Фофанов. Родился 18 (30) мая 1862 в Петербурге. Дед его, как сообщает сам Фофанов, «был привезен в Петербург двенадцатилетним мальчиком из Олонецкой губернии», работал «мыльщиком в бане», но в конце концов выбился в люди – стал «купцом третьей гильдии и уже имел кожевенную лавку». «Отец... имел лесной двор». Систематического образования не получил – учился в дешевых частных пансионах, много читал: «десяти лет почти знал наизусть Горе от ума и обожал Пушкина».

Писать стихи начал в отрочестве, в четырнадцать лет подражал Некрасову, в шестнадцать-восемнадцать увлекся Библией и написал множество стихотворений на библейские темы в возвышенно-народническом духе. Одно из них в 1881 появилось в газете «Русский еврей» под псевдонимом. Другое, Таинство любви, написанное в 1885 и напечатанное в 1888 в журнале «Наблюдатель», вызвало разбирательство в Синоде и закрытие журнала. Оно было уже едва ли не сотой публикацией: Фофанов постоянно печатался в иллюстрированных изданиях и в суворинской газете «Новое время», а в 1887 почти все написанное было собрано в книге «Стихотворения». За год до этого поэт «безвременья» 1880-х годов С.Надсон приветствовал в лице Фофанова «большое дарование чисто художественного оттенка». Литературный обозреватель «Нового времени» В.Буренин, со своей стороны, противопоставлял «наивную, небрежную, даже порой неряшливую музу» Фофанова «фразистой рутине» Надсона и надсоновщины. Первый же сборник Фофанова привел в восторг И.Репина, который познакомился с поэтом, написал в 1888 его портрет и оставался другом Фофанова до конца его дней. При активной поддержке Я.П.Полонского сборник был выдвинут на соискание Пушкинской премии Академии наук, которой, впрочем, не получил из-за языковых и стилистических вольностей автора. Их отмечали и более снисходительные читатели (в том числе Толстой, Лесков и Чехов), но относили за счет поэтической непосредственности. Мечтательная меланхолия, устремленность в «сказок мир воздушный», «поэзия полутонов и полузвуков, передающая душевное состояние, промежуточное между радостью и горем» (Г.Бялый) – все это было вполне созвучно «сумеречной» эпохе, и недаром время от смерти Надсона (1887) до смерти Александра III (1896) критики именуют «фофановским» периодом истории русской поэзии. Первый сборник имел умеренный, но несомненный успех, и издатель «Нового времени» А.С.Суворин, не без оснований считавший Фофанова своей креатурой, выпустил в 1889 его вторую книгу под тем же непритязательным заглавием. Третья книга Фофанова называлась Тени и тайны (1892). В том же году в издании «Московской иллюстрированной газеты» вышла его пространная повесть в стихах Барон Клакс – своего рода переделка Евгения Онегина. Итоговым можно считать стихотворное собрание в пяти частях, выпущенное в 1896 тем же Сувориным; его дополняет сборник Иллюзии (1900).Переживший в начале 1890-х годов тяжелое психическое заболевание и страдавший алкоголизмом Фофанов прожил последние десять лет жизни – первую декаду нового столетия – в пьянстве и нищете. По-прежнему многочисленные стихи его (всего им написано свыше 2000 стихотворений, не считая поэм, сказок, баллад и т.п.) печатались в массовых газетах и журналах; он подготовил к печати еще два сборника: Эфиры (стихотворения 1901–1906) и Крылья и слезы (стихотворения 1907–1911), но издателя для них не нашлось. Удалось опубликовать лишь две тоненькие брошюры: После Голгофы (1910) и поэму в октавах Необыкновенный роман – опять-таки «переделку» пушкинского Домика в Коломне. Читатели Фофанова остались в прошлом; стихи в лучшем случае не имели отклика (Блок в 1910 назвал их явлением «нововременской культуры»). Однако же и Мережковский, и Брюсов, и Горький относились к нему с почтением и безусловной симпатией; сын его, взявший звучный псевдоним Олимпов, был вместе с начинающим Игорем Северянином основателем «эгофутуризма», предтечами которого Северянин провозгласил Фофанова и поэтессу М.Лохвицкую. И программа, и самое существование «эгофутуризма» крайне сомнительны; однако некоторая преемственность все же наблюдается. К поэзии Северянина в немалой степени относится типологическая характеристика, данная творчеству Фофанова в Очерках по истории русской литературы (СПб, 1907) С.Венгерова: «Он почти никогда не берет русских сюжетов, а удаляется – за море, в Японию, в Палестину, в Скандинавию, в сказочное царство царевича Триолета, потому что это освобождает его от обязанности описывать точно и определенно... в его видениях реют только эльфы, феи, мелькают заморские царевичи, рыцари... часто стихотворения его обусловливаются не содержанием, а музыкальными особенностями того размера, который его в данный момент пленил». Отмечает Венгеров и «нарядность поэтического стиля, переходящую в крайнюю вычурность». При всех этих свойствах творчество Фофанов признается, однако, своеобразным, существенным и в известной мере плодотворным явлением русской поэзии конца 19 в. Умер Фофанов в Петербурге 17 (30) мая 1911.

