Ббк 67. 99(7сша) Р35 Редактор

ББК 67.99(7США) Р35

Редактор Махвиладзе Л. В.

Рейсмен В. М.

Р35 Скрытая ложь. Взятки: «крестовые походы» и реформы: Пер. с англ./Под общ. ред. и со вступ. ст. А. М. Яковлева.—М.: Прогресс, 1988.—328 с.

Книга представляет собой исследование феномена взяточничества, являющегося одной из разновидностей беловоротничковой преступности» и получившего широкое распространение в Соединенных Штатах Америки.

Редакция литературы по вопросам государства и права ISBN 5—01—001058—5

Нумерация в конце страницы

Вступительная статья

Книга В. М. Рейсмена, профессора права Йельского университета США, посвящена взяточничеству и его месту в деловой и политической структуре современного общества. Взяточничество — одно из тяжких должностных преступлений. Жадный, нечестный чиновник, нарушающий закон за мзду,— фигура достаточно известная и рассуждения о взяточничестве нередко сводятся к проблеме честности и нечестности, моральной стойкости или порочности людей, обладающих властью. Проблема же борьбы со взяткой часто выглядит как противоборство честного, не испорченного властью и жаждой наживы человека против закоренелого, развращенного безнаказанностью чиновника.

Автор этой книги исследует проблему взяточничества в другом аспекте. Анализируя действительность современной Америки, он видит, что взятки не единичные эксцессы власти, не просто продукт личной непорядочности, бесчестности. Взятые в своей совокупности, возведенные на уровень соци-
5
ального обобщения акты дачи-получения взятки слагаются в цельную систему. Взяточничество как система, как устойчивый образ действий в коммерции и политике возникает в тех местах социальной структуры американского общества, где интересы граждан, частных лиц пересекаются с властными полномочиями чиновников.

И здесь оказывается, что поведение должностных лиц, обязанных руководствоваться официально провозглашенными законами, на деле расходится с ними. Но еще более важно, оказывается, что это реальное, фактическое поведение должностных лиц тоже не произвольно, а подчинено особого рода неписаным правилам, тайным, известным только им нормам. Более того, эти нормы в своей совокупности образуют фактически своего рода свод особых правил (Рейсмен называет такой свод правил «операциональным, т. е. деловым, кодексом»). Так вот, правила этого фактически действующего, но официально как бы не существующего кодекса «узаконивают» взятки, считают их неизбежным элементом реального бизнеса.

Какую же роль в этих условиях играют официальные законы страны, формально принятые правила и принципы «честной игры»? Рейсмен относит их к числу «мифов», фикций, столь же необходимых американскому коммерческому и политическому миру, как и нормы делового кодекса. Отнесение официальных норм к числу «мифов» вовсе не означает их полное бездействие или неэффективность, так как реальное поведение, полагает Рейсмен, отличается и от

6
официальных норм, и от норм делового кодекса.

Однако именно их параллельное и вместе с тем явно противоречащее друг другу существование создает картину расколотого мира, двойной реальности, где миф — это витрина, реклама, фасад, а деловой кодекс — жестокая реальность. Но реальность эта скрыта от «простаков», окутана служебной тайной.

Рейсмен пишет, что деловой кодекс позволяет обходить законный контроль за деятельностью государственного аппарата, лежащий в основе «демократического конституционного правления». Идея о таком контроле является «краеугольным камнем мифа».

Он ставит также вопрос о том, не являются ли, в частности, определенные виды полицейской расправы частью «операционального», т. е. реального кодекса полиции, как является частью такого негласного кодекса усиленная деятельность полиции по вылавливанию «мелкой рыбешки» при полной безнаказанности «акул» преступного мира.

Однако центральными мифами в современной структуре американского общества оказывается миф о «честной конкуренции», повышающей качество изделий и услуг, и миф о господстве в этом обществе права, о представительной и свободно избираемой власти, о равенстве всех граждан перед законом, о равенстве их возможностей и равной ответственности перед обществом. Таков набор базисных мифов современной американской политической системы.

Одним из мошеннических приемов, помо-

7
гающих дельцу, руководителю крупной корпорации, избежать неблагоприятных для него последствий конкурентной борьбы, сбивающей цены, является запрещенная законом практика предварительного договора о фиксировании цен на свою продукцию с дельцом—руководителем другой корпорации. В такой ситуации конкуренция между корпорациями фактически устраняется, а цены искусственно поддерживаются на гораздо более высоком уровне.

Свободная, честная конкуренция — провозглашаемый миф. Сговор о ценах, как свидетельствует Рейсмен, — общепринятая деловая практика, приносящая многомиллионные барыши манипуляторам цен. Так либеральному мифу противостоит жесткий кодекс деловых людей. Обойти последствия конкурентной борьбы позволяют также государственные субсидии и дотации, предоставляемые американским правительством корпорациям в оборонной индустрии, а также система налоговых лазеек. В своей совокупности такая практика позволяет корпорациям списывать за счет государства растущие издержки производства и избегать невыгодной конкуренции.

Рейсмен считает, что конкуренция — это одно, а капитализм — нечто другое. Конкуренция — элемент мифа о свободном рынке, но она не то же самое, что капитализм. Для конкуренции взятка смертельна, она подрывает или ликвидирует ее. Между тем для капиталиста, пишет он, взяточничество — обычный «деловой» инструмент.

Однако не логичнее ли будет сказать, что рыночная конкуренция и капитализм скорее

разные стороны одного и того же явления. И именно поэтому капиталист требует свободы конкурентной борьбы для других (пусть они сбивают цены), а для себя он требует (и постоянно покупает при помощи взяток) «исключения» из этой борьбы. Требования операционального, т. е. реального, кодекса делового человека — максимум прибыли любой ценой. В этом суть капитализма.

Взятка взламывает миф о демократическом характере американской избирательной системы. Выборы в США носят практически двухступенчатый характер. Вначале сравнительно небольшое число выборщиков — членов либо республиканской, либо демократической партии на предварительных выборах («праймериз») — голосуют за выдвижение кандидата на выборы от своей партии. Прямой подкуп выборщиков — одна из устойчивых норм операционального кодекса. Взятка регулирует и процесс выдвижения предложений о принятии законов и вынесении решений, благоприятных для взяточничества. И, наконец, в вопросе о выдвижении на занятие официальных должностей миф об отборе самых достойных на лучшие вакансии разных уровней исчезает при первом столкновении с реальной действительностью, как свидетельствует Рейсмен. Взятки даются либо наличными, либо путем предоставления соответствующему чиновнику «теплого местечка» в обмен на услугу.

