Бальтазар Косса
Дмитрий Балашов
Бальтазар Косса
Материалы для этой книги собирал Борис Александрович Пономаренко. Приношу ему глубокую благодарность.
Автор
Предуведомление
Когда я читал эту рукопись друзьям, один из них, человек строго верующий, сказал, что не надо нам, православным, разбираться в европейских церковных делах. Своих бед хватает! Возможно, подобное мнение возникнет и еще у многих читателей. Мне, однако, оно показалось мало убедительным. Именно теперь, когда наша церковь готовится пасть в объятия Рима, а правительство уже подчинилось диктату Запада и Штатов (что наглядно выявилось в том, что мы допустили раздел страны и, по чужой указке, дважды предали дружественную нам Сербию), теперь, когда Запад стал для нас эталоном в массовой культуре и в самом образе жизни, именно теперь стоит разобраться в том, что собой не только представляет, но и представлял Запад в те века, когда у нас еще только складывалась Московская Русь, а на Западе совершался могущественный поворот к светскому мировоззрению, приведшему к тому, к чему пришло нынешнее «прогрессивное» человечество. И чем мы больше поймем Запад, узнаем, откуда что пошло, тем лучше, представляется мне, сумеем разобраться в наших нынешних бедах.
Эта книга1 преследует меня уже несколько лет. Нет, не в ней самой дело! Написана она ясно, обстоятельно, даже увлекательно, и – плохо. Плохо потому, что герой ее заранее «изобличен» и осужден автором «прежде суда», но не показан ни в делах своих (государственных делах!), ни даже в разворот своих чудовищных страстей, а о том очаровании, которое он умел пробудить, верно, не в одних женщинах, – хотя, по сути своей, весь роман Парадисиса посвящен исключительно амурным подвигам героя, – можно только догадываться. И все же, даже сквозь нравоучительный строй речи автора проглядывают, словно в разрывах громоздящихся туч, грандиозные (не хочется вновь повторять слово «чудовищные») глубины этого бешеного характера: пирата, убийцы, насильника, а с тем вместе умницы, покровителя гуманистов, крупного церковного деятеля и несомненного таланта, – ставшего, в конце концов, римским папой Иоанном XXIII, – столь ярко являющего собою непознанную доселе эпоху так называемого «Возрождения». Ибо совсем не в реабилитации античной старины там было дело, а совсем совсем в другом!
Да, конечно, что такой человек стал папой (а до того, в чине кардинала, ряд лет успешно правил католической церковью под эгидою престарелых и уже неспособных к активной деятельности римских первосвященников), это в свою очередь урок и возможно даже позор для католицизма. Тем паче, что не в пресловутом filioque, а вот именно во всевластии папского престола, в том, что живой и страстный человек может стать наместником самого Бога на земле, присвоить себе абсолютную непререкаемую земную власть, в этом именно главное расхождение нас, православных, с католическим миром… Увы! Соборность церкви, нами отстаиваемая, не дает того эффекта в управлении аппаратом церкви, как «единодержавная» власть пап, в которой сила церковной организации как бы сосредоточивается, фокусируется в одном лице, в одном волевом устремлении, что в делах земных дает гораздо больший эффект, чем неповоротливые решения соборов, туго собираемых, подверженных постоянной язве споров и промедлений… Все так! Но, вот именно, в делах земных. И все совсем наоборот, ежели мы помыслим не о земном, а о духовном мире, о категориях Вечного и Нетварного Существа, создавшего зримый мир и наделившего нас свободою воли.
Но ежели дело было бы в одном лишь споре православных с католиками, о Бальтазаре Коссе можно бы было и не вспоминать. Хватало в Риме пап, пример и поведение которых были достаточно красноречивы и достаточно «отрицательны». Был папа, который любил наблюдать случки коней, а к себе на пиры созывал римских проституток и заставлял их, совершенно голыми, собирать орехи с пола, рассматривая их выставленные напоказ зады. Были прямые атеисты. Был папа, который пил в честь римских богов. Были распутники, изуверы, мздоимцы, были папы, поклонявшиеся Сатане. Была, наконец, женщина, переодевшаяся мужчиной и избранная папой римским (!). Были, разумеется, и ревнители благочестия, и глубоко образованные, и властные, и даже глубоко верующие люди… Было все! Но в Бальтазаре Коссе крылось что то еще иное, почему римская курия и захотела, уже в нашем столетии, от него отделаться, точнее – отделаться от памяти о нем. Имя Иоанна XXIII было избрано для себя в 1958 м году кардиналом Ронкалли в момент возведения его на папский престол, а Косса, соответственно, таким образом вычеркнут из списка лиц, последовательно занимавших престол Святого Петра.
