УСТАМИ БУНИНЫХ

Дневники Ивана Алексеевича и Веры Николаевны

и другие архивные материалы,

под редакцией Милицы Грин
В трех томах Том III
ПОСЕВ
© Possev-Verlag, V. Gorachek K.G., 1982

Frankfurt a. M. Printed in Germany

Редактируя дневники, я соблюдала особенности правописания авторов и их знаки препинания. Орфо­графия изменена на новую. Подчеркнутое набрано курсивом.

Печатать дневники полностью не было возмож­ности – это увеличило бы издание на много томов. Пришлось делать сокращения, которые обозначены многоточием и взяты в квадратные скобки, как и ре­дакторские примечания. Фамилии объяснены не все, без объяснения оставлены как некоторые общеизвест­ные фамилии, так и фамилии людей, лишь мельком упоминаемых.

Мшшца Грин
Часть четвертая НА ИСХОДЕ
1934
[Дневника Ив. А. Бунина за 1934 год в архиве нет, возможно, что он записей и не делал. Сохранился только лист с фактическими данными личного харак­тера и следующая переписанная на машинке заметка:]
Летом в Грассе со мной случился у калитки «Бель­ведера» совершенно неожиданный внезапный обморок (первый раз в жизни): ездил с К. Зайцевым к художни­ку Стеллецкому, очень устал за день, ничего не ел с утра до вечера и вот, возвратясь в Грасс из Канн в автокаре и поднявшись на гору к этой калитке, вдруг исчез, совершенно не заметив этого, – исчез весь в мгновение ока – меня вдруг не стало – настолько вдруг и молниеносно, что я даже не поймал этой се­кунды. Потом так же вдруг увидел и понял, что лежу в кабинете на диване, грудь облита водой, которую мне бесчувственному давали пить... Внезапная смерть, вероятно, то же самое.
[Записей Веры Николаевны за этот год немного:]
13 февр./31 янв. Вторник.

Значит, я устала, что только сегодня открыла эту тетрадь. [...] Только что ушел от нас иеромонах Иоанн [Шаховской. – М. Г.]. Я не видела его 8 лет. Изменился, просветлел, только голос прежний, такой же чистоты, наивности и прелести. [...] Из Берлина уез­жать не хочет. Увлечен Марфа-Мариинской общиной, 2 квартиры – в одной 2 монахини – Марфа и Мария, в другой столовая для детей. Кормят обедами. Мать Марфа имеет дар влиять на души. [...]

Ян сравнительно в добром настроении. С желуд­ком у него лучше. Он стал осторожнее в еде.

Леня [Зуров. – М. Г.] поправился. Много рабо­тает. Галя [Кузнецова. – М. Г.] тоже поздоровела после Парижа. [...]

8 марта.

[...] Я еще нездорова. Сердце лучше. По мнению Маана, дело не в сердце, а в нарушении правильного действия секреций. Этим объясняется и моя ненор­мальная утомляемость. Я ничего не могу делать. [...]

На очереди вопрос о покупке Бельведера. Рукье хочет 87.000. Ян ездит и смотрит. Везде дороже. [...]
21 апреля.

Полтора месяца ни слова. [...] Многое я за этот год поняла. Главное, что никому я собственно не нуж­на, как я, моя душа. [...]

Из домашней жизни радует только Леня. Он рабо­тает, пишет, иногда мне диктует. Перестал ссориться с Галей. Стал спокойнее и сдержаннее. Но, конечно, его положение трудное. Заработок пустяковый. [...] Галя тоже стала писать, но еще нервна. [...] У нее пе­реписка с Маргой [Степун. – М. Г.], которую мы ждем в конце мая. [...] Ян все мучается и насчет по­купки Бельведера. [...]
23/10 апреля.