Взяточничество оказывается неотделимой составной частью американской внешней политики, сутью которой является традиционная борьба за рынки сбыта, за сферы приложения капитала все с той же целью

получения максимальной прибыли. Эта политика, однако, выявляет важную черту подобной практики: выступая по форме в качестве государственной внешнеполитической акции, по сути она представляет собой лишь прикрытие для экспансии крупных промышленных корпораций. Как пишет в своей книге «Корни войны» американский политолог Рихард Барнет¹, «американские корпорации во многих частях света несут на себе образ мародера и эксплуататора», что неудивительно, т. к., вложив в период с 1950 по 1965 г. в развивающиеся страны мира около 9 млрд. долларов, эти корпорации получили и отправили в США более 25 млрд. долларов прибыли. Их методы — подавление местной промышленности (конкурентов), жестокая эксплуатация местного населения. Методы операционального кодекса в данной ситуации — подкуп продажных политиков. Дело дошло до того, что «один из служащих компании «Дженерал фудс» написал «методическое руководство» о том, как вести бизнес за границей, где он обсуждает теорию и практику дачи взяток»².

Рихард Барнет сообщает о том, что в Центральной Америке, которая является «экономической колонией Соединенных Штатов», ведущие американские корпорации обладают полной свободой действий. Политические интересы США в этих странах обеспечивают «бюрократы системы национальной безопасности — военные атташе, совет-

¹Barnet R. D. Roots of War. Penguin Books Ink., 1972.

²Цит. соч., с. 193.

10
ники и агенты ЦРУ». Но если эти бюрократы видят, что национальные интересы расходятся с интересами корпораций, «они сознают, что их главная роль — служить этим корпорациям»¹.

Можно согласиться с Рейсменом, когда он не усматривает принципиальной разницы между подкупом, совершаемым якобы в «национальных интересах» политическими ведомствами американского правительства, и подкупом должностных лиц иностранного государства, осуществляемым в своих целях промышленными корпорациями, специализирующимися на производстве передовой технологии и вооружения. Вопрос, однако, в том, кто контролирует кого. Здесь вновь миф о политической системе современной Америки как о конституционной демократии разваливается при столкновении с реальной практикой внутри - и внешнеполитической активности «больших денег» промышленного и финансового капитала, при столкновении с операциональным, «деловым», кодексом капиталистических корпораций.

Если продолжить эту линию анализа в оценке внешнеполитических акций США, то становится очевидным, что провозглашаемые при этом лозунги о «защите демократии», «освобождении от тирании» явно укладываются в систему мифов. Реальность же воплощается в таких фактах, как попытки Международной телефонной и телеграфной корпорации дать взятку ЦРУ за организацию свержения законного правительства Альенде в Чили, покупка «оптом» министра экономи-

Цит. соч., с. 194.
11
ки Гондураса всемогущей корпорацией «Юнайтед брэндз», как подкуп бывшего президента Бразилии компанией «Галф ойл», покупка чиновников южнокорейской правящей партии, как взятки, выплачиваемые компанией «Экссон» деятелям партии христианских демократов в Италии и т. д. Список бесконечен. Так вскрывается подлинная природа внешней политики США, ее реальные движущие силы, так становятся очевидными не мифические, ритуально провозглашаемые идеалы этой политики, а вполне «деловые» цели, достигаемые «нормальной» взяткой.

Так явное, видимое, провозглашаемое становится лишь прикрытием неявного, тайного, скрываемого, но единственно реального. То же характерно и для периодически возникающих (и быстро угасающих) громогласных кампаний по борьбе со взяточничеством. Рейсмен различает в этих кампаниях «крестовые походы» против взяточников и попытки реформировать саму систему, порождающую взяточничество. Его вывод: чем громче крики, чем ярче речи, тем меньше реальной воли к реформам. «Крестовые походы» против взяточников — способ укрепить миф, но не менять сам операциональный (деловой) кодекс.

Следовательно, кампании по борьбе со взяточничеством нужны властям. Они возникают в периоды обострения социальных напряжений и дают простому американскому гражданину чувство утешения и облегчения, ни на йоту не меняя ни структуру реальной власти, ни ее состав, ни применяемые методы ее поддержания. «Крестовый поход», не меняя ничего по существу, выполняет весьма

важную функцию: он поддерживает, возвеличивает и укрепляет господствующую систему мифов, господствующую идеологию. Так выявляется реальная структура капиталистического общества. Для его сохранения и функционирования в равной мере нужен и тайный операциональный кодекс, и громко прокламируемая система мифов.

Как пишет американский социолог Р. Мертон, некогда стереотип «каждый посыльный может стать президентом» более или менее согласовался с фактами. Но и теперь, когда классовая структура стала более жесткой, эта теория продолжает существовать, возможно, потому, что она все еще выполняет полезную роль для сохранения status quo. «В той мере, — делает вывод Мертон,— в какой она принимается «массами», она представляет собой полезную приманку для тех, кто, если бы у них была отнята эта утешительная надежда, мог взбунтоваться против всей существующей структуры»¹.

Именно потому необходимы «сенсационные» разоблачения подкупа кандидатов на выборах в высшие органы власти со стороны корпораций (в том числе в виде «взносов» на избирательную кампанию), чтобы миф о «посыльном, ставшем президентом», продолжал свое существование.

Характер борьбы со взяткой в капиталистической экономике определяется существующими здесь принципами и ими же ограничивается. Еще на заре капитализма в качестве преступления рассматривались, на-

¹ Социология преступности. М., «Прогресс», 1966, с. 308.

пример, покупка и накопление товаров с целью обеспечить монопольное обладание ими и последующую продажу по завышенным вследствие этого ценам. Тогда же возникла и практика обхода законов при помощи взятки.

