Гуманитарная интервенция как элемент нового миропорядка?
Поводом для написания любой статьи всегда служат какие-то события. В данном случае события произошли вокруг Косово. Но толчком, как правило, могут послужить и определенные частные обстоятельства. В январе 2001 года Совет по внешней и оборонной политике и Общество германской внешней политики с участием Шведского института внешней политики проводили в Москве очередное заседание “Форума Россия – ЕС по проблемам внешней политики и безопасности”. Обсуждался вопрос: “Россия – ЕС: как строить процесс сближения?”. В заседании приняли участие весьма влиятельные европейские политики: от России – первый заместитель министра иностранных дел Александр Авдеев; от ЕС – генеральный секретарь Совета ЕС – высокий представитель по общей внешней политике и политике безопасности ЕС Хавьер Солана, член Комиссии ЕС, ответственный за внешнеполитические связи Кристофер Паттен; от Швеции – министр иностранных дел Анна Линд. Накануне все участники встречи встретились в посольстве Швеции – страны председательствующей в ЕС. Моё внимание тогда привлекла беседа А.Пушкова (пожалуй, лучшего ведущего аналитической программы) с Хавьером Соланой. Тема как-то плавно и незаметно перешла в плоскость обсуждения проблем гуманитарных интервенций. И речь шла не столько о предыстории, а больше о целесообразности гуманитарных интервенций, будет ли такая форма миротворческих акций впредь служить непременным атрибутом и инструментом НАТО. Хавьер Солана, как всегда, в мягкой уклончивой манере, с улыбкой в бородку, твердил, что это скорее единичное явление и не может быть постоянным инструментом. И вместе с тем на утреннем заседании “Форума Россия-ЕС” в ходе своего выступления он затронул тему создания отдельных европейских сил в составе 60-тысячного корпуса, с бронетанковыми силами и огласил тезисы о возможных совместных действиях “сил быстрого реагирования” ЕС и объединенных вооруженных сил НАТО.

Все это заставило меня глубже вникнуть в проблему и натолкнуло на мысль попытаться изложить собственные соображения относительно миротворческих акций в форме гуманитарных интервенций, которые, по-видимому, становятся непременным атрибутом складывающегося сегодня нового миропорядка и к которым всерьез готовятся как НАТО, так и ЕС.

I. Определение гуманитарной интервенции в современной интерпретации
Глобализация как общемировой процесс, доминирующий фактор современного развития, затрагивает все без исключения сферы человеческой деятельности, включая и гуманитарную.

Одним из проявлений глобализации в политической и гуманитарной сферах и фактическим элементом нового мирового порядка является и “узаконенное” вмешательство во внутренние дела суверенных государств по гуманитарным поводам, т.е. так называемая “гуманитарная интервенция” (другие термины: “гуманитарное вмешательство”, “гуманитарная война”).

Последний по времени всплеск интереса к этой проблеме был вызван агрессией, развязанной блоком НАТО против суверенной Югославии, формальным поводом для которой послужил острый гуманитарный кризис в югославской провинции Косово. Не вдаваясь в анализ глубинных причин и давних исторических корней этого затяжного кризиса, отметим лишь, что, постепенно разгораясь, причем не без влияний извне, он в конце концов привел к резкому обострению отношений между сербским и албанским населением провинции, многочисленным террористическим актам, массовым нарушениям прав человека, огромному потоку беженцев.

За урегулирование этого кризиса, оттеснив на второй план Организацию по безопасности и сотрудничеству в Европе (ОБСЕ), взялся Североатлантический альянс во главе с США. Однако очень скоро, далеко не исчерпав всех политических, дипломатических и иных мирных средств разрешения кризиса, этот блок использовал против Сербии, которую он определил не только главным, но и единственным виновником кризиса, самый “убедительный” свой аргумент – массированные ракетно-бомбовые удары по объектам страны и военной инфраструктуры, группировкам войск. Эта война, которая, по убеждению аналитиков, “отбросила мир в новое политическое измерение”¹, многое прояснила в отношении проблемы гуманитарного вмешательства на современном этапе в трактовке ведущих западных стран.

