Перейти на главную страницу
Вепсские ойконимы – это наименования поселений сельского типа, возникшие ествественным путем и функционирующие на неофициальном уровне. Формы официального употребления, закрепившиеся в справочниках, списках населенных мест, картах – русские. Причем, нередко официальные названия образуются от совсем иных основ, чем неофициальные вепсские. Такое несовпадение реже проявляется в наименованиях кустов поселений (вепс. Viľhal – рус. Ярославичи), зато для названий отдельных мелких деревень это норма. К примеру, в селе Шимозеро, представляющем собой гнездо многочисленных мелких деревень, деревня Pust по-русски называется Доровская, Mančimägi - Фокинская, Laht – Кузнецовская, Haršimägi – Яковлевская и т.д.
Наша картотека включает около 500 ойконимов территории современного вепсского расселения и примерно такое же количество наименований поселений смежной русской территории. Последние во многих случаях сохранили память о своих вепсских истоках. Вепсские ойконимы представлены названиями кустов поселений (см. подробнее ниже), концов или частей этих кустов, отдельных деревень и хуторов, не входящих в кусты. Это достаточно пестрое единство, в котором есть и древние, и более современные элементы. Некоторые вепсские ойконимы в адаптированной русской форме упоминаются уже в самом древнем из известных документе по вепсской территории, относящемся к XIII в. С другой стороны, названия многих хуторов восходят к рубежу XIX–XX веков. Многие ойконимы несут на себе отпечаток времени своего возникновения, что позволяет использовать их как источник для исследования истории формирования и заселения вепсской территории.
Термины со значением ‘поселение’ в вепсской ойконимии
В современных вепсских говорах для обозначения различных типов сельских поселений существует несколько лексем: külä, derevń, posad, pagast. В топонимии их набор значительно богаче. В ней закрепился целый ряд терминов, либо вышедших из активного употребления, либо обозначающих такие типы поселений, которые ныне неизвестны. Среди них tanaz, kond, usadišš, slabad, usaďb, selišš, hutor.
Активность лексемы külä, имеющей широкие финно-угорские связи и известной во всех прибалтийско-финских языках в значении ‘деревня, селение’, в вепсской топонимии очень мала. Причина кроется в семантике термина, а также исторических условиях формирования вепсских поселений. В большинстве вепсских говоров словом külä обозначается не отдельная деревня, а целая группа поселений, т.е. село или куст (гнездо) деревень. Однако для наименований гнезд поселений в вепсской топонимии существует две устойчивых модели: либо оформленные ойконимным суффиксом -l (Karhil, Pecoil, Viľhal), либо вторичные, восходящие к наименованию того природного объекта, при котором село расположено (село Mägjärv у озера Mäg/järv: järv ‘озеро’) – см. подробнее ниже. Существование этих двух моделей наименований гнезд поселений приводит к тому, что термин külä необходим лишь в случае, когда специально конкретизируется, выделяется тип называемого объекта: Šokšunkülä при параллельном Šokš, Viľhalankülä при Viľhal и т.д.
В топонимии сохранилась память еще о некоторых вепсских терминах для обозначения населенного места. Один из них *kond, имеющий в большинстве прибалтийско-финских языков значение ‘крестьянский двор, хозяйство, земельный участок’. Из вепсских же говоров слово было, очевидно, постепенно вытеснено русским эквивалентом деревня (усвоен в вепсский в виде derevń, deŕuvń, derōń), который, как известно, первоначально означал крестьянский двор с прилегающим к нему участком земли (Воронин 1935: 70–73). Однако его многочисленные следы обнаруживаются в вепсской топонимии – в названиях полей и покосов Ukon/kond, Perjan/kond, Kondušine и др., а также деревень Kond, Minan/kond, Kondud (в случае сложного по структуре названия атрибутивный элемент представлен антропонимом). На смежной русской территории память о бывших деревнях сохранилась в топонимах Кондуши (неоднократно), Кондо/сельга, Конда и др.
