Перейти на главную страницу
Первые десятилетия XX в. – самый яркий период в развитии русско-еврейской драматургии, хотя некоторые заметные произведения появились еще в 1880-е гг. С середины 1900-х гг. пьесы русско-еврейских драматургов Д. Айзмана, О. Дымова, С. Юшкевича не только ставились на сценах русских театров, но и вызывали большой общественный резонанс1. Одной из проблем, характерных для еврейской и русско-еврейской драматургии, наряду с так называемыми «погромными драмами», появившимися после трагических событий 1903 г. в Кишиневе, стала проблема крещений22. Размышляя о судьбах молодого поколения, многие еврейские драматурги ставили вопрос о причинах ухода молодежи от традиционных устоев или, наоборот, о путях возвращения к родной религии. Тема крещений в большей степени была характерна для произведений еврейских авторов, писавших на русском языке.
Пьесы, созданные в годы первой русской революции 1905–1907 гг., соединяли семейную драму с социальными проблемами, рассматривая вопрос об участии еврейской молодежи в национальных и революционных движениях. Они отразили многие аспекты дискуссий, которые велись на страницах еврейской и русско-еврейской печати в связи с вопросом о крещениях. Были периоды, когда известные еврейские общественные деятели, журналисты и ученые, такие, как С.М. Дубнов, С. Ан-ский, И. Цинберг были вынуждены писать об «эпидемии крещений».3
Рассмотрение подобного конфликта было характерно и для еврейско-немецкой драматургии, достаточно вспомнить известную драму М. Нордау «Доктор Кон» (1897), написанную накануне Первого сионистского конгресса и ставшую полемическим откликом на драму его идейного учителя Т. Герцля «Новое гетто» (1894), в которой открыто демонстрировалась незащищенность преуспевающих евреев Вены от антисемитских предрассудков их христианского окружения. Обе пьесы широко обсуждались в среде русско-еврейской интеллигенции4. Драма М. Нордау неоднократно переводилась на русский язык и была впервые опубликована отдельным изданием в 1899 г. в С.-Петербурге и Харькове, а позднее вошла в собрание сочинений М. Нордау (Киев, 1902–1903; Москва, 1913). Она шла на многих русских сценах, включая знаменитый театр Ф. Корша в Москве5.
Одной из ранних пьес этой тематики стала драма Владимира Баскина «На распутье» («Русский еврей», 1880), которая успешно ставилась на столичных и провинциальных сценах6. Эта пьеса была литературным дебютом ее автора – выпускника юридического факультета Петербургского университета и Петербургской консерватории. В дальнейшем В. Баскин стал известным музыкальным и театральным критиком, несколько десятилетий заведовал музыкальным отделом «Петербургской газеты» (1887–1917), печатался в журналах «Россия», «Нива», «Русская мысль», издал серию очерков о русских композиторах.
Драма «На распутье» во многом связана с духовным опытом молодого поколения 1870-х гг., увлекавшегося идеями народничества. В центре пьесы история 23-летнего студента-филолога Песаха Рубанова, влюбившегося в Верочку, дочь помещика Катаева, которой он дает уроки истории и литературы. Девушка мечтает о романтической любви и семейном счастье, ей нравятся ум и красота учителя, которого она знает под именем Петр Иванович. Ни Верочка, ни ее родители не догадываются о его еврействе. Рубанов понимает, что обманывает девушку, скрывая свое происхождение, однако откладывает признание, боясь потерять ее любовь.
В доме Катаевых ему приходится слышать презрительные отклики о евреях. Русские дворяне даже в присутствии банкира Штейна обсуждают вопрос: «можно ли пускать евреев в приличный дом», «есть ли между ними порядочные». Подобные рассуждения отзываются болью в душе Рубанова: «И это говорят люди, считающие себя цивилизованными?!». Он глубоко осознает драму тех, кто был очарован идеалами науки и образования: «В особенности печально положение нашего брата, от евреев по убеждениям отставшего, а к русскому обществу, по врожденной к нам ненависти не приставшего… Что же делать? Будем терпеливо переносить насмешки, – авось доплывем до другого берега… Терпение, говорит Шекспир, удел наших предков… Будем терпеть, пока они образумятся… Благо – то время приближается»77.
Единственный человек в этой среде, относящийся к Рубанову уважительно и искренно, – сын полковника Будилова, который знает непростую жизненную историю своего друга и говорит о нем, как о «честной натуре», «душа-человеке», сделавшем людям много добра. Он рассказывает, что Рубанов бесплатно преподает в двух воскресных школах и в еврейском училище, где ведет уроки русского языка и арифметики. Студент Будилов понимает, сколько несправедливости и унижений выпало на долю сына бедного портного, который был вынужден заниматься тайком от отца и красть свечи, чтобы читать по ночам книги. Мальчик убежал из дома, чтобы иметь возможность учиться, а для поступления в гимназию его матери пришлось доставать ложное свидетельство – только так Рубанову удалось закончить учебу и поступить в университет.
Как и в пьесе «Горе от ума» А.С. Грибоедова, представители высшего общества ополчаются против молодого человека, выступающего с критикой их морали. Если Чацкого объявляют сумасшедшим, то у Баскина расправой над молодым прогрессистом служит правда о его еврействе, которую раскрывает в доме Катаева банкир Штейн, решивший отомстить Рубанову за свою дочь. Маша Штейн, с которой студент также занимался, отказала выгодному жениху и готова отправиться на учебу в Петербург. Она мечтает стать доктором и приносить пользу народу.