Почему то мне остро захотелось разобраться в этой фигуре, надолго и прочно проклятой, и все таки удивительно неоднозначной!
I
О детстве и ранней юности Бальтазара мы почти ничего не знаем. Да, он, конечно, учился! Грамоте и, разумеется, латыни – всеобщему тогдашнему языку науки и церкви в Западной Европе. И конечно, в церковной школе (светских тогда не было), а, возможно, и дома. Род графов Белланте, владельцев Прочиды и острова Иския близь Неаполя мог себе позволить иметь домашних учителей для своих детей, дочери2 и четверых мальчиков, которые (все!) стали к тому же пиратами и обогащали родовое гнездо нескудно.
По семейной легенде их род восходил ко временам далекого прошлого. Имя Корнелия Коссы, римского полководца, упоминается еще в 294 году от основания Рима, то есть Косса насчитывали за собой почти две тысячи лет истории! Восемнадцать веков непрерывной жизни рода – может ли такое быть? Но все Косса в это верили, и вера эта, родовая гордость, немалое значение имела для каждого из них, а для Бальтазара особенно. Заметим, что и пиратами Косса были далеко не всегда. Пятьсот лет, как утверждает сам же Парадисис, род Косса поставлял своих членов в ряды церковных деятелей Италии, и именно потому родители столь заботились о воспитании своего младшего сына, возлагая на него особые надежды3.
Бальтазар Косса родился где то около 1360 го года и умер в 1419 м.
Время было суровое. Западная Европа, по выражению Л.Н. Гумилева, «набухала пассионарной энергией». Создавались монархии, в Испании заканчивалась реконкиста, во Франции начиналась Столетняя война. Еще не отошла в прошлое идея крестовых походов: «Освобождения гроба Господня». Не за горами были Гуситские войны, и уже брезжило не в отдалении время великих географических открытий, время Реформации и господства Западной Европы надо всем миром…
Италия XIV столетия представляла собою шесть больших и множество мелких государств, постоянно враждующих друг с другом, которые никак не могли объединиться, но не потому, что не было сил, а потому, что сил было слишком много и у богатеющих городских коммун, и у знати, рвущейся к власти, и никто никому не хотел уступать.
Юг Италии, с городом Неаполем и Сицилией, занимало Неаполитанское королевство, которому какое то время принадлежал Прованс и владения на Балканах. Впрочем, Сицилия рано выделилась в особое государство с испанской арагонской династией, а Прованс отошел к Франции. Выше него располагалась папская область, «патримоний Святого Петра». Еще севернее – Флорентийская республика, постепенно вобравшая в себя всю Тоскану, изготовлявшая лучшие в мире сукна, богатеющая и на торговле, и на финансовых операциях, банкирские дома которой хозяйничали едва ли не во всех странах Запада. Север Италии, Ломбардию, занимал Милан (позже – миланское герцогство), также стремившийся расширить свои владения за счет соседей. На западном побережье, близ Франции, узкою полосой располагалась владычица морей, Генуэзская республика Святого Георгия, а на Востоке – Венеция, вторая владычица морей. Та и другая республики господствовали на Черном и Средиземном морях, торговали, богатели, и отчаянно дрались друг с другом в спорах о наследстве поверженной и стареющей Византийской империи. Генуэзцы почти захватили Константинополь, хозяйничали в Крыму, держали торговые дворы на Москве. Сейчас можно уверенно утверждать, что и поход Мамая на Русь организовали именно генуэзцы.
