МЫСЛИ И ЗАМЕЧАНИЯ О ГЁТЕ

КАК НАТУРАЛИСТЕ

1. И. В. Гёте (1749 – 1832)¹ не только был великим писателем не­мецкого народа. Он был первым немцем-писателем, значение и влияние которого охватили весь мир, перешли за пределы культуры немецкого народа, стали общим достоянием человечества.

В этом отношении немцы далеко отстали – на несколько столетий – от английской литературы и литературы романских народов: итальянцев, французов, испанцев. Если А. С. Пушкин (1799 – 1837) и А. Мицкевич (1798 – 1855), младшие современники Гёте, войдут в мировую литерату­ру, как ему равные, как это, по-видимому, происходит на наших глазах для Пушкина, то мы имеем любопытное историческое явление в истории культуры – проявление максимального художественного гения почти одновременно в немецком народе и в народах славянских. Мало вероят­но, что будущее понимание истории изменит это представление. Для Гёте происходило то, что сейчас происходит с Пушкиным, о мировом значении которого едва подозревали современники и ближайшие к нему поколения. В немецкой культурной среде за сто лет после Гёте не явилось поэтов и писателей, по мировому влиянию и мировому захвату равных Л. Толстому или Ф. Достоевскому. Гёте стоит и сейчас один среди немцев, чего не сознавал немецкий народ при его смерти и что он начал понимать много десятилетий позже.

2. Гёте является вместе с тем в мировой литературе редким случаем одновременно великого поэта и крупного натуралиста. Ученые, натура­листы в том числе, часто бывали и художниками в широком понима­нии этого слова, но исключительно редко мировые художественные дея­тели нераздельно со своим художественным творчеством охвачены были и научным творчеством, изучением природы. Только три имени высту­пают, мне кажется, в этом аспекте, как явления одного порядка в миро­вой литературе: Платон (427 – 347 до н. э.) – философ, создатель худо­жественного диалога и математики, в истории которой он сыграл круп­ную роль; Леонардо да Винчи (1452 – 1519) и Гёте.

Для Гёте чувство и понимание природы в их художественном выра­жении и в их научном искании были одинаково делом жизни, были не­разделимы.

Для них всех – для Гёте очень ярко – область художественного творчества не отделялась от творчества научного. Научный и художест­венный охваты были у них совместны и одновременны².

Для Гёте научный труд буквально охватывал всю его жизнь. Для него научная работа натуралиста в течение почти всей его жизни и до самой его смерти была жизненным ежедневным делом, связанным с огромной затратой сил, мысли и энергии. Он так же, как и в художест­венном творчестве, в ней находит выражение смысла жизни.

Подобно указанным выше великим прообразам в прошлом, Гёте со­хранил поразительную силу ума, жизненную энергию и жажду знания до глубокой старости. Смерть прервала его духовную жизнь в ее разгаре. Это был человек, до последних дней стремившийся понять и охватить окружающее – природу прежде всего, – добивавшийся этого с исключи­тельной глубиной и силой. Он оставил при этом в дневных записях, ред­ко в других случаях доступные, следы своей духовной личности.

Еще одна черта личности Гёте должна быть учтена. Гёте в течение всей своей долгой жизни с молодости вел дневники и записи, а к концу жизни в автобиографии своего детства и расцвета молодости восстановил для себя (в старости) свое прошлое в единое целое. Всю жизнь он стре­мился, как мы увидим, к ежедневной научной и художественной работе, к пониманию их положения в жизни, к их синтезу. Не теряя никогда времени, он работал в течение почти трех четвертей столетия с порази­тельной и неослабевающей силой труда, воли, сознания над создаваемой им себе загадкой жизни и окружающей его природы.