Поэзия СлучевскогоСлучевский Константин Константинович (1837 - 1904), поэт, прозаик. Родился 26 июля (7 августа н.с.) в Петербурге в семье государственного чиновника, сенатора. Получил отличное домашнее образование. Учился в 1-м кадетском корпусе, который закончил с отличием в 1855, служил в лейб-гвардии Семеновском полку. В 1859 поступил в Академию Генштаба, но в сентябре 1860 внезапно подал в отставку и уехал за границу. В 1861 слушал лекции в Сорбонне, изучал философию и естественные науки в университетах Берлина, Лейпцига, Гейдельберга, получил степень доктора философии. По возвращении в Россию служил в Главном управлении по делам печати и в Министерстве государственных имуществ. С 1891 по 1902 Случевский был главным редактором официальной газеты "Правительственный вестник". В последние годы жизни он был членом Совета министра внутренних дел, членом Ученого комитета Министерства народного просвещения, гофмейстером двора (придворный чин и должность 3-го класса). Такова карьера Случевского. Литературная деятельность на раннем этапе была не столь успешной, как в последние годы жизни. Первые публикации остались незамеченными ни критикой, ни публикой. Перелом произошел в 1861, когда Случевский встретился с А.Григорьевым, на которого его стихи произвели сильное впечатление и вскоре были напечатаны в некрасовском "Современнике". Однако революционные демократы (Добролюбов, Курочкин) подвергли поэзию Случевского столь жесткой критике, что он перестал писать и уехал за границу. Только одиннадцать лет спустя его стихи вновь стали появляться в печати. В 1880 - 90 вышли четыре книги его стихотворений и пять книг прозы, три тома географо-этнографических очерков "По северу России", а также поэмы и драматические сцены в стихах на темы современной жизни.

В 1902 вышла последняя книга стихов "Песни из "Уголка".Умер Случевский в 1904, 25 сентября (8 октября н.с.) в Петербурге. в конце XIX века вызывала такое же разделение мнений, как и в начале его творческой деятельности. Группирующийся около Случевского кружок поэтов «Пятницы» (редакция юмористического листка «Словцо» и альманаха «Денница») ставила его очень высоко, называла «королём» современной русской поэзии (Платон Краснов), посвящала ему особые книги (Аполлон Коринфский, «Поэзия К. К. Случевского», Санкт-Петербург, 1900) и т. д. Значительная часть журналистики и критики относилась к Случевскому холодно, а подчас и насмешливо. При присуждении в 1899 г. Пушкинских премий Н. А. Котляревский, которому II отделение Академии наук поручило разбор стихотворений Случевского, высказался за назначение маститому поэту награды 1-го разряда — полной премии, но большинство голосов постановило ограничиться почётным отзывом.