А между этими шестью государствами располагалось множество мелких, подчас тоже достаточно сильных. На западе – Пиза, когда то соперничавшая на море с Генуей, и Лукка. На востоке – Римини, Урбино, Верона, Падуя, Мантуя, Феррара, Равенна, Болонья… Все они союзничали и боролись, отбирая друг у друга земли и города. По стране прокатывались вооруженные отряды предводителей наемных дружин – кондотьеров, и никто не слушал дальновидных мыслителей, вроде того же Маккиавелли, предупреждавших, что добром это не кончится, что раздробленную Италию завоюют в конце концов сильные соседи (если не французский король, то германский император или австрийские Габсбурги), что и произошло полтора века спустя.
Да и как было – за цветением светской культуры, поэзии, живописи, зодчества, за расцветом промышленности и торговли, ростом университетов, финансовой экспансией (банкиры Италии ссужали деньгами даже английских и французских королей!), как было в век Джотто и Данте, Петрарки и Боккаччо, Донателло и Пизано, в век, когда Италия царила во всем: в модах, нравах, юриспруденции, изобразительных искусствах – догадаться, что это начало конца!
Остров Иския, владение графов Белланте, славится своими термальными теплыми источниками. Древнеримское происхождение графов Белланте достаточно гадательно. Во время войн Юстиниана и нашествия Лангобардов римская знать была едва ли не вся истреблена. Но на побережье Адриатики, чуть севернее Рима, есть местность под названием Белланте. То есть, возможно, что род Коссы происходил оттуда, а затем перебрался на западный берег итальянского полуострова. Возможно даже допустить провансальское происхождение Косса, по многолетним связям семьи с Анжуйской династией. Уверенно тут утверждать что то трудно.
Заметим еще, что в изложении событий мы взялись следовать за Парадисисом, но при внимательном изучении источников многие его построения рушатся, как карточные домики, и скорее напоминают литературный прием «сгущения и сближения», чем истину.
Однако Бальтазар Косса реально существовал таки, пиратствовал, учился, стал папой, был обвинен, среди прочего, в чрезвычайной любви к женщинам (или женщин к нему, что, впрочем, почти одно и то же), и это одно уже не вымысел и позволяет проследить канву его жизни, скажем так, без существенных ошибок.
Косса с юности, во всем и всегда, стремился быть первым. Ученье давалось ему без особого труда. По видимому, и «тривиум», тогдашнюю начальную школу, – куда входили изучение грамматики, риторики и диалектики, – он постиг еще дома, до тринадцати лет. Но он хотел быть первым и во всем прочем: в мальчишеских драках, в различного рода состязаниях (позже, в Болонье, он станет усиленно упражняться в фехтовании), в верховой езде, в гребле. Рано созрев, он как то почти незаметно для себя стал мужчиной, мимоходом лишив невинности одиннадцатилетнюю деревенскую девочку Джулию, которая сперва вырывалась и плакала, а потом начала пылко целовать и обнимать своего тринадцатилетнего любовника, который не ощутив ничего, кроме некоторого физического облегчения, принимал ее ласки с легкой отроческой насмешкой и быстро бросил девушку, а бросив – и позабыл. Во дворе Косса хватало и рабынь, и молодых служанок, готовых отдаться пылкому видному мальчишке, младшему хозяйскому сыну, с уже означившейся мускулатурой сильных рук и широких плеч, который мог запрыгнуть в седло, не касаясь стремени, и совсем не боялся править лодкой с тяжелым просмоленным парусом в бурю, когда сумасшедшие волны грозили вот вот разбить утлую посудину о прибрежные скалы.
В нем уже тогда проглядывала та южная мужская красота, расцветшая ярким цветом в бытность его в Болонье, в чине студента теолога (или, скорее, правоведа), которая отличала Бальтазара от многих других, и даже выделяла его среди четверых братьев Косса.