В предсмертные годы, сознавая неизбежный уход, он подводил итоги своей жизни. Сохранились записи близких его друзей (1825 – 1832), когда ему было больше 76 лет: И. Эккермана, Ф. Соре и Ф. фон Мюл­лера. Две яркие черты выступают в разговорах с Гёте, сохранившихся в систематических записях этих лиц. С одной стороны, резкое значение для Гёте его личности, его индивидуальности, одного порядка со значе­нием в реальности, в космосе всего человечества³; с другой стороны, поставив себе вопрос: «что такое Гёте?» (Was ist Goethe?) он ответил на него, что «это проявление – синтез бесчисленных тысяч идей, знаний, впечатлений, пойманных и схваченных искавшей их личностью Гёте в его долгой жизни. Воплощение их есть «Гёте», как он жил. Я собирал все, что проходило перед моими глазами и ушами, моими чувствами. Для моих сочинений (Werken) тысячи отдельных существ внесли свое, дура­ки и мудрецы, умные люди и глупые головы, дети, мужи и старцы, – все они пришли и принесли свои мысли, свои достижения (Könеn), свои испытания, свою жизнь, свое бытие. Так я пожинал часто то, что сеял другой, работа моей жизни есть создание коллектива и это творе­ние носит имя Гёте»⁴.

Для Гёте мы теряемся в избытке материала для суждения, а для Платона и Леонардо да Винчи с трудом восстанавливаем картины их творчества и жизни по остаткам, уцелевшим от времени. Для равных с ним по калибру величайших художников-ученых: Платона, Леонардо да Винчи мы не имеем тех материалов для их понимания, какие мы имеем сейчас для Гёте, нам хронологически близкого: огромного материала его произведений, записей его мыслей и разговоров, воспоминаний современ­ников, остатков его быта, жизни, круга близких ему людей⁵.

3. Понятно поэтому, что в собрание сочинений Гёте неизбежно входят его научные произведения.

Из них надо сейчас же отметить одно, которому он придавал огром­ное значение. Резко отрицательное отношение к нему подавляющего большинства ученых того времени (по существу правильное) было одним из тяжелых для него трагических переживаний, наложивших глубокую печать на всю его духовную личность. Это – работа многих лет его жизни – «К учению о цвете» (красочности – Farbenlehre); истори­ческая его часть имеет значение и в настоящее время, потому что в ней на фоне учения о цветности, которое Гёте ставил в основу понимания природы, Гёте дал яркий, самостоятельно проработанный для своего времени во многом новый очерк истории развития научного представле­ния о природе. Поэтому эта часть научного труда Гёте, в основе оши­бочного, не потеряла своего значения. Ибо каждое поколение должно вновь самостоятельно пересматривать прошлое научного знания, так как благодаря ходу жизни и научной мысли в нем постоянно и на каж­дом шагу выдвигается им раньше не понятое и не замеченное предыдущими поколениями. Многое становится ясным и понятным лишь потом­кам, иногда отдаленным. Я не говорю о новых находках и открытиях, неизвестных современникам, но о том фактическом основном материале истории науки – сочинениях, мыслях, фактах, которые в глазах потом­ков неизбежно получают иное освещение благодаря общему прогрессу науки и жизни, чем это представлялось, скажем, Гёте. Мы через сто лет видим в его изложении то, что в нем было, но чего не могли видеть современники его, читавшие его исторический очерк. Они искали в сочи­нениях своих современников не то, что можем искать мы⁶.

В этом трактате, написанном 131 год тому назад, современный мысля­щий человек может найти для себя неожиданное и важное, о чем не думал писавший тогда Гёте.

4. В работах, включенных Гёте в его «К учению о цвете», мы теперь

можем искать корни коренного перелома науки нашего времени – XX века.

Начиная с 1896 г., через 87 лет после написания этого сочине­ния Гёте, А.Беккерель (1852 – 1908) в Париже открыл явление радио­активности – беккерелевские лучи, как их тогда, да изредка и теперь, называют, светящиеся излучения радиоактивных минералов и некоторых урановых солей.

1896 год – год открытия беккерелевских лучей – является поворот­ным пунктом в истории человечества: в этом году началось движение мысли – величайшее за тысячелетия – перестройка понимания окру­жающего, наших представлений о материи, нами сейчас переживаемая. Ее подготовлявшаяся веками история, еще не написана. И исторический очерк Гёте в его Farbenlehre может представлять интерес для всякого, кто решится в XX в. войти в эту область исканий.

5. Мы увидим в дальнейшем, что в этом аспекте сама фигура Гёте

как натуралиста приобретает в наших глазах совершенно иное освещение, чем это было возможно в XIX столетии.

Гёте как ученый представляется в 1945 г. совсем иным, чем в год его смерти – в 1832 г. – или в год выхода исторического очерка в его работе «К учению о цвете» в 1810 г.

