Григорий Яблонский, Анастасия Лахтикова

Сон Татьяны: «магический кристалл» и преображение

(«Новый Журнал», “The New Review”, 236, September 2004)
«Где мы были, дон Хуан? Это был сон? Или гипнотическое состояние?»

«Это был не сон, – ответил он. – Это было сновидение».

Карлос Кастанеда, «Искусство сновидения».
МАГИЧЕСКИЙ КРИСТАЛЛ
Из всех снов русской литературы, включая и четыре сна Веры Павловны, и сны Анны Карениной, и «сон смешного человека», и «сон Попова», сон Татьяны Лариной, пожалуй, самый известный. ¹ Гершензон сказал замечательно:
«Весь Евгений Онегин – как ряд открытых светлых комнат, по которым мы свободно ходим и разглядываем все, что в них есть. Но вот в самой середине здания – тайник; дверь заперта, мы смотрим в окно – внутри все загадочные вещи; это «сон Татьяны» ... Пушкин спрятал здесь самое ценное, что есть в доме, или, по крайней мере, самое заповедное.... Сон Татьяны несомненно зашифрован в образах; чтобы прочитать его, надо найти ключ шифра.»²
Цель нашей работы – высказать мнение – одно среди многочисленных в литературе – о том, «что сей сон значит» для романа, для Татьяны, для Пушкина-автора, как «Сон» меняет течение романа, как он преображает Татьяну.
Что снится Татьяне? Она идет по снеговой поляне. Перед ней – бурный поток, через который переброшен шаткий мостик. Медведь помогает ей перебраться через ручей. Она убегает от медведя. Он настигает Татьяну, несет ее на руках и кладет на пороге убогого шалаша, где живет его «кум». В щель двери Татьяна видит сборище чудовищ, предводительствуемых Онегиным. Любопытствуя, Татьяна приотворяет дверь. Монстры видят девушку и притязают на нее. Онегин объявляет ее своей и привлекает к себе. Входят Ольга и Ленский. Ленский и Онегин страшно спорят. Онегин поражает Ленского ножом. Таков «сон Татьяны».³
Пророческий сон
«Cон» предвещает события «дальнего» и «ближнего» будущего в романе. Параллели между «сном» и «явью»–многочисленны, а некоторые– очевидны. Прежде всего, предсказаны ссора между Онегиным и Ленским и убийство Ленского. Наяву Ленский погибает на дуэли через два дня после «Сна». Предсказано замужество Татьяны. Еще знаменитый русский филолог Потебня трактовал переправу через незамерзающий ручей во «Сне» как представление брака, традиционное в русской свадебной символике.⁴ Татьяна во сне «…от косматого лакея не может убежать никак…Она бесчувственно–покорна, не шевельнётся, не дохнёт». В финале романа: «Но я другому отдана; Я буду век ему верна». При всём различии – общность мотива: невозможность что-либо изменить.

Татьяна во сне слышит, что « …медведь промолвил: “Здесь мой кум. Погрейся у него немножко”». Медведь оставляет её на пороге шалаша, где хозяин – Онегин. В «яви», в восьмой главе, муж Татьяны, князь и генерал, « подходит к своей жене и ей подводит родню и друга своего», Онегина. По-видимому, этих соответствий достаточно, чтобы отождествить медведя «Сна» с будущим мужем Татьяны.

Татьяна сначала незаметна чудищам, собравшимся в шалаше, потом же все монстры притязают на неё («Явилась дева…Всё указует на неё и все кричат: “моё!моё!”»). В седьмой главе московское общество сначала не обращает внимания на провинциальную Татьяну. В восьмой же главе она – центр всеобщего внимания, интереса и восхищения.