Женщин он завораживал, они готовы были ради него на все. Это лицо, бледно смуглое, со слегка выгнутым, саблею, носом4, эти жгуче черные, пробивающиеся по щекам будущие баки, точнее – тонкий очерк будущей растительности лица, эта черная грива крупных кудрей, это властное, мужеское, почти животное, хищное, но отнюдь не тупое выражение лица, а разбойно самоуверенное, и безжалостный какой то взгляд нежданно светлых (а возможно, и антрацитово черных!) широко расставленных глаз, тоже не скажешь «звериный», нет, человеческий, очень мужской, но лишенный того даже намека жалостливости – дряблости ли? инфантильности? красоты? как угодно называй! – свойственной серо голубым российским очесам, являющим и характер сходственный, склонный к мечтательности, рефлексии, самокопанию… Тут же рефлексии не было никакой, даже и намека на нее не было! Желаемое бралось с бою и сразу. Женщины таким мужчинам отдаются, не раздумывая, «падают к ногам», спешат раздеваться сами, почитая себя счастливыми при одном взгляде, брошенном на нее, заранее победительном взгляде… Так, во всяком случае, кажется мне, северянину, хоть и далеко не все носители голубых глаз склонны к рефлексии, как и не все черноглазые красавцы так уж победительны и смелы… Но все же!
Писаных портретов Бальтазара не сохранилось, так что представлять можно, что угодно, да и о цвете глаз спорить и спорить, но вот что он был красив, и хищно красив, это, во всяком случае, несомненно, и порукой тому – отношение женщин – многих и многих! – к нашему герою.
Юноши в те времена созревали рано! Бенвенуто Челлини к шестнадцати годам был уже законченным золотых дел мастером и, вдобавок, музыкантом. Не в редкость было встретить двадцатилетнего полководца, уже прославившего себя во многих сражениях, походах, сшибках и осаде крепостей. Рано созрел и Бальтазар Косса. Во всяком случае ему было тринадцать лет, когда он упросил старшего брата, «адмирала» Гаспара Коссу, взять его с собой на пиратский корабль. «Адмирал» Гаспар Косса был не просто пиратом, его флот «работал» под защитою герцога Прованса, отделившегося от Неаполя при Луи I Анжу в 1370 х годах, а грабил он в основном побережье Берберии (нынешние Тунис, Триполи, Алжир и Марокко), весьма часто захватывая в прибрежных городках церковное золото, серебро и дорогие облачения – плоды мусульманских набегов на окрестные христианские страны. Так что пиратство Гаспара Коссы скорее можно было назвать позднейшим словом «каперство», не лишающим его носителя известного общественного уважения. Да, впрочем, профессия эта в те поры не так то уж и отделялась от купеческой. Купцы мореходы пиратством, при случае, отнюдь не брезговали! И все же разница, конечно, была. Одно дело – торговать и при случае ограбить кого то. Другое совсем, когда грабеж чужих кораблей и прибрежных селений становится специальностью.
Кстати, Александр Парадисис, описывая пиратские подвиги Коссы, делает, как мне кажется, существенную ошибку, заставляя Коссу на своем корабле пользоваться такелажем, появившимся много позже описываемого времени. Суда конца XIV – начала XV века имели еще довольно скудную оснастку: два три паруса (а то и один!). Косые паруса, позволявшие идти под углом к ветру, только появлялись и были еще достаточно неуклюжи. Парус держала огромная рея, подвешиваемая к верхушке мачты, управлять которой при шквальном ветре было почти невозможно, поэтому на военных галерах долгое время сохранялись ряды весел, за которыми сидели прикованные к сиденьям гребцы. Пиратские корабли обычно именно так и оснащались. Весельный ход помогал догнать «купца» при штиле или противном ветре, а прокорм гребцов пирату, учитывая размер его доходов, был не в тягость. Революция в парусной оснастке, позволившая, исключив весла, пересекать океаны, пользуясь сложной системой прямых (на первом и втором гроте) и косых (на бизани) парусов, больших нижних и меньших – верхних, сверх того косых носовых, вынесенных через бушприт впереди корабля, – системой, позволившей идти галсами встречь ветру, – развивалась и утверждалась уже в XV–XVI столетиях, и раньше всего в странах северной Европы и в Португалии, при принце Генрихе Мореплавателе, который сам никуда не плавал, но разрабатывал новые типы кораблей, приспособленных для плавания в открытых акваториях, в том «eterno mare», бескрайнем океане, который манил своею бесконечностью, манил устремляться на Запад, к еще не открытым сказочным землям индейцев, и на Восток, к чудесам Индии и к островам пряностей, куда доплыли первыми именно португальцы…
Разбойничье судно Коссы, шебека или каракка, еще не имело, не могло иметь сложной парусной оснастки, но зато на скамьях нижней палубы, надежно прикованные к сиденьям, сидели пленники гребцы, позволявшие судну развивать приличную скорость при всех капризах воздушных стихий. Кстати, первое судно, которое захватил Бальтазар после своего вынужденного бегства, было, видимо, испанской караккой: парусно гребной трехмачтовик с тремя большими «латинскими» парусами, представлявший собою дальнейшее развитие каравеллы, превосходя каравеллу как в быстроте хода, так и в мощи вооружения.
