Первый отпуск

Поближе с семьей Бориса Николаевича я познако­мился в мае 86-го года. Тогда они все вместе отправи­лись в отпуск в Пицунду. Поехали Наина Иосифовна, младшая дочь Татьяна, ее сын Борис и старшая дочь Елена с дочерьми — Катей и Машей. Ельцин всегда брал их с собой на отдых.

К этому времени Кожухов уже ревновал меня к шефу. Я не сразу понял это. Считал, что Юрий Федорович ус­тает на работе, оттого раздражителен и несправедливо ко мне придирается. И только позднее сообразил, кто именно спровоцировал такое отношение.

Кожухов подружился с Илюшиным. Завоевать рас­положение Виктора Васильевича оказалось нетрудно. Из спецбуфета, который обслуживал шефа, подавали не толь­ко чай и кофе, но и свежую выпечку. Сдобу готовили на особой кухне в Кремле. От запаха слюнки текли, но теп­лые булочки, пирожки, ватрушки предназначалась толь­ко для начальства. Кожухов же сам заказывал продукты в буфете и лишними пирожками начал подкармливать помощника первого секретаря МГК.

Черта эта — поесть за казенный счет — сохранилась у Илюшина, даже когда он в 96-м году стал первым вице-премьером Правительства России. В новую должность он вступил со старой песней:

— Почему меня не обслуживают, как положено? Где охрана? — были его первые вопросы на новом по­прище.

Словом, Кожухов с благословения Виктора Василье­вича начал ревновать Ельцина ко мне еще до отпуска в Пицунде. И для этого, как им казалось, были причины. Мы выезжали с Борисом Николаевичем на работу рано. Магазины открывались в восемь. Мы в них заходили, Ельцин делал замечания — я записывал. И сразу же на службу. Илюшин же раньше девяти не приходил, поэто­му я сам звонил секретарю горкома по торговле, сооб­щая об итогах утренних проверок.

Секретарем была женщина, товарищ Низовцева. Она никогда мне не говорила: дескать, вы охранник, лезете не в свои дела. Наоборот, спокойно, по-деловому об­суждала со мной все проблемы. Илюшин же в этот пе­риод увлекся теннисом, с утра любил поиграть и прихо­дил на работу раздраженный, что мы опять явились рань­ше него. Но шеф тогда спал мало и утром маялся без дела. Он отдыхал по четыре-пять часов в сутки, и ему недолгого сна хватало, чтобы восстановить силы. Гово­рят, что это — признак гениальности. У меня же выбора не оставалось — я вынужден был спать столько же. Не знаю, насколько я гениален, но тоже успевал прийти в себя.

Илюшин наябедничал Кожухову на меня: Коржаков лезет не в свои дела, едва ли не командует помощника­ми, то есть им персонально. Жаловался он и Ельцину, Борис Николаевич спустя годы сам рассказал мне об этом.

Отношение ко мне изменилось — появился недобро­желательный тон. Вдобавок к козням партинтригана Кожухов рассказал шефу, что взял он Суздалева и меня в охрану только потому, что другого выбора не было. Ему предложили анкеты десяти офицеров, но все, в том числе и мы с Виктором, оказались «стукачами». Должны были про каждый шаг Ельцина докладывать своему на­чальству...

Как-то мы уехали из горкома пораньше, часов в де­сять вечера, и я предложил Борису Николаевичу послу­шать в машине музыку. Он спросил:

0. 
   А что вы мне можете предложить?
   
1. 
   У меня есть Анна Герман.
   

В те годы еще не у каждого были хорошие магнито­фоны и качественные аудиопленки. Родственники пода­рили нам отличный магнитофон на свадьбу, и я коллек­ционировал эстрадные музыкальные записи. Много пле­нок привез из Афганистана. Я включил Анну Герман, которая пела «Один раз в год сады цветут». Шеф послу­шал, и ему понравилось.

Борис Николаевич терпеть не мог радио. Хочешь включить — новости послушать, он запрещает:

— Выключите!

Причем командует резко, раздраженно. Но музыку в машине стал слушать с удовольствием. Мы ехали по ноч­ной Москве, он сидел молча, с лирическим выражением лица. Так было несколько раз. Когда его на встречах спра­шивали, кого из эстрадных певиц он больше всего лю­бит, отвечал без раздумий:

— Анну Герман.

Меня этот ответ забавлял...

