Да избави нас
Трудно сказать, что ещё теплило в нём жизнь, в этом наполовину разобранном теле. Трижды пройдя Тропу Честных, шансов выглядеть лучше – нет. Да и вообще – нет шансов. Особенно если не отречься. Да, всего лишь отречься, и уже бы – блаженствовал в мутном рву, медленно поедаемый червями, а упокоившийся дух его непременно витал бы в сферах. Ибо - прошедший Тропу Честных хотя бы раз: блажен и прощён.

А вот пошутить по поводу тройного прощения, как непременно удалось бы ему прежде, не выйдет. Шутильный дух его уже покинул хозяина, развлекая нынче серые тени в бледном отсвете костров. По крайней мере, так шипит сквозь выбитые резцы его отвратительное самочувствие. “Нету больсе сута!”, шипит. “И лыцая нету. Бунтай один!”

Робкое сопротивление больно обжигает веки изнутри. Ага! Бунтарь, один штука. Ба! Не только. А кто же ещё, слабо интересуется память?

- Постой, куда ты, безумец, один?

Туда ведь две тысячи ли!

- Я знаю. Она мне сказала “Иди!”,

Огонь разожгла вдали…

Что же, наблюдаем ещё один осколок – виршеплёт обыкновенный. Нет, не обыкновенный, что Вы! Бард. Менестрель подстреленный. Миннезингер меновазиновый. Вагант без нагана.

Неужели дух шутильный вернулся? Вряд ли. Эхо.

Кстати, друг любезный, ничего, что пальчики раздроблены? Обрубками струны на лютне щипать будем? Иль – сжалится кто, в аккомпаниаторы пойдёт? Будем выть беззубым ртом “Лейлу и Меджнуна”?

* * *
Жил да был король берендейский, и было у него три сына, потому что меньше королям не полагается.

Королевство, в общем-то, долго воевало с соседними землями за право королевством называться, потому что дед короля берендейского ещё вожаком лесным был, а отец – уже принцем. Успел на принцессе-соседке жениться, как раз перед тем, как батя её, король, помер. И – сам корону получил.

От того, что земля войнами истощена была, назвали первого королевича Замир. Ничего, что имя чужеземное, зато понятное – против войны, значит. Когда вырос он, южные пределы ему отец завещал, земли дариярские, где Заминдар столицей.

Средний имя берендейское получил, Твердислав, и восточный предел в управление взял.

Третьего долго ждали, как гостя дорогого, поэтому и хотели назвать по-старинному - Радогостом, в честь бога, что на четыре стороны света обращен. Да как раз об ту пору случился бунт в северных землях, и перестали они полюдье королю платить, мало того – совсем суверенитет и незалежность объявили. Получилось, не четыре, а три стороны света берендеям дружны остались. Вот малыша и назвали – Трестраном.

И вырос Трестран не в пример своим братьям-молодцам, а и впрямь – троекратно странным принцем. Отец даже не стал ему западные земли в управу отдавать, своего верного тиуна послал, Хольмса. А Трестан при дворе берендейском науками да искусствами стал заведовать, на чужестранный манер Академию основал, и Галерею, и Филармонию.

Женил его отец рано, на соседской, как повелось принцессе, дабы прирастала земля берендейская. Только странным был Трестран мужем, в опочивальне супружеской только под утро появлялся, соловья заслушавшись, али девкам-служкам песни всю ночь пропев. От того наследником пока и не обзавёлся. Да и что младшему брату наследовать? Кота разве, как в сказках говорят.

* * *
“Милый мой лыцарь! Пишу тебе, поскольку знаю, что сердце твоё доброе, нежное, любовной истомы жаждущее!

Нет мне, лыцарь мой, покоя, уж девять лет, с тех самых пор, как украдкой увидела я твой портрет. Тогда сестру мою старшую сватать приезжали, принцев да королевичей портреты ей показывали, а я через плечо подглядывала. Как увидела глаз твоих омут бездонный, так и по сей день забыть не могу.