Кого грабили они? Да, конечно, доставалось и туркам, и арабам. Но и «своим» христианам тоже! Длинная, низко сидящая галера или каракка нежданно являлась из за синих осыпей гор, из жемчуга пены, опоясывающей как бы летящие вниз, да так и застывшие в полете утесы, и, ощетиниваясь десятками весел, пускалась в погоню за пузатым бокастым купеческим гатом. И ежели, на счастье торгового корабля, не задувал нужный ветер, быстро нагоняла неповоротливую беззащитную посудину. А там – с ножами в зубах лезут по веревочным лестницам, дождем железных арбалетных стрел сбивая с бортов немногочисленную охрану корабля; а там – связанный капитан, грабеж, свалка, торопливо волочат добро, что поценнее, прочее, с обреченным кораблем – подарок морю! Ведут, как кули, бросают вниз с высокого борта богатых пленников, с кого можно получить выкуп или кого можно продать. Прочим – дружить с рыбами, акулы уже жадно кружат вокруг. Вода хлещет в пробоины и отверстые окна трюмов, вой обреченных морю взмывает и гаснет по мере того, как ограбленный корабль погружается в воды Средиземного моря, и затихает плач и визг насилуемых знатных матрон, которых порешили, отпробовав, попросту утопить.
Сегодня на пиратской галере даже прикованные к сиденьям гребцы получат по куску едва обжаренного мяса, по лишнему ломтю из захваченной добычи, и даже по глотку кислого красного вина, и они смеются, открывая черные щербатые рты, смеются над теми, другими, которым, отправляясь на корм акулам, достается завидовать этим, живым, хотя и закованным в цепи…
И так – сколько раз? Сколько месяцев или лет? Лета то, впрочем, можно и подсчитать! Ежели с тринадцати до двадцати лет он плавал на корабле брата адмирала, а с двадцати пяти лет еще четыре года пиратствовал сам – немалый срок! До той памятной бури, едва не покончившей с молодым Бальтазаром, поломавшей и возвысившей всю его дальнейшую судьбу…
Впрочем, до этой роковой бури был пятилетний перерыв (1380–1385 гг.), когда Бальтазар, по совету матери, учился на правоведческом отделении Болонского университета.