В 1810 г. Гёте как ученый не был признан немецкими учеными кру­гами, и это он больно чувствовал. В год смерти (1832) он опять-таки был почти забыт как натуралист на своей родине. Его наиболее видным толкователем в научной области был тогда Карус (1789 – 1869), его друг, натурфилософ (каким никогда не был Гёте) и зоолог, художник и эстет, как раз, глубоко чувствовавший красочность природы. Но исто­рической точной оценки научной работы Гёте он дать не мог, так как, будучи больше натурфилософом, чем натуралистом, он сам был далек от свободной научной мысли, строящей науку нашего и его времени.

К тому же немецкие государства времени Гёте и шедшая в них научная работа не играли той роли в мировой западной науке, какую они стали играть в середине XIX в., лет через 20 – 25 после его смерти. Своей работой и организацией Йенского университета сам Гёте (с 1790 г.) этот расцвет подготовлял, но до него не дожил. В эпоху творческой жизни Гёте (1770 – 1832)⁷ в области естествознания герман­ская наука являлась провинцией, не вскрывшей еще свои силы. При­знание Гёте в ней, если бы оно и было, не имело бы тогда значения в мировом масштабе (ср. §§ 12, 32, 33).

6. Судить, однако, о Гёте-ученом только по его научным работам
нельзя.

Сам Гёте был весь проникнут – многократно и многокрасочно это высказывал – сознанием нераздельности и близости художественного и естественнонаучного творчества. Это был натуралист-художник, кото­рый отражал свою научную работу в своем художественном творчестве и ясно сознавал неразрывность художественного и научного охвата «при­роды». Он говорил про свое время: «Забыли, что наука первоначально развивалась из поэзии»⁸. И он здесь совершенно правильно указал одну из основных струй создания науки, им в своей жизни наиболее ярко выраженную.

Но без сомнения есть резкие отличия между художественным – в данном случае литературным – и творческим выявлением научных исканий.

Классики всемирной литературы, широко понятной массам, не ста­реют в своем влиянии тысячелетия, они требуют, конечно, комментариев, но многие могут и без них захватывать современного читателя. Из бес­численных произведений беллетристики времени Гёте лишь немногие, в том числе и многие произведения самого Гёте, сохраняют свое живое влияние через 150 лет и больше; они до сих пор живут, действенны в современном поколении и будут жить дальше. Такие классики изящной литературы есть у всякого народа.

7. Такая судьба не суждена творческому труду натуралиста. Вообще
говоря, научный труд испытателя природы никогда не пропадает – в точ­но зафиксированных фактах, в научных обобщениях, в числовых данных он остается вечным и нужным тысячелетия, но он обезличенный входит в многовековой единый научный аппарат – в основу научной работы человечества.

Говоря о науке обычно – особенно люди сторонние ей – забывают о том, что составляет основное ее содержание, основы научного искания – научные факты и построенные на них эмпирические обобщения⁹.

Обращают внимание на научные гипотезы, научные и научно-фило­софские теории – эти преходящие построения науки. Настоящим, основ­ным ядром научного знания являются не они, а «научный аппарат»¹⁰, в котором растворилась, но не пропала научная жизненная работа нату­ралиста Гёте.

Этот «научный аппарат», все растущий, есть самая характерная черта современной науки, он создан в подавляющей своей части в XVII – XX вв. и растет ежеминутно с поразительной быстротой, быстротой все увеличивающейся. Миллиарды, больше, может быть, трильоны или квадрильоны точных данных в него уже входят. Он охвачен системой, подвижен и практически удобен для пользования. Сюда вошла и работа Гёте, бедная числами и обезличенная. Она вошла туда, где включено все, что уцелело из прошлых веков на протяжении восьми и больше тысяче­летий.

8. Но классики – классические произведения отдельных личностей естествознания и математических наук – индивидуальные и яркие про­явления научной мысли – остаются нетронутыми на фоне этого научного аппарата, как индивидуальные научные факты. Они переходят из поколе­ния в поколение.

Мы можем среди них различать три типа научных произведений, равных по своему значению и разных по своему характеру.

Это, во-первых, произведения натуралистов-мыслителей, расширивших рамки научного понимания природы, введших новые методы исследова­ния или мастерски обработавших отдельные проблемы математики и естествознания, как Пастер, Фарадей, Спалланцани, Трамбле и др. в об­ласти опыта; Бетс, Реомюр, Сваммердам, Левенгук и множество дру­гих – в области наблюдения.