На охрану принципа «экономической свободы» был направлен принятый в США в 1890 г. антитрестовский закон Шермана. Его целью было регулирование создания промышленных организаций и установление контроля с целью предупреждения возникновения монополий, сговоров о дележе рынков и фиксировании цен. Для сохранения принципа «честной конкуренции» Верховный суд США, рассматривавший деконцентрацию экономической власти и облегчение доступа на рынок новых предпринимателей как необходимое условие американской политической демократии, признавал ряд состояний крупных корпораций в силу их огромного размера незаконными и издал предписание о роспуске слившихся объединений.

В 1961 г. в США имело место судебное преследование 29 корпораций и 45 высших чиновников электрической промышленности. Они обвинялись в попытках нелегального установления цен на рынке, использовании ложных рекламных объявлений и дележе полученной прибыли. На корпорации были наложены штрафы в размере около 2 млн. долл., а семеро ответственных служащих корпораций были приговорены к тюремному заключению на 1 месяц (27 обвиняемых были осуждены к лишению свободы условно). По мнению американского криминолога Э. Шура, масштабы преступности, наруша-

ющей антитрестовское законодательство, законы о контроле за производством и продажей пищевых продуктов и лекарственных препаратов, положений о безопасности границ, огромны¹.

Характерно, что критика применения подобного рода законодательства ведется «справа» со стороны ультраконсерваторов в лице, например, Барри Голдуотера. Получается, что сторонники таких законов обосновывают их необходимость «охраной экономической свободы», интересами обеспечения «справедливой конкуренции». Критики этих же законов «слева» также апеллируют к указанным принципам, которые этим законодательством, по их мнению, ограничиваются.

Это отражает реальное противоречие капиталистической экономики. Монополия, крупное промышленное объединение суть продукт конкурентной борьбы («выживает сильнейший»). Они же — ее антагонисты. Монополия, крупное промышленное объединение имеет явное преимущество перед мелкими предприятиями в связи с тем, что массовое производство снижает затраты на единицу производимой продукции. Лишь крупные монополии обладают достаточными средствами для организации и финансирова-ния разносторонних научных исследований и т. д. Однако за определенными пределами сам размер промышленного гиганта лишает его руководство возможности эффективного регулирования его деятельности, сдерживает качественное развитие, ведет к застою и стагнации.

См.:Шур Э.Наше преступное общество.М., Прогресс», 1977, с. 221.

15
Взяточничество в этих условиях обращено, во-первых, против законов, выражающих совокупную волю господствующего класса, заинтересованного в сохранении рыночной экономики, свободы торговли, «честной» конкуренции и т. д. и преследующего в этой связи злоупотребления со стороны отдельных представителей этого класса, а во-вторых,— против законов, охраняющих потребителей от таких последствий этой «свободы», которые причиняют вред здоровью потребителей, угрожают их жизни, загрязняют среду обитания и т. д.

Реальный социальный эффект такого законодательства зависит от расстановки политических сил, господствующих тенденций, причем экономическая мощь монополистического капитала в конечном счете обеспечивает неприкосновенность экономических и политических интересов его представителей.

Рейсмен подмечает характерную черту законов подобного рода, которые издаются как раз для того, чтобы избежать принятия реальных мер, реформирующих систему. Это юридически неполноценные, «бессильные» законы, лишь симулирующие правовое принуждение. Их сознательное издание именно в таком виде, с одной стороны, укрепляет мифы о существующей социальной и политической системе, а с другой — оставляет в неприкосновенности взятку и взяточников, уверенно реализующих операциональный кодекс— кодекс «деловых людей».

Проведенный Рейсменом анализ взяточничества в структуре современного американского общества, убедительно показанное им различие между видимостью и реально-

16
стью, между тем, что провозглашается, и тем, что на самом деле происходит, вытекает из существа капиталистического общества. По мнению Рейсмена, американская культура «отчаянно» стремится к формальному размежеванию денег и политики. Он справедливо указывает, что от возникающей вследствие этого социальной напряженности избавиться невозможно, ибо подобная взаимосвязь «заложена в самой сути демократии капиталистического образца». Как пишет Рейсмен, деньги — «естественное» средство воздействия на рынке, но абсолютно противоправное средство воздействия «на демократическом форуме».

Вопрос, однако, в том, что из этих двух категорий («демократия» и «капитализм») — реальность, а что — видимость, иллюзия, миф. Рассуждая в пятой главе своей книги о «морализаторстве», т. е. о попытках взяточников морально оправдать свои поступки, Рейсмен выдвигает положение уже несколько иного плана. Он выводит существование взяточничества не из конфликта реального капитализма с иллюзией демократии, а из сложного, комплексного характера современного общества. Здесь уже взяточничество, по его мнению, есть следствие, выражение плюралистического характера общества и процесса образования групповой морали. Он полагает, что взяточничество в принципе можно упразднить только ценой отказа от развития индивидуальности в людях, от различий в формировании социальных групп, ценой отказа от самоопределения человека. Но к такому выводу можно прийти, только объявляя вечным и неизменным же-
17
лезный закон капитализма — максимум прибыли любой ценой. Именно этот закон антагонизирует межгрупповые и межличные отношения людей, разлучает провозглашаемую мораль с повседневной реальностью, низводит идеалы демократизма на уровень мифа, кладет в основу экономических и социальных отношений «скрытую ложь» — взяточничество во всех его формах и разновидностях. И единственная надежда человечества — если вообще не расстаться со стремлением к очеловечиванию социальных отношений — это замена мира, основанного на бесконечной погоне за прибылью, на такое общественное устройство, где многообразие социальных групп и индивидов освобождено от диктатуры «больших денег», от всемогущества норм операционального кодекса и от махинаций «операторов»— дельцов и взяточников.

Известно, что в нашем обществе (особенно в современный период) ведется интенсивная борьба с корыстной преступностью и в том числе со взяточничеством. Важно, однако, что эта борьба выступает в качестве неотъемлемого элемента проводимых глубоких перемен в самой экономике нашего общества, связана с кардинальной реформой механизма управления производством, совершенствования распределительных отношений. Последовательное развитие социалистической демократии обеспечивает включение в борьбу со взяточничеством самого надежного контролера — широкие массы трудящихся.

