрание Друзей го­рода Джермантаун, на Култер Стрит, чтобы прочитать три лекции. Он сказал мне, что лекции писались как бы сами со­бой. В Джермантауне люди были глубоко тронуты и гово­рили: «Вот это подлинное». В его письменных трудах и уст­ных выступлениях появилась авторитетная интонация, ис­ходящая из опыта». «К вам, сидящим в этой комнате, к ищущим, молодым и старым, к тем, кто трудился всю ночь и ничего не поймал в свои сети, но кто желает погрузиться в глубины, опустить невод и найти улов, к вам я хочу обра­титься так просто, ласково и ясно, как только умею. Ибо Бога можно найти. Есть последняя опора для ваших душ, приют абсолютного покоя, радости, силы, сияния и безо­пасности. Есть Божественный Центр, к которому может устремиться ваша жизнь, новая и абсолютная направлен­ность на Бога, на Центр, в котором вы будете жить с Ним .и из которого вы увидите всю жизнь новым сияющим взо­ром, окрашенную новыми печалями и муками, новыми не­выразимыми радостями, исполненную славы». Это был тот же самый голос, то же самое перо, те же самые богатые образы, которые всегда переполняли его произведения, и в целом удивительно похожий набор религиозных идей. Но теперь, он, казалось, излагал свои взгляды не столько как знающий о чем-то, а скорее как безусловно «испытавший этот опыт». В апреле 1938 года он писал Руфусу Джонсу: «В последнее время реальность Присутствия бывала порой очень сильной. Теперь известно из первых рук, что озна­чает старый вопрос: «Продвигается ли истина среди вас?»^

Еще в 1935 году Кларенс Пикет и Руфус Джонс от имени Комитета Служения американских Друзей попытались уго­ворить Томаса Келли вернуться в Германию спустя десять лет после его пребывания там и провести лето, навещая не­мецких Друзей. Его болезнь и вызов на Гавайи сделали это невозможным, но теперь, летом 1938 года, приглашение поступило снова и было им принято. В течение этого лета в Германии он сделал значительные шаги вперед, к зрелости, близко общаясь с немецкими квакерами и с людьми из всех социальных слоев. Это было религиозное путеше­ствие, и, подобно ранним Друзьям, он переезжал из одного места в другое и жил в домах Друзей, обсуждая с ними их проблемы, сидя с ними в молчании и делясь с ними своим духовным опытом. Он писал приятелю о братском обще­нии в то лето, при котором он и люди вокруг него позна­вали друг друга в том, что является вечным. «Я думаю, к примеру, о поденном рабочем, которого я посетил недавно в Штутгарте. Он так хорошо знает Присутствие. И мы пол­часа говорили и стояли вдвоем в молчании и полностью понимали друг друга. Он даже не может говорить пра­вильно по-немецки, но что за драгоценная душа... Я имел несколько долгих бесед с женой одного немца, руки кото­рой были покрыты мозолями от невероятно тяжелой ра­боты. Она любит угнетенных, бедных и простых людей так, что это напоминает мне о святом Франциске Ассиз­ском. Она знает глубины Божественного Присутствия, по­кой и творческую силу, которую знаешь и ты, и, не по соб­ственной милости, знаю также и я. Такое постижение жизни удивительно». Позднее он будет писать об этом ду­ховном общении, которое явилось социальным полюсом его проповеди в последние годы жизни: «Когда мы раство­ряемся во всепоглощающем море Божьей любви, мы ока­зываемся связанными новым и особым отношением с не­которыми из своих собратьев».

Он прочитал лекцию о Ричарде Кэри на Немецком Годо­вом Собрании в 1938 году, представив в основном мате­риал, который был включен в его эссе «Вечное Настоящее и Общественная Забота». Эта лекция отвечала чаяниям не­мецких Друзей, и они отреагировали на него так, как вряд ли откликались на выступления какого-либо другого аме­риканского гостя. Он оставил в Германии память о себе, ко­торая все еще жива.