Проблема гуманитарной интервенции (гуманитарного вмешательства) сама по себе не нова и исследуется давно. Споры вокруг нее не утихают уже не одно десятилетие. Однако именно операцией, проведенной Североатлантическим альянсом в Югославии, было в основном завершено формирование принципиально нового вида силового интернационального гуманитарного вмешательства, именно эта операция привела к появлению в международном лексиконе нового, более чем парадоксального термина - “гуманитарная война”.

Прошло два года после завершения этой “гуманитарной войны”, и острота полемики вокруг нее несколько притупилась. Но, безусловно, проблема гуманитарного вмешательства остается актуальной и сегодня. Есть все основания считать, что гуманитарное вмешательство может стать своеобразной “философией интернационализма” XXI века и одним из существенных элементов складывающегося сегодня нового миропорядка. И если это будет миропорядок, в котором право силы будет превалировать над силой права, правила поведения, в том числе и во внутренней политике суверенных государств, будут диктоваться единственной супердержавой – Соединенными Штатами, а призывать “неподчиняющихся” к порядку и наказывать “виновных” будет “мировой жандарм” – переродившийся Североатлантический альянс образца XXI века, то мир уже в ближайшей перспективе может ожидать очередных “гуманитарных войн” в различных районах земного шара по образцу и подобию войны НАТО в Югославии.

Определений гуманитарной интервенции за все время исследований этой проблемы было предложено немало. Так, Т.Бордачев считает наиболее удачным определение, предложенное Кристофером Гринвудом (со ссылкой на статью этого автора “Есть ли право Гуманитарной интервенции?” в журнале World Today в феврале 1993 года): “Гуманитарная интервенция есть военная интервенция в стране, осуществляемая вне зависимости от согласия ее правительства, имеющая своей целью предотвратить широкомасштабное страдание и гибель населения”.²

Однако это и другие определения гуманитарной интервенции были даны до 1999 года. Года, который, можно утверждать, стал переломным в подходах к “традиционному” гуманитарному вмешательству, принципы которого были разработаны ООН и которые эта Всемирная организация использовала в своей миротворческой деятельности все последние десятилетия. 1999 год начался с нанесения ракетных ударов авиацией США и Великобритании в Ираке, которые явились продолжением совместной операции этих стран, проведенной в середине декабря 1998 года. 21 марта Совет НАТО принимает решение о начале “гуманитарной” агрессии НАТО против Югославии, продолжавшейся до 20 июня 1999 года. В сентябре открылась очередная, 54-я сессия Генеральной ассамблеи ООН, на которой выступления представителей западных стран – лидеров НАТО синхронно звучали как “реквием по миропорядку последних более чем пяти десятилетий”.³ А Генеральный секретарь ООН Кофи Аннан в своем докладе на Генеральной ассамблее призвал к выработке более эффективной политики международного сообщества в проведении гуманитарных интервенций, которая, по его словам, должна охватывать широкий ряд мер реагирования – от дипломатии до применения вооруженных сил. Немного позднее эта тема была развита им в докладе, подготовленном к “Саммиту тысячелетия” ООН.

Все эти события позволяют утверждать, что сегодня подходы к решению проблемы гуманитарного вмешательства значительно изменились.

С учетом накопленного позитивного и негативного опыта его осуществления в различных условиях и странах можно дать следующее определение “гуманитарной интервенции”. По своей сути “гуманитарная интервенция” есть не что иное, как силовое вмешательство во внутренние дела суверенного государства с объявленными целями: предотвращение или прекращение геноцида части населения страны, массовых нарушений прав человека, других гуманитарных катастроф и последующее поддержание стабильности и мира в таких районах, способствующее установлению в них демократических норм и принципов.

Хотелось бы подчеркнуть, что речь идет именно об объявленных (декларируемых) целях таких акций, так как новейшая мировая история уже успела доказать, что объявленные и истинные цели такого вмешательства зачастую не совпадают.

