Лоу — типичный представитель породы настоящих не­мецких ученых — пришел в ужас. «Вы этого сделать не сможе­те! » — объявил он таким тоном, что сомнений в его правоте не оставалось. Но я-то был абсолютно убежден, что на самом деле очень даже смогу — как я уже писал в другом месте, это чувство было удивительным порождением той смеси самоуверенности и самообмана, что является отличительным признаком аспи­рантов. Находя время между написанием текстов для разных журналов и учебой, я произвел на свет первые три главы и не без опаски показал их профессору Лоу. Надо отдать должное этому великому человеку (он оставался моим самым благоже­лательным критиком вплоть до самого конца — а умер он в 102 года) — завершив чтение, он сказал: «Вы должны это сделать!» Чем я — с его помощью — и занялся.

Когда книга была уже готова, возникла необходимость как-то ее назвать. Я прекрасно понимал, что слово «экономика» на обложке сразу отпугнет потенциальных покупателей, и отча­янно перебирал альтернативные варианты. Пока я мучился со¹ мнениями, состоялся второй судьбоносный обед, на этот раз с Фредериком Льюисом Алленом. Аллен был главным редактором журнала «Харперз», с которым я регулярно сотрудничал, и его необыкновенную доброту по отношению ко мне вкупе с жела­нием помочь я никогда не забуду. Я мимоходом упомянул о своих трудностях и добавил, что думаю, не назвать ли книгу «Философы денег», хотя и чувствую, что «деньги» — не совсем то, что надо. «Ты хотел сказать, «Философы от мира сего», — поправил меня Аллен. «За обед плачу я», — был мой ответ.

Издатели были довольны куда меньше моего и уже по­сле того, как книга, к их вящему изумлению, начала хоро­шо расходиться, предложили переименовать ее в «Великих экономистов». К счастью, название осталось прежним. Ве­роятно, ими двигали сомнения в способности покупателей переварить слова «от мира сего» (действительно, в тысячах сту­денческих работ это выражение было так или иначе искажено).

10

В связи с чем я хотел бы сделать последнее замечание. Уже заглянувший в оглавление читатель мог с недоумением обнару­жить, что завершающая глава называется так: «Конец филосо­фии от мира сего?». Вопросительный знак указывает на то, что речь не идет о мрачном прогнозе, но также и гарантирует, что изменений в характере предмета нашего изучения не избежать. О возможных вариантах подобных изменений мы поговорим в заключительной части книги, о чем я здесь упоминаю вовсе не для того, чтобы разжечь интерес читателя. Дело в том, что лишь в конце пути, иными словами, сегодня, эти изменения оказывают существенное влияния на предмет и значение экономической мысли как таковой.

Но не будем забегать вперед. Позвольте мне напоследок поблагодарить моих читателей, в особенности студентов и пре­подавателей, которые изучали книгу настолько вдумчиво, что прислали множество писем с дополнениями и исправлениями, а также с выражением поддержки или несогласия. И то и другое для меня одинаково ценно. Я надеюсь, что «Философы от мира сего» продолжат служить билетом в захватывающий мир эконо­мики для тех, кто впоследствии станет издавать книги или ловить лобстеров, а также для отдельных храбрецов, которые отважатся вступить в ряды экономистов.

Роберт Л. Хайлбронер Нью-Йорк у штат Нью-Йорк Июль 1998 г.

Кем были эти люди? Мы называем их Великими Эконо­мистами. Но, как это ни странно, о них самих мы знаем очень мало. Казалось бы, в мире, постоянно сотрясаемом экономи­ческими неурядицами, то с волнением, то с интересом обсуж­дающем экономические вопросы, великие экономисты долж­ны быть известны не менее, чем, скажем, великие философы или государственные деятели. На самом деле они кажутся всего лишь тенями из прошлого, а так волновавшие их темы, некогда вызывавшие бурное обсуждение, сегодня удостаива­ются лишь сдержанного благоговения. Говорят, что экономи­ка, вне всяких сомнений, наука важная, но сложная и не слиш­ком увлекательная, так что пусть лучше ею занимаются те, кто чувствует себя как дома в малодоступных сферах мысли.

Подобное мнение ужасно далеко от истины. Человек, думающий, будто изучение экономики — удел профессоров, забывает, что именно она посылала людей на баррикады. Тот, кто заглянул в учебник и решил, что экономика скучна, напо­минает человека, прочитавшего введение в логистику и за­ключившего, что война — унылый предмет для изучения.