Немецкий опыт, казалось, еще больше упрочил то, что произошло в его духовном мире за несколько месяцев до этого. Он писал своей матери в конце этого лета: «Я совсем не тот, каким я был, когда приехал в Германию, и ты смо­жешь убедиться в этом при нашей встрече». Во время дол­гих визитов, которые он наносил нам сразу же после своего возвращения в сентябре 1938 года, он все время повторял:

«Это чудесно. Я был просто растоплен любовью Бога». Он говорил позднее своим друзьям — студентам об удивитель­ном чувстве, которое он испытал, стоя на коленях в огром­ном соборе в Кельне: ему почудилось, что Бог кладет на душу все застывшее страдание человечества — ношу слиш­ком ужасную, чтобы ее вынести, и все же с Его помощью переносимую.

В письме к Руфусу Джонсу, датированном 26 сентября 1938 года, он подробно описывает впечатления лета. «Две вещи сильно занимали мой ум, о них я хотел бы погово­рить с тобой... Одна из них: у меня в это лето было и до сих пор сохраняется такое всеохватывающее ощущение «об­новления духа», — такое удивительное, такое сладостное, такое длительное, что оно достигает самых глубин моего существа. Первая строка Псалма, который я прочитал на Собрании в воскресенье — «Когда кипело сердце мое, и тер­залась внутренность моя» (Псалом 72(73).21) — звучала глу­боко лично, как ты, вероятно, понял, и я мечтал поговорить с тобой о ней. Нет, пожалуй, не так надо сказать об этом: скорее я мечтал поговорить о Том, кто с такой нежностью и любовью относится к недостойным душам. Ибо духовное братство, переплетенность, соединенность душ, которые знают Его Присутствие и живут им, очень глубоки. Это то, что составляет Царство Божие, не так ли? В первые дни в Америке мне было очень трудно вернуться к здешней жизни, потому что я был очень глубоко погружен в немец­кий мир. Но теперь я чувствую, что я должен восстановить связь с этой жизнью».

Прошлой весной он ездил на ферму Альберта Бейли с группой старших школьников из Весттаунской школы, чтобы отдохнуть с ними в субботу и воскресенье. Они заме­чательно провели время и теперь один из них, Т. Кэнби Джонс, ставший уже первокурсником в Хаверфордском колледже, хотел продолжать общение. Он и несколько его друзей стали раз в неделю приходить в дом Томаса Келли, чтобы беседовать и читать вместе книги, представляющие общий интерес. В первые недели они жили на смешанной книжной диете, которую составляли «Исповедь» св. Авгу­стина и «Пророк» Гибрана, а после чтения так естественно было вместе помолчать. В течение последующих двух лет они вместе прочитали ряд произведений религиозной литературы. Это были отец Гру, Мейстер Экхарт, брат Лоуренс, «Письма Современного Мистика», «Цветочки» св. Франциска, и, затем, совершенно естественно, Новый За­вет и Псалмы. Группа росла и часто включала 6-7 студен­тов. Впрочем, временами не появлялся ни один из них. Но Томас Келли всегда был готов к занятиям. Он нашел в этом растущем тесном духовном общении одно из самых боль­ших утешений своей жизни. Один из студентов описывает группу: «Том, конечно, все время рассказывал забавные истории, даже говоря о самых глубочайших вещах. Мы встречались, когда испытывали в этом потребность, не обязательно раз в неделю, но обычно это было так. Том ча­сто говорил о «сухих» периодах, но он столь же часто с сияющим лицом описывал ступени того экстаза, которого можно достигнуть, когда человек целиком посвящает себя Богу. Весной 1939 года Том выразил интерес к проповедни­ческой деятельности. Он говорил нам много раз: он хочет, чтобы мы стали группой странствующих проповедников, и выразил пожелание, чтобы группы, подобные нашей, воз­никали повсюду: духовные двигатели для оживления соб­раний и церкви. Возникла даже идея, что организация та­ких ячеек, а не просто разговоры, должна стать нашей зада­чей... Короче говоря, наша группа стала маленьким рели­гиозным орденом, основанным на искании Бога и смысла жизни, радующимся любви друг к другу и благодарным за жизнь, которая возникла в результате совместных пои­сков». Доказательством жизнеспособности этой группы является то, что ее члены продолжали встречаться после смерти Томаса Келли и приняли в свои ряды еще не­сколько искателей.