Очевидно, однодворную деревню могло означать в прошлом и слово tanaz, tannaz (основа слова tanha-), имеющее в современных вепсских говорах значение ‘двор (для скота), хлев’. Оно представлено в вепсских ойконимах Tanaz (село Šidjärv1), Tanhoine (Järved), Keśk/tanh или Keś/tan (Viľhal), Aksin/tanaz (Pondal), Marku/tan и Virah/tan (Voilaht). Не исключено, что на активное использование лексемы в вепсских ойконимах могла оказать определенное влияние русская ойконимная модель Большой Двор, Великий Двор, которая закреплялась за поселениями с двором феодала – боярина. Не случайно, Tanaz (Šidjärv) и Keśtan (Viľhal) – это деревни, в которых прежде находились помещичьи усадьбы.
Остальные известные в вепсской топонимии термины со значением ‘поселение, населенное место’ русского происхождения. Это результат раннего и длительного вхождения вепсских территорий в зону действия российского административного управления и усвоения официальных русских терминов. При этом топонимическое употребеление терминов отличается от апеллятивного. Так, вепсы, живущие на р. Оять (представители западных говоров средневепсского диалекта) используют термин pagast, восходящий к русскому погост ‘поселение при церкви’, для обозначения центральной в кусте поселений деревни. Он закрепился в виде Pagast в наименовании таких центральных (с церковью) деревень в вепсских селах Ladv, Mägjärv, Viľhal, Järved, Karhil. Топонимия северных вепсов, живущих вдоль юго-западного берега Онежского озера, указывает на то, что здесь для обозначения такого центра села использовали русский термин posad (посад ‘селение у города, деревня’), который закрепился в виде Posad, Keśkposad ‘средняя, центральная деревня’, Suŕposad ‘большая деревня’, Papinposad ‘попова деревня’ в наименованиях центральных деревень практически всех северновепсских кустов поселений. В современном северновепсском диалекте слово posad расширило свою семантику и обозначает любое поселение. В свою очередь, южные вепсы для называния центральной деревни пользовались русским по происхождению словом derōń (из рус. деревня). На это со всей определенностью указывает то обстоятельство, в топонимии южных вепсов термин derōń используется исключительно в самостоятельном употреблении, т.е. Derōń в селах Sodjärv, Šidjärv, Vāgedjärv, Kortlaht. В апеллятивном же употребелении derōń обозначает любое поселение.
Будучи малодворными, северные деревни нередко прекращали свое существование и превращались в пустоши (вепс. pust) и селища (вепс. seliš). О них напоминают многочисленные микротопонимы – названия сельскохозяйственных угодий в разных концах вепсской территории: Pust, Pustad, Čoga/pust, Soušin/pust, Pustošin/pust, Seliš, Seliš/püud. В связи с тем, что на некоторых пустошах могли со временем вновь возродиться деревни, термины проникают и в ойконимию: Rodin/pust (село Arskahť), Makoi/pust (Laht), Pust (Voilaht), Pust (Torazjärv), Pust (Šimgärv), Seliš (Voilaht).
Установление помещичьего землевладения на части вепсской территории в начале XVII века привело к появлению таких ойконимов как Usaďb – название деревни, в которой располагалась помещичья усадьба, или Slabad, ср. рус. слобода ‘крестьянское поселение, созданное землевладельцем на льготных условиях на пустующей земле’ (Воронин 1935: 40). С распространением в XIX–начале XX в. хуторской системы русский термин хутор воспринимается в вепсские говоры как hutor или futor и используется в названиях хуторов: Futor, Pešan/hutor, Kirikan/futor, Tatarvan/hutor, Bairin/futor и др.
Таким образом, проникновение большинства русских терминов в вепсский лексикон и закрепление их в топонимии вызвано вхождением вепсских земель вначале в Новгородское, а затем в Российское административное управление. При этом воспринимались не только лексемы, но во многих случаях и сами типы поселений (напр., Пименов 1965: 251).
Анализ названий гнезд поселений показывает, что они довольно четко делятся на две группы: Первая состоит из оформленных специальным ойконимным суффиксом -l (Karhil, Pecoil, Viľhal, Vingl, Šonďal) названий, в которых суффикс присоединяется к древнему вепсскому антропониму (см. ниже). Вторая группа представлена вторичными названиями, сложившимися в результате метонимического переноса наименования природного объекта – реки, озера и др. Села Enaŕv, Mägjärv, Humaŕv, Torazjärv, Šimgärv, Päžaŕ, Šiďjärv, Soďjärv и др. расположены при одноименных озерах (-järv и его рудименты ‘озеро’). В названиях сел Pondal Šapš, Šokš, Kalag’, Toižeg закрепились названия тех рек, на берегу которых стоят поселения. Названия иных географических реалий редки: Kortlaht, Voilaht (laht ‘залив’), Vehkoi (-oi < oja ‘ручей’), Püudkaśk (kaśk ‘подсека’). Такая особенность вторичных вепсских ойоконимов связана с характерным для поселений географическим расположением на берегах озер и рек.