Как в пьесе Грибоедова и в гоголевском «Ревизоре», из реплик представителей знати мы узнаем об их неблаговидных финансовых операциях и подлогах, которые связывают русских помещиков и еврейского банкира. «Рука об руку мы пойдем в кандалах», – кричит Штейну помещик Катаев, угрожая, что расскажет правду о его помощи в своих мошенничествах.
В этой пьесе В. Баскин противопоставляет передовые взгляды образованной молодежи, способной преодолеть религиозные предрассудки, косным взглядам «отцов». Сын полковника Будилова называет помещиков «цивилизованными варварами», а Рубанов открыто выступает с критикой банкира Штейна за его страсть к наживе, показную религиозность и ненависть к молодому поколению. Однако обличающие слова Рубанова, произнесенные в присутствии русских помещиков, служат для последних лишь примером внутренней еврейской ссоры. «Брат брата ругает», – комментирует эту сцену полковник Будилов.
Автор пьесы противопоставляет представителей разных поколений по их отношению к своему еврейству. Если Рубанову, стремящемуся к идеалам, провозглашенным прогрессивным русским обществом, этот вопрос представляется болезненным, то банкир Штейн, напротив, не стыдится своего происхождения. В сцене спора с помещиками в ответ на презрительное «жид» Штейн провозглашает: «Я горжусь этим именем… Достаточно упомянуть великие имена Спинозы, Берне, Гейне, Мендельсонов, Мейербера, Антокольского, Рубинштейна и других, чтобы заставить молчать всякого противника, доказывающего, что евреи способны только на обман… Одни только голыши, студенты, скрывают свое происхождение…».
Вопрос национальной самоидентификации для прогрессиста Рубанова практически неразрешим, он считает себя «лишним» и в русском, и в еврейском окружении: «Кому нужна моя латынь? Давать уроки у господ Штейнов?... Там меня ненавидят как богоотступника, еретика. Чем я проявлял, в самом деле, свою связь с несчастным страдающим народом? Но другие меня ненавидят как еврея. Достаточно одного этого слова, чтобы лишиться в их глазах и чести и совести… и даже чувств человеческих. Я лишний для тех и для других?»8.
«Комедия с разоблачением», которую дворяне разыграли на дне рожденья Верочки, стала причиной нервного потрясения и для девушки, и для Рубанова. Борясь за жизнь дочери, ее родители пишут письмо студенту, сообщая, что единственный возможный выход – это его крещение. Однако молодой человек понимает, что подобный шаг может убить его родную мать, жертвовавшую всем ради его будущего. Когда Лия узнает, что ее единственный сын влюбился в русскую девушку и размышляет о крещении, она бросает ему горький упрек: «Где твоя совесть? На всех кричишь мошенники, обманщики. Но ни один мошенник так не поступит с матерью… Нет у меня сына».
Рубанов понимает, что не сможет «заменить веру Верочкой», горько усмехаясь подобному «каламбуру». Герой не в силах найти свое место в жизни: «Все чуждо мне… пока я ношу это роковое имя еврей. Но носить его… долг требует». Единственный выход, к которому приходит в своих размышлениях тяжелобольной Рубанов, – это самоубийство. Последняя реплика, звучащая в пьесе, – голос безымянного прохожего: «Да, жалко, хоть и еврей».
Написанная в 1880 г. пьеса В. Баскина отразила целый ряд вопросов, обсуждавшихся на страницах русской печати, прежде всего в газете «Новое время» А. Суворина (во главе редакции с 1874 г.), которая поддерживала антисемитскую истерию. Так, 23 марта 1880 здесь было опубликовано анонимное письмо «Жид идет», название которого перефразировало известное выражение Н.К. Михайловского «разночинец идет» (1874), которым тот приветствовал стремления «кухаркиных детей», т.е. представителей недворянской молодежи, к высшему образованию. Автор упомянутого письма в «Новое время» выступал против приема евреев в русские университеты, этот текст вызвал целый ряд подобных публикаций в провинциальной прессе9.
Однако дискуссия о еврейских студентах и страх перед возможным влиянием еврейской интеллигенции проявились намного раньше, нарастая в эпоху 1870-х гг., что отражено, например, в записях из «Дневника писателя» Ф.М. Достоевского, печатавшихся как авторская колонка в газете «Гражданин» с 1873 г. вплоть до смерти писателя в 1881 г. Русско-еврейская пресса того периода неоднократно обсуждала проблемы еврейского студенчества, а также вопросы русского законодательства и политики в области образования. Примечательно, что поводом для публикации скандальной статьи в мартовском номере «Нового времени» послужила статья А. Кауфмана «Учатся ли евреи?», опубликованная в феврале того же года в Петербурге в русско-еврейской газете «Рассвет»10.
Негативный образ еврейского банкира, выведенный в пьесе В. Баскина, не был исключением в русско-еврейской литературе. В качестве примера можно назвать изданный в том же 1880 г. роман Л. Леванды «Исповедь дельца», раскрывавший махинации представителя еврейского купечества. Таким образом, драма «На распутье» отра-зила ряд принципиальных дискуссий своего времени. В рецензии на эту пьесу, опубликованную под характерным названием «Страдальцы» (1880), И. Каценельсон, практикующий врач и известный литератор, писавший под псевдонимом Буки бен Иогли, отмечал, что причина трагедии людей, подобных Рубанову, состоит не в грубых насмешках их окружения, а в том, что они скрывают свое еврейство: «Источник их страданий в них самих». По мысли И. Каценельсона, такие люди «потакают низменным инстинктам массы», проводя всю жизнь в положении «акробата, танцующего на канате: одно неправильное движение – и может быть разоблачено их семитическое происхождение… <…> Эти страдальцы – люди больные духовно, этим людям недостает уважения к собственной личности, а на это уважение никаких дипломов и никаких патентов не выдают. Побольше уважения к собственной личности, поменьше ложного стыда, поменьше трусости и вы, господа страдальцы, спасены»11.
