Виктор Верстаков
Теза, Шуя, судьба
Стихи
* * *
Провинциальность благородна.
Благая родина во мне
от недостатков не свободна –
я вырос в малой стороне.
Там деревенское прервалось,
столичное не привилось,
там с опозданием сбывалось,
что в центре сорок раз сбылось.
Там все воспринималось как-то
чуть-чуть, а все ж со стороны,
не сразу признавались факты
чужих заслуг, чужой вины.
Там рухнула святая вера!
Но и безверия ростки
в песке провинциальных скверов
не прижились как сорняки.
Там колебались "за" и "против",
жизнь разрешить там не смогла
противовес души и плоти,
противовес добра и зла.
Провинциальность беспородна,
но я должник ее всегда
за то, что к жизни всенародной
приник в начальные года.
21 октября 1983.
Вдоль по Тезе
Я терзаюсь, я бушую,
я срываюсь каждый день,
а старинный город Шуя
отражается в воде.
И от сташестиметровой
колокольной высоты
тень прочерчена неровно
через поле и кусты.
А когда-то в этой тени,
в исторической тени,
я то с этими, то с теми
целовался целы дни.
Целовался, обнимался
и, не ведая греха,
среди Тезы занимался
песнопением стиха.
Ах, какие были годы,
ах, какие были дни!
Сколько счастья и свободы
в лодке сплавили они!
Вдоль по Тезе, вдоль по детству,
вдоль по будущей судьбе,
чтоб девчонки по соседству
забывали о себе.
Поцелуи, как хлопушки,
отгремели в тишине.
Постаревшие подружки
разлетелись по стране.
Но опять гребу, как дьявол,
вдоль по Тезе по реке,
церковь слева, церковь справа,
за спиной и вдалеке.
Пусть не стану краеведом,
но не в песнях – наяву
я в четверг перед обедом
до Хотимля доплыву.
Выйду на берег в Хотимле,
матерясь на водоем,
ведь хотим мы, не хотим ли, -
все мы в жизни устаем.
На щеках моих щетина,
на ладонях волдыри:
я ж не с Любой, не с Ириной –
с Тезой жил, черт побери!
1986.
На чердаке
Среди подсвечников погнутых,
ботинок рваных и калош,
резиновых дырявых уток,
труб самоварных,
бурых кож,
среди чердачного содома,
где черту ногу не сберечь,
смотрел обложкою знакомой
учебник мой
"Родная речь".
Поднял, перелистнул страницу,
улыбки грустной не тая.
Читал – не мог остановиться,
не мог остановиться я.
Закат развесил алый полог
над пыльной дверью на чердак.
"Родная речь". Вторая школа.
К познанью слова первый шаг.
1970.
Учитель
Преподавал земной простор,
тревожил наши души,
и каблуки до пяток стер
на острых гранях суши.
Откроет дверь,
войдет бочком,
протаскивая глобус.
Вплывает шар земной, влеком
за ось, что вставлена торчком
в арктическую область.
А география как раз
предмет весьма понятный:
своя Камчатка есть у нас,
и полюса, и пятна,
есть даже свой абориген –
заядлый второгодник.
Мы – целый мир. И что взамен
предложат нам сегодня?
А он, учитель, шар земной
перед собою ставил
и укрощал нас тишиной
вне всяких школьных правил.
Затем он отходил к стене
и говорил сердито:
-
Ну, кто опять объявит мне,
что вся Земля открыта? -
Потом он вызывал к доске
смущенную Камчатку,
поглаживая на руке
протезную перчатку.
Грустя, абориген бубнил,
взахлеб отличник шпарил
про то, что мутен Верхний Нил
и нет житья в Сахаре.
Учитель их не прерывал,
вносил в журнал отметки.
Он всю войну провоевал
во фронтовой разведке.
Он землю открывал в бою,
своею кровью метил,
за географию свою
своей рукой ответил.
1984.
* * *
В Дунилово хорошая река.
Я жил в палатке.
Лет мне было мало.
А за рекой,
некаменно легка,
церквушка золотым крестом сверкала.
Районный смотр
туристов школьных лет.
Серьезный парень, а попал в туристы.
В палатках спали мы,
как на земле,
и девочки к нам прижимались чисто.
Брезент к утру
тепла не сбережет,
и не согреет близость тел безгрешных:
впервые принужден идти в поход,
я выхожу один на побережье.
Безветренно,
прохладно
и светло,
журчит река меж берегов пологих.
Старинное красивое село
в тумане группируется к дороге.
И за рекой, за ивами, вдали,
одна в полях, убогая церквушка
в тумане не касается земли,
как плотской страсти
не коснулись души.
1969.
Провинциальные спортсмены
Бредем, словно Каины,
на танцы по городу.
В меру неприкаянные,
в меру модные.
Била нас, щурясь,
в детстве шпана
с Северных улиц, -
бита она.
Мамы таскали
за уши нас, -
видно, устали
мамы сейчас.
А танцплощадка –
бетон и бетон.
Хрипло и гадко
визжит саксофон.
Не задираемся,
возраст не тот.
Просто шатаемся
взад и вперед.
Девочки-школьницы
смотрят и ждут.
Может быть, молятся,
может, клянут.
Болельщики с горечью
дышат в плечо:
- Как же вы, сволочи,
столько очков?.. –
…Бился до одури
таллинский мяч…
- Продали, продали,
продали матч! –
Вспыхнули искрами
злые глаза:
зря, что ли, втиснута
юность в спортзал?
Вновь, отрешенные,
входим в мечту –
ставим в заслоны,
рвемся к щиту.
Жестикулируем.
Жизнь – это бой!
- Ладно. Я к Ире…
- К Томке…
- К любой…
1968.
* * *
следующая страница>