Во-вторых, произведения натуралистов-летописцев, давших точные, частью художественные описания и картины стран, природы ими виден­ных частей биосферы их времени, всегда меняющихся, уже сейчас не существующих¹¹. Биосфера имеет свою историю, как имеет свою исто­рию в ней живущее человечество.

В-третьих, произведения натуралистов, избравших поэтическую фор­му для изложения своего понимания природы и ее явлений. Блестящим примером такой формы художественно-научного творчества является Лукреций¹² (99(95) – 55(51) до н. э.), больше философ, чем ученый, живущий в эпоху, когда наука только что отделялась от философии (сейчас, мы видим, временно). Эта форма художественного, научного творчества всегда связана с философской интуицией. Она и сейчас имеет своих представителей, но стоит в стороне от основного научного творчества в естествознании и редко обращает на себя внимание науч­ных работников. Ученый является здесь иногда больше художником, чем исследователем.

В первом случае мы имеем настоящие классические произведения – классиков естествознания и математики, возможность ознакомления с которыми в подлинниках или в переводах имеет первостепенное значе­ние для культуры каждой страны. Они составляют культурное богатство человечества и сохраняют свое значение почти так же, как классики художественной литературы, навсегда. Только круг их читателей менее широк, более определенный.

Для их понимания надо иметь комментарий. Понятия и слова в науке имеют свою историю, свою живую длительность и без учета их измене­ния во времени они будут непонятны потомкам-читателям тем больше, чем они древнее. Такими классиками являются произведения многих тысяч лиц, начиная от Аристотеля или Архимеда, Коперника или Гали­лея и других до наших современников – Д. И. Менделеева или И. П. Павлова.

Знакомство с ними в подлиннике или в хорошем переводе является мощным орудием высшего образования, умственной культуры народа. В нашей стране это сознание только входит в жизнь.

Необходим сейчас дальнейший шаг – внедрение чтения классиков естествознания в высшую школу, ибо в этих трудах, которые являются первым оригинальным выражением величайших научных достижений че­ловечества, руководящих, бессмертных, основных понятий научного миропонимания, всякое новое поколение находит новое, не понятое со­временниками, находит намеки и указания путей будущего. Мне кажет­ся, что до сих пор только в математике чтение классиков у нас получило то значение в высшем образовании народа, которое должно быть уделом всей классической научной литературы. Эти труды не должны забывать­ся, должны перечитываться от поколения в поколение, прежде всего молодежью, научное понимание которой слагается в студенческие годы.

Но естественнонаучные труды Гёте не могут считаться классически­ми в этом смысле. Больше того, они в некоторых основных своих чертах были ошибочными, неприемлемыми, как это имело место и для учения о цветности, даже в то время, когда они создавались. Гёте – не классик естествознания в этом смысле.

9. Сочинения Гёте не принадлежат по существу и к другой группе совсем не стареющих классиков естествознания, индивидуальных произ­ведений непреходящего характера – документов прошлой, описанной естествоиспытателем и с тех пор исчезнувшей природы (биосферы). Ибо исторически, с ходом времени, меняется не только человек, но и био­сфера, в которой он живет (§ 8). Записи путешественников-натурали­стов, наблюдавших природу годами в одной какой-нибудь местности, натуралистов-охотников и фотографов и т. д. являются научными исто­рическими документами первостепенной важности, документами того, что было и чего уже нет.

Каждый гражданин нашей страны должен был бы по существу иметь возможность знать картину ее прошлого в подлинных записях современ­ников-натуралистов. Для нашей страны мы имеем записи за 200 лет, местами задолго больше.

Несомненно, путешествия, такие, как «Бигль» Ч. Дарвина, «Малайский архипелаг» А. Уоллеса или описание того же архипелага В. М. Арнольди или произведения Миклухо-Маклая, являются драгоценной лето­писью – художественно-научным воспроизведением уже не существующего былого биосферы. Они в последнем случае выражают понимание натуралистов разных веков и стран XIX и XX вв. – А. Уоллеса¹³ и В. М. Арнольди¹⁴, правда, натуралистов несравнимых по силе проник­новения в окружающее, что возмещено большей мощностью научного знания за десятки лет, протекших со времени посещения этих мест – Зондских островов, – английским и русским исследователями.