Доктор юридических наук Яковлев А. М.

Мне дарован язык,

Чтобы избавить от пут,
От романтической лжи
Мозг человека в толпе,
От лжи бессильных Властей, Чьи здания небо скребут.

У. X. Оден. «1 сентября 1939 года» (перевод А. Сергеева)*

*Современная американская поэзия. Антология. М., «Прогресс». 1975, с. 108, - здесь и далее примечание пер.

19
Пустая страница

20
ПРЕДИСЛОВИЕ К РУССКОМУ ИЗДАНИЮ

В одном из разделов своей книги «Государь» Макиавелли, говоря о политических требованиях народа, с грустью замечает: «Люди никак не желают мириться с притеснениями». Были времена, когда правители большинства государств сравнительно мало вмешивались в повседневную жизнь общества. Действуя не «от имени и по поручению народа», они представляли такой аспект реальности, контакта с которым можно было избежать, причем—в отдельные довольно продолжительные периоды времени — довольно успешно. Социальная, равно как и прочие сферы жизни развивались независимо от желаний властей, а зачастую и вопреки им.

Плохо ли, хорошо ли, но это положение изменилось. Все мы каждодневно узнаем из газет о работе правительств, постоянно видим на экранах телевизоров лица государственных деятелей, следим за их выступлениями. В нашем восприятии власть разрастается до огромных масштабов, а порой и совсем затмевает реальность. Общим для

21
индустриально развитых государств становится стойкое ощущение прямой зависимости социального благополучия (понимаемого в самом широком смысле), т. е. внутренней и внешней безопасности, трудовой занятости, образования, здравоохранения и т. д., от действий государства. Возникает убеждение, что оно играет главенствующую роль в существовании и выживании индивида, в реализации его личных планов. Индивиду начинает казаться, что для достижения даже самых обыденных целей ему не обойтись без помощи, а то и активного вмешательства государственного аппарата.

В ранних цивилизациях, типа древнеегипетской, власть усиливалась обожествлением фараона. Богу полагалось стоять над законом. Люди подчинялись закону. Боги, ограниченные законом, переставали быть богами. Фараон сознательно, как часть искусства правления, культивировал непредсказуемость и своеволие в применении законов, и народ принимал это как должное. В современных индустриальных обществах, напротив, зависимость от государства привела к тому, что граждане ожидают от властей предсказуемых и правомерных поступков. Сложность рыночных структур как капиталистического, так и централизованного типов, вовлечение всего населения в относительно демократические процессы и растущая необходимость в организационно-посреднической роли бюрократии усилили потребность в социальной стабильности, правомерности действий государственного аппарата и их соответствия ожиданиям, вызванным процессами формального правотворче-

22
ства. Концепция права начинает означать постоянство, предсказуемость и равенство в применении правил и решений. Вне зависимости от политического типа правления принцип верности закону в том или ином виде становится в передовых индустриальных демократиях общенародным требованием.

Известно, что власть предержащие отнюдь не всегда чувствуют себя связанными законом, ограничивающим остальных граждан. Однако было бы большой ошибкой утверждать, что элита поступает так, как ей заблагорассудится. Отнюдь нет. Ее позицию довольно язвительно и точно сформулировал один из персонажей Бернарда Шоу — мистер Джуно: «Возможно, я поступаю неправильно, но делаю это в соответствии с традициями». Стоящие у власти, быть может, не всегда связаны нашим законом, но они ограничены другими, неведомыми нам нормами.

Тот факт, что элита на Востоке и на Западе действует за фасадом публичного права по тайной системе правил «конфиденциальной юриспруденции», известной лишь малому числу «посвященных», в прежние времена воспринимался без комментариев, но в современных условиях вызывает глубокую тревогу. Она не только подрывает мир представлений, с которыми общество связывает свои замыслы и планы, но и разъедает фундаментальные устои современной социализированной личности: идеи о необходимости усвоения нормативных правил и дальнейших действий в соответствии с ними, о поощрении послушания и неотвратимости наказания (в явной или скрытой форме) за своевольный «выход из строя».
23
История Соединенных Штатов Америки отмечена периодическими взрывами общественного возмущения, вскрытыми фактами существования систем тайных правил. Однако в периоды затишья между бурями люди относятся к ним без особого негодования. Создается впечатление, что взрыв происходит лишь тогда, когда народ осознает серьезность нарушений, ставящих под сомнение способность властей обеспечить ожидаемые от них услуги. Ознакомившись с лежащими на поверхности фактами, массы начинают настоятельно требовать от государства возврата к точному и неукоснительному соблюдению норм формального права и немедленного прекращения любых операций, совершаемых в рамках тайной нормативной системы. Эти волны негодования приобретают характер «крестового похода». Они сметают одних политиков, вынося на гребне других, но мало влияют на укоренившиеся методы закулисной практики элиты.

Почему?

Ирония ситуации заключается в том, что многие процедуры, основанные на скрытых системах правил, оказываются необходимыми для эффективности правления. Теория демократии подчас вступает в противоречие с запросами и нуждами демократической практики. Иногда законодательная власть вводит нормы, которые являются неприменимыми или неосуществимыми, либо ab initio* предполагаются таковыми. Их назначение — не установление закона, а лишь нормативное оформление широко распространив-

* АЬ initio (лат.) — изначально.

24
шихся требований или предрассудков. В иных обстоятельствах тайные методы становятся неотъемлемой частью партийной системы либо результатом какой-либо неформальной политической сделки, считающейся необходимой для поддержания общественного порядка. Там, где, подобно Соединенным Штатам, социальная система имеет чрезвычайно плюралистичный и неоднородный характер, обусловленный наличием множества культурных, классовых, региональных, этнических, религиозных и языковых групп, отдельный человек нередко оказывается на распутье: ему приходится выбирать между верностью той или иной группе, тому или иному символу, каждый из которых требует следования своим нормам. Объяснение возникновения некоторых тайных систем следует искать именно в конфликте между верностью более общим и в некоторых случаях сравнительно расплывчатым символам, например «государству», и более частным, непосредственно воздействующим коллективам, таким, как политическая партия, корпорация, религиозная или этническая группа, семья.