Из родных уральских песен Ельцин любил «Рябинуш­ку» известного композитора Радыгина, но слов не помнил. Наина Иосифовна знала из нее куплета полтора.

С приходом в команду Ельцина помощника из Гос­строя Суханова песенный репертуар шефа расширился. Лев Евгеньевич замечательно играл на гитаре и пел. Ради Ельцина он выучил слова этой «Рябинушки». И никогда не подавал вида, заметив, что у Бориса Николаевича се­рьезные проблемы с музыкальным слухом.

Зато чувство ритма у Ельцина было развито нормаль­но. Оттого он неплохо играл на ложках. Этими ложками шеф мог задолбать кого угодно. Даже во время офици­альных визитов требовал:

— Дайте ложки!

Если деревянных под рукой не оказывалось, годи­лись и металлические. Он их ловко сгибал и отбивал ритм исполняемой мелодии. Но металлические ложки стира­ли в кровь пальцы, мозоли потом ныли, раздражая шефа.

Ельцин родился в деревне Бутка, и там, видимо, иг­рать на ложках было престижно. Борис Николаевич, звон­ко шлепая ложками по разным частям собственного тела, начинал напевать:

Калинка, калинка, калинка моя. Выгоняла я корову на росу, Повстречался мне медведь во лесу...

Эти строчки он в упоении повторял многократно, отбивая темп ложками. Многие слушатели, не выдержав комизма ситуации, хохотали.

У Бориса Николаевича не было музыкального обра­зования, но тяга к музыке чувствовалась. Он построил в Свердловске театр оперетты, рассказывал мне, как лю­бил ходить на спектакли. Но я ни разу не слышал, чтобы он напевал какую-нибудь мелодию из оперетт.

Единственная песня, которую Борис Николаевич знал от начала до конца, была «Тонкая рябина». Мы ее выу­чили благодаря президенту Казахстана — ехали как-то с Назарбаевым в машине от аэропорта до его охотничьей резиденции «Боровое» часа два и разучивали слова — повторили песню раз пятьдесят. Нурсултан Абишевич очень любит русские песни и красиво их исполняет. После этой поездки Борис Николаевич всегда пел в ком­пании «Тонкую рябину». Когда куплет заканчивался и нужно было сделать паузу, Ельцин начинал первым, что­бы показать: слова знает, подсказывать не нужно.

...После Анны Герман я хотел и другие пленки при­нести, но шеф вдруг категорически запретил:

— Все, хватит. Надоело.

Музыкальные вечера в машине прекратились, отно­шения наши заметно испортились.

Я, честно говоря, сильно не переживал: выгонит так выгонит. До этого я был в охране у маршала Сергея Леонидовича Соколова и продержался там чуть больше месяца. Просто не сра­ботался с руководителем охраны. Пришел к своему на­чальнику подразделения и честно сказал:

— Прошу вас взять меня обратно. Не считайте, что я не справился, просто не могу с этим типом работать.

Если бы и здесь возникла аналогичная ситуация, я бы, не сожалея, тоже ушел. Неожиданно ко мне в мае подходит Кожухов и спра­шивает:

— Ты в отпуск не собираешься?

Я удивился — у меня отпуск был записан на осень.

— А мы тебе сейчас предлагаем, — настаивал Юрий Федорович. — Мы уезжаем на отдых, и ты тоже отдохни.

Но через некоторое время Кожухов изменил свое ре­шение:

0. 
   Ты все-таки с нами в командировку поезжай.
   

Выясняется следующее. Я в то время еще неплохо играл в волейбол, а шеф часто рассказывал, что был мастером именно в этом виде спорта. И ему просто хо­телось во время отпуска поиграть с достойными парт­нерами.

Таня тоже увлекалась волейболом и даже участвовала в студенческих соревнованиях МГУ. Могла дать прилич­ный пас, да и принимала подачу неплохо.

Приехали в Пицунду, на госдачу — объект отдыха. Только расположились, а Борис Николаевич уже дает команду: всем приходить на волейбол в пять часов.

Я вышел на площадку в наколенниках и начал раз­минаться. Мы сделали по два-три удара, и Ельцин вдруг поворачивается к Кожухову и говорит резко, сквозь зубы:

— Надо лучше знать свои кадры.