Никогда, нигде один я не хожу,

Двое нас живут между людей:

Первый — это я, каким я стал на вид,

А другой — то я мечты моей…

Неодинаковому отношению критики к Случевскому вполне соответствует неровность поэтических достоинств его стихотворений. Ни у одного из русских поэтов с именем нет такого количества слабых стихотворений. Недостатки доходят подчас до курьезов (хор в мистерии «Элоа», начинающийся словами: «Была коза и в девушках осталась»; введение в русскую речь французского апострофа — «Ходят уши настр’жа»). Самый стих Случевского, в начале его деятельности звучный и красивый, с годами стал тяжёл и неуклюж, в особенности в стихах полуюмористического и обличительного характера (например, «Из дневника одностороннего человека»). В стихотворениях и поэмах мистического характера («Элоа» и др.) символизм и отвлечённость переходят иногда в непонятность.Но вместе с тем у Случевского есть несомненные и незаурядные достоинства. Первое место в ряду их занимает полная самостоятельность. У Случевского почти нет перепевов; всё, что он писал, носило отпечаток собственной его душевной жизни. Стихотворением, поставленным во главе собрания его сочинений, он сам называет себя поэтом «неуловимого», которое «порою уловимо». В этом отношении он в наиболее удачных из своих «дум» напоминает Тютчева. Он ищет в «земном творении» «облики незримые, глазу незаметные, чудеса творящие»; он убеждён, что «не все в природе цифры и паи, мир чувств не раб законов тяготенья, и у мечты законы есть свои». Это даёт ему в лучшие моменты творчества истинную внутреннюю свободу и поднимает на большую высоту его лирическое настроение. В ряду лирических стихотворений Случевского выдаются последние по времени произведения его музы — «Песни из уголка», интересные по свежести чувства и бодрости духа, черпающего свою бодрость именно в том, что «жизнь прошла», что поэт «ни к чему теперь не годен», что «мгла» «своим могуществом жестоким» его не в силах сокрушить, что «светом внутренним, глубоким» он может «сам себе светить».

Апухтин Алексей Николаевич [1840(1)–1893] — русский поэт-лирик.Родился Апухтин в небогатой дворянской семье. Воспитание поэт получил в привилегированном училище Правоведения. В личной жизни Апухтин был тесно связан с великосветским петербургским обществом. В своем творчестве Апухтин обращался к теме о призвании поэта, являясь горячим поклонником «чистого искусства» и врагом «гражданского служения в поэзии. Но главная тема его творчества – любовь, но не страстная, а тихая и глубокая. Поэзия Апухтина очень музыкальна и не случайно многие из стихов положены на музыку. Наибольшую известность принесли Апухтину романсы, многие из них положены на музыку П.Чайковским и другими известными композиторами. Используя традиции цыганского романса, Апухтин внес в этот жанр свой темперамент.

В самом начале шестидесятых годов Литературный фонд предпринял ряд любительских спектаклей, в которых участвовали виднейшие представители русской литературы, жившие или временно находившиеся в Петербурге. Спектакли прошли блестящим образом и усердно посещались публикой. Этого, однако, нельзя было приписать только одному ее желанию увидеть своих любимцев на сцене. Оно в гораздо большей степени удовлетворялось литературными чтениями, бывшими тогда новинкой и имевшими огромный успех. На одном из них я слышал в первый раз Федора Михайловича Достоевского, читавшего рассказ "об оторвавшейся пуговке" из письма Макара Девушкина в "Бедных людях". Почти на каждом из таких чтений выступал А. Н. Майков со своим стихотворением "Старое и новое", отрывком из поэмы "Поля", который он декламировал превосходно, повторяя его по нескольку раз по настойчивому требованию публики, наэлектризованной и мастерским исполнением, и соответствием конца стихотворения тем радужным надеждам на светлое будущее, которые жили тогда в сердце русского общества. Без "Полей" не обходилось ни одно литературное чтение, и стоило Майкову появиться на эстраде и прочесть что-либо другое, как из публики начинали раздаваться требования: "Поля! Поля!" -- что подало повод одному из сатирических журналов изобразить Майкова пред