Но по мере того, как созревал опыт этой внутренней жиз­ни, Томас Келли заметил, что пользуется языком, который в период его бунта против евангелической религии вызвал бы у него неприязнь. «Нашел ли я Бога как сладостное При­сутствие и волнующую, жизнеобновляющую Силу во мне? Иду ли я под Его водительством, вкушая каждый день, по­добно рыцарям Грааля, тело и кровь Христову?» Коллега по Эрлэму описывает его приезд туда осенью 1940 года: «Он почти напугал меня и поразил некоторых из нас, осо­бенно тех, кто все еще шел по пути логики, науки и плоти, теми высотами бытия, которые он постиг. Он вернулся к

старым символам, таким как кровь Христова, символам, ко­торые шокировали некоторых его старых коллег, кто не вы­рос духовно и не жил так, как он. Но он придал новое значе­ние всем символам и был для меня и для некоторых других пророком, чьего языка коснулись жаркие угли костра».

По мере приобретения опыта он все более и более стал сосредоточивать свое внимание на значении понятия «пре­данность», которое он ставил выше простого достижения состояния экзальтации: «Давайте уясним, что мистические экзальтации не существенны для религиозного посвяще­ния... Многие люди признаются, что не испытывают ни капли мистического подъема, и все же являются душами, полностью посвященными небесам. Было бы трагической ошибкой предположить, что религия существует только для небольшой группы людей, которые обладают опреде­ленным ярким, но преходящим внутренним опытом, и ис­поведовать этот опыт таким образом, что те, которые отно­сительно не восприимчивы к нему, чувствовали бы себя ис­ключенными, лишенными доступа к Вечной любви, обде­ленными в их основной потребности в религиозной жизни. Загадка религиозной жизни заключается в волении, а не в преходящих и изменчивых состояниях. Полное посвяще­ние воли Богу доступно всем... Где присутствует желание подчиниться воле Бога, там и есть дитя Бога. Когда нам милостиво даруются такие проблески славы, которые по­могают нам смягчить нашу собственную волю, тогда мы можем быть смиренно благодарными. Но радостный отказ от своеволия с тем, чтобы воля Бога, насколько мы ее мо­жем постичь, могла бы стать нашей волей, — вот основное условие».

В течение этих лет не было отхода от жизни. Томас Келли нашел в Комитете Служения Американских Друзей возможность полного совместного самовыражения, в ходе которого он чувствовал глубокое единство. Он принял ве­дущее участие в организации Квакерского Центра в Шан­хае и возглавил небольшой комитет, который часто соби­рался, чтобы внимательно следить за положением дел на Востоке. Он стал также председателем Совета Содружества и в этом качестве проработал два года в Правлении Руково­дителей Комитета Служения.

Литературные плоды этого периода не заставили себя долго ждать. Большая их часть была опубликована в «Друге», Квакерском религиозном и литературном жур­нале, выходившем раз в две недели в Филадельфии. Статья «Вечное Настоящее и Общественная Забота» появилась в марте 1938 года; близкая ей по теме лекция в честь Ричарда Кэри «Вечное в его Настоящем и Водительство во Вре­мени» была напечатана на немецком языке в августе 1938 года; этюд о «Простоте и скромности» появился на симпо­зиуме, посвященном этой теме в марте 1939 года; «Благо­словенное Сообщество» — в сентябре 1939 года. Три пора­зительных эссе о квакерстве, не включенные в этот послед­ний сборник, появились в том же журнале где-то между 1938 и 1940 годами — «Квакеры и символизм», «Открытие Квакеров», «Объединенное собрание». В конце марта 1939 года на Ежегодном Собрании Квакеров Томас Келли про­читал лекцию в честь Уильяма Пенна, озаглавленную «Священное повиновение». В Соединенных Штатах эта лекция читалась в религиозных кругах повсюду и вызвала просьбы печатать больше религиозного материала анало­гичного характера.