Так, Президент РФ В.Путин, в выступлении 8 июля 2000 г., представляя Федеральному Собранию Российской Федерации свое первое Послание, подчеркнул, что в наше время под видом “гуманитарной интервенции” зачастую скрываются “попытки ущемления суверенных прав государств”, что, по его убеждению, есть не что иное, как последствия холодной войны.⁴

II. Краткий экскурс в историю проблемы
Для того чтобы глубже уяснить суть гуманитарной интервенции в современной интерпретации, полезно совершить небольшой исторический экскурс в эту проблему. В частности, ответить на вопрос, когда, в связи с чем, с какими целями проводились международные гуманитарные акции и в каких формах они осуществлялись.

С одной стороны, - что особенно характерно для нынешнего времени, - приходится констатировать, что идеологи и интерпретаторы современных гуманитарных акций, особенно таких, в которых предусматривается вмешательство во внутренние дела того или иного государства, зачастую ангажированы, при оценке таких акций и их последствий руководствуются не столько объективными критериями, сколько совершенно очевидными политическими пристрастиями или даже политическим заказом, используют двойные стандарты.

Но и среди независимых исследователей и объективных политиков приходится сталкиваться с целым рядом несовпадающих, а кое в чем даже противоречивых мнений. Такое неоднозначное понимание свидетельствует о сложности разработки общепризнанной классификации подобного рода акций, об отсутствии неких универсальных критериев и параметров, применимых к конкретным региональным, историческим, национальным и другим условиям.

Вот некоторые точки зрения, опубликованные в последние годы в ряде изданий.

Так, профессор Г.Мелков⁵ высказывает убеждение, что “никакого принципа “гуманитарного вмешательства” в международном праве не существует”, а термин этот используется всего лишь как “псевдоним войны”. “Гуманитарную войну” НАТО в Югославии 1999 года он (причем далеко не единственный из исследователей) однозначно трактует как открытую, прямую агрессию, ссылаясь на определение агрессии, принятое Генеральной Ассамблеей ООН в 1974 году.

Танья Герард, генеральный директор “Ассер Колледж Европа” (Нидерланды), считает, что доктрина гуманитарной интервенции, ее правомерность, объем и содержание в контексте международного права привлекает исследователей на протяжении нескольких столетий.⁶

Что касается недавнего прошлого, то, по ее мнению, интерес к проблеме особенно возрос в 70 - 80-е годы прошлого столетия, после таких акций как вмешательство Бельгии и Великобритании в Конго (1964 г.), США в Доминиканской Республике (1965 г.), Индии в Восточном Пакистане (1971 г.), Индонезии в Восточном Тиморе (1975 г.), Бельгии в Заире (1978 г.), США при участии шести стран Карибского региона в Гренаду (1983 г.), США в Панаму (1988 г.). Второй пик интереса к проблеме начался после вмешательства объединенных вооруженных сил западных стран (основу которых составляли войска США), направленного на защиту курдов в Северном Ираке и шиитов в южной части этой страны (1991 г.), гуманитарного вмешательства в Сомали (1992 – 1993 гг.), в Руанде (1994 г.) и на Балканах, продолжающегося и в настоящее время.

По мнению А.Макаркина и О.Пашковой⁷, гуманитарное вмешательство “с плачевными результатами” впервые было осуществлено в 1960 году в Конго войсками ООН. В последующем были проведены своего рода гуманитарные операции с применением вооруженных сил рядом государств: в 1971 году Индией в восточной части Пакистана, в результате чего образовалось независимое государство Бангладеш; в 1979 году Вьетнамом против режима Пол Пота в Камбодже; в 1979 году Францией в Центральноафриканской империи, с целью свержения императора–каннибала Бокассу. Что касается современной его интерпретации, то эти авторы считают первым днем международного признания принципа гуманитарного вмешательства январский день 1991 г., когда Ирак начал выводить свои войска из Кувейта. Затем они отмечают гуманитарное вмешательство, осуществленное Соединенными Штатами по мандату ООН в Сомали, закончившееся полным провалом. И, наконец, косовскую операцию НАТО во главе с США 1999 года, которая явилась прообразом новой формы гуманитарного вмешательства – “гуманитарной войны”.