Хотя герой пьесы В. Баскина отверг путь крещения, но его самоубийство демонстрировало неразрешимость подобного конфликта в сознании представителей русско-еврейской интеллигенции незадолго до погромов 1881 г., ставших поворотным пунктов в развитии еврейского национального движения.
Конфликт между любовным чувством и семейным долгом развивался также в одной из ранних пьес О. Дымова «Две правды» (1899), цензурный вариант которой сохранился в рукописном фонде Театральной библиотеки С.-Петербурга, однако вопрос о возможности смены веры ради любимого человека здесь решался иначе1212. Как и В. Баскин, О. Дымов написал свою первую драму в свои студенческие годы. В то время он учился в Лесном институте, который закончил в 1902 г. Нельзя не отметить, что текст пьесы О. Дымова изобилует ассоциациями с петербургскими образами Достоевского, творчество которого, по признанию самого автора, оказало на него значительное влияние.
Конфликт драмы «Две правды» связан с нравственным выбором, который предстоит сделать ее главному герою – 27-летнему юристу Иосифу Шиферсу. Он собирается жениться на Женни, девушке из богатой еврейской семьи, которую знает уже восемь лет, с тех пор как давал ей частные уроки по гимназическому курсу. Однако когда Женни уехала на несколько месяцев, Иосиф неожиданно для всех увлекся Лизой, дочерью бедного русского чиновника Голубовского, с которой его познакомил давний знакомый их семьи Георгий Затурский, живший по соседству с чиновником. В этой пьесе Затурский играет роль «злого гения» не только в жизни Иосифа, но и в судьбах других героев. Автор намеренно подчеркивает сходство семейства Голубовских с семейством Мармеладовых из романа Достоевского «Преступление и наказание», словно предлагая читателям еще один вариант «униженных и оскорбленных», к которым принадлежит живущий в крайней бедности русский чиновник, в то время как семейство Шиферсов можно отнести к людям среднего достатка. Еврейская семья не роскошествует, живет скромно, но с достоинством, старшее поколение жертвует всем ради университетского образования своих детей.
Когда выясняется, что Лиза ждет ребенка, перед главным героем встает вопрос: принять крещение и жениться, чтобы спасти от гибели (ранее ее старшая сестра Катя, соблазненная Затурским, повесилась) или попытаться «откупиться» от этих бедняков, как предлагают ему Женни и брат Леон, студент университета, считающий, что нужно поступать рационально, поскольку «век романтизма и всякой гаршиновщины прошел». Этот же выход считает единственно возможным и его дядя Арон, посвятивший свою жизнь воспитанию племянников: он не допускает даже мысли о том, что Лиза может стать женой Иосифа, не говоря уже о его крещении. Уговаривая Лизу уехать из города, старик предлагает ей свои последние деньги, которые скопил на собственные похороны.
И все же в финале Иосиф принимает решение остаться с Лизой и креститься, дабы спасти будущего ребенка. В споре с Леоном он утверждает, что есть не одна, а «две правды»: правда милосердия к конкретному человеку и правда верности национальной религии и родной семье. Таким образом, темой этой пьесы становится вопрос о том, возможно ли примирение столь разных истин. Для дяди Арона это невозможно – он в гневе покидает дом. Но мать Иосифа, проявляя доброту и сочувствуя девушке-сироте, принимает будущую невестку. Молодые люди, имеющие столь разное воспитание и жизненный опыт, должны будут учиться понимать друг друга. В то же время сердце Женни остается навсегда разбитым: она пыталась бороться за любимого человека, но великодушно признала право на счастье для своей соперницы.
Позднее в творчестве О. Дымова тема крещений вновь прозвучала в самой известной его пьесе «Слушай, Израиль!» (1907), созданной в годы первой русской революции, однако здесь она предстала на ином трагическом фоне13. Обращает на себя внимание сходство фамилий и имен главных героев этих двух драм. В центре пьесы «Слушай, Израиль!» были размышления об ужасе погромов и их необратимых последствиях, несущих гибель своим несчастным жертвам.
Сюжет драмы основан на истории молодого человека Леона Шифера, выпускника петербургского Горного института. Сознавая опасность, грозящую его близким, он возвращается в свой родной город после семилетнего отсутствия. В один из погромных дней Леон оказывается среди тех, кто пытается защитить от разграбления магазин, и получает смертельное ранение. Его приближающаяся смерть – трагедия для родителей. Отец Аарон страдальчески произносит: «Кадиш – это молитва… над могилой родителей… Наши сыновья – это наши молитвы. Там на улицах умирали наши молитвы…»14.
Из предсмертной записки Леона семья неожиданно узнает о том, что семь лет назад он крестился, чтобы иметь возможность получить высшее образование. Это еще одно горе, которое приходится пережить старикам. Когда тайна открывается, раввин отказывает отцу в обряде еврейских похорон. В центре пьесы оказываются душевные страдания Аарона, этого «нового Иова». Тысячи евреев пришли на кладбище, чтобы проститься с жертвами погрома, но гроб Леона сопровождали лишь три человека. Получив от официальных властей известие о крещении, родители отказываются идти на христианское кладбище, однако сердце матери не может примириться с этой несправедливостью: «Разве он чужой? … Он умер за них, как герой… И вот они бросили его, дали закопать в чужую землю, над ним поставили крест…». Вопрошая Бога о справедливости, старый Аарон, не выдержав страданий, решает положить конец и собственной жизни: «Если меня спросят, Арон, зачем ты пришел раньше времени? Я отвечу, что я провожаю сына, потому что он сбился с дороги и надо ему показать ее».15
В годы революционного подъема эта пьеса получила горячий отклик в прессе и успешно ставилась на сценах русских и еврейских театров. Иную трактовку тема крещений получила в романе О. Дымова «Бегущие креста» (1911), где саркастически изображаются душевные метания героя-выкреста, приват-доцента университета Михаила Иосифовича Слезкина, которому автор явно отказывает в оправдании национального предательства16.