многочисленной аудиторией, с ужасом повторяющего вместе с нею свой стих: "А там поля, опять поля!" На той же эстраде иногда появлялся и молодой, бледнолицый и еще не дошедший до своей чудовищной тучности А. Н. Апухтин. Он любил читать свое стихотворение "Актеры", в котором уже слышались звуки затаенной и непроходящей грусти, проникающей все его прекрасные стихотворения. Много лет спустя мне пришлось с ним встретиться у одного из моих сослуживцев, где однажды я рассказал о своих наблюдениях и выводах относительно самоубийств в Петербурге, дела о которых проходили через мои руки, как прокурора окружного суда. Апухтин очень заинтересовался приведенными мною статистическими данными и содержанием предсмертных писем самоубийц. Через несколько лет, встретясь со мною, он вспомнил про это, и я послал ему набросанное мною изложение дела об одном самоубийстве, затем напечатанное мною в "Неделе" 1881 года под названием "Пропавшая серьга". Дело шло о бедной прибалтийской мещанке, брошенной с двумя детьми молодым инженером, который прижил их с нею. Уехав на юг России, он сначала немного помогал ей, посылая ничтожные суммы и редкие письма со "словесами лукавствия" и выражением лживой нежности к детям. Вскоре, однако, не скрывая, что ведет рассеянную жизнь, требующую сравнительно больших расходов, он предложил матери своих детей "дружбу" и прервал с нею всякие сношения. Бедная женщина билась, как рыба об лед, работала на швейной машине и содержала три меблированные комнаты, скудный доход с которых употребляла на подготовку сына в реальное училище и на плату за обучение дочери. Для этого она отказывала себе во всем, питаясь подолгу одним лишь чаем и черным хлебом. Окружающие считали ее вдовой, а она воспитывала в детях чувство уважения к их будто бы умершему отцу. Сравнительно спокойное течение ее безрадостной жизни было, однако, нарушено тремя обстоятельствами: женская болезнь заставила отказаться от заработка шитьем; сын, несмотря на наем учителя для подготовки, не выдержал вступительного экзамена в реальное училище и, наконец, -- самое для нее ужасное -- на ее 15-летнюю дочь было взведено одной из жилиц обвинение в краже бриллиантовой серьги. Несмотря на мольбы несчастной матери не делать огласки, жилица вызвала полицию; был составлен протокол, и все, а в том числе и дети, узнали, что она не вдова, а незамужняя девушка с двумя незаконнорожденными детьми. Этого последнего удара она перенести не могла -- и отравилась медным купоросом, оставив трогательное письмо, в котором просит прощения у окружающих, и, заявляя, что больше жить не имеет сил, клянется, что ее дочь не способна быть воровкой. Жилица тотчас выехала, а через несколько дней, на допросе у судебного следователя, показала, что, разбирая на новой квартире свои вещи, она нашла между ними серьгу, которую считала украденной. "Многоуважаемый А. Ф.,-- писал мне Апухтин,-- с величайшей благодарностью возвращаю вам "Пропавшую серьгу". Случай действительно драматический, но главный драматизм его заключается в том, что на легкомысленный поступок девицы Сидоровой (жилицы) можно смотреть как на благодеяние, оказанное несчастной героине этого дела. Не случись истории с серьгой, она бы еще долго тянула свою каторжную жизнь, которая много хуже купороса. Самоубийство, по-моему, вовсе не преступление и даже не малодушие, а часто весьма разумный выход. По этому поводу мне бы хотелось поговорить с вами поподробнее". Когда состоялась наша беседа, он при расставании сказал мне, что давно хочет заняться этим вопросом. "Причем коснусь и вас!" -- прибавил он. Я придал последним словам значение простой шутки, но зимой 1885/86 года получил от него следующее письмо: "В прошлом году я говорил вам, что пишу поэму, которая косвенно будет касаться вас. Теперь эта вещь окончена, но я не считаю себя вправе пускать ее в обращение, не прочитав предварительно вам, а потому прошу вас или заехать ко мне (ежедневно от часа до четырех), или назначить мне день и час, когда я могу застать вас дома. Проектированная поэма обратилась в стихотворение не очень больших размеров, а потому не бойтесь продолжительной скуки". Я