Кожухов еще в Москве опасался, что шеф увидит мою профессиональную игру. И потому решил в отпуск меня не пускать, чтобы никаких неформальных отношений, а тем более симпатий между мной и Борисом Николаеви­чем не получилось.

В волейбол мы играли каждый день. Шеф, естествен­но, взял меня в свою команду — проигрывать Борис Николаевич терпеть не мог. Иначе настроение у него надолго портилось. В теннис он тоже обязан был всегда выигрывать.

В Пицунде мы устраивали настоящие баталии. При­гласили местную команду— чемпиона Пицунды. Она состояла в основном из наших офицеров и прапорщи­ков, которые охраняли объекты отдыха партийной эли­ты. Мы всегда у них выигрывали. Дошло до того, что они отыскали какого-то профессионального волейболи­ста из Гагр, который играл сильнее всех на побережье. Я встал против этого парня и практически нейтрализовал его. Повторюсь, но напомню, что в моем волейбольном амплуа самым серьезным элементом был блок. С юнос­ти его освоил. Помогало и спортивное чутье. К тому же прыгал высоко, с «зависанием», и еще выше вытягивал руки. Мы тогда победили со счетом 3:2. Все очень радо­вались — прыгали, обнимались.

Помимо волейбола были и другие развлечения. Ез­дили на рыбалку, купались... С купанием связан еще один эпизод, изменивший отношение Ельцина ко мне.

Сначала температура морской воды колебалась от одиннадцати до тринадцати градусов. Для купания она была холодноватой. Но шеф ежедневно переодевался в палатке на пирсе и по трапу спускался в море. Мы, его телохранители, по инструкции, должны были заранее войти с берега в воду, проплыть метров двадцать к трапу и там в воде поджидать Бориса Николаевича.

Так я и делал. Пока он надевал плавки, я доплывал до положенного места и отчаянно дрыгал руками и но­гами, чтобы не заледенеть. Ельцин же медленно спус­кался по трапу, проплывал несколько метров вперед и возвращался обратно. Потом уж выпрыгивал я и бежал под теплый душ.

Проходит недели полторы. Неожиданно Кожухов и Суздалев устраивают мне головомойку:

0. 
   Ты бессовестный предатель, ты к шефу подлизы­ваешься.
   
1. 
   В чем дело? Объяснитесь.
   
2. 
   Ну как же, мы честно стоим на берегу, пока шеф плавает, а ты вместе с ним купаешься, моржа из себя изображаешь.
   

Тут уж я взорвался:

— Ребята, я делаю так, как положено по инструкции. Если бы вы мне раньше сказали, что не нужно с ним плавать, я бы не плавал.

Оказывается, когда вода потеплела градусов до двад­цати, Ельцин спустился, а около него уже Кожухов пле­щется. Борис Николаевич с удивлением спрашивает:

0. 
   Что это вы тут делаете?
   
1. 
   Как? Положено, чтобы вы не утонули.
   
2. 
   А почему вы прежде стояли на пирсе? Вот Алек­сандр постоянно плавал.
   

Мои напарники решили, что я их подсиживаю. Хотя я искренне считал себя третьим в этой команде и никог­да не стремился стать вторым или первым. Я был и так доволен тем, что не посещал инструктажи в подразделе­нии, не ходил на партсобрания, семинары и т.д. Отрабатывал свои сутки — и делал, что хотел. Меня такой гра­фик работы вполне устраивал.

После отпуска отношения с Ельциным изменились коренным образом — появились доверие и обоюдный интерес. Иногда едем в машине, а у шефа лирическое настроение. И он вспоминает:

— Александр, а здорово мы этих волейбольных пи­жонов надрали!

Теперь я вызывал у него только положительные ас­социации. Отпуск в Пицунде мы с Борисом Николаеви­чем часто вспоминали, считали его «медовым». Правда, тогда к концу отдыха.Борис Николаевич застудил спину и больше в волейбол никогда не играл.

Илюшин болезненно воспринимал теплое, дружес­кое отношение шефа ко мне. Еще больше он нервничал, когда Борис Николаевич поручал мне дела, не входящие в компетенцию охраны. При любом удобном случае Вик­тор Васильевич подчеркивал: дело телохранителей — охранять. Если Ельцину дарили цветы или сувениры, он всегда старался всучить их нам, чтобы таскали. А я не брал и при удобном случае объяснял Виктору Васильевичу азбуку охранной деятельности. Например, что руки у телохранителя всегда должны быть свободными.