27 лет моей совместной жизни с Яном. [...] И опять в душе воскрес наш дом в Столовом. [...] Вол­новало приятно, что направляемся в Святую землю и, хотя я была тогда далеко от Христа, именно там у меня начался возврат к Нему. [...] К Гробу Господню я подходила и прикладывалась в большом волнении и даже религиозном трепете. Но какое бы я испытала счастье, если бы в те дни жила настоящей жизнью, не отвратила бы лица своего от Господа! Ян порой хоро­шо говорил о Христе, о Преображении и, пожалуй, он кое-что сделал для приближения меня к Нему. Теперь мы опять не вместе. Он как-то остановился, а мое стремление все вперед и выше к Нему. Но я еще дале­ко от того, чтобы от всего освободиться.

26 апреля.

Вчера приехал Борис Зайцев. [...] очень родной нам, точно из семьи.

Сейчас около 10 ч. Сошел пить кофе. К нему вы­шел Ян. Быстро заговорили о Гоголе. Ян вспомнил свою давнишнюю мысль, что Гоголь сжег не вторую часть «Мертвых душ», а то, что не вышло из этой второй части. Ему хотелось писать в ином стиле, не­органически, а это у него не вышло. Ему хотелось стать Данте, Шекспиром. Зайцев сказал: – Я Гоголя понимаю, стал недавно понимать, через себя. Ведь я знаю, что жизнь не такая, как я изображаю ее, а меж­ду тем иначе я не могу, без этих «акварельных тонов».

День чудесный. Внизу читала Евангелие от Мат­фея. [...] Сколько ни читаешь Евангелие, всегда увле­кательно, и всегда черпаешь что-то новое. [...]

Приезд Бори может принести в наш дом мир. Он успокаивает и, так как в нем нет чуждости нам, то он не утомляет.
6 мая.

Письмо от Мити [Брат В. Н. – М. Г.]. [...] Диаг­ноз: органическое заболевание центральной нервной системы. Артериосклероз головного мозга. [...]

8 июня.

[...] Поднялась до парка, а потом по нему спусти­лась. Прогулка взяла 3/4 часа. Для первого раза доста­точно.

3 дня и 2 ночи мы с Яном были одни. Мне по­нравилось. Какая-то свобода. [...]

Марга у нас третью неделю. Она нравится мне. [...] Можно с ней говорить обо всем. С Галей у нее повышенная дружба. Галя в упоении и ревниво обере­гает ее ото всех нас. [...]

14 июня.

[...] Третий день нет писем от Мити. Я сама не своя. [...] Убивает меня его атеизм. Молюсь все, что­бы Бог просветил его. [...]

Марга довольно сложна. Я думаю, у нее трудный характер, она самолюбива, честолюбива, очень высо­кого мнения о себе, о Федоре [Ф. Степун, философ и писатель. – М. Г.] и всей семье. [...] Но к нашему до­му она подходит. На всех хорошо действует ее спо­койствие. [...] Ян как-то неожиданно стал покорно от­носиться к событиям, по крайней мере по внешнос­ти. [...]
15 июня.

[...] Рукье сказал, что даст ответ [относительно продажи Бельведера. – М. Г.] во вторник. Боюсь, что опять будет что-нибудь выторговывать. А весь этот торг выбивает Яна из колеи, он до сих пор не садился за писание. [...]

8 июля.

[...] Митя. То напряжение, в котором я живу в отношении его, берет у меня почти все силы. [...] До­ма у нас тоже не радостно. Галя как-то не найдет себя. Ссорится с Яном, а он – с ней. Марга у нас, ждет денег. [...]

11 июля.

Вчера Ян твердо сказал, что покупает Бельведер¹. Мне страшно. Зачем себя связывать? В доме у нас не­хорошо. Галя, того гляди, улетит. Ее обожание Марги какое-то странное. [...] Если бы у Яна была выдержка, то он это время не стал бы даже с Галей разговари­вать. А он не может скрыть обиды, удивления и по­этому выходят у них неприятные разговоры, во время которых они, как это бывает, говорят друг другу лиш­нее.

23 июля.

