Город коридоров.
Это был троллейбус, с водителем и пассажирами. Пассажиры сидели вдоль стен, центр троллейбуса был свободен. Человек в чёрной шляпе сидел рядом с кабиной водителя, напротив раскрытой полугармошкой двери. Я стоял около этого человека. По левую сторону от кабины сидела женщина, тоже в шляпе. По-моему женщина была та, которую я любил. Остальные были точками, чёрными и неразличимыми, в точности повторяющихся одеждах. Хотя, как можно различить неповторимость в темноте? Человек в шляпе сказал, что он скоро выходит, и я смогу занять его место. Потом он посмотрел на меня, и подвинулся, освобождая кусок чёрного сиденья. Я сказал, что буду стоять и ждать, когда он выйдет. Какой выход при таком движении, и где? Потому что никакого движения не было. Был троллейбус, и были линии наверху, от соприкосновения которых с проводами, троллейбус должен был получать энергию, энергию движения. Но проводов не было. Я очень устал, особенно устали ноги, мне хотелось избавиться от ног. Я начинал понимать, почему ничего не знаю о движении. Движение происходило от моих ног. Была ночь, серая пустая ночь, именно серая, а не чёрная. Я понял, что, как только освободиться место, то я смогу сесть, и кто-то другой будет создавать движение. Так и произошло: человек в шляпе вышел, и я занял его место. В то мгновение как я сел перестали болеть ноги. В сером проёме полуоткрытой двери ничего не происходило, ничего не мелькало, может быть потому, что мелькать было нечем. А может быть, потому, что мелькало слишком быстро, но я знал, что мы двигаемся, и скоро мой выход.

Я вышел, вышел в город, на серый асфальт. В город, который был всегда, но я в этом городе никогда не был. Я почувствовал себя голым. Хотелось есть и одеться. Холодно не было, не было никого, ни одетых, ни раздетых. Но я привык к одежде и не понимал, почему она не нужна. Единственная яркость, которая появилась, после того, как пропал троллейбус, была надпись. Надпись на угловом доме с колоннами, напротив моего выхода: "Столовая". Я вошёл в дом с колоннами, и ощутил на себе одежду, и отсутствие голода внутри тела и дома. "Ушёл в лабиринт заколдованный принц". Откуда взялось это предложение, а, может быть, утверждение - я не знал. И ещё что-то про колдуна, который плакал и не хотел отдавать ключи. Но принц ушёл, потому что принцы уходят всегда. А дверь завалило, потому что такие двери, к которым находятся ключи, больше никогда не открываются.

Человек с большим носом и близко посаженными глазами сказал, что поможет мне, и мы ушли. Мы шли по длинному коридору с высокими стенами, и пришли к двери. Дверь стягивала железная линия от левой верхней точки до правой нижней. Линия на замке.

-Ничего, есть и другие, - сказал близкий человек, и добавил, - но, нужно вернуться в начало.

Мы ушли в начало, шли по тому же длинному коридору, и пришли в комнату. Человек в чёрном цилиндре сидел на стуле в центре белой окружности. Человек переключал состояния лучей света. Лучи проникали в комнату через небольшие и количественно бесконечные отверстия с еле заметным соприкосновением контуров.

-Идите через меня, - сказал переключающий человек, - по синему коридору, там будет комната с женщинами.

Синий коридор был вовсе не синий, а такой же, как и другие коридоры. Коридоры получали название не за цвет, а за то, как слышались буквы в цвете. В комнате с женщинами хотелось дотронуться до света. Женщины и свет появлялись тогда, когда начинали говорить. Женщины принимали различные формы женщин, но это не вызывало удивления. Женские голоса оставались неповторимыми, а новая форма испытывала наслаждение от своего голоса.

-Я хочу, что бы он снова ушёл, - сказала хрустальная женщина, - нельзя уходить больше одного раза, но, если он ушёл, пусть уйдёт ещё раз.

-У тебя вытеснялось желание, - сказала женщина в строгом платье, - пожалуйста, если ты так хочешь.

В комнате появился длинный обеденный стол с рисом, изюмом и водкой. Стулья поскрипывали, но за ними никто не сидел. Женщина в строгом платье успокоила стулья и ушла. За столом сидел я рядом с хрустальной женщиной. Женщина касалась моего плеча запахом своих волос с цветом от неповторимо хрустального голоса. Стол исчез, оставив вместо себя озеро и камни вместо стульев. Хрустальная женщина пила из моих ладоней воду, которую подарило озеро.

-Я хочу здесь остаться, - сказал я.

У близкого человека поднялись плечи.

-Нет, - сказала хрустальная женщина.

Теперь этот голос принадлежал старушке в грязных чулках с дырками. Лицо старушки состояло из морщин. Глаза-щёлочки тоже были морщинами и не понятно отличались от остальных, морщин, которые не смотрели. Старушка сидела на деревянной скамейке рядом с пустой оконной рамой от дома, которого не было.

-Идите по белому коридору, - сказала старушка, - в снег.

Белый коридор привёл в белую комнату с деревьями и снегом.

-Я не умею ходить на лыжах, - сказал я.