С мужем житьё моё несладко, нелюбим он мне, за нелюбимого и замуж пошла, как же против отцовской воли. Хотя, первое время он мне красавец писаный казался, да обхождения учтивого. Только быстро его доброта улетучилась, а чары злые наружу полезли. Колдун он злой и чернокнижник, а осенними вечерами ещё и призрак, как уйдёт с Дикой Охотой, так только к Самайну и появится, бледен, аки утро раннее, и зол пуще прежнего. Вылакает бочку вина, бочкой пива запьёт, усы вытрет отросшие и давай меня за косу таскать, а то и ещё хуже. Плакать навзрыд боюсь, солнышко своё вспугнуть да разбередить, единственное, что хорошего от него осталось – Хёлли, дочь нашу.

Приезжай поскорее, милый лыцарь, да вызволи меня из холодных краёв этих, а коли добр будешь выше меры, то и Хёлли мою ненаглядную увезёшь с собой, примешь, как дочь родную, потому что знаю, лыцарь, в сердце твоём добра и нежности бездна.

Жду тебя, считая каждую каплю в клепсидре,

Вечно твоя, Е.”

* * *
- Шесть вторых!

- Припас!

- Вист, чёрт с тобой!

- Ты бы, владыка, инеистого-то против ночи не поминал, да?

- Неужели боишься, Рагнар? Не верю! – хохот хозяина замка громом сотряс грубые каменные стены, увешанные пропаленными в многих местах и поеденными молью коврами.

- Тише, Марх, жену с дочерью разбудишь!

- Не-а, - небрежно возразил хозяин, отхлебнув из тёмной кружки густое осеннее варево. – Хёльга у няньки спит, у западной башни, а Ессильт… эта, наверняка, сети плетёт, письма пишет.

- Какие такие письма, владыка? - Рагнар вздёрнул рыжие брови, и морщины на лбу его вздыбились, как волны Последнего моря.

- Знамо какие, - серьёзно продолжил хозяин. – Любовные.
* * *
- Поедешь? – без особого энтузиазма спросил Твердислав.

- Поеду, брат. Нельзя не ехать. Долг.

- Как знаешь. У меня неурожай второй год, эхны за меру зерна вчетверо просят. Приходится разбойникам платить, что караваны выслеживают. Вот это я понимаю – долг. А так… Пропадёшь ведь ни за грош, братишка. Одной крови ведь, жалко тебя, хоть ты и дурень.

- Не жалей меня, брат. У тебя есть кого жалеть. Жена, детишки. Народ твой, воины итильские. У них тоже – бабы да дети. Их жалей. О них думай. А у меня – свой путь, бесталанный. Помнишь считалку, ты меня в детстве научил?

- “За рекой”?

- Ага. Прощавай, брат. Свидимся ещё.

* * *
…А за рекой сосновый лес,

На сосну дурак полез,

Да не просто так полез -

Чтоб взобраться до небес…
* * *

- На север? – щелки чуть раскосых глаз Замира стали ещё уже. Смуглое лицо его словно накрыла серая тень. В тарелочке, по ободу которой катилось наливное яблочко, стоял густой туман. Нет, не туман, понял Трестран. Дым. Заминдар горел, хотя осаду и сняли. Левая рука Замира висела на перевязи.

- На се-ве-р? – по слогам повторил Замир.

- Да.

Замир махнул рукой и отключил связь.

Молчание – знак согласия.

* * *
“Милый мой лыцарь! Пишу украдкой, потому что чернокнижник мой, кажется, обо всём уже догадался, и готовит мне расправу лютую. Только бы ты успел! День напролёт смотрю в полуденную сторону, распознаю в облаках драконово крыло.

Твоя навеки, Е.”

* * *
- И ты, Марх, Марх Свирепый, терпишь измену? Разве ты не знаешь, что требует в таких случаях обычай?