[...] Уехала Марга. Галя ездила ее провожать до Марселя. [...] У нас поселился Капитан [Прозвище Н. Рощина. – М. Г.]. Он совершенно перековал язы­чок насчет большевиков: «Если все пойдет так, как теперь, то я через 2 года уеду в Россию». [...] Друг Капитана, Каменский, уже уехал туда. К. видался с Катаевым и с настоящими коммунистами. Подлень­кий он человек, честолюбивый, злой. «У меня вся эмиграция в кармане». Ян думает, что он побрешет, побрешет, и никуда не поедет. А я не знаю. Вот эта-то подлость мне непереносима в нем. [...]

Мите значительно лучше. [...]
5 августа.

Очень недовольна собой – утеряла то, что было раньше, способность работать, много читать. [...] Раздражает меня Капитан своей подленькой сердце­виной, своим враньем. И, конечно, я не права прояв­лять раздражение. [...] Что бы ни было, Ян возьмет его под свою защиту. [...]

9 августа.

[...] Наконец, Ян решился ехать в Лаванду – смотреть землю Гребенщикова. Но и тут неудача. Не звонит телефон. [...]

3 сентября.

Опять давно не открывала эту тетрадь. Живем не­хорошо. Лучше всех Леня: работает, иногда ездит ку­паться, в церковь, привозит книги. [...]

3 октября.

Галя, наконец, уехала. В доме стало пустыннее, но легче. Она слишком томилась здешней жизнью, устала от однообразия, от того, что не писала. [...]

Ян очень утомлен. Вид скверный. Грустен. Глав­ное, не знает, чего он хочет. Живет возбуждением, и от этого очень страдает.
9 ноября.

Ровно год, как раздался звонок из Стокгольма² и все завертелось. Кутерьма пошла и до сих пор мы не обрели покоя. Слава, деньги, поздравления, восторги, зависть, требования, обиды, радость, что можно по­мочь, огорчение, разочарование, бессилие, лесть – вот чувства, которые или мы испытали или окружаю­щие. И все это мешалось, путалось, переплеталось, и до сих пор мы точно во сне. Это мешало сосредото­читься, работать, а тут еще горе без конца.

10 ноября.

Нынешнего года лауреат Пиранделло, Луиджи. Нам жаль, что не Валери, перед лицом искусства он выше. [...]

Последние дни все думаю о смерти. Пугает, глав­ным образом, как без меня будут обходиться Митя, Леня и Ян. [...]

12 декабря.

Вечер. Я одна. Леня в синема. На дворе дождь. Недавно звонил Ян из Парижа. Едет завтра с Михай­ловым в Бельгию, Брюссель, в Антверпен, может быть, Кельн, может быть, Берлин – оттуда трудно получать деньги. Конечно, они заедут и в Геттинген^З.

Я очень рада, что Ян проедется, хорошо, что с Михайловым, Яну с ним приятнее. Он не писатель. Ценит дружбу и относится без задних мыслей. Я ду­маю, что будет влиять хорошо. В Бельгии Ян никогда не был, новая страна, а говорят по-французски. [...]

Ян зовет меня в Париж, но может быть, без меня обойдутся. У меня как гора с плеч – не ехать, во вся­ком случае, до Нового года! [...]

Завтра у нас «морской обед». [...] Будут мули, лососина с майонезом и провансалем, меренги, фрук­ты сырые и сушеные, орехи, белое вино, коньяк. Тан­цы. [...]

1935
[Записей и за этот год мало. Привожу выдержки из дневника Веры Николаевны:]
21 февраля.

[...] Не хочется писать. Трудно работать. Какое-то равнодушие ко всему. [...]

Ян 29 янв. оступился, упал, повредил ногу. Три недели с лишком ухаживаю за ним, сплю в столовой. Много разговоров, бесед, споров. [...]
[Записи Бунина за 1935 и следующие довоенные годы, видимо, переписаны из дневника и сохранились в рукописи.]
8.III. 35. Grasse.

Уже пятый час, а все непрерывно идет мягкий снег – почти с утра. Бело сереющее небо (впрочем, не похоже на небо) и плавно, плавно – до головокру­жения, если смотреть пристально – текущая вниз бе­лизна белых мух, хлопьев.