К сожалению, понимание значения классиков естествознания как бытописателей биосферы разных исторических эпох не проникло в доста­точной мере в нашу общественную среду. Мы не имеем на живом до­ступном книжном рынке переизданий описаний прошлого нашей страны натуралистами П.-С. Палласом, И. Г. Гмелином, Ф. А. Игнатьевым, А. Н. Красновым и множеством других. Это – дело ближайшего будуще­го, важное не только для понимания исторического изменения биосфе­ры¹⁵. Оно важно, как проявление и отражение человеческой личности и ее истории в окружающей природе. Ибо такие описания выходят за пределы сухих и абстрактных научных документов, в них нередко нату­ралист отражает в своем описании художественную свою личность, как, например, делал это А. Н. Краснов (1862 – 1914).

Этого рода классики естествознания в ряде случаев сливаются с художественной литературой по своей широкой доступности даже без комментария.

10. Гёте не оставил художественного описания биосферы своего вре­мени и не являлся классиком естествознания в таком аспекте. Но его художественные произведения полны отражений его научных исканий, его научной мысли. В подавляющем большинстве случаев их надо искать в них, они не являются темой его произведений. Однако есть немногие его произведения, где он в поэтической форме изложил результаты своей научной работы.

Поэтическая форма изложения научных достижений является самой древней формой научных трактатов. Научные и научно-философские обобщения проникают художественные гимны Вед – Ригведу; в частности, их мы находим в еще более древних гимнах в области Халдейской и Египетской культуры. Однако и посейчас, и в эпоху Гёте эта область художественных произведений, так мало, мне кажется, привлекавших внимание литературоведов, продолжает свое существование. В ней и сейчас есть крупные поэты.

В эпоху Гёте его старшие современники де Сен-Пьер (1737 – 1814), Ж. Делиль (1738 – 1813), Э. Дарвин (1731 – 1802) и многие другие продолжали эту традицию. Поэма — латинская — «Стая» (Стойковича, 1714 – 1800), давшая картину мироздания на фоне новой тогда «филосо­фии природы» И. Ньютона, представляет интерес и сейчас, благодаря латинскому же комментарию друга Стойковича – Р. Бошковича (1711 – 1787). Все этого рода произведения выходят за пределы точного знания в область философии. Это и понятно, иначе в них не было бы места для свободы вдохновения.

Но помимо этого есть и другая причина, которая затрудняла для Гёте такое поэтическое творчество. Оно требует выработанного и богато­го научного языка, – им мог бы быть в XVIII в. французский, латин­ский, английский, но не мог быть немецкий.

Немецкий научный язык сложился во второй половине XIX столетия; после того, мне кажется, его рост чувствуется еще в XX в., после войны. Язык научных сочинений Гёте был уже архаичен и труден для немец­ких ученых второй половины XIX в.

Гёте проник своей научной мыслью и научным творчеством в свои художественные произведения: «Фауст», «Странствования Вильгельма Мейстера», «Wahrheit und Dichtung»; многие его стихотворения глубоко проникнуты мыслью натуралиста и на каждом шагу отражают его, как такового, и поэтому естественноисторические сочинения Гёте должны входить в полном виде в собрание его сочинений. Нельзя понять Гёте, не зная его исканий как натуралиста, его научного понимания природы.

В этом отношении он – в истории естествознания – может быть сравнен с Леонардо да Винчи, художественное творчество которого не­разрывно связано с конкретной работой великого естествоиспытателя. Но Леонардо как натуралист представлял резко иной тип, чем Гёте; он много превосходил его в своих научных достижениях.

Но по интенсивности научной мысли, по глубине научного интереса, по связи их научного исследования природы с их художественным твор­чеством они могут быть сравниваемы. Леонардо был инженер. Гёте, хотя и ставил себе, как конечный идеал, действие – die Tat – и как основ­ную цель своего главного героя Фауста – инженерное творчество, отка­зался от главного орудия Tat'a (действия) – числа и математического мышления. Мы увидим ниже, что в своей естественноисторической рабо­те (в которой Леонардо был провозвестником современной культуры, развернувшейся в столетия после него), Гёте в это время, в конце XVIII – начале XIX в. оказался вне понимания современников и потом­ков, благодаря прежде всего неприятию математической картины мира¹⁶.