Л.Ганкин утверждает, что новая модель миротворчества в форме гуманитарной интервенции впервые была опробована в 1991 г. в Ираке, после окончания операции “Буря в пустыне”⁸. По его мнению, уже тогда четко вырисовалась схема этой модели. По сути, спровоцировав одновременное выступление курдов на севере и шиитов на юге Ирака и, соответственно, ответные действия Багдада по их подавлению, США поначалу усилили массированную информационную атаку на режим С.Хусейна. И лишь после того как мировое общественное мнение было полностью подготовлено к спокойному восприятию силового вмешательства, американская авиация совместно с союзниками нанесла ракетно-бомбовые удары по целям в Ираке. Реальной помощи пострадавшему в этих столкновениях мирному населению эти удары принести не могли. Но зато конечным итогом этой “гуманитарной” акции стало окончательное закрепление американцев на базах в Саудовской Аравии, их постоянное военное присутствие в жизненно важном для США регионе Персидского залива.

В последующем подобная модель и с теми же конечными результатами была повторена на Балканах – в Боснии и Герцеговине в 1995 г. и на территории Югославии, в Косово в 1999 г.

В.Терехов, чрезвычайный и полномочный посол Российской Федерации, в качестве одного из наиболее ярких примеров гуманитарной катастрофы последних десятилетий прошлого века, потребовавшей вмешательства международного сообщества, приводит Камбоджу времен правления Пол Пота и “красных кхмеров”⁹. Именно трагедия народа Камбоджи, поставившая его на грань выживания, по мнению этого известного российского дипломата, “заставила глубоко задуматься о коллективной ответственности человечества за судьбу народов, оказавшихся жертвами исторических аномалий и политических преступлений”. (По различным оценкам, жертвами режима Пол Пота стали от 2 до 4 миллионов камбоджийцев).

Вместе с тем, именно в камбоджийской гуманитарной катастрофе того времени наиболее выпукло проявились политические мотивы, тормозившие принятие международным сообществом своевременных и действенных мер пор ее предупреждению, двойные стандарты, применявшиеся при оценке действий вовлеченных в конфликт сторон.

С.Орджоникидзе, заместитель министра иностранных дел России, говоря о современной концепции гуманитарной интервенции, отмечает, что в более или менее целостном виде она была изложена премьер-министром Великобритании Тони Блэром в одном из его выступлений накануне юбилейного саммита НАТО в Вашингтоне¹⁰ в апреле 1999 г., проходившем на фоне ракетных и авиационных ударов блока по суверенной Югославии.

В ходе этой войны, развязанной блоком против суверенного европейского государства, современная концепция гуманитарной интервенции (или, что более точно, “гуманитарной войны”) была апробирована в наиболее полном объеме, хотя, конечно, отдельные ее элементы применялись и в других регионах гуманитарных кризисов, в том числе и на Балканах в “докосовский” период, и в Ираке в 1991 г. и в последующие годы, и в других регионах мира.

Следует подчеркнуть, что именно события 1991 года в Ираке в связи с подавлением войсками С.Хусейна вооруженных выступлений курдов и шиитов послужили поводом для принятия Советом Безопасности ООН известной “гуманитарной” резолюции №688 от 5.04.91 г., которая вызвала бурные дискуссии как при ее принятии Советом Безопасности ООН (из 15 его членов лишь 10 государств проголосовали “за”, 5 государств выступили “против” или воздержались, в их числе Индия и Китай), так и в последующем, на этапе ее реализации, среди политиков и специалистов по международному праву.

Так, по мнению ряда специалистов-международников, называющих себя “реалистами”, эта резолюция создала правовую основу для вооруженного вмешательства союзных сил, введения на территории государств, подвергшихся гуманитарному вмешательству, т.н. “зон запрета для полетов” и создания здесь “безопасных портов”. Они утверждают, что резолюция по сути санкционировала первую в современной истории операцию в духе главы 7 Устава ООН, проводимую с целями гуманитарного характера, а именно: предотвращение или пресечение варварских действий против гражданского населения и массовых нарушений прав человека. Но самое главное, по мнению сторонников вооруженного вмешательства по гуманитарным поводам, - резолюция 688 впервые юридически подтвердила приоритетный характер подобных гуманитарных акций по отношению к принципам неприкосновенности суверенитета, территориальной целостности любого государства, т.е. создала правовой прецедент для вмешательства во внутренние дела государства при определенных условиях.