План ехать нам всем трем в Париж.

Разговор с Г. Я ей: «Наша душевная близость кончена». И ухом не повела.

[Вера Николаевна записывает:]
25 марта.

[...] Завтра, Бог даст, двинемся с Леней в Париж через Гренобль. Ян и Галя с 15 марта там. [...] Леня едет из Парижа в Прибалтику!.

8 июня.

Я совершенно потеряла вкус записывать. Чувст­вую себя ужасно. Вчерашнее известие о смерти Амалии [А. О. Фондаминской. – М. Г.] было последней каплей. Я, конечно, очень переволновалась за Ми­тю. [...]

19 июня.

[...] Завтра приезжает Марга. Бог даст, будем жить хорошо. Галя поправится. Ян втянется в работу, а я отдохну, уединюсь. [...]

Была Иванжина. Ужасно тяжело. Им необходимы деньги, а я не в состоянии помочь. И так никуда не езжу, ничего себе на лето не купила, кроме туфель. [...]

Письмо Яну от Зайцева [Б. К. Зайцев. – М. Г.]: 10-го уезжают в Финляндию. Фондаминский только и говорит, что о России, о большевиках, виделся с Алешкой [А. Н. Толстым. – - М. Г.]. Передал Боре, что Толстой хочет с ним повидаться. Зайцев отка­зался.

Плох Куприн. Можно ожидать всякого исхода.

Бальмонт в лечебнице, живет в саду во флигельке, завел роман с 75-летней больной, дружит с франц. поэтом, который доказывает свои права на франц. престол. Бальмонт полез на дерево, чтобы лучше слу­шать соловья, но «по случайной неосторожности» поэт упал и повредил себе ногу (рассказ Елены). [...]

[Запись Ивана Алексеевича:]
6. VII. 35. Grasse.

Бетховен говорил, что достиг мастерства тогда, когда перестал вкладывать в сонату содержание де­сяти сонат.

Вчера были в Ницце – я, Рощин, Марга и Г. Мы с Р. съездили еще в М. Карло. Жара, поразит, пре­красно.

Без конца длится страшно тяжелое для меня вре­мя.

[Из дневника Веры Николаевны]
25 июля, 6 ч. утра.

Рощин уехал. Какое облегчение прожить без него хоть несколько дней. [...]

Приносил очень милый, симпатичный человек ска­терти из России. И я не могла купить. Денег у меня совсем нет, не знаю, как буду помогать Мите. И никто не верит. Доходов почти нет. Немецкие деньги уйдут на 2 книги, которые доиздает Ян сам, т. к. «Петропо­лис» выпускает всего только 10 книг.

За парижскую квартиру сбавили 10%. Сбавит ли Рукье?

11 августа.

[...] Марга остается до 10 сент., а Галя уезжает в Геттинген в начале октября. Думаю, вернее, уверена, что навсегда. Они сливают свои жизни. И до чего они из разных миров, но это залог крепости. [...]

Пребывание Гали в нашем доме было от лука­вого. [...]
[Запись И. А. Бунина:]
15. VIII. 35. Grasse.

Вчера Cannes, купанье в новой купальне, – все

англичане, – тучи, ветер. В кафе встретил их. Выпил 2 рюмки коньяку. В Грассе купил Тавель и еще 1/4 коньяку. За обедом 1/2 б. вина, хлебнул еще коньяку, после обеда был очень говорлив, но не чувствовал себя во хмелю, лег полежать – и заснул. Проспал одетый до 4 утра, пил кофе и опять заснул до 10. Состояние странное, гибельное, но спокойное.

Так вот и умру когда-н. – заснув, – делаю над собой нечто непостижимое.

Успенье – весь день этот грасский звон колоколов – как на Пасху. [...]

Вчера был у Веры Маан (доктор). Ужасные мысли о ней. Если буду жив, вдруг могу остаться совсем один в мире.