На гнездовой тип расселения четко указывают многие названия входящих в гнездо мелких деревень. Они отражают географическое положение поселения относительно центральной деревни. Так, многочисленны ойконимы, в которых выступает либо в самостоятельном употреблении, либо в качестве детерминанта сложного топонима “ситуативное” слово agj с диалектными вариантами ag’g’, agď ‘конец’: Agj, Ag’g’, Agď, Alaž/agď ‘нижний конец’ и Üliž/agď ‘верхний конец’ по течению реки в селе Šoutarv, Suv/agď ‘южный конец’и Pohď/agď ‘северный конец’ в селе Kaskeza, в с. Ладва Ondri/agj, Tihon/agj, Semuk/agj, в которых атрибут выражен личным именем. Другая “ситуативная” лексема sürj, sirj ‘край’ используется в основном самостоятельно: деревни с названием Sürj, Sürg, Sürď, Sirj хорошо известны во многих вепсских селах, она сохранилась в виде Сюрья или Сюрьга и на соседней обрусевшей территории в качестве вепсского наследия. На “угловое, конечное” расположение деревни относительно центра села указывают и ойконимы с элементом čoga, čuga ‘угол’: Čoga (неоднократно), Nouman/čug.
Две выделенные группы названий гнед поселений демонстрируют довольно четкое ареальное размежевание. Ойконимы с суффиксом -l распространены в долинах рек Оять и Капша (бассейн р. Свирь), где живут представители средневепсского диалекта, и известны за южными пределами этой территории – у южных вепсов. Вторичные же названия преобладают на северной и восточной окраинах вепсской территории – в Прионежье и Белозерье. Они есть и на южной окраине – в верхнем течении р. Лидь. Такое деление сложилось исторически. Ареал распространения ойконимов -l-овой модели накладывается на археологический ареал курганов Юго-Восточного Приладожья рубежа I–II тыс. н. э., свидетельствующих о появление устойчивого земледельческого населения и связываемых археологами с древними вепсами (АК). В связи с наложением ареалов логично предполагать, что -l-овая ойконимия - это след языка носителей приладожской курганной культуры, т.е древних вепсов. Это хорошо согласуется с выводами исследователей финской и эстонской топонимии -l-овой ойконимии о том, что она продуктивна в местах наиболее раннего оседлого земледельческого освоения, в то время как территория, где преобладают названия поселений, восходящие к наименованиях природных объектов, осваивалась позднее (Nissilä 1962: 92, Vahtola 1980: 137, Pall 1977: 196, 237). На ранний возраст вепсской ойконимии с формантом -l указывает и то, что она формируется на основе древнего вепсского именослова. В ней отсутствуют образования от христианских имен (см. ниже).
Отсутствие ойконимов данного типа в Белозерье – на территории восточного диалекта, и в Прионежье – у северных вепсов, связано, видимо, с тем, что последние осваивались вепсами первоначально как промысловые, и только позднее здесь появилось постоянное население. Топонимия, сложившаяся в результате промыслового использования земель, т.е названия водных объектов, лесных урочищ и т.д., переносились на поселения: озеро Šimgärv > поселение Šimgärv, река Šokš > село Šokš. Эта схема в целом согласуется с тем, что известно об истории формирования вепсской территории. В частности, языковые данные говорят о том, что и в Присвирье, и в Белозерье вепсы проникали с ранее освоенной территории бассейна Свири, при этом известно, что, например, Прионежье осваивалось вепсами поздно, не раньше XIV века (Пименов 1965: 185).