Нет, экономисты вели исследование, увлекательнее — и опаснее — которого мир вряд ли видел. Идеи, с которыми они имели дело, в отличие от идей великих философов, играли заметную роль в нашей повседневной жизни; казавшиеся им нужными эксперименты, не могли быть проведены в тиши ла­боратории. Теории великих экономистов потрясали мир — а их ошибки оказывались для него гибельными.

14

Взгляды этих людей на окружающий мир различались чуть ли не сильнее, чем общественное положение — более пеструю группу мыслителей надо еще поискать. Один слыл убежденным защитником прав женщин; другой утверждал, что женщины очевидно неполноценны в сравнении с мужчи­нами. Один считал, что «джентльмены» были всего лишь вар­варами, надевшими маски, в то время как другой полагал, что любой, не являющийся джентльменом, — дикарь. Тот, кто был очень богат, настаивал на уничтожении богатых как класса; другой — довольно бедный — осуждал благотворительность. Некоторые из них говорили, что наш мир, несмотря на все его недостатки, — лучший из всех возможных; другие посвятили свою жизнь доказательству обратного.

Все они писали книги, но библиотека из них получилась бы весьма необычная. Один или двое написали бестселлеры, которыми зачитывались даже в отдаленных уголках Азии, а кое - кому приходилось платить, чтобы их малопонятные рабо -ты, обращенные к строго ограниченной аудитории, были опу­бликованы. Несколько человек писали так, что сердца милли­онов по всему миру бились быстрее, проза других — не менее значимых для хода истории — лишь затуманивала мозги.

Итак, объединяли их не личные свойства, не схожие ка­рьеры, не предубеждения и даже не идеи. Общим знаменате-

16

Было бы весьма удобно начать с первого из великих — Адама Смита. Но Адам Смит жил во времена американской революции, и нам придется поломать голову над озадачиваю­щим фактом: история человечества писалась на протяжении шести тысячелетий, но нет ни одного философа от мира сего, который творил бы в то время. Действительно странно: чело­вечество начало сталкиваться с экономическими проблемами задолго до эпохи фараонов, и на сцену успело выйти бесчислен­ное количество философов, множество ученых, политических мыслителей, историков и художников, тысячи государственных деятелей. Почему же мы не знаем ни одного экономиста?

Нам понадобится целая глава, чтобы ответить на этот во­прос. Пока мы не исследуем природу мира, существовавшего раньше и гораздо дольше нашего, — мира, в котором само на­личие экономистов было бы не только необязательно, но и не­возможно, — мы не сможем подготовить почву для появления великих экономистов. Главным образом, мы будем говорить о людях, живших в течение последних трех столетий. Прежде чем начать разговор, необходимо понять мир, который пред­шествовал их приходу, и увидеть, как, несмотря на все потря­сения и взрывы, свойственные крупным революциям, старый мир дал рождение новой эпохе — эпохе экономистов.

В примитивных сообществах исход борьбы между свое­корыстием и взаимодействием определяется средой; если все сообщество окажется на пороге голодной смерти — как это произошло с эскимосами, — элементарная потребность в са­мосохранении заставит каждого выполнять ежедневные зада­ния, кооперируясь с окружающими. Как утверждают антро­пологи, в менее жестких условиях мужчины и женщины вы­полняют будничные дела в соответствии с общепризнанными нормами родства и взаимности: в своей прекрасной книге об африканских бушменах Элизабет Маршалл Томас¹ описыва­ет, как антилопа распределяется между родственниками, за­тем между родственниками родственников, и так далее, пока «каждый получит не больше, чем все остальные». В обществах развитых не хватает именно этого осязаемого влияния среды, или сети общественных обязательств. Когда мужчины и жен­щины прекращают совместно выполнять задания, от которых непосредственно зависит их выживание, когда добрые две трети населения живут, не прикасаясь к земле, не представ­ляя себе работы на шахте и вообще ручного труда, и ни разу в жизни не входили на территорию фабрики, когда значение родственных уз падает чуть не до нуля, — выживание челове­чества кажется невероятным подвигом всего общества.

До такой степени невероятным, что существование это­го общества каждый день висит на волоске. Сегодня мы на­ходимся в зависимости от бесчисленного множества опас­ностей: наши фермеры могут посеять недостаточно, чтобы собрать необходимый урожай; если машинистам вдруг взбре­дет в голову стать бухгалтерами, а бухгалтеры решат управлять

1 Elizabeth Marshall Thomas, The Harmless People (New York:

Vintage, 1958), p. 50.

20