Но очень многие специалисты и не ангажированные политики выступили против такой трактовки содержания резолюции 688. Они считали, что применение принудительных мер, связанных с силовым вмешательством во внутренние дела государств, не имеет правовой основы и является, по существу, незаконным, даже если при этом преследуются гуманитарные цели. Это же относится и к созданию “зон запрета для полетов” и “безопасных портов”. Пресс-служба ООН разъяснила позднее (21 апреля 1993 г.), что резолюция СБ ООН №688 отнюдь “не основывалась на главе 7 Устава ООН и не оговаривала запреты на полеты, равно как и не была обязательной”.

Т.Герард в упоминавшейся выше статье¹¹ приводит также мнение Правового комитета Государственного департамента США. Согласно разъяснению этого комитета, введение Соединенными Штатами зон запрета полетов было добровольным шагом, а резолюция 688 носила “гуманитарный характер по направленности и являлась добровольной, поскольку не дает ссылки на главу 7 Устава ООН”.

По итогам дискуссии вокруг резолюции СБ ООН №688 можно сделать, по крайней мере два вывода, касающихся рассматриваемой проблемы. Во-первых, введение Соединенными Штатами в одностороннем порядке т.н. зон запрета для полетов иракской авиации (как одной из первых акций, реализующих силовую составляющую современной концепции гуманитарной интервенции), с точки зрения международного права было фактически незаконной мерой. Во-вторых, нынешняя система международно-правовых принципов, изложенная в Уставе ООН и положенная в основу современных международных отношений, исключает любые акты агрессии и вмешательства извне во внутренние дела суверенных государств по любым, в том числе гуманитарным, поводам, без соответствующей санкции Совета Безопасности ООН. Решение о применении таких санкций сам Совет Безопасности вправе принимать только при угрозе международному миру, причем решение о наличии такой угрозы и ее оценка также функция исключительно Совета Безопасности ООН и никакого другого органа.

И в этом заключен глубокий смысл. Совет Безопасности ООН – наиболее беспристрастный международный орган с широкими полномочиями, способный в силу этого принимать взвешенные и наименее политизированные решения в сложных условиях гуманитарного кризиса. В то время как отдельные государства, региональные организации, пытающиеся подменить ООН и ее Совет Безопасности и взять на себя их миротворческие функции, не могут быть беспристрастными и в той или иной мере будут преследовать в таких акциях свои цели, защищать собственные интересы.

Таким образом, вооруженные акции в Югославии и других регионах, предпринятые в последние годы без санкции СБ ООН Соединенными Штатами и их союзниками, являются откровенным нарушением действующего международного права. Это – мнение большинства исследователей проблемы и специалистов по международному праву. И обосновывается такой вывод прежде всего тем, что ни Устав ООН, ни современное международное право не предусматривают не санкционированного Советом Безопасности ООН применения вооруженных сил государства или коалиции государств с вмешательством во внутренние дела других суверенных государств даже в случае доказанных серьезных нарушений там прав человека.

К тому же негативные последствия вмешательства по односторонним решениям, как правило, перевешивают тот положительный эффект, если даже он имеет место в результате такой акции. Во-первых, в целом ряде случаев чрезвычайно сложно определить, требует ли ситуация, складывающаяся в том или ином государстве или регионе, гуманитарного вмешательства с применением воинских контингентов, тем более что ни общепризнанного правового определения, ни четких критериев для оценки таких ситуаций пока нет. Так, вполне оправданы опасения, что концепция гуманитарной интервенции может быть использована сепаратистскими движениями в собственных интересах: для этого им надо только спровоцировать правительство на грубые нарушения прав человека, тем самым добиться вмешательства извне и, используя его, добиться своих целей. Детали такого сценария просматриваются на Балканах – в том же Косово, позднее в Македонии. Во-вторых, при понижении уровня принятия решений на гуманитарное вмешательство до блокового или национального велика вероятность злоупотребления таким правом, особенно в условиях правовой неопределенности. В частности, концепция гуманитарной интервенции может быть использована для прикрытия необоснованного вмешательства во внутренние дела суверенных государств.