предложил Алексею Николаевичу приехать ко мне и, ввиду приписки к его первому письму: "Высота меня не пугает, если на лестнице есть стулья", распорядился поставить на каждой площадке лестницы до четвертого этажа, в котором я жил, стулья. Но когда в назначенный час швейцар дал звонок и я вышел на лестницу, то меня поразила легкость, с которою Апухтин нес свое огромное, грузное тело, "беря штурмом", как он выразился, каждый ряд ступеней. Эта живость совершенно не соответствовала его крайней тучности, которая вызвала его известную шутку над собою: "Жизнь пережить -- не поле перейти. Да, точно: жизнь скучна и каждый день скучнее. Но грустно до того сознания дойти, что поле перейти мне все-таки труднее". Он вообще любил подшучивать над своей фигурой, рассказывая, например, про маленькую девочку, которая, войдя в гостиную матери, где он сидел, спросила, указывая на него пальчиком: "Мама, это человек или нарочно?" Он даже не запыхался и прямо приступил к чтению своего обширного произведения "Последняя ночь", названного им впоследствии: "Из бумаг прокурора". В нем было два места, относительно которых он сомневался, находя, что они слишком удлиняют стихотворение. Первое начиналось словами: "В какую рубрику меня вы поместите?" -- и кончалось словами: "Среди тяжелых дум она (мысль о самоубийстве) в ночной тиши сознательно сложилась и окрепла"; а второе начиналось словами: "О, посмотрите же кругом: не я один ищу спасения в покое!" -- и кончалось словами: "Но обвинять ли их? Винить ли жизни строй, бессмысленный и злой, не знающий прощенья?" А за этим следовало: "Как опытный и сведущий юрист, все степени вины обсудите вы здраво". Я настаивал на введении и этих отрывков в текст чудесного стихотворения, и Апухтин со мной согласился, подарив мне на память рукопись в первоначальном виде и два к ней добавления. В этой рукописи есть много вариантов, сравнительно с напечатанным. Наибольший из них следующий: "Но с отроческих лет я начал в жизнь вникать, в людские действия, их цели и причины,-- и стерлась детской веры благодать, как бледной краски след с неконченной картины",-- говорится в напечатанном; в рукописи же вместо "отроческих лет" стоит "с детства раннего", а последние два стиха читаются так: "И клали на душу тяжелую печать коварства, лжи и зла вседневные картины". Последний раз в жизни я видел Апухтина за год до его смерти, в жаркий и душный летний день, у него на городской квартире. Он сидел с поджатыми под себя ногами, на обширной тахте в легком шелковом китайском халате, широко вырезанном вокруг пухлой шеи,-- сидел, напоминая собою традиционную фигуру Будды. Но на лице его не было буддистского созерцательного спокойствия. Оно было бледно, и глаза смотрели печально. От всей обстановки веяло холодом одиночества, и казалось, что смерть уже тронула концом крыла душу вдумчивого поэта.

Творчество В.М. Короленко. (Проблематика, стилевые особенности, традиция. (произведение по выбору)След. шаг Короленко-познание народа в будничных условиях,в к-ых и формы протеса должны быть иным.Они могут быть не менее драматичными,но должны немпременно вырастать из сложных повседневных отношений.Важно было снять с народных героев ореол исключительности.Вся жизнь народе-укор неправде,и он верит в справделивость и оживает в борьбе за нее.На эту темы написаны «Сон Макара»(1885) и «Река играет»(1892).Сон Макара.Примитивная жизнь М вся тратилась на поиски пропитания.Зависит от подаяний природы.Он смирен и полон сознания невозможности каких-либо перемен в жизни.Только во сне он позволяет себе заспорить с большим Тойоном о справедливости.Готов покаяться в том,что много пил,обманывал.Но когда увидел,что чаша весов,на к-ой лежит сделанное им добро,тянет мало и ему не миновать ада,его терпение истощилось.Стал отстаивать свои права.Вдруг ощутил в себе дар слова,старый Тойон,сначала рассердившийся на такую дерзость,потом стал слушать с большим вниманием.М рассказал,как гоняли его старосты,заседатели,исправники,попы,томили нужда и голод,морозы.Заметил,что чаша добра потянула вниз,в пользу.Жаль,что торжество справедливости увидел лишь во сне..Макар - главный герой, крестьянин.