За девять дней до своей смерти он послал мне в Португа­лию клиппером письмо. В нем описывалась последняя ра­бота, которую собирался создать. «Провел последнюю не­делю (отпуск) за написанием (в тщетной надежде на публи­кацию) работы о практических действиях и поведении лич­ности, живущей Внутренним Светом и ориентированной на него, которая и в личном своем посвящении и во внеш­них реакциях на мир людей и событий, видит их в Свете и посредством Него... Прочитал ее в Пендл Хилле в прошлое воскресенье». Эти три главы, отличающиеся редкой изы­сканностью изложения и дающие обильную пищу для раз­мышлений, составляют первые главы нашего небольшого сборника.

Он умер внезапно от сердечного приступа 17 января 1941 года в возрасте 47 лет.

Его друг, Э. Мэррил Рут, писал в эти дни Лаэл Келли из Эрлэмского колледжа: «Я не могу точно передать этого словами, и все же, я думаю, Вы знаете, как сильно я любил Тома. Он был моим большим другом и товарищем; никто другой не входил во внутренний круг моего сердца и не раз­делял со мною глубины своей души. Он был совершенным другом, делили ли мы с ним веселый солнечный свет юмора, или вместе поднимались к высочайшим вершинам откровения. Я с особым изумлением наблюдал, как он по­стоянно растет в своей проницательности и мощи и раду­ется свету, который приносит мне и всем другим. Он был огромной опорой для меня. Мысль о нем всегда давала блаженство, яркий свет, дуновение отваги».

Сосед в штате Мейн, который с восхищением наблюдал, как мастерски Томас Келли управляется со столярными ин­струментами, и который с нетерпением ждал его вечерних посещений, писал просто: «Мне будет очень трудно пред­ставить, что он не будет приходить следующим летом со своим фонариком и ненадолго задерживаться у нас, чтобы благословить и подбодрить нас».

Джералд Хэрд, никогда не встречавший Томаса Келли, но тронутый его религиозными произведениями, писал общему другу, узнав о смерти Томаса Келли: «Я исполнился какой-то радости, когда прочитал о Томасе Келли. В моравской общине города Уинстон Салем, Северная Каролина, прежде существо­вал обычай объявлять о кончине члена общины исполнением трех хоралов с вершины церковной башни. Так вот и я чув­ствую, что хочу петь, когда узнаю о таких людях. Я знаю, что внешне это потеря для нас — хотя даже непосредственно мы можем выиграть больше, чем потерять, от того, что они попол­нят наиболее активную часть сонма святых — но меня не оста­вляет мысль о том, что должно значить для такого достойного человека, как он, отбросить суетливую оболочку тела и смо­треть не мигая на Свет с тем, чтобы, возможно, никогда впредь не отвлекаться и всегда стремиться к цели, внимать и быть сос­редоточенным».

Публикуемые нами религиозные эссе собраны здесь без вся­ких вырезок, купюр и без критического редактирования, кото­рые Томас Келли наверняка сделал бы, будь он жив. Они все написаны на одну тему, и в них часто рассматривается один и тот же аспект, но всегда в новом свете. Немногие могут не по­чувствовать мощного потока мыслей в этих произведениях. Они в самом истинном смысле свидетельство преданности.

Хаверфорд, Пеннсилъвания 10 апреля 1941 г. Дуглас В. Стир.