- Знаю, Рагнар. Только ведь – скучно. Тебе разве, воевода, не скучно? Ведь всё время одно и тоже – битвы, походы, короткое лето, длинная зима. Красная рыба да грибы на обед. Овечий да рыбий жир. Кубок по биатлону. Когда, никогда – ярмарка. А как интересно было бы нового чего узнать. Пусть приедет. Пусть споёт. Тутошние ведь скальды – только горланить умеют.

- А потом? Ты убьёшь обоих? Ты выполнишь волю предков?

- Ты ведь на тинге бросал за меня руну в шапку, Рагнар. К чему вопросы?

* * *
Трестран коротко свистнул, бросил за спину перо, и чартерная Сивка-Бурка авиакомпании Полночь эйрлайнз отправилась выруливать на взлёт.

Хорошо, что так, подумалось. Драконы нынче просят по триста золотых в один конец, а своенравности в них не поубавилось. Чуть прикорнёшь в седле, а проснёшься за Дальним пределом. И кому потом предъявлять претензии, и по какой подсудности?

Под копытами Сивки-Бурки тянулась бесконечная белая равнина, лишь изредка в озерах разрывов проглядывали маленькие фигурки с плоскими лицами, погоняющие собачьи упряжки. Луна здесь казалась необычно маленькой, чуть больше самой яркой звезды. Звёзды же, напротив, сияли несравненно ярче.

Вскоре Сивка-Бурка издала короткое ржание. Трестран пристегнул кушак. Началось снижение.

Замок владыки северных земель был огромен. Город, раскинувшийся вокруг него, тоже был куда обширнее и Тир-на-Рианнон, берендейской лесной столицы, и даже самого Заминдара, матери городов.

Сивка-Бурка встала на прикол у городской окраины. Трестран покрепче перехватил лютню, вынул из ножен и зачем-то осмотрел меч. Которым не умел пользоваться. Затем снял с плеча и перезарядил винтовку – импортную, “Аншюсс”. В отрочестве Трестран непродолжительное время увлекался стрельбой, однако, не в силах был натянуть тетиву, поэтому лук ему не доверяли.

* * *
- Он не должен умереть, как все! Слышишь! – красавица топнула ножкой, и Марх невольно улыбнулся.

- Милая, мы ведь испробовали на нём уже все забавы. Веришь, у моих палачей не такая богатая фантазия. А он всё ещё жив, и этого не может объяснить ни придворный лекарь, ни та ворожея, которая подворовывает твоё золото.

Ессильт вспыхнула румянцем, затем взяла себя в руки:

- Марх, он же лыцарь, да ещё и королевской крови! Он не может просто сгнить в камере. Устрой для него испытание. Турнир! Пусть это будет турнир!

- Может, всё-таки – дуэль? – Марх нежно погладил холодное тело парабеллума, лежащего на коленях. Интересно, обычай требует их одновременной смерти, или можно по очереди? И что задумала эта ведьма? Неужели она не выучила наши обычаи? За девять-то лет?

- Дуэль – это не то. Это несерьёзно и некуртуазно. Как будто вы меня в рулетку разыгрываете. Или в карты. Нет. Я же у тебя – Прекрасная Дама, или кто, в конце-то концов? Нет, только турнир!

- Ну, хорошо, дорогая. Только – если уж турнир в твою честь, мне тоже придётся драться. Ведь так? И всех победить?

- Именно, дорогой.

“Что же она всё-таки задумала? На всякий случай закажу новые латы. Из драконьей чешуи”.
* * *
Трестран не помнил, как попал в опочивальню Ессильт. Да и того, что там происходило, тоже не помнил. Почти. Сладость и боль.

Вообще, события в городе и замке виделись ему смутно, как будто во сне. Тропа Честных помнилась куда лучше, да только – странно, воспоминания о ней вовсе не приносили боли. Было ощущение, что это и есть его, Трестрана, предназначение – терпеть боль. Сколько угодно боли.