Сам автор отнес свое произведение к "святочным рассказам". Написанный в якутской ссылке (зима 1883-го), рассказ навеян реальными бытовыми впечатлениями молодого писателя (он жил у крестьянина Захара Цыкунова, который и стал прототипом Макара). Но, называя в первоначальных набросках героя Захаром, Короленко, очевидно, недаром сменил его имя на Макара - на него, по русской поговорке, "все шишки валятся"; с другой стороны, короленковскийМакар живет именно там, куда другой фольклорный Макар "телят не гонял". Макар - потомок русских крестьян, житель "глухой слободки Чалган", затерянной "в далекой якутской тайге". Отделяя себя от "поганых якутов", он по-русски говорит "мало и довольно плохо"; "работал он страшно, жил бедно, терпел голод и холод", много пил. В канун Рождества, выпив и отправившись осматривать своп ловушки в тайге - в надежде поймать лисицу, Макар заблудился и стал замерзать.Во сне он видит попика Ивана, умершего четыре года назад, всю свою незадавшуюся жизнь, а потом оказывается на суде у "старого Тойона", в котором персонифицирован Бог. Тойон начинает взвешивать грехи Макара, и их оказывается так много, что Тойон велит отдать Макара в наказание церковному трапезнику в мерины. Но тут в избу входит "сын старого Тойона" и просит отца разрешить Макару "что-нибудь" сказать. И Макар, вдруг ощутив в себе "дар слова", рассказывает в подробностях о своей жизни: как "его гоняли всю жизнь! Гоняли старосты и старшины, заседатели и исправники, требуя подачи; гоняли попы, требуя ругу; гоняли нужда и голод; гоняли морозы и жары, дожди и засухи; гоняла промерзшая земля и злая тайга!.."Горький рассказ его сменяется яростью: "Как он мог до сих пор выносить это ужасное бремя". Он надеялся на "лучшую долю", по "теперь он стоял у конца, и надежда угасла..." От рассказа Макара заплакал старый Тойон, "старый попик Иван", "молодые божьи работники", а чаша весов, где находились грехи Макара, "подымалась все выше и выше!" Этот рассказ Короленко был чрезвычайно популярен у современников, а его аллегорическая подоплека позволяла давать различные интерпретации - как революционного характера, так и сугубо христианские.Рассказ допускает и менее драматическое толкование: обстоятельства позволяют предположить, что Макар не замерз в тайге, а видит сон, отлеживаясь после попойки (ср. первую фразу рассказа и начало гл. IV)

Слепой музыкантМузыка тоже великая сила, дающая возможность владеть сердцем толпы... Да, он прозрел... он чувствует и людское горе, и людскую радость, он прозрел и сумеет напомнить счастливым о несчастных...(В. Г. Короленко)“Глаза, - сказал кто-то, - зеркало души” . Быть может, вернее было бы сравнить их с окнами, которыми вливаются в душу впечатления яркого, сверкающего цветного мира” , - написал В. Г. Короленко в своей чудесной поэтической повести “Слепой музыкант” о слепом от рождения, но очень одаренном мальчике. Великий гуманист Владимир Галактионович в этом произведении попытался ответить на вечные вопросы о том, что такое счастье, какую роль играют в жизни человека искусство и любовь.Петрусь (так звали слепого) родился живым и подвижным ребенком, но постепенно сделался задумчивым, стремящимся проникнуть в тайны, ему недоступные. Ведь он был лишен самого прекрасного пути познания мира - красок, света, всех оттенков живой и прекрасной природы.Два человека приняли сначала особое участие в судьбе ребенка. Его мать и дядя Максим. Этот мужчина, в свое время известный забияка, уехал в Италию и примкнул к Гарибальди. Оттуда вернулся калекой, “правую ногу ему совсем отрезали, и поэтому он ходил на костыле, а левая рука была повреждена и годилась только на то, чтобы кое-как опираться на палку” . Два разных начала - нежность и поэтичность матери и мужество старого воина - помогли Петрусю узнавать мир.Сначала он изучал комнаты, прислушиваясь ко всему и ощупывая каждый предмет. С волнением читаем мы о том, как знакомился он с весенним миром, песнями птиц. Малыш, не в силах понять всего многообразия, “тихо застонал и откинулся назад на траву” . Он был в глубоком обмороке.