Подавляющее большинство вепсских поселений – это конгломераты малодворных деревень. Но помимо их есть и некоторое количество одиночных деревень, хуторов, выселков, являющихся хронологически более поздними поселениями, чем кусты. Среди их названий много секундарных, по природному объекту: хутор Šonseľg назван по урочищу Šonseľg (seľg ‘гора, возвышенность, вытянутая по форме’), хутор Pihäŕ по одноименному озеру, а деревня Sarg по одноименной реке. Другие содержат в основе антропоним: Išań, Krik, Vańhiman/seľg. Названия этих поселений интересны тем, что они могут служить своеобразной моделью для реконструкции процесса происхождения наименований гнезд поселений, происходившего столетия назад. Последние тоже когда-то начинались с одной деревни, а затем разрастались до сложного конгломерата.
Среди антропонимов, участвующих в образовании наименований поселений, выделяется два слоя: нехристианские вепсские имена и христианские антропонимы, пришедшие в вепсский именослов из русского языка. Особая ценность вепсской ойконимии заключается в том, что в ней сохранились следы исконной вепсской антропонимии, утраченной языком. Особенно информативны для выявления вепсского именослова ойконимы -l-ового типа. Основная масса их – это устойчивые во времени названия кустов поселений, чем и объясняется наличие в них древних вепсских имен. Абсолютное большинство поддающихся этимологии топонимов с суффиксом -l содержит в основе нехристианский антропоним. Известно, как сложно провести четкую границу между прозвищами и нехристианскими личными именами. Исследователи древней прибалтийско-финской антропонимии по-разному определяют состав тех и других (Forsman 1891, Stoebke 1964, Kiviniemi 1982). Однако поскольку и личные имена, и прозвища – важные составные элементы древней системы именования, для целей нашего исследования нет необходимости в их разграничении.
Ниже приведены некоторые примеры вепсских наименований поселений -l-ового типа, содержащие в основе нехристианские именования.
Hübjoil, деревня на р. Оять. В основе реконструируется вепсский антропоним *Hübjoi, восходящий к вепсскому слову hübj ‘сова, филин’, оформленному характерным для прибалтийско-финской ойконимии показателем -oi-. Соответствующий антропоним в виде Hyypiä был известен и древнему карельскому именослову [Nissilä 1975:135].
Kokoil, деревня на р. Оять, а также Коковичи, деревня на бывшей вепсской, ныне обрусевшей территории на р. Оять. В основе реконструируется одно из наиболее широко распространенных древних прибалтийско-финских личных имен, известных финскому, эстонскому, ливскому именослову (Forsman 1891: 127, 149; Stoebke 1964: 38–39). Антропоним восходит к приб.-финскому kokko ‘орел’.
Terl, ныне русская деревня на р. Ояти. Русский вариант названия – Тервиничи – позволяет восстановить исходную вепсскую форму *Terv(a)l, в которой суффикс -l- присоединяется к антропониму Terv, от вепс. terv ‘смола’. В качестве мотива появления антропонима можно предполагать вид деятельности (смолокурение), а также темный цвет волос носителя имени (ср. такое объяснение истоков соответствующего финского и карельского антропонима Nissilä 1975: 152; SN).
Ńurgoil, деревня на р. Капша. Можно предполагать, что в топониме использовано прозвище, связанное с вепс. ńurkta (ńurbub) ‘канючить, надоедать, ныть’. Отглагольное имя, обозначающее человека с соответствующими качествами, предполагается и в основе названия известного вепсского села Винницы – вепсское Vingl, ср. вепс. vinkta (vingub) ‘визжать, пищать’.
Из приведенных топонимов два – Vingl и Terl – упоминаются в соответствующих русских вариантах Вьюница и Тервиничи в письменном документе XIII в. – самом раннем, связанном с вепсскими территориями.
На основе нехристианского вепсского антропонима образованы также такие названия вепсских деревень на -l как Haragal, Härgoil, Noidal, Ozroil, Rahkoil, Reboil, Kakoil, Karhil, Pecoil, Korvoil, Vilhal и другие (Муллонен 1994: 87–92).