И все же при всем этом в его научной работе имеется здоровое зерно. Оно выяснилось в нашем веке. Мы в другом смысле, чем Гёте, тоже отошли в XX в. от ньютоновского мировоззрения, от его пространства и времени прежде всего, – перешли к толкованию природы как целого и к неделимому пространству-времени. Гёте бессознательно их так охва­тывал.

11. История естествознания в нашей стране не написана и еще не осознана. Мне много раз приходилось в нее вдумываться и ею урывками заниматься, и я ясно вижу, что она изменит все понимание нашего русского прошлого, как это на наших глазах произошло уже для истории нашей литературы и нашего искусства: музыки, живописи. Мне кажется даже, что здесь рознь между реальным прошлым и современ­ным осознанием окажется еще более резкой.

Научные работы Гёте не прошли в ней бесследно. Они оказали свое влияние в живом научном искании еще при жизни Гёте, главным обра­зом, в Москве¹⁷.

Гёте, благодаря мировому его признанию как поэта при жизни и благодаря большому значению немецкой культуры в России его времени, имел много знакомых – частью близких друзей – среди ученых, связан­ных с Московским университетом (1806 – 1833). Такими были анатом X. И. Лодер (1753 – 1832), долгое время профессор в Йене, учивший Гёте анатомии, находившийся с ним в переписке, ценивший научную работу Гёте и игравший большую роль в московском мыслящем общест­ве в начале XIX в. Еще большую роль играл в Московском университете и обществе профессор Фишер (впоследствии Фишер фон Вальдгейм, 1771 – 1853). Фишер фон Вальдгейм, хотя и являлся последователем Кювье, ценил работы Гёте и считался с ним.

Зоологические идеи Гёте через них были введены в преподавание Московского университета и прочно держались до вхождения эволюционных идей в начале 1860-х годов. Эти идеи Гёте проникли и за пределы университетской аудитории с их ограниченным в николаевское время числом студентов. Так, их излагал на своих публичных лекциях (1845) один из замечательных русских ученых-профессоров Карл Рулье (1814 – 1858), биолог и геолог, ученый с глубоким самостоятельным и широким пони­манием природы¹⁸. А. И. Герцен находился под их влиянием в своих натурфилософских, по существу чуждых Гёте представлениях о природе.

Гёте как ученый был выбран членом Московского общества испыта­телей природы при его основании (1805), Петербургского минералогиче­ского общества (1818) и позже, уже в старости, членом Петербургской Академии наук по физико-математическому отделению во время столет­него ее юбилея¹⁹.

В Московском университете его идеи долго были живы. В печатных лекциях Я. А. Борзенкова²⁰ мы имеем в русской научной литературе положительную оценку его морфологических идей задолго до обращения на них внимания у немцев Гегенбауром и морфологами XX столетия.

Но широкие круги русской общественности могли ознакомиться с его научным значением только в XX в. (1920), когда молодой, погибший во время гражданской войны в 1919 г. гётеанец В. О. Лихтенштадт²¹ дал очень недурной перевод главных мест его естественноисторической рабо­ты и пытался самостоятельно и своеобразно выявить вечное значение Гёте-естествоиспытателя.

Еще гораздо большее значение, чем в истории науки, имел Гёте в истории философской мысли в нашей стране. Мне кажется, это являлось отчасти следствием архаичности немецкого языка его научных сочине­ний и широкого интереса к философскому движению в Германии, кото­рое сыграло такую большую роль в истории мысли нашей страны. Для кружка В. Ф. Одоевского и Д. В. Веневитинова – любомудров – в 1820-х годах, в первом серьезном философском движении в нашей стра­не Гёте явился натурфилософом. В связи с этим получил значение и Гёте-художник, и Гёте-натуралист. Таким он является в то время и в Германии, например, для Каруса. Так понял его и Герцен. Любопытно, что в конце XIX – начале XX в. ту же роль сыграл Гёте в религиозно-мистическом философском течении, связанном с нашими теософами. Гёте-натуралист превратился в Гёте-мистика и философа. Это понимание широко передалось популярной литературе, где встречается еще до сих пор²²

следующая страница>