Ему шел пятый год, когда искусство вошло в его жизнь. Тонкий психолог, Короленко удивительно точно передает чувства, которые испытывает слепой ребенок. Автор подмечает едва уловимые переживания, впечатления движения детской души. Благодаря тому, что несчастный родился в богатой семье и окружен любящими людьми, он получает возможность развить в себе художественный дар.На свирели играл Иохим. И эта игра на простой дудке, которую деревенский парень сделал сам после долгих поисков подходящего дерева, положила начало превращению слепого мальчика в музыканта. И Петрусь каждый вечер приходил в конюшню слушать музыку Иохима. Долго пришлось матери на лучшем заграничном пианино “бороться с куском украшенной вербы” . Мальчик не признавал ее игры. Своей душой он чувствовал родное и близкое в звуках свирели и пугался при исполнении шумной и хитрой пьесы. И только когда барыня поняла, что “у мужика Иохима истинное, живое чувство” и открыла и у себя такое же, она сумела заставить мальчика полюбить свою игру. С помощью звуков ребенок учился постигать и состояние души и цвета.“Это увлечение музыкой стало центром его умственного роста: оно заполняло и разнообразило его существование” . Слепой учился играть на пианино, но любил также и дудку.Благодаря режиму, заведенному дядей Максимом, мальчик нормально развивался физически и даже познакомился с соседской девчонкой Эвелиной, которая стала товарищем всей его жизни. Им хорошо вместе. Эвелина о многом рассказывает Петру, а тот играет для нее, стремясь все свои впечатления переложить на музыку.Детская дружба переросла в юношескую привязанность, а затем и в настоящую любовь. Эвелина порой переставала замечать недостатки своего возлюбленного, да и Петр вместе с ней не чувствовал его так остро.Но чем больше Петр становился личностью, тем больше страдал от своей ущербности. И, может быть, замкнулся бы он в себе и сделал себя навсегда несчастным, если бы не дядя. Ведь недаром тот отдал свое здоровье за счастье людей. Максим постоянно добивался, чтобы и племянник думал меньше о своем недостатке, а больше о страданиях других, чтобы научился чувствовать чужое горе. Дядю беспокоило, что богатая усадьба - недостаточный, тесный мир для подростка, а жизнь здесь совсем не похожа на ту, которой живет большинство людей. Поэтому и Петрусь, “ставший уже юношей, вырос, как тепличный цветок, огражденный от резких сторонних влияний далекой жизни” .И вот в усадьбу приглашаются различные гости, в том числе и музыканты. Петр и сам порой выезжает в люди. Все эти впечатления, с одной стороны, развили “замечательную тонкость ощущений” у него, “слух его чрезвычайно обострился” . С другой - привели к душевному кризису. Ему казалось, что жизнь не нужна, в него вложена некая злоба, потому что он родился слепым. Его мучает желание видеть. Желание, которое судьба удовлетворила в последствии на одно мгновение, когда он узнал, что его ребенок родился нормальным.Юноша стал уверять, что ему лучше было бы, если бы он был нищим, потому что в заботах о пропитании и тепле ему некогда было бы думать о своем несчастье. Но встреча с настоящим слепым нищим потрясает его. И твердый, как сталь, дядя Максим предлагает Петру бросить все преимущества богатой жизни и по-настоящему испытать все тяготы, участь несчастных. “Ты умеешь только кощунствовать со своей сытою завистью к чужому голоду!... “- бросает Максим Яценко племяннику. И тот в конце концов присоединяется к бродячим слепым музыкантам. Но играл он не ту интимную музыку, что в усадьбе, для себя и близких. Сейчас его игра веселила народ в праздники и ярмарки, а порой умиляла или заставляла грустить. В конце концов страдания, о которых он узнал по собственному опыту, излечили его, душа исцелилась, “как будто страшный кошмар навсегда исчез из усадьбы” , куда Петр возвращается. Мы видим, что помогла ему обрести душевный мир народная музыка, которой он овладел в совершенстве. А вскоре он овладел и высотами классической музыки в Киеве.Юноше довелось испытать и другое счастье в жизни. Читателя охватывает удивительная радость, когда он узнает, что Петр и Эвелина сыграли свадьбу. И их любовь была вознаграждена. Родился сын. В течении долгих месяцев Петр боялся, что ребенок будет слепым. Но слова доктора: “Зрачок сокращается. Ребенок видит несомненно” , - “будто прожгли в мозгу огненную дорогу” .