Позавчера, в лунную ночь, М. устроила в саду скандал В.

У нас уже дней 5 Каллаш.

Любить значит верить.
[Записи Веры Николаевны:]
24 августа.

[...] Каллаш у нас вторую неделю, много смеемся. [...] У нас сейчас курятник – Ян и 4 женщины. Это в первый раз за всю нашу жизнь такое преобладание женщин.

26 августа.

[...] В Париж мне не хочется, а придется ехать рано и будет тяжело. [...]

[На этом записи за 1935 год кончаются. Мало за­писей и за следующий год. Судя по письмам, зимой 1935 года Бунин опять ездил в Бельгию. Побывал и в Швейцарии.]
1936
[Из записей Бунина:]
22. IV. 36. Grasse.

Был в Cannes, взял билет в Париж на пятницу (нынче среда), в 10 ч. 37 утра (поезд Пульман). Шел по набержн., вдруг остановился: «да к чему-же вся эта непрерывная, двухлетняя мука?¹ все равно ничему не поможешь! К черту, распрямись, забудь и не думай!» А как не думать? «Щастья, здоровья, много лет про­жить и меня любить!» Все боль, нежность. Особенно когда слушаешь радио, что-нибудь прекрасное. [...]

23. IV. 36.

Заснул вчера около двух часов ночи, нынче про­снулся около 8. Живу не по годам. Надо опомниться. Иначе год, два – и старость.

Первый день хорошая погода.

Когда-то в этот день – 10 апр. 1907 г. уехал с В. в Палестину, соединил с нею свою жизнь.

[Из дневника Веры Николаевны:]
26 апреля 36.

Ровно 8 месяцев не открывала эту тетрадь. Тяже­лы были эти 3/4 года. Все мои старания примирить Яна с создавшимся положением оказались тщетны­ми. [...]

[Из записей Бунина:]
26. IV. 36. Париж.

Приехал позавчера (в пятницу) в половине один­надцатого. Тотчас наделал глупостей: тотчас поехал на вечер Бальмонта. Но вечер уже кончился – с rue

Las-Cases помчался в cafe Murat, потом в Les Fontai­nes, 2 больших рюмки мару, ужасная ночь.

Вчера серо, яркая молодая зелень и свинцовый тон неба – мрачное впечатление.

Вечером дома. Потом Rotond de la Muette, Цетлины, Алданов и Керенский со своей австралийкой (не первой молодости, в хороших мехах, еврейка, ка­жется).

Нынче дождь. Безнадежная тоска, грусть. Верно, пора сдаваться.

Выборы. Блюм².
8. V. 36. Grasse.

Вернулся из Парижа позавчера.

В Польше читать³ мне не разрешили: «Просили писатели других держав», – очевидно, русские, совет­ские, – «мы не разрешили, так что разрешить Бунину было бы не куртуазно».

О чувстве божественного – ночь, звезды, ходил в саду.

9. V. 36. Grasse.

Весь день дождь. Убираю вещи – м. б., из Грасса, благодаря Блюму, придется бежать.

Дай Б. не сглазить – эти дни спокойнее. М. б., потому, что в Париже принимал 2 недели Pankrinol-Elexir.

Она [Г. Н. Кузнецова. – М. Г.] в Берлине.

Чудовищно провел 2 года! И разорился от этой страшной и гадкой жизни.

Радио, джазы, фокстроты. Оч. мучит. Вспоминаю то ужасное время в J. les-Pins, балы в Париже, – как она шла под них. Под радио все хочется простить.

10. V. 36.

Заснул в 3, проснулся в 8. Дождь. Да, что я наделал за эти 2 года. [...] агенты, кото­рые вечно будут получать с меня проценты, отдача.

Собрания Сочин. бесплатно – был вполне сумасшед­ший. С денег ни копейки доходу... И впереди старость, выход в тираж. [...]
[Записи Веры Николаевны:]
17 мая.