Объектом исследования предлагаемой книги является феномен политического и коммерческого взяточничества, а также анализ реакции американского общества на это явление, спорадичность которой часто приводит в недоумение сторонних наблюдателей. Полагаю, что с этой проблемой сталкиваются и в других знакомых мне политических цивилизациях. Не будучи специалистом по проблемам советского общества, не берусь судить, имеют ли затронутые вопросы

25
какое-либо отношение к СССР. Тем не менее надеюсь, что эта книга представит интерес и для советского читателя, хотя бы в качестве примера, иллюстрирующего сложный характер американской действительности.

В заключение хочу выразить свою искреннюю признательность переводчику и издательству, взявшим на себя труд по выпуску в свет этой работы.

Майкл Рейсмен

15 августа 1986 г.

Нью-Хейвен, Коннектикут

26
Памяти Гарольда Д. Лассуэлла (1902—1978)

Пролог
ИЗУЧАЯ ВЗЯТОЧНИЧЕСТВО

Табу, наложенное на исследование коррупции...

Г. Мюрдаль. «Азиатская драма» *
Социальные запреты различаются по степени необходимости и приемлемости для общества, а также по строгости контроля за их соблюдением. Зачастую они обусловлены личностью и социальным статусом нарушителя. Большинство людей еще в детстве видят, что кое-какие проступки сходят им с рук. В дальнейшем они убеждаются, что общество склонно мириться с теми или иными отклонениями от общепринятых норм. Исследователь склонен выделить в социальном процессе систему мифа, четко формулирующего все правила и запреты (где поведенческие «правила» и «отклонения» выражены однозначно, без нюансов), и операциональный кодекс, подсказывающий «операторам», когда, кому и какие именно «отклонения» дозволены¹. «Оператором» является человек, знающий кодекс своей социальной группы. Им может быть юрист, полицейский, бизнесмен, государственный служащий, школьник.
* См.: Мюрдаль Г. Современные проблемы «третьего мира». М., «Прогресс», 1972.
27
Люди так или иначе мирятся со многими условностями и противоречиями бытия, но для большинства некоторые неопределенности по самой своей сути продолжают оставаться неприятными. Это в особенности относится к расхождениям между системой мифа и операциональным кодексом, постоянно требующим от людей, действующих в одиночку и, как правило, тайно, не только определять, что верно, а что нет в том случае, когда его поступок оказывается отклонением от существующих правил, но и рисковать либо потерей открывшейся возможности, либо получением наказания. Такой риск и ниспадающая напряженность создают зависимость от операторов и развивают глубоко двойственное отношение к закону и его исполнителям.

Большая часть из того, что мы именуем преступностью «белых воротничков», т. е. действия, характеризуемые независимо от их причин как преступные, не связанные обычно с насилием (речь не идет о последствиях) и осуществляемые представителями «верхних» социальных слоев, лежит в границах между системой мифа и операциональным кодексом². Взяточничество—дача и принятие тайного вознаграждения за уклонение от должностных обязанностей — содержит в себе не только нарушение правовых норм³, но также заведомое и преднамеренное разложение исполнителей закона или, говоря иначе, хранителей данной правовой системы. Не случайно оно вызывает особый страх у лиц, отвечающих за деятельность государственного аппарата и озабоченных поддержанием его престижа. Это было со

28
всей страстностью подчеркнуто Э. А. Россом в его классической работе «Проступок и общество. Анализ современного беззакония» (1907):

«Любые отступления от законности аморальны, но в некоторых областях они особенно пагубны. Существует группа законов, направленных на удержание людей от злоупотребления слабостями своих сограждан и тем самым от ослабления физического и нравственного здоровья нации. Когда владельцы питейных, игорных и прочих увеселительных заведений дают взятки, дабы снять с себя бремя этих законов, они не только развращают полицию, но разрушают всю правовую систему»⁴.

Этим взяточничество отличается от других преступлений. Однако нет оснований полагать, что оно не обладает собственным операциональным кодексом. Политик не вправе забывать слова духовного отца американской политической системы Джорджа Вашингтона Планкитта: «У нас не принято разграничивать честные и нечестные доходы, хотя между ними пролегает глубочайшая пропасть»⁵. Простому же смертному несложно представить себе гипотетические обстоятельства, допускающие одобрение взяточничества или осуждение властей за его преследование. Но поскольку взяточничество непосредственно воздействует на законность, двойственное отношение, о котором я упоминал, выражается здесь более остро, чем в случае совершения других преступлений «белых воротничков», а потому массовые взры-
29
вы ярости и разочарования, вызванные растерянностью перед расхождением между мифом и операциональным кодексом, оказываются особенно бурными.

Причина подобных взрывов кроется в глубоко укоренившемся отношении к властям.

Раввин в шолом-алейхемовском местечке Анатовке учил прихожан благочестивой молитве за царя: «Благослови, господи, царя и храни его... подальше от нас». Вплоть до сравнительно недавнего установления форм демократического правления, да и позже «власть» во многих слоях населения чаще всего рассматривалась как опасность, контакта с которой старается избежать каждый разумный человек. Там, где правительство предстает в умах населения главенствующей силой, обеспечивающей физическую безопасность и экономическое благосостояние, доступ к образованию и медицинскому обслуживанию, короче, весь ход социальной жизни, взяточничество и коррупция государственного аппарата (скрытые, само собой разумеется, за операциональным кодексом) становятся основной мишенью общественного недовольства, особенно когда дела идут неважно и в стране воцаряется атмосфера безысходности кризиса. Однако это — мишень не для всех, а лишь для тех, кто верит в «свое» правительство, поддерживает его и полагает, что оно служит им. На «итальянской» фазе гигантского международного скандала, связанного со взяточничеством, стену дома на одной из фешенебельных улиц Рима, Виа Кондотти, украсила надпись: «Наши правители продались». Мог-
30
ло ли что-либо подобное появиться в римских трущобах?⁶

Параграф 4 статьи 11 Конституции США предусматривает право подвергнуть импичменту президента страны, вице-президента и любого гражданского служащего за «государственную измену, взяточничество и иные тяжкие преступления и правонарушения». Представляется закономерным, что в первом документе, закреплявшем народовластие, взяточничество избранного руководителя квалифицируется как тягчайшее злоупотребление доверием народа и приравнивается к измене. В военное время измена карается смертью. В кризисный момент взяточника тоже ожидает суровое наказание.