Еще когда Петрусь был очень маленьким, старый гарибальдиец мечтал: “... несправедливо обиженный судьбою подымет со временем доступное ему оружие в защиту других, обездоленных жизнью, и тогда я недаром проживу на свете, изувеченный старый солдат...” . Мечта старого воина сбылась. Повесть кончается эпилогом, в котором рассказывается, как в Киеве состоялся дебют слепого музыканта. В его музыке публика слышала и “живое чувство родной природы” , и гремящую гулко бурю в небесах, и мелодию, счастливую и свободную, как степной ветер. И вдруг находящийся в зале Максим услышал песню слепых: “Подайте слепеньким... р-ради Христа” . И вместе с Максимом Яценко и публикой мы чувствуем, что Петр Яценко действительно прозрел, потому что его искусство служит людям и напоминает “счастливым о несчастных...” .Слепой музыкант. В очень сложные условия ставит Короленко своего героя, слепорожденного Петра, наделив его умом, талантом музыканта и обостренной восприимчивостью ко всем проявлениям жизни, увидеть которые он никогда не сможет. С детства он знал один толькр мир, спокойный и надежный, где он всегда чувствовал себя центром. Он знал тепло семьи и доброе дружеское участие Эвелины. Невозможность увидеть цвет, внешний облик предметов, красоту окружающей природы огорчала его, но он представлял себе этот знакомый мир усадьбы благодаря чуткому восприятию его звуков. Все изменилось после встречи с семьей Ставрученков: он узнал о существовании другого мира, мира вне усадьбы. К этим спорам, к бурному выражению мнений и ожиданий молодежи он сначала отнесся с восторженным изумлением, но вскоре почувствовал, "что эта живая волна катится мимо него". Он чужой. Правила жизни в большом мире ему неизвестны, а также неизвестно, захочет ли этот мир принять слепого. Эта встреча резко обострила его страдания, посеяла сомнения в его душе. После посещения монастыря и знакомства со слепыми звонарями его не покидает мучительная мысль о том, что обособленность от людей, злоба и эгоизм — неизбежные качества слепорожденного человека. Петр чувствует общность своей судьбы с судьбой озлобленного звонаря Егора, ненавидящего детей. Но возможно и другое отношение к миру, к людям. Есть легенда о слепом бандуристе Юрке, участвовавшем в походах атамана Игната Карого. “Эту легенду Петр узнал от Ставручен-ко: знакомство с новыми людьми и большим миром принесло юноше не только страдания, но и понимание того, что выбор пути принадлежит самому человеку. Более всего помог Петру дядя Максим, его уроки. После бродяжничества со слепыми и паломничества к чудотворной иконе озлобление проходит: Петр действительно вылечился, но не от физического недуга, а от недуга душевного. На смену злобе приходит чувство сострадания к людям, желание им помочь. Слепой обретает силы в музыке. Через музыку он может воздействовать на людей, рассказывать им то главное о жизни, что так трудно понял он сам. Таков выбор слепого музыканта. В повести Короленко не только Петр сталкивается с проблемой выбора. Не менее сложный выбор должна сделать и Эвелина, подруга слепого. С детства они были вместе, обще ство и заботливое внимание девочки помогало и поддерживало Петра. Их дружба много дала и Эвелине; как и Петр, она почти не имела представления о жизни за пределами усадьбы. Встреча с братьями Ставрученко была и для нее встречей с незнакомым и большим миром, который был готов принять ее. Молодые люди пытаются увлечь ее мечтами и ожиданиями, они не верят, что в семнадцать лет можно уже распланировать свою жизнь. Мечты опьяняют ее, но в той жизни нет места Петру. Она понимает страдания и сомнения Петра — и совершает "тихий подвиг любви": она первая говорит о своем чувстве Петру. Решение создать семью также исходит от Эвелины. Это ее выбор. Ради слепого Петра она сразу и навсегда закрывает перед собой путь, так заманчиво обрисованный студентами. И писатель смог нас убедить, что это была не жертва, а проявление искренней и очень самоотверженной любви.

<предыдущая страница | следующая страница>