Итак, «Сон» предвещает Tатьяне два «будущих»: сначала «дальнее», в котором она выходит замуж, затем – накануне её пробуждения – «ближнее», в котором Онегин убивает Ленского. Для нас пророчества «Сна » – это очевидность, мимо пророчеств пройти нельзя, они должны быть осмыслены в первую очередь. Понять таинственный сон – найти ключ к грядущему. Так люди думали в течение тысячелетий, да и сейчас это никуда не ушло.⁵ «Чудные сны» – неотъемлемая часть пушкинской реальности, уходящей корнями и в русский фольклор (страхи и чудеса), и в европейский романтизм (сны и призраки), и в хорошо известное личное суеверие поэта (его талисманы, его зайцы, перебегающие дорогу). «Сны» и «видения» у Пушкина могут быть действительно «вещими», как cон Татьяны, сон Руслана в «Руслане и Людмиле», «проклятый сон» Григория Отрепьева в «Борисе Годунове», сон Марии Гавриловны в «Метели», сон Петруши Гринёва в «Капитанской дочке», или «ложными», как видение Германна в « Пиковой даме». Но всегда сны и видения исключительно важны для понимания движения сюжета и образов, всегда они «предвещают» и нуждаются в расшифровке.

Пророчество – для кого?

На первый взгляд, ни для кого. Мы сталкиваемся с парадоксом: Татьяна не разгадывает сон и быстро забывает о нем. Более того, «чудный сон» не упоминается далее нигде, ни Татьяной, ни Пушкиным. Это удивительно, и об этом стоит поговорить подробно. Как известно, обряд состоял в том, что, выполнив в ночь перед Рождеством определенные магические действия, девушка должна была увидеть во сне лицо своего суженого и (или) узнать его имя. Сон запоминался надолго, если не на всю жизнь; девушка придавала ему огромное значение.⁶ А что Татьяна? По пробуждении она, действительно, пытается разгадать сон, лихорадочно листая самый популярный в России « Сонник » Мартына (Мартина) Задеки. Но бесполезно…

Её тревожит сновиденье,

Не зная, как его понять.

Мечтанья страшного значенье

Татьяна хочет отыскать.

Татьяна в оглавленье кратком

Находит азбучным порядком

Слова: бор, буря, ведьма, ель,

еж, мрак, мосток, медведь, метель

И прочая. Ее сомнений

Мартын Задека не решит,

Но сон зловеший ей сулит

Печальных много приключений.

Дней несколько она потом

Всё беспокоилась о том.

Но вот следующая глава, следующий день. Ленский утверждается в решении стреляться с Онегиным:
Когда б он знал, какая рана

Моей Татьяны сердце жгла!

Когда бы ведала Татьяна,

Когда бы знать она могла,

Что завтра Ленский и Евгений

Заспорят о могильной сени;

Ах, может быть, ее любовь

Друзей соединила б вновь!

Но этой страсти и случайно

Еще никто не открывал.

Онегин обо всем молчал;

Татьяна изнывала тайно;

Одна бы няня знать могла,

Да недогадлива была.

Таким образом, уже на следующий день Татьяна не может воспринять трагический смысл сна. Да что говорить, даже после дуэли ( не «дней несколько», а всего лишь два дня после cна !) Татьяна не вспоминает, что смерть Ленского ей уже снилась. Как же так? Ведь Татьяна – человек исключительной чувствительности, ведь Ленский, жених Ольги, занимает в их семье особое место. Пока понятно лишь одно. Татьяна чрезвычайно быстро забыла «чудный сон» или не придала ему никакого значения. (Как и няня, она оказалась недогадлива).⁷

Более того, под напором потока событий «Сон» стирается из памяти читателя, как бы выпадая из «реальности» романа. Хотя он и «чудный», о нём никогда более не вспоминается. Ни Татьяна, ни поэт не возвращаются к нему и к его значению, как будто и не было никаких пророчеств.

Спрашивается, для чего же вообще нужен «Сон Татьяны», какую он играет роль в романе, если все о нем забыли? У нас есть на этот счет гипотеза, подсказанная Пушкиным.

Магический кристалл
…Промчалось много, много дней

С тех пор, как юная Татьяна

И с ней Онегин в смутном сне

Явилися впервые мне –

И даль свободного романа

Я сквозь магический кристалл

Еще не ясно различал.
Это предпоследняя строфа романа. «Смутный сон» … «Магический кристалл»…

Что есть «магический кристалл»? В широком иносказательном смысле – это воображение поэта. Но Пушкин, несомненно, знал и конкретный смысл этого термина. Словарь языка Пушкина определяет его как «Шар из прозрачного стекла, употреблявшийся при гаданье».⁸ «Magic crystal», хрустальный шар специальной конструкции, был изобретен Джоном Ди (John Dee, 1527–1608), английским математиком и астрологом елизаветинского периода, прототипом шекспировского мага Просперo. Джон Ди предсказывал будущее, толкуя образы, увиденные им в этом шаре. Не всякий мог увидеть и понять образы магического кристалла. Джон Ди считал свои способности недостаточными и работал с медиумом Келли, дар которого он высоко ценил. Медиумы видели образы и транслировали свои видения, но и забывали их исключительно быстро: иначе бы они утратили свою способность «видеть».