Парадисис полагает, что в пиратстве юного Бальтазара привлекали больше всего хорошенькие девушки, которых рыцари моря часто захватывали в плен. Тут, как мне кажется, автор увлекся позднейшим списком церковных обличений. Хорошеньких девушек хватало и дома. Иное заставило юного Коссу покинуть родные пенаты: слава старшего брата, неведомые земли, зов моря, наконец, зов, который краем, лишь в старости, довелось испытать и мне грешному (да уже не было сил, уже позабылись мечты далекого детства!). Но – сияющая серебряная даль! Вечная дымка влаги, висящая над водою, сквозь которую и солнце порою кажется не золотым, а серебряным. Но одиночество моря! Но тишь! Но упругие груди выгнутых парусов! Но ожидание! Часы и дни простора! И наконец, в какой то миг, бешеная погоня, когда бичи надсмотрщиков хлещут по мокрым спинам залитых потом, хрипло дышащих гребцов, а команда стоит, кто побледнев, кто закаменев ликом с абордажными саблями в руках, на носу лихорадочно поворачивают пушку и близит, близит высокий борт чужого корабля, где крики капитана, гвалт, откуда нестройно и не метко летят, крутясь, раскаленные ядра и шипя уходят в пену вод, и вот… Вот оно! Чьи то лица, рты, разъятые в реве, нож в зубы и первым, обязательно первым! Заскочить на борт вражеского «когта» или «нефа», уже не думая, сумели ли сотоварищи надежно зачалить крючьями борта кораблей, или, стукнувшись нашивами, суда разошлись врозь и ты один в мятущейся толпе разномастно одетых, оливковых, черных, горбоносых лиц, и уже остается только рубить, рубить и рубить, губу закусивши до крови, отбивая удары вражеской стали и чуя, как веянье близкой смерти шевелит кудри на голове… Но вот, наконец, волна своих, и победный клич, и уже те бегут, и падают ниц, сдаваясь. О, сладкий миг одоления! О, мгновение, когда сила ходит в руках, когда хочется еще и еще рубить, и взор твой столь дик, что полонянников в ужасе отшатывает посторонь… А девушки – что девушки! Они для того и рождены, чтобы, темнея взором и трудно дыша, самим срывать с себя дрожащими пальцами преграду одежд и, уже почти теряя сознание от ужаса и сладкого ожиданья, падать в руки молодого чернокудрого красавца победителя, не думая в этот миг ни о чем больше… Да и не так часто встречаются женщины на торговых кораблях! Скорее их можно захватить в набегах на берберские селенья, в каменных логовах восточных пиратов, среди коврового узорочья, ковани, дорогого оружия и посуды. Иные, выкупленные родичами, со слезами на глазах покидали объятия прекрасного бандита, но и тотчас позабывались, – море властно звало к себе, звало на новые подвиги, новые битвы и новую кровь… Всю жизнь он брал женщин, не задумываясь об этом, и совсем не понимал женской ревности.
В родной приют на Искии заглядывали изредка, от случая к случаю. В один из таких наездов уже подросшего Бальтазара мать увела в свой особый покой, где в двойное итальянское окно, разделенное надвое тонкою полуколонной, виднелась ослепительно синяя гладь неаполитанского залива, и почти не долетало блеянья коз снизу, с хозяйственного двора.
По правде сказать, мать гордилась этим своим поздним сыном, родившимся тогда, когда уже старший, Гаспар, руководил пиратским флотом, когда и не ждали со стариком отцом, что она забеременеет… Но – родился! И вырос силачом и красавцем. И только одно долило: когда почуяла тяжесть чрева, перед распятием поклялась, что ежели даст Бог, то этот последний сын (о дочери почему то и мысли не было) пойдет по стезе духовной. И теперь, несколько робея, оглядывала своего уже двадцатилетнего молодца (ребенок для матери всегда юн!), и руки, уложенные на хрусткий атлас пышного, по моде, платья, слегка вздрагивали: не нагрубил бы, не отрекся, не встал, прекращая разговор! Говорила, волнуясь, о традициях рода – пять веков! Пять веков Косса почти непрерывно поставляли кандидатов на духовные должности римской церкви! Ты должен окончить университет (годы идут!), ты должен встать на путь, избранный для тебя нами, мной и покойным родителем твоим, ты станешь священником, станешь епископом, потом кардиналом! Уже не случайная удача пиратских набегов, но твердая власть, поддержанная всем авторитетом церкви, станет уделом твоим!
Бальтазар слушал и не слушал. В окно задувал ласковый морской ветер, в который вплетались запахи лавра и роз, растущих под окном. Устал ли он от подвигов своих? Наскучило ли уже привычное, и не свое, ибо Гаспар Косса был крутым адмиралом, людей своих, не исключая брата, держал железной десницей? Наскучило ли Бальтазару быть под началом, хотя бы и в своей семье? Но он слушал мать и не уходил, и постепенно, взглядывая на ее высохшие, слегка дрожащие руки, начинал понимать, что ничто не вечно в этом мире и мать права, да, права! И значит, ему надлежит ехать в Болонью и поступать в тамошний прославленный на всю Европу университет, войти в буйное братство студентов, которые вели себя в Болонье почти как пираты, временно захватившие город (в Болонье, на шестьдесят тысяч жителей студенты составляли пятую часть населения).
следующая страница>