Давний вопрос о крещениях как о «входном билете в европейскую культуру» (Г. Гейне) и доступе к современным знаниям и образованию получил новое трагическое толкование в годы первой русской революции, что отражено в целом ряде произведений, написанных на идише и русском языке в ответ на Кишиневский погром 1903 г. и бедствия евреев, сопровождавшие революционные события 1905–1907 гг. Среди подобных пьес можно назвать драмы «Дора» А. Абрамовой, «Пасынки жизни» Д. Бенарье, «Семейство Цви» (в русском переводе – «Погромные дни») Д. Пинского17.
В связи с темой участия евреев в революционной борьбе и народническом движении примечательна пьеса М. Кисина «Свобода совести, или Мать и сын» (1909)18. Начало действия отнесено к 1880-ым годам, а в финале, согласно авторской ремарке, предстают события первого десятилетия XX в. В центре пьесы – история любви еврейского народника и дочери помещицы.
Героиня пьесы Надя полюбила человека либеральных взглядов – молодого народника Элиезера Забрецкого, но для их будущего союза необходимо крещение. Узнав о выборе сына, в дом к невесте приезжает мать Элиэзера Рахиль и умоляет девушку отказаться от свадьбы, уверяя, что она не перенесет отступничества своего единственного сына: «Какое право… выше права матери над своим сыном? <…> Христианином он долго быть не может… А что будет, когда в нем заговорит еврей, когда все окружающее напомнит ему прошлое?... Изменяя еврейству, он позорит и христианство…».1919 Жалея ее, девушка отказывает жениху. Кроме того, автор изображает душевные терзания Элиезера: накануне обряда крещения ему во сне является тень умершего отца, взывающего к его совести. Решение отказаться от свадьбы – это жертва, которую требует мать, однако расставание делает молодых людей несчастными.
Спустя десять лет их пути вновь случайно пересекаются. Элиезер стал участником революционного подполья. Поскольку у него нет документов, позволяющих еврею жить в центральной России, его арестовывают и выселяют в сопровождении полицейских. Ночью они оказываются в доме Богдановой, где просят приют во время ненастья. Так происходит встреча Элиезера с бывшей невестой.
Не зная причины ареста, Надежда требует объяснений. С горечью Элиезер отвечает ей, что «совершил преступление своим рождением, своим существованием, желанием жить. Мое преступление в том, что я сын когда-то великого народа… Меня унижают, топчут, попирают во мне человека, и никто не приходит ко мне на помощь защитить мои права, права человеческие…». В этом монологе он с гордостью утверждает, что теперь уже настало время, когда «у нас начало проявляться народное самосознание, проблески национального “я”». Эту мысль о наступающем «новом времени» поддерживает и Надя: «Я даже как христианка уверена, что рано или поздно народы оценят евреев, и исчезнет эта легкая зависть к их способностям и неуважение к ним как к народу, разбросанному и слабому».20 Их диалог отражает новые национальные идеи 1890-х гг., пришедшие на смену народническим.
В последнем действии предстают события начала XX в. В спорах с русским социалистом Забрецкий рассуждает о евреях, ушедших в народническое движение: «Народник и борец имеет более крепкую почву, чем народник-еврей – последний, кроме классовой борьбы, должен вести борьбу национальную». Его коллеги Захаров и Пашков говорят об ограниченности взглядов националистов, «при свободе труда и личности национализм сам исчезнет», на что Забрецкий заявляет, что «еврейский национализм – это протест против насилия…. Это этапный пункт к достижению свободы… Во время погромов, как протеста против свободы, искали не партийных социал-революционеров, социал-демократов и народников, а искали только евреев… Мы должны раньше как народ стать на высоте национально, а потом выполнять свой гражданский долг; сначала мы потребуем страну евреям, землю Израилю, а потом провозгласим: хлеба голодному, свободу угнетенному!»2121.
В этом же действии происходит встреча Забрецкого со своей умирающей матерью. Осознание того, что она покидает его навсегда, заставляет героя признать: свои силы он посвятил «защите всякой жизни», а мать была одинока. «Когда же люди придут к заключению, что религия – Бог, партия – человек, а класс – равенство и свобода», – восклицает Элиезер.
Забрецкий так и не обрел личного счастья: «Судьба! Ты разбила мою надежду, убила мою любовь, но одно осталось у меня неотъемлемо святое: свободная совесть… возможность преклониться и плакать над трупом своей матери».
Надя разделяет народнические взгляды: она раздала свою землю крестьянам, помогает бедным и учит детей грамоте. Она специально посылает крестьянина предупредить Забрецкого о готовящемся погроме, однако известие приходит слишком поздно: в дом уже летят пули. Забрецкий и его друг Захаров смертельно ранены. Надежда, пытавшаяся остановить погромщиков, находит в доме трупы матери и сына. Ей остается только проститься с «дорогим сердцу христианки евреем». Таким образом, несостоявшееся крещение не нарушило союз матери и сына, но сделало несчастными судьбы двух любящих людей.