А когда руки отрубали по локоть (Марх на правах хозяина таки решил перестраховаться), боли вообще не было. Жаль – терпеть было нечего.
* * *
Вечером, накануне турнира, ему принесли записку. Вместе с очередной миской похлёбки, к которым он не притрагивался уже дня три. В этот раз почему-то ужасно захотелось гнилых отрубей пополам с вареным луком. Под миской лежал кружевной платок с несколькими словами, аккуратно напечатанными на принтере:

“Милый лыцарь, я верю в тебя. Убей его – ради меня – и ты станешь моим королём”.

Угу, подумал вернувшийся накануне из ада шутильный дух. “Оставайся, мальчик с нами, будешь нашим королём”.

Трестран посмотрел на культи, затем прикрыл воспалённые веки и попробовал. Кисти и пальцы отлично слушались.

* * *
- На ристалище вызываются…

Марх удовлетворенно потер пальцем шрам на виске. Троих “лыцарей”, которых подставил ему Рагнар, откачивали лекари, один уже был готов. Кормить червей во рву. Чужака-лютниста привязали к седлу за культи веревками, чтобы не свалился раньше времени, и прикрыли всё это роскошным чёрным плащом. Трухлявое копьё ему приладит в проём плаща сам Рагнар. Дадут сигнал, и через мгновение всё будет кончено. А потом он сам подожжёт костер на ратушной площади, и надоевшая своей придурью Ессильт отправится прямиком в Хель. А Хёльга, когда чуть подрастёт, пойдёт в жены наследному принцу берендеев – предварительный уговор с Замиром уже есть. Пора жить в мире. Пора возвращать исконные земли себе.

Прозвучал сигнал, и Марх пришпорил своего Тэррэйна, вороного красавца-гиганта.

С другой стороны ристалища неспешно приближалась фигура в чёрном. Однако что это? Вместо пегой престарелой кобылы под седоком красовалась другая, резвая, молодая, к тому же, Моран дери - с крыльями? Или что это там торчит позади черного плаща калеки-прелюбодея?

Марх подавил в себе зародыш страха. Это чары, говорил он себе. Коней с крыльями не бывает, если это не драконы. Он крикнул “Хейя!” и пустил Тэррэйна в галоп.
* * *
Крепче, крепче, только бы не уронить, думал Трестран, несясь навстречу смерти. Не своей смерти, своя в свой срок придёт.

Когда поравнялись, выкованное гномами остриё прошило драконьи доспехи Марха навылет, с хрустом вошло в грудину и разорвало в клочья горячее сердце владыки холодных краёв.

Вырвался дружный крик и затих.

Марх поливал свежевыпавший снег алым вином.

Трестран подъехал к паланкину, где сидела, как снег бела, его Прекрасная Дама. Чтобы принять венец. Неведомо откуда, из-под плаща появился южный цветок с колючим стеблем, красный, как вино, укрывавшее снег ристалища.

- Ты будешь моим вторым королём? – нежно шепнула Ессильт, бережно одевая венец на его голову, с которой сам собой слетел шлем – в момент, когда они с Мархом сошлись. Запёкшаяся кровь на голове Трестрана осыпалась на чёрный плащ коричневой ржой.

Он протянул ей розу.

- Нет, Прекрасная Дама, это ты будешь моей седьмой королевой. – Казалось, он не произнёс, а только подумал эти слова. Ессильт вдруг ойкнула, уколовшись о шип, её лицо стало белее снега, прекраснее красоты…мертвее смерти. Сахарные уста покрыла пена.

Чёрный плащ Трестрана превратился в огромные крылья. Он взмахнул ими и воспарил в серые снежные небеса.
* * *
Солнце в зимнюю пору появляется в тех краях лишь на час-другой, ближе к обеду, быстро возвращаясь за край земли.

Трестран ничего не знал об этом, поэтому смерть его была внезапной и красивой – он просто вспыхнул ярким факелом в сером снежном небе, что, несомненно, во сто крат лучше, чем прощение и чем съедение червями в мутном рву…