Кроме того, целая группа ойконимов описанного типа известна на бывшей вепсской территории, прилегающей с запада к ареалу современного вепсского расселения. Обрусение ее проходило на протяжении нескольких столетий, при этом русские модели, использовавшиеся для восприятия вепсского оригинального названия, менялись. В некоторых случаях протекала прямая адаптация вепсского названия:
Значительно чаще, однако, вепсские оригинальные названия на -l в русской передаче утрачивали вепсский суффикс, замещая его древним славянким суффиксом -ичи или -ицы, характерным для ойконимов. Анализ этой группы названий бывших вепсских поселений позволяет реконструировать целый ряд утраченных ныне древних вепсских антропонимов. Известный финский лингвист Аугуст Алквист, посетивший вепсов Ояти в середине XIX века, застал деревню Русконицы еще населенной вепсами и зафиксировал вепсский вариант названия – Rusttal [Tunkelo 1946:5]. Название восходит к вепсскому антропониму *Rusked – от вепс. rusked (в косвенных падежах основа rustta-) ‘красный, красивый’. Название деревни Имоченицы на русской Ояти звучало по-вепсски, видимо, как *Himačal. В нем можно видеть древнее прибалтийско-финское имя Hima с продуктивным в вепсской и карельской антропонимии суффиксом -č (карельское -čču), т.е. *Himač с семантикой ‘желанный, долгожданный (ребенок)’. В названии деревни Курикиничи (вепс. *Kurikal) сохранилась память об антропониме *Kurik (вепс. kurik ‘дубина, колотушка для колки дров’). Надо полагать, что в антропониме закрепилось переносное значение слова kurik ‘башка, пустая голова’ (СВЯ). Подобная семантика, как известно, чрезвычайно благодатна для возникновения прозвища. На широкое бытование антропонима в прошлом указывает его функционирование в еще по крайней мере двух названиях вепсских поселений: Kurikmägi или Kurikanmägi у южных вепсов и Курикина Гора на бывшей северновепсской территории в Прионежье.
Старый вепсский антропоним восстанавливается и в других ойконимах на -ичи/-ицы бывшей вепсской территории в нижнем течении рек Оять, Капша, Паша, в том числе Валданицы, Герпиничи, Гоморовичи, Гуреничи, Лембовичи, Мустиничи, Пижевичи.
Если -l-овая модель вепсских антропонимов формируется преимущественно за счет нехристианских антропонимов, то в других структурных моделях их доля на порядок меньше. Это связано с возрастом вепсских ойконимов на -l. Очевидно, ко времени активного распространения среди вепсов православного именослова эта ойконимная модель уже вышла из употребления. В основах других моделей вепсских ойконимов закрепились родовые прозвища, которые позднее или перешли в официальную фамилию, или сохранились в качестве неофициальной фамилии. Многие из них оказались утраченными системой вепсских антропонимов, но сохранили о себе память в названиях деревень. Жители северновепсского хутора Habukad имели фамилию Габуковы (вепс. habuk ‘ястреб’). Одна из деревень, входящая в состав северновепсского села Шокша известна под именем Hörč, при этом оно явно восходит к сохранившемуся в фамилии жителей Герчины прозвищу Hörč, обозначающему задиристого, непокладистого по характеру человека. В названиях деревень Reboi/mägi и Reb/agj сохраняется память о вепсском антропониме Reboi, происходящем из вепс. reboi ‘лиса’.
С начала II тысячелетия, с проникновением в область проживания вепсов русского населения, несшего с собой православие, вепсские имена начинают вначале дополняться, а затем и сменяться русскими православными. В целом в вепсских ойконимах православная антропонимия явно преобладает над нехристианской. Это связано с тем, что среди ойконимов подавляющее большинство составляют не устойчивые, консервативные наименования гнезд (или кустов) поселений, а значительно более подвижные, меняющиеся со временем названия отдельных деревень и концов, входящих в гнездо поселений, а также названия выселков и хуторов. Практически ни одно из названий современных вепсских деревень – составных частей кустов поселений – не подтверждается материалами письменных источников XVI–XVII веков. Более того, смена названий деревень, зафиксированная документально, происходила еще в конце XIX века. Такая неустойчивость способствовала тому, что старая вепсская антропонимия, присутствовавшая в ойконимах, сменялась новой, православной.