В ЗАЩИТУ НАШЕГО ВРЕМЕНИ
Мы часто говорим, что живем в особенно отвратительную эпоху, когда перевелись честные бизнесмены (не говоря уже о судьях, политиках, полицейских и проч.). На деле время почти ничего не изменило с тех пор, когда господствовали купеческие нравы. В речи, произнесенной в Йельском университете, тогдашний глава Комиссии по ценным бумагам и биржам Родерик Хиллс так прокомментировал явный рост «беловоротничковой» преступности в XX веке:

«Взятые в целом, эти случаи не свидетельствуют об упадке морали служащих крупных корпораций. Взятки, растраты и щедрые вознаграждения веками являлись неотъемлемой частью коммерческой жизни. Наоборот, реальный анализ выявляет повышение с на-

31
чала нашего столетия качества и этики менеджмента»⁷.

Что, несомненно, изменилось, так это степень регулирования хозяйственной деятельности. Миф о «социально полезной практике» превалирует ныне над традиционными методами к вящей выгоде тех кругов, которые в структуре общества именуются «коммерческими».

Отклонение есть следствие нормативных предписаний и связанных с ними санкций. Чем больше предписаний, тем больше можно ждать отклонений. Поэтому одной из причин роста преступности «белых воротничков» является не большая развращенность деловых кругов, а постоянно увеличивающееся участие государства в хозяйственной деятельности — непосредственно или опосредованно (в качестве страхового или кредитного гаранта, регулятора биржевой деятельности). При этом оно присваивает себе права торгового и морального арбитра. Сделки, заключенные, как говорится, полюбовно между двумя частными партнерами и прежде считавшиеся вполне приемлемыми, хотя и рискованными, стали характеризоваться как преступные, когда жертвой оказываются государство, избиратели или правовые институты.

Существует, несомненно, немало способов охарактеризовать поведение как «отклоняющееся». В каждом обществе есть градуированная шкала норм и обычаев, предназначенных определять степень социального неодобрения тех или иных поступков. Криминализация* указывает на высокий уровень

* Криминализация — отнесение законом деяния к числу преступлений.— Прим. ред.
32
неодобрения, и обычно под эту квалификацию подпадают деяния, реально угрожающие общественному порядку или позициям элиты, а также нарушения все еще почитаемых, но уже не соответствующих своей социальной функции запретов.

Квалификация отклоняющегося поведения «белых воротничков» как криминального вызывает недоумение, особенно когда выясняется, что организация, финансирование и проведение в жизнь мероприятий по борьбе с данным видом преступности носит по меньшей мере случайный характер. Частично это объясняется торопливой готовностью бюрократов прибегать к так называемым экономическим санкциям, на самом деле не являющимся таковыми; частично же, по мнению Тэрмонда Арнольда и Вильгельма Оберта, за этим скрывается намеренное использование неэффективного законодательства в качестве орудия умиротворения классового недовольства, ибо криминализация означает также, что с этого момента дело изымается из рук общественности и передается в руки государства⁸. Если он не заинтересован в пресечении нарушений закона, криминализация венчает «борьбу» и все успокаиваются. Существует и такая точка зрения, согласно которой индивид несет определенные обязательства только по отношению к обществу (точнее, государственному аппарату), но не к частным лицам. Последнее, разумеется, полностью расходится с концепциями философского радикализма и либерализма, а частое упоминание этого принципа указывает на эрозию в нашей цивилизации доктрины личной независимости, согласно которой равен-

33
ство в официальных и личных отношениях имманентно присуще всем людям, и утверждение доктрины иерархичности с ее большей верностью долгу перед государством, нежели перед собственной совестью.

ЦЕЛИ, ПРОБЛЕМЫ И МЕТОДЫ
Дабы не вводить в заблуждение читателей, сразу хочу подчеркнуть, что данная работа нетрадиционное «правоведческое» исследование с педантичным анализом юридических дефиниций, обзором статутов и норм, критическим разбором прецедентов и развитием некоей правовой «теории», помогающей изобличать и наказывать взяточников. Само содержание книги, как я надеюсь, прояснит, почему исследование на подобную тему без тщательного анализа причин явления и его политических последствий имеет весьма относительную ценность. Задачей предлагаемой книги является скромная попытка исследования взаимоотношений между системой мифа и операциональным кодексом в приложении к феномену взяточничества. Автора больше интересовали процессы и методы социальной стабилизации, чем ход социальных перемен.

Подобно остальным представителям академического мира, читающим и пишущим книги, я верю в способность идей преобразовывать действительность, в возможность путем энергичных интеллектуальных усилий вызвать адекватную политическую реакцию. Политические решения, принятые правительственными инстанциями или руководством

34
«солидных» корпораций, нужно проводить в жизнь. Однако в применении к ним взяточничество является патологическим методом. По моему личному убеждению, не единожды аргументированному в книге, взяточничество губительно для государства, в котором я хотел бы жить. Однако, помимо этого, существуют и иные социальные цели. Некоторые из них, как, например, создание плюралистического общества, предоставляющего широкие возможности для развития и поддержания личных устремлений, могут сами по себе генерировать питательную среду для взяточничества. Поэтому, хотя вмешательство закона необходимо, многократное юридическое подавление этих устремлений само по себе способно нанести большой социальный вред. Сегодняшнее отклонение в искусстве, в хозяйствовании, в политике завтра может оказаться нормой. Жесткое регламентирование многих аспектов социальной жизни рискует задушить творческие порывы общества. Любая нормативная система должна быть избирательной, приложимой к ограниченному кругу явлений и рассчитанной на максимальную отдачу в сдерживании потенциальных отклонений и укреплении общественных ценностей. Я не касаюсь здесь важной проблемы усмотрения в вопросах судебного преследования — широкой возможности для представителей правоохранительного аппарата квалифицировать как отклонение лишь некоторые типы поведения и отбирать для уголовного преследования еще меньшее количество дел. Однако если допустить, что обвинитель может и даже должен обладать свободой усмотрения, как тут же возникает
35
вопрос о способах его реализации. Необходимо учитывать самые разные аспекты. Соотношение между мифом и операциональным кодексом в правоприменительной практике остается неизученным. Тот факт, что усмотрение используется для отказа в возбуждении уголовного преследования во многих случаях нарушения формальных правовых норм, не обязательно означает, что по ныне действующему операциональному кодексу эти нарушения признаются законными. Однако систематический отказ от предъявления обвинения может действительно указывать на существование такого кодекса, и тогда возникает примечательная общественная реакция, названная мною «крестовым походом».