III. Гуманитарное вмешательство как безусловная прерогатива ООН
К настоящему времени основные принципы концепции гуманитарной интервенции, как и основные черты подобных акций, обозначились достаточно четко. Вся современная концепция гуманитарной интервенции построена, в сущности, на примате прав человека над суверенитетом, независимостью и территориальной целостностью государства. Как подчеркивают главные организаторы таких акций и их идеологи, гуманитарная катастрофа не может более считаться внутренним делом государства, и международное сообщество обязано принимать самые решительные меры для исправления ситуации.

Правомерен ли такой подход?

Ответ на этот вопрос, как представляется, в нынешней международной обстановке далеко неоднозначен.

Мир переживает беспрецедентный в истории геополитический сдвиг, глубинные последствия которого еще предстоит осмыслить. Осуществляется переход от сравнительно устойчивого биполярного мира, от противоборства и силового баланса двух общественно-политических систем к некоему новому глобальному политическому и геостратегическому ландшафту. Его конфигурация во многом будет зависеть от того, какая из двух нынешних тенденций мирового развития одержит верх: однополюсного мира при лидирующей роли одной супердержавы - США (пока, думается, эта тенденция превалирует), либо многополюсного мира. Переживаемый мировым сообществом переходный период отличается резким ростом затяжных конфликтов на этнической, межклановой, религиозной почве. И если ХХ век вошел в историю как столетие войн и революций, то наступивший ХХI век может положить начало эпохе многочисленных локальных войн и конфликтов. При всем разнообразии этих конфликтов, в их совокупности выявляется ряд специфических черт.

Прежде всего, в абсолютном большинстве эти конфликты носят внутригосударственный характер и связаны не столько со стремлением захватить верховную власть в государстве, а с сепаратизмом, борьбой за отделение от государства, за приобретение национальной самостоятельности. Это необычайно обостряет такую важную, но так и не решенную международным правом проблему, как соотношение принципов территориальной целостности государства и права наций на самоопределение. (Идентифицируемых национальных меньшинств в мире, по данным ООН, насчитывается свыше 5 тысяч).¹²

Генеральный секретарь Кофи Аннан в своем докладе на “Саммите тысячелетия” подтверждает эту важную черту современных конфликтов: “В 90-х годах войны велись главным образом внутри государства. Причем эти войны были жесточайшими и привели к гибели более пяти миллионов ченловек... эти войны часто порождались политическими амбициями или стремлением к обогащению, и их питательнолй средой были этнические и религиозные различия. В основе их часто леджат зарубежные экономические интересы, и их подпитывает гиперактивный и в основном незаконный мировой рынок вооружений.”¹³

Вот некоторые цифры и примеры для иллюстрации сказанного.

Заместитель генерального секретаря ООН, генеральный директор Европейской штаб-квартиры ООН В.Петровский, со ссылкой на Journal of Peace Reseach, приводит такие цифры: за пятилетний период с 1989 по 1994 год в мире имели место 90 внутригосударственных вооруженных конфликтов и лишь четыре носили межгосударственный характер¹⁴.

По данным ООН, на начало 1995 года 82% международных миротворческих операций, ведущихся с 1992 года, были связаны с урегулированием региональных конфликтов, возникших на почве внутригосударственных противоречий.¹⁵ Стокгольмский международный институт исследований проблем мира (СИПРИ) приводит такие цифры: в 1998 году из 27 основных вооруженных конфликтов только два (между Индией и Пакистаном, Эритреей и Эфиопией) были межгосударственными, все остальные носили внутригосударственный характер.¹⁶

Вооруженные конфликты подобного рода охватили Юго-Восточную Европу, территории Турции, Ирака, южных районов СНГ, ряд стран Юго-Восточной Азии и Океании. Не обошли они стороной и Американский континент.

Длительное время не может выбраться из хаоса внутригосударственных конфликтов на межэтнической и межплеменной почве Африка. Ими поражены почти треть из 42 стран этого континента.¹⁷

Уместно будет заметить, что из внутригосударственного характера большинства современных конфликтов вытекают по крайней мере две важные особенности проведения гуманитарных операций с применением вооруженных сил.