Однако система вепсского языка и закономерности вепсской антропонимики накладывают отпечаток на бытование русских имен. К тому же необходимо учитывать, что русские календарные имена заимствовались через посредство севернорусских говоров и поэтому сохраняли свойственные последним особенности, в частности, особенности образования гипокористических, разговорных форм. Так, например, русское церковное Анна в северных русских говорах известно как Аша, и именно эта форма была усвоена в вепсский именослов, где дополнительно оформилась вепсским антропонимным суффиксом -ei (< -oi): Ašei. Названия вепсских деревень сохранили во множестве следы этих теперь уже постепенно забывающихся вепсских вариантов православных имен:
– в Прионежье у северных вепсов Hama/mättaz: вепс. Hama из рус. Фома; Dimšan/posad: вепс. Dimš из рус. Димша, уменьшительный вариант от Дмитрий;
– на реке Ояти Doroi/mägi: вепс. Doroi из рус. Дорофей; Juš: из вепс. Juš, восходящего к рус. Юша от русского календарного Иван;
– у южных вепсов Juhnō (рус. вариант топонима Юхново): вепс. Juhoi из рус. Юха, представляющего собой народный вариант календарного имени Ефим; Timō или Timoi из вепс. Timoi, в основе которого рус. Тимофей.
Этнографы пришли к выводу, что “в значительной части деревни вепсов являются как бы родовыми деревнями, объединяющими тот или иной род” (Малиновская 1930: 186). Очевидно, в ойконимах сохранились имена предков, основателей “родовых” деревень. Недаром некоторые из ойконимов данного типа явно перекликаются с современными фамилиями, бытующими в деревнях: дер. Meľka/mättaz – жители Meľkhižed (рус. Мелькины), Mikša/mägi – жители Мишкины, Marku/tan – «уличная» (т.е. неофициальная) фамилия Markinad (рус. Маркины).
Антропонимные названия составляют ядро вепсской ойконимии. Помимо них содержится относительно небольшое число уже упоминавшихся “ситуативных” и отражающих типы сельских поселений названий. Небольшую группу ойконимов (всего около 50 названий) составляют те, в основе которых лежит ландшафтный термин: дер. Kangaz (вепс. kangaz ‘бор’), Rand (вепс. rand ‘берег’), Saŕ (вепс. saŕ ‘остров’), Nem (вепс. nem ‘мыс’), Mägoc (вепс. mägoc ‘вершина горы)’ и др. Названия содержат определенную информацию о физико-географических особенностях местности, которой отдавалось предпочтение при заселении: это, прежде всего, берега рек и озер, а также более высокие, удобные для земледелия места.2 Впрочем, при оценке экстралингвистической ценности топонимов надо учитывать роль самой топонимической системы в номинации, взаимовлияние и взаимообусловленность элементов внутри системы. Показательный пример – противопоставление ойконимов Mägi (mägi ‘гора’) и Org (org ‘низина’) в нескольких вепсских селах. Оно вызвано не столько реальными географическими мотивами, сколько требованиями индивидуализации в процессе называния.
В целом семантические особенности вепсской ойконимии во многом увязываются с особенностями самих поселений, например, типом поселения, а также временем и условиями его формирования. Так, в наименованиях гнезд поселений превалируют отантропонимные названия, причем, сформировавшиеся на основе вепсского нехристианского именослова, а также вторичные ойконимы, образовавшиеся в результате метонимического переноса названий географических реалий на поселения. Наоборот, для деревень, входящих в гнездо поселений, вторичные ойконимы малоактуальны, а в антропонимном типе явно преобладают образования от христианских имен. В названиях отдельных концов кустов поселений отражается их расположение по отношению к центру куста (Agj, Čoga, Sürj), рельеф местности (Org, Mägi, Rand), а также тип поселения (Posad, Kond, Tanaz). Для наименований одиночных деревень и хуторов трудно выделить наиболее характерные семантические модели, поскольку им свойственны все отмеченные выше семантические типы. Видимо, это вызвано молодостью и неустойчивостью самих объектов называния.