Получила письмо и открытку от Мити. Писал сам – «Четыре дня прошло от 7 мая, дня операции. [...] Держу себя бодро, не распускаюсь. [...]» Я пла­кала, читая.

28 мая.

[...] Сегодня письмо «лечиться нет возможности». Он, вероятно, огорчился, что я так мало прислала. Не прибавила на болезнь. А откуда я возьму? На чем можно сокращаться еще? Ну, в Петровку не буду есть мяса – экономия в 3 фр. в день. Денег остается на донышке. Надо написать фельетон, хоть один за ле­то. [...]

30 мая.

[...] Спала плохо: все думала, где достать денег, чтобы Мите хоть месяц отдохнуть. Собственно, нет у меня никого, к кому могла бы обратиться, да и не­ловко. А Ян не понимает. Ему все кажется, что он по­гибает, что все богаче его, это ненормально даже. Дал мне для Мити 100 фр. Я и то удивляюсь. [...]

[Из записей Бунина:]
7. VI. 36, Grasse.

Главное – тяжкое чувство обиды, подлого ос­корбления – и собственного постыдного поведения. Собственно, уже два года болен душевно, – душевно больной. [...]

Вчера Блюм начал свое правление. Забастовки, захваты заводов. [...]
14. VI. 36. Grasse.

[...] Был в Ницце – «День рус. культуры». По­стыдное убожество. Когда уезжал (поехал на Cannes) за казино (в Ницце) огромная толпа... Все честь чес­тью, как у нас когда-то – плакаты, красные флаги, митинги.

В Grass'e тоже «праздник». Над нашим «Бельве­дером», на городской площадке, тоже толпа, маль­чишки, бляди, молодые хулиганы, «Марсельеза» и «Интернационал», на бархатных красных флагах (один из которых держали мальчик и девочка лет по 6, по 7) – серп и молот. [...]

Надо серьезно думать бежать отсюда. [...]

Видел в Ницце Зайцевых. [...] – грустные, по­давленные тем, что происходит в Париже.

Душевно чувствую себя особенно тяжело. Все одно к одному!

1. VII. 36. Grasse.

Все занят «Освобождением Толстого»⁴.

Ночью с 7 на 8. VII.

Изумительные белые облака над садом и из-за гор. Луна в озере барашков.

16. VIII. 36.

Иногда страшно ясно сознание: до чего я пал! Чуть ни каждый шаг был глупостью, унижением! И все время полное безделие, безволие – чудовищно бездарное существование!

Опомниться, опомниться!
[Из дневника Веры Николаевны:]
17 сентября.

Завтра приезжают за вещами, которые пойдут малой скоростью. [...] После завтра год со смерти Лопатэнушки⁵. Сегодня была О.Л. [Еремеева. – М. Г.] – похудела за год очень, часто плачет. Но не захотела, чтобы я 19 авг. приехала к ней. Какая непо­нятная вещь любовь! Больших антиподов, чем Ол. Л. и Е. М. [Лопатина. – М. Г.] нет, а между тем, какая у них была любовь. Какая была тяга друг к другу. А между тем, они все чувствовали разно.

21 сентября.

Последний день на Бельведере. Вчера ездили про­щаться с Самойловыми. Милые, хорошие, гостепри­имные они люди. [...] После 7 лет труда они доста­вили себе удовольствие, съездили на неделю в Париж. И посвежели. Им будет тяжело в одиночестве.

Вообще, кроме них, во всех семьях, с которыми мы дружили, перемены. [...] Счастливое событие только у Часинг. В остальных семьях или смерть, или разлука – но везде перемены.

Итак, дописывается последняя страница книги под названием «Бельведер». Конечно, сюда входят и 2 се­зона на Монфлери. Есть что удержать Памяти⁶. [...]