Во-первых, действовать интервентам в таких операциях зачастую приходится не против разрозненных, слабо организованных и плохо вооруженных отрядов, а против регулярных армий. Так было в Ираке, так было и на Балканах. И если какие-то государства или группы государств захотят использовать гуманитарную интервенцию как повод для вторжения в страну и параллельного решения собственных задач, то без применения вооруженных сил, причем в форме масштабных военных операций, им не обойтись. Не в этом ли кроется подспудный смысл активного подключения НАТО, обладающего огромной военной мощью, к решению гуманитарных проблем?

Во-вторых, как отмечает ряд обозревателей, проводимые до сих пор гуманитарные интервенции показали свою малую эффективность в урегулировании конфликтов, имеющих внутригосударственный характер: лишь 57 из 190 внешних интервенций за весь послевоенный период (с 1944 года до конца 90-х годов) привели к прекращению боевых действий.” (Е.Степанова).¹⁸ А это требует серьезной работы по совершенствованию всей миротворческой деятельности ООН и Совета Безопасности, принятия мер по повышению действенности гуманитарного вмешательства, если такое решение принимается ООН.

Другой особенностью современных конфликтов является то, что они принимают все более ожесточенный характер, причем основными жертвами становится гражданское население. В.Петровский в упомянутой выше статье¹⁹ приводит впечатляющие цифры: если в первой мировой войне на гражданское население приходилось лишь 5% от общего числа жертв, то в современных боевых действиях на т.н. некомбатантов, т.е. на мирное население, приходится уже 90%. Самое ужасное то, что гражданское население зачастую сознательно избирается в качестве мишени. К этому надо добавить геноцид, массовые насилия и зверства над мирным населением, в том числе по отношению к детям, использование детей и подростков в боевых действиях, огромное число перемещенных лиц и беженцев, беспорядочное минирование огромных территорий, разрушение социальной инфраструктуры, среды обитания, искусственно создаваемые экологические катастрофы, террористические акты и диверсии, рассчитанные на гибель большого числа мирных граждан, захват заложников и многое другое.

Еще одной особенностью нынешних внутригосударственных конфликтов является широкая поддержка противоборствующих сторон заинтересованными внешними силами – определенными политическими и экономическими кругами, международными криминальными структурами, национальными диаспорами, единоверцами и т.д. Россия испытывает это на себе. Тот же чеченский кризис получает постоянную подпитку со стороны – и не только финансовую, материальную, военную, но и политическую. Как иначе можно расценить демонстративный прием на высоком дипломатическом уровне, специальным советником госсекретаря США по новым независимым государствам Джоном Байрли т.н. “министра иностранных дел” “независимой Ичкерии” Ильяса Ахмадова? После этой встречи Ахмадов - находящийся в розыске участник бандитского нападения на больницу в Буденновске и на село Первомайское, заявил, что на встрече с американским дипломатом они обсуждали… проблему соблюдения прав человека в Чечне.

Ясно, что в ситуациях, характеризующихся или даже грозящих гуманитарной катастрофой, международное сообщество не вправе стоять в стороне в роли пассивного созерцателя. Оно просто обязано принять эффективные и оперативные меры для исправления ситуации. Т.е. обязано в случае гуманитарных катастроф, тем более грозящих подрывом региональной или даже глобальной стабильности, вмешиваться в развитие событий, принимать те или иные меры по корректировке или переориентации внутренней политики, проводимой правящими кругами государств и приводящей к неоправданным массовым жестокостям в отношении собственных граждан. В докладе Генерального секретаря ООН Кофи Аннана на “Саммите тысячелетия” прямо указывалось, что “вооруженная интервенция всегда должна оставаться крайним средством, однако перед лицом массовых убийств от этого средства нельзя отказываться.”²⁰

То есть формальная логика, используемая Североатлантическим альянсом для обоснования крутой трансформации его Стратегической концепции – от обороны собственной территории к проведению военных операций с гуманитарными целями во всей евроатлантической зоне и даже за ее пределами, вообще говоря, не противоречит мнению, складывающемуся в ООН.