В роли детерминанта сложных ойконимов используются представленные выше термины со значением ‘поселение’: Kirikan/futor, Radin/pust, Aksin/tanaz, Suŕ/posad и др. Однако активность их невелика. Значительно более распространена сложная ойконимная модель, в которой детерминантом выступают -mägi и -mättaz (последнее – у северных вепсов в Прионежье): Juši/mägi, Johork/mägi, Konoi/mägi, Laŕa/mägi, Levoi/mägi, Mikša/mägi, Mina/mägi на Ояти, Boľa/mägi, Fedra/mägi, Maksi/mägi, Omos/mägi у южных вепсов, Mikoi/mägi, Harši/mägi, Hoťa/mägi, Manči/mägi в Шимозере Hama/mättaz, Marki/mättaz, Mina/mättaz, Koiran/mättaz, Seńkan/mättaz, Kirikon/mättaz у северных вепсов. Вообще слова mägi и mättaz имеют значение ‘холм, горка’ и первоначально, при образовании ойконимов они, очевидно, отражали географическую характеристику местоположения поселения. Однако постепенно первоначальный смысл отходил на задний план и детерминанты -mägi и -mättaz начинают восприниматься как своеобразные номенклатурные термины, указывающие на класс называемого объекта. Неслучайно в Прионежье детерминант -mättaz выступает синонимом к детерминанту -posad ‘деревня’: Dimšan/mättaz = Dimšan/posad, Ostašun/mättaz = Ostašun/posad.
Атрибутивный элемент сложных ойконимов по общему для прибалтийско-финской ойконимии правилу выражен именем существительным или прилагательным: Suv/agď ‘юг-конец’, т.е. ‘южный конец’, Suŕ/posad ‘большая деревня’. Для атрибута, выраженного антропонимом, характерна генитивная форма. Генитив выполняет в них посессивную функцию: Vańkan/posad ~ Vańkam/posad; Seńkam/mättaz, Markan/deŕuuń, Radim/pust. Сюда же относятся ойконимы, утратившие в результате ассимиляции показатель генитива -n, и внешне совпадающие с номинативом: Meľka/mättaz < *Meľkam/mättaz < *Meľkan/mättaz ‘Мелькина Гора’, Hama/mättaz < *Hamam/mättaz < *Haman/mättaz ‘Гамова Гора’.
Простые по структуре ойконимы разделяются на непроизводные и производные. Непроизводные ойконимы омонимичны послужившим для их образования нарицательным именам: дер. Čoga < čoga ‘угол’, Hapšom < hapšom ‘осиновый лес’ и антропонимам: на р. Оять Feńk, Minač, Orešk, Ofoń, Pańč, Savič (Vilhal), Juš, Kukoi, Kürš, Makar (Ladv), Ignaš, Semoi, Johorovad (Järved); в Прионежье Dokuć, Ondŕušk, Fiľa, Mitrei, Kiitaš (< прозвище жителя деревни, связанное с тем, что последний служил во время первой мировой войны писарем в Китае); у южных вепсов Jušk, Kľui (< фамилия Клюев), Nikanor, Bušak, Timō, у восточных вепсов Gouroi, Miron, Ontip, Onton и др. Некоторые из них имеют параллели среди сложных по структуре образований: Hotoi ~ Hoťa/mägi, Lućk ~ Lućkam/mättaz, Mitrei ~ Mitreim/posad. Поэтому непросто установить, какая из них первична. По всей видимости, часть из них является эллипсисами, тем более, что указание на двухкомпонентную структуру сохраняется иногда в русском варианте названия: Krik – Крюкова Сельга (< *Krikun/seľg), Lućk – Лучкина Гора (< *Lućkam/mättaz).
Производные ойконимы образуются с помощью словообразовательного аффикса. Среди вепсских ойконимных суффиксов наиболее интересен суффикс -l (< *-la). Его истоки в древнем финно-угорском -l-овом суффиксе, который получил широкое распространение в прибалтийско-финской ойконимии. Надо полагать, что этому способствовала малая продуктивность его в апеллятивной лексике, где суффикс первоначально использовался для образования производных с локативным значением прежде всего от наименований родственников: setä-lä ‘место жительства дяди’, miehe-lä ‘место жительства мужа’ (Hakulinen 1968). В вепсском языке суффикс вообще неизвестен в апеллятивной лексике: либо он со временем исчез, либо является сугубо топонимическим наследием древней прибалтийско-финской ойконимной системы. Как и в других прибалтийско-финских ойконимных системах, в вепсской суффикс присоединяется к антропонимной основе. Однако если в других языках он активно образует топонимы от христианских имен, вепсская -l-овая ойконимия имеет дело практически только с нехристианской антропонимией (см. примеры выше). В совокупности с тем фактом, что модель используется прежде всего в наименованиях кустов поселений, которые отличаются большой долговечностью, стабильностью, это свидетельствует о древности модели в вепсской ойконимии. На древность модели указывает также то обстоятельство, что в южном Присвирье русские соответствия вепсской -l-овой ойконимии оформлены древним русским ойконимным формантом -ичи/-ицы: вепс. Reboil – рус. Ребовичи, вепс. Vingl – рус. Винницы, вепс Šonďal – рус. Шондовичи, вепс. Ozroil – рус.Озровичи. Десятки ойконимов смежной русской территории с формантом -ичи/-ицы – это скрытые русской адаптацией бывшие вепсские ойконимы на -l (Кургеницы, Вачукиницы, Уштовичи, Рекиничи, Шутиницы, Куневичи и др.). Есть некоторые свидетельства того, что к XV веку эта русская модель в Присвирье выходит из употребления [Муллонен 1996]. Следовательно, исходные вепсские ойконимы не могут быть моложе XV в.
