В
о время высылки нас было трое: мама, я и трехлетняя сестренка. Отец воевал на фронте. Мы жили в деревне Корбек Алуштинского района.
18 мая 1944 года рано утром сильно постучали в дверь. Когда мама открыла, вошли трое вооруженных солдат и один из них начал кричать: “Вы предатели, вас высылают из Крыма. Собирайтесь быстрее и выходите из дома”. Мама стала плакать и кричать: “Какая я предательница! Вот, расстреляйте! Фашисты убили отца, а вы расстреляйте меня и детей!” Военные ушли к соседям со словами: “Ничего не берите, все равно по дороге бросите!”
Я взяла на спину сестренку и в руки никелированный чайник. Не успела мама собрать нас, как вернулись солдаты и стали нас выгонять из дома. Один из них ударил прикладом маму и вытолкнул из дверей. Всех жителей деревни собрали у местечка Айлянма, где продержали весь день. Люди ничего не понимали, спрашивали друг друга о случившемся. Плач людей, вой собак, мычание скотины – разве можно забыть весь этот ужас…
К вечеру подъехали грузовые машины, нас всех загрузили и повезли на железнодорожную станцию Симферополя. Там погрузили в скотские вагоны по 60-70 человек в каждый. Было очень тесно, лечь было негде, сидели на своих узелках. Не помню, сколько ехали, только в памяти осталось, как дети плакали, а пожилые люди молились богу. Ни воды, ни туалета не было. В пути многие отставали от поезда, побежав за водой или в туалет. Сколько раз и чем кормили не помню, кажется давали баланду.
В пути нас часто оскорбляли работники станций и пассажиры. Кидали в нас камни, один из таких камней попал в ухо моей маленькой сестры.
Люди завшивели, болели. Умерших хоронить было некогда, да и негде, их оставляли на обочине. Когда сестренка заболела ветряной оспой, нас перевели в последний вагон поезда.
Привезли нас в гор. Бекабад Узбекской ССР. Поселили в длинных, сырых землянках. В одной землянке жили около 100 человек. Жара и голод, невыносимые нечеловеческие условия подкашивали людей. Умирали семьями, на нарах трупы лежали по несколько дней. Однажды, в одной из землянок я увидела умерших из одной семьи, сколько их было не помню, только один маленький ребенок копошился среди них. Что с ним стало, не знаю, только эта страшная картина до сих пор у меня перед глазами. Хоронить было некому, все были истощенные и больные.
Нам повезло, мама по профессии была педагогом и ей дали работу в школе Фархадстроя. Мы переехали туда. Учителям выдавали паек и я каждый день в столовой получала обед, который бережно несла в никелированном чайнике.
В 1945 г. нас опять погрузили в вагоны и повезли в Таджикистан. Около вокзала, где нас собрали, был небольшой сквер из акации. Мамина тетя Алиме, пожилая женщина, держала на руках умирающую 4-х летнюю внучку. Вскоре она умерла, мама побежала в аптеку, купила несколько метров марли, чтобы завернуть ребенка. Попросили мужчину и он быстро, пока не тронулся поезд, вырыл небольшую ямку под акацией, где наспех похоронили девочку.
Привезли нас в Кагановичабадский район. “Это Вахшская долина, долина смерти, отсюда никуда не убежите”, так говорили работники комендатуры. Нас, несколько семей, поселили в колхозном клубе. Мама, как и другие работала на прополке хлопка. Ей бригадир дал самый большой кетмень, который она не могла даже поднять. Я свидетель того, как один бригадир на лошади камчой захлестал до смерти мальчика 10-12 лет. Бригадир остался ненаказанным, словно он не человека убил, а букашку.
Мама ходила в районо просить работу по специальности и ей поручили организовать детский дом для детей-сирот. Шла зима и картина была жуткая. Собрали детей в одном из классов школы: они лежали прямо на полу полуживые, больные, истощенные, полуодетые, похожие на скелеты. Маме стало плохо и заврайоно вывел ее во двор.
Гонения со стороны таджикской комендатуры были ужасными, издевались как хотели. Они изъяли из районо и уничтожили мамины документы, так она осталась без трудовой книжки. Там, куда она обращалась, отвечали, что спецпереселенцы не имеют права держать у себя документы. В общем, обращались как с рабочей скотиной: хотели били, хотели убивали, не отвечая ни перед кем за содеянное.
Ежемесячно мы ходили в комендатуру на отметку. Люди не имели право сходить в соседний колхоз к родственникам без разрешения коменданта. Не имели права везти больного на лечение в другой город без пропуска коменданта, а часто пока получали пропуск, было уже поздно.
В 1947 г. мама рискнула, не побоявшись 20 лет каторги за побег, и мы бежали из Таджикистана в Узбекистан, в Булунгурский район Самаркандской области. Здесь мама работала в детдоме, но в 1948 г. всех спецпереселенцев уволили с педагогической работы, ссылаясь на то, что депортированным нельзя заниматься идеологической работой. Послали работать рабочей в совхоз.
От болезней и смерти нас спасло то, что мама запрещала употреблять сырую воду, вместо нее мы пили раствор марганцево-кислого калия, поэтому мы переболели только малярией. Бог миловал нашу семью, а вот дедушка (мамин отец), попал со снохой в Булунгурский район и оба умерли от дизентерии. Из 7 детей около него никого не было: сыновья воевали на фронте, а дочери попали в другие места. Хоронили его чужие люди.
В 1951 г. окончив 7 классов, я поступила в Самаркандский медтехникум, затем училась и работала в Самаркандском университете. Сестренка окончила 10 классов и поступила в Ташкентский политехнический институт. Поступать было трудно, в первую очередь брали местных, но мы, благодаря знаниям и стараниям, получили образование. В школе и институте учились на русском языке.
Мой адрес: г. Евпатория, ул. Пестеля, дом 20, кв. 3.