Добропорядочные граждане редко испытывают потребность в афишировании собственной добродетели. Сам факт, что кампания нуждается в многократном провозглашении своего «неустанного стремления» к «правде, только правде и ни к чему, кроме правды», зарождает подозрение, что на самом деле здесь кроется нечто совершенно иное. В самом деле, немалая часть классиков правоведения была заворожена полуправдой закона. Иеринг, Савиньи, Мейн, Паунд, Моррис Р. Коэн, Фуллер и другие⁹ детально изучили «юридическую фикцию». Основополагающая литература о доказательстве со всеми ее «презумпциями», «допущениями» и «косвенными уликами» убедительно свидетельствует о том, что в юриспруденции обстоятельства часто предстают в ином виде, чем в действительности. Почти все упомянутые авторы трактуют юридическую

36
фикцию как средство обойти устаревший закон. В этом качестве юридическая фикция меня не интересует, ибо миф не устарел, как и операциональный кодекс. Без учета обоих факторов невозможно понять феномен «крестового похода». Я также оставляю в стороне случай, когда официальная правовая система позволяет исполнителям отклоняться от нормы или, по определению М. и С. Кадишей, «посредничать». Открытое санкционирование отклонений обычно предполагает, что исполнители не нарушают миф. Ряд современных авторов, в частности Харт¹¹, Кадишы, Кеннет К. Дэвис¹² и Дворкин¹³, с помощью сложной системы построений пытались доказать, что кажущиеся отклонения от правил на деле являются частью своеобразно понимаемой более общей правовой системы, наделенной законченной внутренней логикой. К сожалению, их теории оказались мало применимы к анализу функционирования операционального кодекса.

Дело в том, что именно масштаб отклонений от системы мифа и их неформальное санкционирование дают нам основание говорить о наличии операционального кодекса и попытаться его изучить. Глава 1 посвящена теоретическому исследованию отношений между системами мифа и операциональными кодексами, которых я уже касался в своей более ранней работе¹⁴. В главе 2 рассматривается терпимость по отношению к взяточничеству в трех наиболее значительных и взаимопересекающихся современных системах мифа. В главе 3 изучаются типы взяточничества в соответствующей социальной среде, а также различия, которые могут быть

37
вызваны самими операциональными кодексами. Глава 4 отведена анализу форм и причин кампаний против взяточничества и их влиянию на миф и операциональный кодекс. В главе 5 показан процесс принятия решений служащими и другими лицами в тех случаях, когда официально запрещенное взяточничество считается уместным. В кратком эпилоге дан обзор нынешней кампании по борьбе со взяточничеством и делается попытка оценить степень ее эффективности.

В ходе работы перед автором возникли определенные методологические проблемы. Прежде всего сам термин «взяточничество» изначально двусмыслен¹⁵, ибо является одновременно и обозначающим, и оценивающим, т. е. относится как к самим действиям, так и к юридическим выводам относительно этих действий. Более точным и научно приемлемым подходом было бы разграничение исключительных или чрезвычайных платежей (под которыми разумеется фактическое действие) и санкционированных выводов, сделанных ответственными за принятие решений инстанциями относительно законности этих платежей. Исключительный платеж, авторитетно расцененный как незаконный, является взяткой. Поскольку не все исключительные платежи будут характеризоваться лицами, принимающими решения, как взятки, есть опасность в конце концов превратить этот термин в ярлык. Тем не менее я решил оставить его по двум причинам. Во-первых, хотя термин «исключительные платежи» был введен (добавим, совершенно уместно) некоторыми промышленными концернами Соединенных Штатов Амери-

ки, в глазах общественности он выглядит эвфемизмом Мэдисон-авеню*, отговоркой, уловкой. Во-вторых, из развиваемого здесь тезиса следует, что в пределах того комплекса норм, в котором мы действуем, взятки, понимаемые как предосудительные платежи, могут со временем быть признаны законными.

Другая методологическая проблема проистекает из того, что, несмотря на свою распространенность, взяточничество существует в атмосфере вполне понятной секретности. Частично подобная секретность вызвана боязнью преследования и наказания— не за нарушение законов против взяточничества, а, скорее, за нарушение операционального кодекса, по которому определенные виды взяточничества возможны, но не подлежат оглашению. Необходимо учитывать, что термином «кодекс» обозначены операциональные нормы, и соответствующие члены группы не только требуют подчинения ему, но и готовы применить имеющиеся в их распоряжении средства для наказания за отклонение от этого кодекса. Взяточники, подобно всем правонарушителям, крайне неохотно делятся информацией о своей деятельности ¹⁶.

По этим причинам обилие данных отнюдь не гарантирует их достоверности. Расчет на средства массовой информации как на основной источник сведений о взяточничестве и «беловоротничковой» преступности связан со специфической проблемой отбора¹⁷. Во мно-

* Улица в Нью-Йорке, где сосредоточены крупнейшие рекламные агентства.
39
гих случаях, особенно когда преступление широко обсуждается, прессе отводится роль стороннего наблюдателя. В результате она сама часто становится жертвой изобретательной маскировки преступников, а вместе с ней и публика, которую она информирует. Как замечает Колвин Триллин, «на Юге заезжие обозреватели интерпретировали происходившие там события с идеологических позиций (как правило, с точки зрения расовой идеологии), тогда как местные комментаторы трактовали те же факты с финансовых позиций (чаще всего взяточничества)» ¹⁸. Чем ближе оказываются средства массовой информации к эпицентру события, тем большее они испытывают давление, оказываемое на них под прикрытием необходимости проявления «ответственности». В результате «ответственная» пресса даже в условиях либеральной демократии видит свой общественный долг в упрочении мифа, доходя до того, что начинает убеждать своих читателей в существовании санта-клауса. Руководители средств массовой информации могут входить в элиту, солидаризироваться с ней или зависеть от ее благосклонности¹⁹.