Но принципиальный вопрос состоит в том, что понимается при этом под международным сообществом, кто имеет право оценивать степень гуманитарной катастрофы и ее опасность и принимать решение о той или иной форме вмешательства в развитие конфликта, включая и вмешательство в необходимых случаях во внутреннюю политику государства, тем более санкционировать такое вмешательство.

В ответе на эти вопросы и кроется коренное различие в подходах к гуманитарному вмешательству военно-политического руководства США и НАТО, с одной стороны, и ООН, многими суверенными государствами (в том числе Россией, Китаем и др.), с другой.

Таким международным сообществом может быть только ООН с ее Советом Безопасности. Эта Всемирная организация имеет уже богатый опыт по урегулированию конфликтов, включая внутригосударственные, по принятию превентивных мер для их предупреждения и сдерживания, имеет соответствующие инструменты для реализации таких мер, включая организацию силовых действий, а самое главное – опирается на общепризнанную международно-правовую базу. Инструментами урегулирования и сдерживания внутригосударственных конфликтов, которыми располагает ООН, являются превентивная дипломатия, миротворчество, операции по поддержанию мира, постконфликтное миростроительство, а также управление конфликтами во всех их аспектах, включая гуманитарный.²¹ При этом как правовая база ООН по предупреждению и прекращению конфликтов, так и используемые для этих целей инструменты, средства и способы прошли испытания временем и в целом себя оправдали.

Так, с 1948 года ООН провела 50 операций, связанных с пресечением угрозы миру, предотвращением вооруженных конфликтов, наблюдением за прекращением огня и другими миротворческими целями (из них 39 – после 1988 года). По состоянию на начало 2001 года ООН проводит 15 операций по поддержанию мира, из них только в 1999 году учреждены четыре таких операции – в Косово, Восточном Тиморе, Сьерра-Леоне и ДРК.²² Эти цифры и факты подтверждают растущую востребованность миротворческой деятельности ООН.

Конечно, нужно согласиться с тем, что для современных условий, для складывающейся принципиально новой во многих своих аспектах ситуации в политической, экономической, военной, информационной сфере, для изменяющегося спектра угроз, нового характера и возросшей интенсивности конфликтов требуется определенная корректировка и, может быть, пересмотр отдельных положений международно-правовой базы, подходов к миротворческой деятельности ООН, включая упреждающие действия этой организации, операции по поддержанию мира, постконфликтное миростроительство и др. Требуются, очевидно, и определенные организационные решения, касающиеся ООН, ее Совета Безопасности и других институтов, включая силовую компоненту миротворческой деятельности ООН. Но это тема для отдельного серьезного разговора.

Во всяком случае, Россия, как подчеркивается в Концепции внешней политики Российской Федерации, готова “к предметному диалогу по совершенствованию правовых аспектов применения силы в международных отношениях в условиях глобализации” и исходит из того, что “поиск конкретных форм реагирования международного сообщества на различные острые ситуации, включая гуманитарные кризисы, должен вестись коллективно, на основе четкого соблюдения норм международного права и Устава ООН”.²³ Это - очень взвешенный и конструктивный подход, учитывающий как современные реалии, так и интересы всех без исключения членов мирового сообщества.

И нужно отметить, что ООН уже начала работу по совершенствованию своих миротворческих механизмов.

Так, в 2000 году была создана специальная группа экспертов по операциям ООН в пользу мира, которую возглавил заместитель генерального секретаря ООН Л.Брахими. От России в нее вошел посол В.Шустов - опытнейший российский дипломат, долгое время работавший в системе ООН и возглавлявший российские делегации на многих важных переговорах по проблемам безопасности и контроля над вооружениями. Перед этой группой была поставлена задача – проанализировать миротворческий опыт ООН (включая и причины неудачных операций последних лет – в Боснии и Герцеговине и особенно в Руанде в 1994 году, где в результате межплеменной розни погибли около 800 тысяч человек) и выработать рекомендации по повышению миротворческого потенциала ООН и реформированию ее операций по поддержанию мира. Обстоятельный и прагматичный доклад этой представительной группы (т.н. “доклад Брахими”) был представлен ООН к Саммиту тысячелетия.

следующая страница>