Учитель Курбатова Анна Ивановна и директор школы Зуев Владимир Васильевич
1948г. 4класс (Рука директора на плече автора строк)
Подсмотрел я как-то дату именинницы Антониды Бердниковой, с чем её и чистосердечно поздравил. Здоровья пожелал крепкого, счастья, благополучия и удачного творчества. От неё я перед этим получил хорошее стихотворение о жизни солдатских вдов в военные и послевоенные годы, вспомнил и о своей матери, тоже солдатской вдове. Написал рассказик по воспоминаниям, но отослать не успел.
Писал, как мы с мамой на Рябке в войну ездили за сеном на луга. Обычно выезжали из дома поздним вечером: пока Рябка из стада придёт, пока мама её подоит, и молоко на сепараторе у Трубниковых пропустит. У них единственных на весь наш Курмыш был сепаратор ручной и большущий. Вечерами к ним приходило много женщин, многие с детьми. Разлягутся дети вокруг дома – уснут. Чтобы пропустить всем молоко, создавалась очередь.
Вот после всех этих дел мы и запрягали в самодельный рыдван нашу молочницу Рябку. Малых размеров с железными колёсами рыдван сделал нам дедушка Варфоломей. Строился он таким с тем условием, чтобы под силу был Рябке. Груз сена на него накладывался не великий, примерно центнера два с половиной, три. Почему не больше? Всё же на шею надевалось ярмо, не хомут, который мягкий, шею не так натирает. Поэтому ярмо дедушка тщательно выстрогал, занизки для неё в кузнице колхозной по размеру шеи подогнал. А то у Рябки холка натрётся плохим ярмом. Были в селе такие случаи, портили коровам шеи. Но дедушка был мастером и плотником отменным и специалист на все руки.
Он нам и мини мельницу ручную сам сделал. Всё очень просто. На доску дедушка прикрепляет хорошо оструганный столбик высотою в 30 см. и обивает его шероховатой жестью. А на шероховатую жесть надевался жестяный кожух с шероховатостями внутри и с двумя ручками. Кожух выше столбика на 10 см., образовывался резервуар. В него и засыпалось хорошо просушенное зерно, которое с помощью движений ручек: вправо, влево и рушилось в мелкую крупу. Из неё мама нам варила кутью - баланду или кашу. Нам, её детям постоянно приходилось гадать: а где же зерно доставала наша мама? Когда мы подросли - догадались. Она же ток колхозный в уборочную страду охраняла, а зимой амбары, там всегда зерна бывало много. Мама по карману зерно домой и приносила. Рисковала, да, но крала. Иначе нам была бы явная голодовка. Так тогда вопрос с питанием детей решался.
Оставалось решить вопрос заготовки кормов собственной скотине. Рыдван готов, ярмо готово, матери ещё Рябку к оглоблям надо было приучить. А это трудно и опасно. Долго к упряжи она её приучала. Привыкла со временем. Сначала мы по двору водили запряженную Рябку, потом по улице, потом со снопами по гумнам поездили. Глядим, не стала она ярма и рыдвана пугаться. Помню, вцепимся мы за грядки, мать рядом с длинной солыжиной, по бокам её легонечко трогает. По правому боку трогает, говорит – «цоб», она поворачивает налево. По левому боку – «цобе», она поворачивает направо. Едем на рыдване и Рябкой так управляем.
По свободным дням и только вечерами мама траву косила на лугах косой литовкой. Намахается на сенокосе пока валков на рыдван, на два заготовит. Два дня сено сушится. Потом отправляемся с ней на Рябке уже с рыдваном, с граблями, верёвкой и вилами вечерком на её Нежин луг. А днём ей некогда, раньше в колхозе на постоянных работах была. Потом как-то приспособилась, сторожить она пошла ток и колхозные амбары. День у неё освободился для семьи, сенокоса и других дел по двору.
Приезжаем на луг, светло ещё, пока сгребём сено в копны, пока наложим до верха сеном рыдван, увяжем его - стемнеет. И помню один случай. Накладывает мать сено в рыдван, я Рябку держу, перевожу её от копны к копне. Потом на воз меня она поставила. Топчусь, трамбую собственным весом сено, руками разравниваю. Птицы ночные по лугу снуют, порхают, звуки слышны разные. Слышу, перепёлки нам с мамой напоминают: "спать пора, спать пора". И тут - птица из–под колёса выпорхнула. Полетела неуклюже, словно подранка от нас удаляется. Я не выдержал, поймаю, думаю, прыгаю с рыдвана на сено, маму напугал, встаю и мчусь за птицей. Но не тут-то было, птица удаляется и удаляется.
А она, оказывается, хитрила, меня от собственного гнезда отводила. Я возвращаюсь к маме ни с чем, да ещё и взбучку от неё получаю.
- Щас я вот как тебя граблями охавячу (ударю), - намахивается на меня в сердцах, и тут же успокаивается, грабли опускает Ей-то не до птичек.
Помню, в полночь мы с ней домой возвратились. К стати говоря, наша Рябка была коровой высокоудойной. В летние сутки (трёх разовая дойка) мама от неё надаивала до 20 литров молока. Но её жирность была не высокой. А наша семья, состоящая из пяти (без мамы) всегда голодных едоков, молоком с низкой жирностью да рассыпчатым картофелем вдоволь только и питалась. Бывало, лезет из нас кто-то в погреб, приносит со льда корчагу холодного молока, по кружке наливаем, кружочком садимся на задах вокруг имитированного столешника (раскинутого дежника) и уплетаем за обе щёки, только что сваренный, картофель с молоком в прихлебу. Наедимся и бежим в степь или на речку между делами. А там дополнительная еда, дары от природы. Трав съедобных, ягод полезных и лекарственных мы знали много. Ими дополнительно подкармливались.
И вот. Пока сено сложили, пока отпрягали, пока Рябку она перед выгонкой доила - на дворе уже кочета во всю подселенную горланили.
Рассветало, я пошел дрыхнуть, а она села на завалинке и поджидала, корову в стадо провожать время подходило. Какой уж там отдых был нашей маме, не до сна ей, когда и по дому, и в колхозе дел для неё было полно. И ведь не зря тогда во всех деревнях расхожая частушка звучала:
«Я и лошадь, я и бык,
Я и баба, и мужик».
Это как раз она о солдатских вдовушках. Таким образом мы жили, росли, развивались и выживали. Всего в жизни было, хорошего много… Слово «плохого» не буду употреблять. А вот много трудного в нашей жизни тоже было, это точно. Мы были свидетелями исторического времени.
Село Зуевка
И. Меженин