Вопрос о вынужденных крещениях и их негативных последствиях для еврейских семей поднимался в драме «У сына», написанной известным скульптором И.Я. Гинцбургом. Впервые она была прочитана автором в Петербурге на заседании Еврейского Литературно-Научного общества 6 октября 1913 г. В своем вступительном слове И.Я. Гинбург отметил, что его драматургический дебют можно рассматривать как высказывание мыслей вслух, которым он придал драматическую форму, поскольку «жизнь еврейского народа – это сплошная драма»22. Отдельным изданием она была публикована в 1919 г.2323
Эта пьеса рассказывает о проблемах, с которыми столкнулась еврейская семья в столице Российской империи. Отец сумел достать документ, в котором он, его жена и дети были записаны лютеранами. Это давало им право проживать в Петербурге, а детям – учиться в гимназии. Через много лет давний подлог неожиданно открылся в связи со скоропостижной смертью старшего сына, которого раввин отказался хоронить на еврейском кладбище. Однако мать Мина, женщина глубоко религиозная, происходящая из раввинской семьи, приложила максимум усилий к тому, чтобы перевезти тело сына из России и похоронить его недалеко от границы на еврейском кладбище.
В центре драмы рассказ о судьбе талантливого скульптора Макса, решившего уехать после смерти старшего брата в Париж, чтобы учиться и продолжать свою художественную карьеру. Спустя десять лет он становится модным скульптором, добивается признания в парижских салонах и удостаивается многих почетных наград, однако в душе продолжает тосковать по цельности, которая, как ему представляется, возможна только на родине. Он считает, что во Франции его признали потому, что он блестяще говорит языком пластического искусства о том, что близко сердцу французов, но сам он хотел быть понятым в России. В беседах Макса, его дяди и сестры звучат размышления о трудностях, которые стоят на пути еврейской молодежи, мечтающей об образовании и творческой реализации. Пытаясь противостоять несправедливости, социальным и национальным ограничениям, евреи вынуждены прибегать к противозаконным действиям.
Пьеса «У сына» поднимала проблему еврейской интеллигенции, поставленной перед выбором между преданностью национальной религии, любовью к семье и профессиональной карьерой. Финал пьесы трагичен: мать умирает на могиле своего старшего сына, но таким образом исполняется ее заветная мечта – быть похороненной рядом с ним на еврейском кладбище. В драме, сюжет которой перекликается с судьбой известного скульптора Марка Антокольского и имеющей некоторую автобиографическую основу, И.Я. Гинцбург подчеркивает важность сохранения национального и личного достоинства.
В драме «К старому Богу…» (1916) Б.Е. Писаревского (псевдоним Б.Е. Шрайбера), проблема крещений рассматривается с точки зрения представителей традиционного еврейства, выступающих суровыми обвинителями «уходящих» детей24. Однако подобная непреклонность «отцов» приводит лишь к трагедии. В отличие от рассмотренных выше пьес, конфликт здесь разыгрывается не среди представителей среднего класса, а в народной среде. Автор показывает резко негативное отношение простых евреев к «выкрестам», как и свойственную им в целом подозрительность к «образованным». Непримиримую критическую позицию воплощает водовоз Довид, обвиняющий интеллигенцию в предательстве своей религии и погоне за материальным достатком. Он не верит в их раскаяние: «Кто ушел от старого Бога, тому нет возврата. Пусть не несут заразу в наши семьи. Кто меняет веру? Образованные. На что они нам? Образованных нам не нужно… У водовоза чище совесть, чем у доктора. Наша религия держится только на водовозах, сапожниках и портных. Ученые подорвали нашу религию. Благодаря ученым мы задыхаемся». Однако ему возражает меламед Янкель: «Водовозы останутся водовозами. Из водовоза не выйдет ни Рамбам, ни Мендельсон. А Герцль, слава Богу, не был водовозом».25
Центральный конфликт в этой пьесе разворачивается в семье меламеда Янкеля, когда его сын Берел возвращается после десятилетнего отсутствия. За это время он окончил университет и стал врачом. Семья по праву гордится его успехами, однако сам Берел глубоко разочарован и мечтает обрести душевный покой в кругу родных. Он готов признать, что город, куда он так стремился, остался ему чужим. Он «погнался за миражом»: «Что наука, когда она нам недоступна и вырывает детей из наших семей и бросает, как негодные плевелы на волю ветрам судьбы? К чему все наши стремления к свету, к положению, когда под ноги швыряют нам огромные камни, через которые мы пробиваемся искалеченными? Будущий доктор? Целитель человечества, который сам нуждается в лечении…»26. Пьеса Писаревского ставила вопрос об истинных религиозных ценностях и взывала о милосердии к тем, кто, испытав душевные муки, возвращался в родные дома.
Берел признается отцу в том, что прошел обряд крещения ради того, чтобы посвятить себя медицине. Его слова вызывают бурю в душе богобоязненного старика. Не в силах пережить это известие, он умирает. Не меньшая трагедия разыгрывается в день похорон, когда водовоз Довид требует не пускать сына на кладбище. Потрясенный Берел говорит о своей душевной боли: он вернулся домой, чтобы получить прощение, стать помощником престарелым родителям: «Я отрекся от своей веры, но не отрекся от Бога, который дал мне жизнь. Я хотел выбиться из тьмы, чтобы бросить свет и в вашу среду, облегчить и ваши страдания… Что же я должен был сделать, когда я этого мог добиться только путем внешнего разрыва с вами, но я не уходил от вас, братья мои!... Я был всегда с вами и проливал за вас больше слез, чем вы… Вы отталкиваете мою, братски протянутую руку, вы готовы вонзить нож в мое сердце… Не я отрекся от Бога, а вы!».27 Бурные споры кончаются примиряющими словами сына водовоза, который призывает не отталкивать раскаявшихся, а радоваться тем, кто возвращается к родному очагу: «Мы знаем теперь, что жизнь страшная вещь, что к ней нужно подходить осторожно. Берель глубоко несчастен, и мы должны облегчить его страдания… Он думал, что религия негодная ветошь, которую можно сбросить, чтобы надеть обнову. Религия не ветошь, а Божий дар, в котором, как свитки Торы, хранятся наши духовные богатства»28.