-Тут никакого умения не требуется, - сказал близкий человек, вставая на лыжи, - лыжи сами помогут.

Я встал на лыжи и почувствовал лес. Лыжни не было.

-Ты не пойдёшь первым? - спросил я.

-Нет, - ответил близкий человек, - первым пойдёшь ты.

Я пошёл по молодому снегу, который хотелось есть и от невозможности этого хотелось идти дальше, в лес, удивляясь и дыша у каждого дерева. Лес останавливался вместе со мной и двигался, когда я этого хотел. Я нагнулся и дотронулся до снега. Яма с кольями из холодных сосулек иглами вверх. Я - в провалочных стенах с ледяными слезами и буграми черно-желтого песка, выпадающего из слёз.

-Нельзя трогать снег, - сказал близкий человек, протягивая руку.

Яма ушла.

-А деревья? - спросил я, - до них можно дотронуться?

-Не знаю, - сказал близкий человек, - попробуй, если ты понял, что хочешь этого, дотронься.

Я коснулся снежного дерева и услышал теплоту корня. Мягкие ветки и зелёныё лепестки колыбели. Мама.

-Мама, а если я буду себя хорошо вести, ты, правда, купишь мне большую машину на колёсах, с кузовом, который открывается рычажком.

-Конечно, куплю, сынок, а сейчас спи, а я спою тебе песенку.

-Про птичек?

Я убрал ладонь от дрожащей коры дерева, и пошёл дальше. Лес остановился и не закончился. Снежный человек, похожий на молодого Деда Мороза, в снежных рукавицах с мохнатой метлой.

-Это Даждь, - сказал близкий человек, - он тебя почистит.

-Поворачивайся, на твоей спине много слёз после ямы, - сказал Даждь голосом-эхом от леса, - по красному коридору нужно идти чистым.

В комнате около камина, который находился в центре, полукругом в креслах сидели семь спин. Камин светился углями, которые не успели остыть, но не согревали.

Первая спина развернулась ко мне, и я увидел котёнка. Маленького бело пушистого лупоглазого котёнка, которого я мальчишкой бросил через забор. Я погладил котёнка. Близкий человек дал мне блюдечко и молоко. Котёнок выпил молоко, потёрся о мои ноги и стал спиной.

Второй развернувшейся спиной оказалась моя бабушка. Я встал на колени, бабушка погладила меня по голове и повернулась к камину.

Третья развернувшаяся спина оказалась ни кем.

-Это Обман, - сказал близкий человек.

-Что же мне делать? - спросил я.

-Отдай ему что-нибудь, - сказал близкий человек, - ему всегда холодно.

Я снял рубашку и отдал Обману. Обман взял рубашку, поклонился и повернулся к камину.

Четвёртая спина превратилась в бусы. Бусы рассыпались, золототканая нить медленно опустилась к моим ногам.

-Это Брошенные, - сказал близкий человек.

Я поднял каждую бусинку и надел на нить. Бусы сверкнули, ушли из моих рук, и стали спиной.

Пятая спина развернулась стальным стволом дерева, на ветках которого вместо листьев росли отражающие лезвия.

-Это Жестокость, - сказал близкий человек.

-Что мне делать? - спросил я.

-Не знаю, - ответил близкий человек, - это тебе решать.

Я взял дерево с лезвиями в руки. Стало кроваво и больно, но я продолжал ощупывать каждую остро-ножевую ветку. Кровь ярко маслянистой жидкостью из открывшихся окошечек кожи стекала в низ, и уходила в землю. У меня закружилась голова, и я упал в собственную кровь. Близкий человек стоял рядом и не двигался. Я заставил себя встать, и встал. Дерево с лезвиями отвернулось от меня, и стало спиной. Крови не было.

Шестая спина обернулась человеком вечного возраста. Чёрно небритым человеком, с лопнувшими гнойниками на треснувшем лице, с червяками грязи под длинными ногтями. Но, я знал, что мне делать. Я обнял этого человека, и поцеловал в лицо.

-Это Милосердие, - сказал я.

-Да, брат, - сказал близкий человек.

Шестая спина повернулась спиной, и запылал камин.

Последняя спина не поворачивалась, развернулось само кресло. Седьмая спина оказалась спинкой седьмого кресла. У меня снова закружилась голова, и я подумал, что седьмое кресло - это отдых, и опустился в него, положив локти на мягкие подлокотники. Море, сильное и весёлое море, с отсутствием берега и парусов, с прозрачной до самых глубин водой. Море, которое можно пить, море, по которому можно плыть. Потому, что я и есть это море, я - есть, я - есть и парус и берег.

Коридоры закончились, открылась последняя дверь, и я вышел в лес. Близкий человек сидел на зелёной скамейке и курил трубку. Рядом с близким человеком, рядом с белым холстом и множеством красок и кисточек мурлыкал бело пушистый котёнок.

-Коридоры не закончились, - сказал близкий человек, - они только начинаются.

Близкий человек отдал мне котёнка и ушёл, растворяясь в свете и чистом запахе леса. Остались краски, кисти, белый холст и хрустальной голос.