Вепсская ойконимия пользуется также суффиксами, которые в апеллятивном употреблении имеют коллективную семантику. Таким образом, в наименовании поселения выражается значение ‘коллектив жителей’. Незначительной продуктивностью обладает суффикс -veh: Agveh, Orgveh, Seľgveh (Mägjärv), т.е. буквально ‘жители деревень Agj, Org, Seľg’; Zinkveh и Mišukveh (Toižegi), восходящие к фамилиям жителей Зинков и Мишуков. Более известен коллективный суффикс -išt. Он имеет два ареала распространения: Прионежье и Белозерье. В обоих суффикс используется исключительно для образования ойконимов, при этом он практически неизвестен на этих территориях в апеллятивном функционировании.3 Суффикс присоединяется к основам, выраженным христианскими именами: в Прионежье Deremišt (вепс. Derem от рус. календарного Еремей), Fedorišt, Vasilišt, Tihoništ и др., в Белозерье Prangatišt (метатеза, ср. рус. вариант названия Панкратово, от имени Панкрат), Kindišt (рус. православное Киндей), Kaišt (рус. календарное Кай).
В ряду суффиксов с коллективной семантикой -išt и -veh надо рассматривать и формант -d, восходящий к грамматическому показателю множественного числа. Он используется в наименованиях деревень, входящих в кусты поселений, а также хуторов: Arhipovad, Čigovad, Feťkovad, Jerkovad, Johorovad, Maimistad, Mikšovad, Nilkičud, Petrojevad и др. В разряд ойконимных формант перешел через переходную ступень – антропонимию, где обозначал коллектив жителей. То, что многие из ойконимов указанного типа имеют отфамильное происхождение, т.е. в основе их русские формы фамилий на -ов/-ев, свидетельствует о молодости ойконимного типа на -d. Наибольшее распространение он получил на Ояти.
В ареале расселения южных вепсов ряд вепсских ойконимов – это усвоенные русские варианты названий с русскими посессивными суффиксами -ино, -ов/-ев: Totorou – Татарово, Bočou – Бочево, Juhnō – Юхново, Zaharin – Захарино, Pāšin – Паньшино, Kiškin – Кишкино. Такие же примеры известны и в Белозерье: Puzou – Пузово, Turžin – Туржино, Kalinou – Калиново. Эти территории являются южной и юго-восточной границей вепсского ареала, и в силу окраинного расположения, а также прочных контактов с русским населением вепсские говоры и топонимия здесь подверглись значительному русскому влиянию.
Каждый из описанных формантов, за исключением -veh, имеет свой ареал распространения, что объясняется как лингвистическими (например, стремление размежеваться с апеллятивными суффиксами), так и экстралингвистическими обстоятельствами (особенности и время заселения, контакты).
Признак, объединяющий все перечисленные выше суффиксальные модели – это присоединение к антропонимным основам. Причина кроется в особенностях расселения: однодворные на этапе своего возникновения деревни получали названия по именам своих основателей или владельцев крестьянского двора. Подавляющее большинство суффиксальных ойконимов и сейчас выступает как названия небольших деревень – частей куста поселения, хуторов, выселков, причем некоторые сохраняют связь с фамилиями, именами, прозвищами живущих. Исключение составляют ойконимы -l-овой модели. Возникнув когда-то как названия однодворных деревень, постепенно, в ходе роста и сегментации последних, распространялись на весь куст поселений.