В пьесе Б.Е. Писаревского отражены суждения представителей разных социальных слоев по столь болезненному для еврейства вопросу, здесь звучал призыв к примирению во имя высших ценностей милосердия и терпимости. На основе этой драмы в 1919 г. владельцы одесской киностудии «Мирограф» М. Товбин и М. Гроссман сняли фильм, в котором роль водовоза сыграл знаменитый еврейский актер М. Фишзон29.
Особое место в ряду пьес, ставивших проблему крещений, принадлежит драме «Израиль и Христос, или Новая вера» И. Тенеромо (псевдоним И.Б. Файнермана), одного из последователей учения Л.Н. Толстого30. Рукопись пьесы сохранилась в личном фонде И. Тенеро-мо в Российском государственном архиве литературы и искусства31. Можно предположить, что она была написана в 1910-е годы, уже после кончины Толстого. Пьеса имеет автобиографическую основу и довольно подробно описывает обстоятельства крещения Исаака Файнермана в августе 1885 г. в Ясной Поляне. Вплоть до настоящего времени самым информативным источником сведений о И.Б. Файнермане остается юбилейное 90-томное издание Полного собрания сочинений Л.Н. Толстого, где, начиная с 50-го тома (в дневниках и письмах), он упоминается почти в каждой книге.
Их знакомство началось весной 1885 г., когда 23-летний студент отправил свое первое письмо в Ясную Поляну, в котором писал об огромном впечатлении, которое произвели на него религиозно-философские сочинения Л.Н. Толстого:
«Досточтимый Лев Николаевич! Чтение ваших сочинений “Исповедь”, “В чем моя вера” и “Краткое изложение Евангелия” озари-ло светом сознания и разумения те… истинно человеческие добрые чувства, которые спали во мне… в удушливом мраке материалистического миросозерцания... Было время (давно уже), когда я ощущал в себе стремление проповедовать отрицание существования внешнего Бога, нашего Иеговы (я – еврей). Этой идее я отдался со страстностью… но моя неразвитость, недостаточность научной подготовки мешали мне во многом. Я мог только вооружиться этими этическими соображениями, как например: “Если бы в самом деле наш Иегова был, отчего бы ему терпеть то страшное зло неравенства, которое есть теперь во всех отношениях среди людей?”». Рассказывая о своем прежнем увлечении естественными науками и статьями Писарева, молодой человек сообщал о себе следующее: «Дошел до полного презрения к жизни и всего живущего. Вот к этому-то времени я и прочел Ваши сочинения и почти параллельно прочел Лаврова “Исторические письма”. Великое Вам спасибо! Вы спасли меня! <…> Вы своим могучим словом об истинном смысле жизни, а Лавров своей научной, отвлеченной, но горячей речью о том же <…> хотя тот говорит о прогрессе, а Вы об исполнении воли Бога <…> воля Его выражается так: живи, работая на других. Считая себя равным со всеми, сознавай свое единство с другими людьми… Ясность мысли сделала меня Вашим учеником… Вот теперь у меня есть много, много о чем поговорить с Вами, в чем надеюсь, вы не откажете», – замечал молодой человек, спрашивая о разрешении продолжить переписку32.
Так началось почти 25-летнее общение Л.Н. Толстого и И.Б. Файнермана, активного участника движения «интеллигентных» земледельческих поселений, организатора земледельческой общины в селе Глодоссы Херсонской губернии (1889–1890), журналиста, драматурга, общественного деятеля, автора многочисленных статей о встречах со своим духовным учителем, печатавшихся во многих провинциальных и столичных изданиях, большая часть которых была собрана в четырех сборниках рассказов и легенд, посвященных Л.Н. Толстому и его учению33. Полемические отклики вызвала брошюра И. Тенеромо «Толстой о евреях», опубликованная, как и сборник «Живые речи Толстого» в 1908 г. в год 80-летнего юбилея писателя.
Его второе письмо датируется 26 августа 1886 г. За это время в жизни молодого человека произошли события, оставившие глубокий след в его дальнейшей судьбе. Информация о нем, относящаяся к этому периоду, содержится в мемуарах Ильи Львовича Толстого, гувернантки А. Серон, толстовцев М.А. Шмидт и А.С. Буткевича.34 Большая часть этих текстов написана с уважением и симпатией к молодому человеку, впервые появившемуся в Ясной Поляне в мае 1885 г.35
В письмах этого периода, адресованных жене, Л.Н. Толстой неоднократно упоминает Файнермана, сообщает об их беседах за чаем, о совместной работе на сенокосе, о посещении его уроков в школе для крестьянских детей36. Эти письма служат важным источником информации о самом эпизоде крещения И. Файнермана 18 августа 1885 г. в Ясной Поляне, а также его последствиях, отразившихся на всей дальнейшей судьбе молодого толстовца и его близких.