[В октябре 1936 года Бунин ездил через Германию в Прагу читать свои произведения. На обратном пути он 26-го октября прибыл в город Линдау. Там он са­мым грубым образом был подвергнут таможенному осмотру, связанному с унизительным раздеванием. В рижской газете «Сегодня Вечером» от 3 ноября 1936 года он рассказал о своих злоключениях: «Я стоял перед ним раздетый, разутый, – он сорвал с меня даже носки, – весь дрожал и стучал зубами от холода и дувшего в дверь сырого сквозняка, а он залезал пальцами в подкладку моей шляпы, местами отрывая ее, пытался отрывать даже подошвы моих ботинок. [...]

Меня долго вели через весь город под проливным дождем. Когда же привели, ровно три часа осматрива­ли каждую малейшую вещицу в моих чемоданах и в моем портфеле с такой жадностью, точно я был пой­манный убийца, и все время осыпали меня кричащими вопросами, хотя я уже сто раз заявил, что не говорю и почти ничего не понимаю по-немецки. [...]» – Это со­бытие вызвало бурю негодования и в печати, и среди друзей и почитателей Бунина.

В ноябре этого года Бунин проводит неделю в Италии – Риме, где посещает Вячеслава Иванова, Флоренции и Пизе⁷.
[В начале декабря Бунин в Париже:]
1. XII. Париж.

Светлая погода. И опять – решение жить здоро­вее, достойнее. [...]

[С 6-го до 12-го декабря Бунин выступает в Лон­доне. О его пребывании там свидетельствуют счета из гостиниц. В конце декабря он в Швейцарии – Сан-Мориц, Цюрих⁸.]
1937
[Из немногочисленных записей Веры Николаев­ны:]
1 января.

[...] После обеда полуновогоднего мы все отправи­лись к «Дворянам», где было весело, оживленно, на­помнило Москву. Отсутствие снобизма. [...]

11 января.

Сегодня утром Леня ушел от нас и поселился в общежитии. [...] ему будет лучше.

17 января.

Ян болен. [...]

23 января.

Ян чуть не сжегся. Стал готовить водку, а рядом горел газ. Спирт вспыхнул.

25 января.

Сирину я собрала 370 + 400 франков. [...] После вечера Сирина у меня пили чай. [...]

30 января.

[...] У Яна была Врангель¹, читала ему о Крыме. Ян сказал: «прекрасно написано». [...]

1 февраля.

Вчера на Пушкинском вечере было больше 400 че­ловек. Ян читал очень хорошо. [...]

2 февраля.

[...] Вечером перед лекцией Мочульского зашла к Лене. [...] Он, как всегда теперь, занимается.

4 февраля.

[...] Мережковские пришли к нам для того, чтобы я устраивала им лекцию. Я отказалась, сославшись на невозможность продавать билеты. [...]

5 февраля.

3 часа ночи. Проснулась, а Яна еще нет. Он был в Пэн-клубе. Вероятно, застрял на Монпарнассе.

30 марта.

[...] Чествование Тэффи. Из чествования ничего не вышло. Были Алдановы, Хмара, Абрамович, Перские, Илюша [Фондаминский. – М. Г.], Сирин, Тэффи, мы. [...] Зайцевых не было, не было и М. С. [Цетлиной. – М. Г.]. Многие выпили, как следует. Хмара пел, пела и Тэффи.

31 марта.

[...] Вечером у Рахманиновых. У С. В. очень пло­хой вид, постарел. [...] На конкурсе скрипачей в Брюс­селе 5 призов. Советские получили первый приз. [...]

1 апреля.

Была с Леней на выставке Пушкина. Хорошо.

[В мае 1937 года Бунин ездил в Швейцарию и в Италию. В архиве сохранились счета из гостиниц в Вэвэ, Монтре, Лозанне, Милане и Генуе. Затем, в июле, он не то один, не то с Верой Николаевной ездил в Швейцарию – Женеву, Гертенштейн, Монтре, Ло­занну. В августе Иван Алексеевич через Венецию по­ехал в Югославию – Раб, Сплит, Дубровник, Белград, Загреб, Любляна и назад через Венецию, о чем свиде­тельствуют его письма Вере Николаевне. Единствен­ная запись Бунина за этот год написана по пути в Юго­славию в Венеции:]

следующая страница>