Современная американская энциклопедия Collier’s утверждает: “Even today … the transparent sphere of the fortuneteller is a crystal ball”, т.е. «магический кристалл».⁹ Так в чём же наша гипотеза?.

Святки. Поздний вечер.

... Татьяна любопытным взором

На воск потопленный глядит.

Он чудно вылитым узором

Ей что-то чудное гласит…

И

...Татьяна на широкий двор

В открытом платьице выходит

На месяц зеркало наводит…

И

... Татьяна поясок шелковый

Сняла, разделась и в постель

Легла. Над нею вьётся Лель,

А под подушкою пуховой

Девичье зеркало лежит.

Восковые узоры, отражающие поверхности, зеркала, много зеркал. И главное из них – «Сон»-зеркало, поставленное между «Реальностью» и «Далью» романа и позволяющее увидеть будущее: смерть Ленского от руки Онегина (глава шестая) и замужество Татьяны (главы седьмая и восьмая). «Сон» отражает будущее по законам зеркального отражения: во сне «ближнее» будущее оказывается «ближе» к пробуждению, совсем недалеко от которого (2 дня) отстоит трагедия – убийство на дуэли.

Так Пушкин создаёт свой «магический кристалл», таинственную комбинацию отражений, и с медиумом-Татьяной проникает в «даль романа».

Конструировалось ли это заранее и сознательно? По-видимому, нет. Роман рос как дерево. Главы публиковались постепенно. Варианты развязки менялись. Работая над последними главами, Пушкин в письме Вяземскому искренно удивлялся замужеству Татьяны: «Вообрази, какую штуку выкинула со мной Татьяна: замуж вышла». Но «муж»-медведь, родственник Онегина, присутствует уже в пятой главе.

Татьяна – не просто гадающая девственница. Она – одна из ипостасей пушкинской Музы, явившейся ему «барышней уездной, с печальной думою в очах, с французской книжкою в руках». Пушкин любит Татьяну настолько, что, отождествляя ее с Музой, доверяет ей, сну Музы, самое дорогое – свободу творчества, свободу своего романа. По нашей гипотезе, это – один из смыслов «Сна». Есть и другие.

ПРЕОБРАЖЕНИЕ ТАТЬЯНЫ
Татьяна видит во сне себя. Она – во власти быстро меняющихся переживаний. Сон разделен на две части, одна из которых связана с медведем, другая – с Онегиным в шалаше.
Сон. Медведь
Как начинается «Сон Татьяны»?

Ей снится, будто бы она

Идет по снеговой поляне,

Печальной мглой окружена;

В сугробах снежных перед нею

Шумит, клубит волной своею

Кипучий, темный и седой

Поток, не скованный зимой…

Символика пространства: белизна-чистота, поляна-пустота, – говорят о девственности, нейтральности состояния героини, окруженной мглой-незнанием или, скорее, мглой-безнадежностью в ее печальном одиночестве. Это состояние во сне соответствует настроению Татьяны в период после дуэли Онегина с Ленским и перед принятием решения ехать в Москву. Пространство, в котором движется Татьяна, гомогенно и не определено, в нем нет ни структуры, ни направления. Только ручей придает этому пространству смысл. Во сне Татьяна ропщет на ручей «как на досадную разлуку». Если переход через ручей – замужество, то разлука, на которую ропщет Татьяна – это расставание с родными местами, с которыми Татьяна начинает прощаться задолго до отъезда в Москву.

Она перебирается на другую сторону реки, опираясь на медведя, но потом стремительно убегает от него. Так бегут от смертельной опасности.