Поводом для принятия крещения было стремление И. Файнермана учительствовать в яснополянской школе, что горячо поддерживал Л.Н. Толстой. В письме к Софье Андреевне от 17.VIII.1885 он сообщал: «Нынче девочки ездили в церковь узнать о крещении, и завтра едут крестить. Крестить будет наша Таня. О[льга] Н[иколаевна] протестантка. M-me Seuron тоже, говорят, нельзя; а большая Таня, – я боюсь как бы от Саши не было попреков, так как он выразил несочувствие».37 На следующий день Толстой замечал: «Крестины сошли благополучно. Только В[еликая] К[нягиня] возмущена».38 Великой Княгиней в шутку называли гувернантку А. Серон, которая впоследствии издала воспоминания, где упрекала Файнермана и тех, кто организовал крещение, в неискренности. Подобного мнения придерживался В.Г. Чертков, в ответ на письмо которого Толстой писал 29.VIII. 1885: «Файнермана переход в православие я не сужу. Мне кажется, что я бы не мог сделать этого, п[отому] ч[то] не могу себе представить такого положения, в к[отором] бы было лучше не говорить и не делать правду; но знаю, что было время, когда я мог. И потому думаю, что и он в переходном состоянии»39.
Отказ в должности стал большим ударом для талантливого учителя. Яснополянской школе, занятия в которой нередко посещали Толстой и его дети, посвящены рассказы И. Тенеромо «Толстой в школе», «В школе (1885)», «Педагоги», «Беседа о Сократе».40 В письмах Толстого также имеются упоминания об этих визитах. «Благодаря Файнерману, – писал он В.Г. Черткову 11.X.1885, – я захожу по вечерам в школу, где собираются взрослые слушать чтение и бывают беседы очень хорошие». Однако вскоре ему пришлось сообщить: «Файнерман-учитель не утвержден попечителем и остается жить в деревне у мужика. Не знаю, что будет с ним, но чем больше я его знаю, тем больше вижу в нем искренности и силы душевной, не говоря уж об уме»41.
Судьба этого молодого человека глубоко трогала писателя. В письме к Н.Л. Озмидову (4.X.1886) он признавал: «У меня есть три вещи, о кот[орых] я думаю с любовью и с жуткостью. Это жизнь Файнермана, ваша жизнь, и женитьба X.» [речь идет о женитьбе В.Г. Черткова на А.К. Дитерихс].42 Искреннее сочувствие звучит во многих письмах Толстого 1886–1888 гг.43 «Пишите мне, пожалуйста, про себя, про семью, про то, как живете в Киеве. Я всегда боюсь за вас, боюсь увлечения гордостью подвига, и люблю подвиг ваш и сам горжусь им… Связь моя с деревенскими слабее без вас, но все-таки живее, человечнее, чем прежде, и благодаря вам», – писал Толстой в сентябре 1887 г., подразумевая под «подвигом» идеи «опрощения», которым следовал Файнерман44.
Драма «Израиль и Христос» основана на многих биографических деталях. По рукописи, сохранившейся в архиве, можно предположить, черновик символического пролога был дописан позднее основного текста. В прологе изображена сцена таинственного явления духа Патриарха Израиля, который предстает перед Христом, отправляющим своих учеников проповедовать среди евреев. Предвидя трагические события будущего, Патриарх просит Христа отменить тяжелый приговор его потомкам, которым предстоит пройти страдания во много раз тяжелее тех, что испытали евреи в Египте и Вавилоне, поскольку в горьком изгнании (голусе) окружающие народы уверуют в Христа, но в помрачении своего ума будут творить беззакония по отношению к евреям.
В центре пьесы – эпизод крещения ее главного героя Яши Розенцвейга, студента юридического факультета, который оставляет университет, своих родителей и жену с маленькой дочерью, чтобы жить по «новой вере», проповедуемой известным писателем князем Титановым. В первом акте изображается сцена его отъезда из родного дома, разговоры с родителями и женой Розой. Мать Яши по его просьбе шьет ему рубаху, подобную той, которая изображена на портрете Титанова; проливая слезы, она уверяет сына, что сам князь в реальной, а не книжной жизни не живет по тем принципам, которые проповедует в своих сочинениях. Возражая ей, Яша вспоминает, что раньше он был среди революционеров, выступал с речами против царя и полиции, но теперь перед ним открылись новые этические законы – законы любви к простым людям. Он мечтает жить среди крестьян, разделяя их труд и страдания.
Отец не стремится препятствовать его решению, хотя знает, что отъезд Яши вызовет множество проблем, прежде всего они лишатся права проживать в университетском городе вне черты оседлости. Будучи убежденным маскилом, отец испытал в своей жизни немало притеснений со стороны еврейской общины, он полагает, что дом князя будет более безопасным местом для его сына, стремящегося к духовной деятельности. В своем монологе отец отмечает сходство идей раннего христианства и иудаизма, подчеркивая, что не раннее христианство Иерусалима, но христианство Рима, Византии и Александрии превратило еврейскую жизнь в непрерывную цепь страданий и унижений. В то же время, опасаясь того, что Яша решится на крещение, отец берет с него клятву в том, что тот никогда не отвергнет национальную религию. Действие заканчивается сценой скандала с разгневанным отцом Розы, неожиданно узнавшем об отъезде. Осуждая обоих «еретиков», отца и сына Розенцвейгов, он требует от Яши немедленно развестись с его дочерью. Таким образом, здесь показан внутриеврейский конфликт между представителями ортодоксального и просвещенного еврейства.
Во втором акте мы видим героя среди крестьян, работающим вместе с Титановым на покосе. Во время отдыха княгиня, одетая в народное платье, кормит всех обедом, а князь и крестьяне беседуют. Один из них просит Яшу учить детишек грамоте, так как в школе давно нет учителя. Это предложение нравится Титанову, он обсуждает его со своим соседом, помещиком и земским деятелем Александром Ивановичем. Яша вдохновлен этой перспективой, однако вскоре князь сообщает, что есть сложности в реализации этой идеи: во-первых, администрация подозрительно относится к студентам, опасаясь пропаганды народнических идей, а во-вторых, препятствием является иудейское вероисповедание Яши.