Поведение органов печати, радио и телевидения объясняется и другими прагматическими причинами. М. и С. Толчины пишут в этой связи следующее:

«Идеологический подход к действиям властей поддерживается средствами массовой информации, которым легче, дешевле и безопаснее воспроизводить агитационные выступления или описывать яростные дебаты членов палаты представителей, чем выяснять, напри-
40
мер, почему тот или иной конгрессмен отказался от голосования на только что закончившемся закрытом заседании комитета конгресса... Акцент делается на риторике — цветистой, громогласной, разящей. Никто не замечает, а зачастую и отрицает решающую роль системы протекционизма, долгов и долговых расписок, «гарниром» к которой служит существование всеми отвергаемого политического честолюбия»² . По контрасту во времена «крестовых походов» против коррупции средства массовой информации бросаются в другую крайность. Ни один стервятник так не кидается на падаль, как они обрушиваются на социальные язвы. Основной их мишенью становятся отклонения от норм, а не соответствие им. В самом деле, факт подчинения людей закону достоин появиться в прессе только тогда, когда он имеет место в обстановке широко распространенного и уже никого не удивляющего противоправного поведения. И в том, и в другом случаях рутинное отражение факта средствами массовой информации еще не означает рутинного характера его социальной сущности. Из того, что сообщения о взяточничестве доминируют в текущих новостях, совсем не обязательно следует, что весь мир погряз в подкупе²¹, как и то, что в былые времена, когда взяточничество не являлось дежурным блюдом последних известий, общество было свободно от подкупа. Я не мог отказаться от использования материалов прессы. Во многих случаях они были единственным доступным источником. Однако обилие газетных сообщений не мо-
41
жет считаться объективным доказательством разгула взяточничества. Скорее всего, оно свидетельствует о том, что при определенных обстоятельствах взяточничество выборочно дозволяется, несмотря на свое противоречие системе мифа.

Еще одна методологическая проблема заключается в анекдотическом характере значительной части сведений, получаемых на начальных этапах уголовного расследования от информаторов, заинтересованных в минимизации масштабов своих деяний и (или) своей ответственности. Более надежные сведения могут дать официальные источники, а до той поры на долю ученых остаются только догадки. Информация, использованная в данной работе, была почерпнута из документов, официальных докладов, научной литературы, посвященной коррупции, из мемуаров политических деятелей, коммерческих журналов, включенных в «Индекс оф бизнес джорнэлз», периодики, включенной в «Ридерз гайд», и газет. В мои первоначальные планы входило обширное интервьюирование, но на практике я столкнулся с большими затруднениями, и в книге приводится значительно меньше интервью, чем мне хотелось бы. Отмечу все же, что некоторые из лиц со значительным опытом в сфере международной торговли дали на мои вопросы откровенные и пространные ответы.

Интервью, взятые как мной, так и другими авторами, иногда несли в себе то, что я назвал фактором бахвальства, или Б-фактором. Не дающие взяток бизнесмены охотно говорили об этом, а иногда были не прочь и заявить об отсутствии необходимости во
42
взяточничестве и заклеймить позором лиц, практикующих его. Из тех, кто дает взятки или хорошо осведомлен о процедуре этого деяния, большинство предпочитали помалкивать. Однако находились и такие, кто по собственному почину начинали рассказывать. Именно из-за негативного отношения к взяточничеству в глазах общества информаторы, как мне показалось, были склонны к преувеличениям, как бы желая продемонстрировать собственную смелость или независимость. Ситуация интервьюирования предоставляла им уникальную возможность предаться фантазиям на тему неискоренимости этого порока.

Исследователи всегда улавливают подобные тенденции у информаторов, особенно когда те по своей сущности парии. В подобных ситуациях основной техникой контроля, применяемой наукой, служит перекрестная проверка. Но Б-фактор с трудом, а иногда и вообще не поддается перекрестной проверке. Очень нелегко найти достоверных информаторов. Что же касается свидетелей, подтверждающих информацию, то их невозможно отыскать, особенно когда исследователь стремится сохранить анонимность самого источника информации. В подобных обстоятельствах самое большее, на что может рассчитывать ученый,— это обозначить проблему и предложить читателям самим сделать выводы на основании представленных им материалов и его мнения о степени их надежности.

В будущем я намерен написать о знакомом юристам-международникам институте конфиденциальной юриспруденции — тайной

43
теории и практике, известной немногим ведущим юристам, которым иногда приходится выполнять различные функции в соответствии с нормами этого института. Конфиденциальная юриспруденция никогда не выражается открыто, поскольку юридические советники правительств и частные юрисконсульты, имеющие элитарную клиентуру, должны сохранять секретность обсуждаемых ими тайных соглашений. В рамках конфиденциальной юриспруденции ходатайства и посредничество, иногда осуществляемое судьями официальных судов, действующими в качестве частных лиц, обязательно заканчиваются соглашением сторон. Судебные решения, вынесенные в пользу корпораций, хранятся в тайне. Огромное количество юридических материалов, связанных с деятельностью государственного аппарата, попадает в категорию «секретных». Ни один из практиков «тайной юриспруденции» не станет действовать, согласуясь с ее нормами в «публичной юриспруденции» — представленной на обозрение публики и усердно изучаемой студентами. Разумеется, «публичная юриспруденция» не ширма. Она эффективно применяется к определенным деяниям и некоторым группам населения.

По сравнению с необычной, почти что священной ролью, которую играет развивающаяся логика в юридической науке, «публичная юриспруденция» вполне может быть представлена в качестве законченной системы мышления. Но будучи лишь частью действительности, она не в силах дать исчерпывающее толкование или предсказание того или иного явления. Исследование юридиче-
44
ской трактовки взяточничества в большой мере является исследованием конфиденциальной юриспруденции, юриспруденции, действующей в тени. Это потребовало особого взгляда на собранный материал и имеющиеся (часто неполные) данные. Впрочем, предлагаемая работа, скорее, попытка понять суть богатого светотенями явления, чем эмпирическое исследование.

следующая страница>