Яша рассказывает Титанову о клятве, которую он дал отцу. Его отъезд принес родителям массу неприятностей, отец лишился места учителя в богатом доме и был вынужден работать приказчиком в лавке; в результате он простужается и умирает. Перед смертью он пишет письмо, в котором освобождает сына от клятвы, понимая, какие трудности могут ждать молодого человека. Яша читает Титанову его последнее письмо и рассказывает о жизни своего отца. Князь восхищен широтой взглядов и духовной стойкостью этого человека, энергией и смелостью его сына. Яша рассказывает князю и свой сон о строящемся храме, и тот разъясняет его символику, связывая ее с большой духовной работой, которая предстоит его молодому последователю.
Яша решается на обряд крещения, чтобы иметь возможность идти по избранному им пути. Он с легкостью изучает основы христианской веры, которые преподает ему православный священник, поражающийся его способностям к толкованию библейских текстов. Третий акт посвящен самому крещению, происходящему в церкви, куда собирается множество крестьян, привлеченных торжественностью события. Во время обряда Яша неожиданно для всех теряет сознание. О своих душевных переживаниях и причине обморока он рассказывает еврейскому портному Нохему, который специально пришел к церкви, чтобы выразить Яше свое негодование по поводу его отступничества. Упреки Нохема, знавшего его семью, – еще одно горькое испытание для молодого человека. С болью в голосе он рассказывает портному о видении, промелькнувшем в его сознании в момент обморока: он увидел синагогу и своего отца в торжественный день Йом Киппура. Вместо радости обретения «новой веры» Яша испытывает глубокое раскаяние. Прямо у церкви его ждет полицейский, протягивающий для подписи бумагу, согласно которой Яков Розенцвейг обязуется воспитывать своих детей в христианском духе. Молодой человек искренне сожалеет о своем поступке и чувствует свое трагическое одиночество.
Крещение принесло немало страданий, Яша сознает, что пошел на компромисс со своей совестью. Он не получил разрешение на преподавание в школе, но продолжает жить в деревне среди крестьян и пытается организовать коммуну. Отставной солдат Иван Шалый относится к нему с нескрываемым подозрением, для него он остается чужаком и «жидом». Шокированный его словами, Яша восклицает: «Кому я что плохое сделал своим крещением? Я только причинил страдания своим родителям, жене, но более всего себе самому. Но какое же зло я сделал вам?».
Яша с женой живут в бедной крестьянской избе, их дочь умерла. Роза все время болеет, ей трудно приспособиться к тяжелой деревенской жизни, а ее отец постоянно требует развода. Мать Яши глубоко страдает, ее мучает память о том, как на похоронах отца шамес отказался произнести имя сына на еврейском кладбище. Финал пьесы трагичен. По доносу Ивана Шалого в деревню приезжают солдаты, окружают дом, в котором собрался деревенский сход, чтобы обсуждать вопрос о коммуне. Они силой выволакивают крестьян из избы, а Яшу жестоко избивают. Герой умирает на руках у жены и Титанова.
Помимо ряда автобиографических деталей (крещение, требование тестя о разводе, известие о смерти отца, отказ в должности учителя, бедственное положение семьи в деревне, сложные отношения с Софьей Андреевной Толстой), Тенеромо воспроизвел важные события из жизни Ясной Поляны, участником которых был сам, включая эпизод с обсуждением вопроса о коммуне. В тексте драмы почти дословно передаются диалоги из воспоминаний «День опрощения» и «Яснополянская коммуна»45.
Таким образом, в драме И. Тенеромо «Израиль и Христос, или Новая вера» воспроизводятся основные мотивы упоминавшихся выше пьес, связанных с проблемой крещений. Как в пьесах «На распутье» В. Баскина и «Мать и сын» М. Кисина, смерть героя становится способом разрешения основного конфликта. Подобно Б.Е. Писаревскому в драме «К старому Богу», И. Тенеромо демонстрирует противоречия, возникающие между просвещенной молодежью, их религиозными семьями и представителями народных масс.
Все рассмотренные пьесы ясно демонстрировали, что причиной отступничества были не внутренние духовные потребности личности, а внешние обстоятельства, вынуждавшие героев идти на компромисс со своей совестью. Вопрос о крещениях становится одной из знаковых проблем русско-еврейской драматургии рубежа XIX–XX вв.,отразившей напряженные аспекты взаимоотношений между русским и еврейским студенчеством, еврейской и русской интеллигенцией и народными массами, еврейским населением и российской администрацией, проводившей ограничительную политику в области образования и гражданских прав, а также отношение представителей разных слоев еврейства к народническим, социальным и национальным движениям той эпохи.
Драма веры и национальный вопрос в русско-еврейской драматургии 1880-х – 1910-х гг
08 10 2014
1 стр.
15 10 2014
1 стр.
Студентка Московского Государственного Университета имени М. В. Ломоносова, Москва, Россия
16 12 2014
1 стр.
15 10 2014
1 стр.
Игорь Романович, почему Центр библеистики Галина Зеленина и иудаики преобразуется в Кафедру еврейской культуры спбгу именно сейчас? Каковы признаки того, что Центр перерос свой фор
09 10 2014
1 стр.
Проблемы еврейского самосознания. Ред. К. Бурмистров, А. Винер, Р. Капланов, В. Мочалова. Москва: Центр научных работников и преподавателей в вузах «Сэфер», Дом еврейской книги, 20
09 10 2014
1 стр.
Цель проекта: Укрепление еврейской жизни через развитие общины, познание еврейской традиции и текстов. Способствовать углублению общинной духовной жизни через формирование грамотны
14 10 2014
1 стр.
12 10 2014
1 стр.