То длинный сук ее за шею

Зацепит вдруг, то из ушей

Златые серьги вырвет силой;

То в хрупком снеге с ножки милой

Увязнет мокрый башмачок;

То выронит она платок;

Поднять ей некогда; боится,

Медведя слышит за собой,

И даже трепетной рукой

Одежды край поднять стыдится...

Она бежит. Ее царапают и чуть не душат ветки деревьев. Из ее ушей с силой вырываются серьги. Как же надо бежать, чтобы серьги из ушей вырывались! Она бежит босиком, по колено в снегу; длинное платье мешает ей, но ей стыдно его приподнять, будто медведь – мужчина, который может быть соблазнен видом обнаженной женской ноги. Можно ли считать этот бег намеком на жизнь Татьяны после свадьбы? С натяжкой – да. Не исключено, что потери Татьяны во время бега в лесу символически соответствуют потерям девушки, переселенной из свободы девичества на лоне природы в мир условностей света. Заметим, что Татьяна выезжает на светский раут в столицу зимой. Она боится
На суд взыскательному свету

Представить ясные черты

Провинциальной простоты,

И запоздалые наряды,

И запоздалый склад речей;

Московских франтов и цирцей

Привлечь насмешливые взгляды!...

О, страх! нет, лучше и верней

В глуши лесов остаться ей.

Страхи Татьяны здесь сопряжены прежде всего с ее внешностью. В лесу она теряет серьги, башмачок, платок. Они не помогают, а мешают в жизненном беге, её платье не соответствует окружающей ее среде. Оно слишком длинно и неудобно.

Наконец, Татьяна успокаивается, «бесчувственно-покорна», в лапах медведя. C ним всё связано так или иначе. Медведь – помощник. От медведя Татьяна бежит, страшась его. Наконец, в его объятиях она «не шевельнётся, не дохнёт». Он кладет ее как ребёнка на порог шалаша, в котором находится «кум»-Онегин. Череда переживаний Татьяны в этой части сна представляется как
1 активность = решимость (переход через ручей )

2. страх ( бегство от медведя)

3. пассивность = покорность в объятиях медведя

Сон. Часть вторая. Шалаш и любопытство.

Когда Татьяна приходит в себя в сенях шалаша, любопытство превозмогает страх: «глядит она тихонько в щелку».¹⁰ Любопытство вообще свойственно Татьяне. Кажется, это мало замечено критикой. Традиционно, со ссылкой на то, что «куклы даже в эти годы Татьяна в руки не брала», ее детство представляется не детским, будто она всю жизнь так и сидела у окна и читала французские книжки. Пушкин, конечно, стремился отметить непохожесть своей героини на других девочек ее возраста: ее независимое мышление, воображение, любовь к чтению. Но то, что вместо кукол Татьяну интересуют «страшные рассказы» отнюдь не означает, что она не была ребенком. Хорошо известно, в какой степени все ужасное и таинственное привлекает и завораживает детей. Любопытство влечет Татьяну всегда на грань, и она ее иногда переходит, оказываясь в ситуации, либо опасной, либо не вполне приличной для девицы. Она пишет Онегину, она входит в его дом. Можно провести параллель между заглядыванием в шалаш и посещением дома Онегина. Ее приближение к усадьбе напоминает блуждания по белоснежной поляне во сне.¹¹ Татьяна забредает туда случайно и случайно же заглядывает в душу героя, читая его пометки на книгах. В одном из ранних вариантов романа она даже читает дневник Онегина. Детскость и наивность Татьяны до приезда в Петербург подчеркиваются и поэтом, и Онегиным. В восьмой главе, вспоминая прошлое, и Татьяна говорит о себе как о ребенке.¹²

В шалаше Татьяна видит чудовищ и их предводителя Онегина. Именно по причине своего несдержанного детского любопытства она привлекает их внимание. Чудовища ужасают Татьяну. Она успокаивается в объятиях Онегина, демона-хозяина, отгоняющего «шайку домовых».

Итак, цепочка переживаний Татьяны во второй части сна:

1. Активность=любопытство у двери

2. Страх перед чудовищами

3. Пассивность=чувственная покорность в объятиях Онегина.
Очевидно подобие этой цепочки той, которую мы нашли в первой части сна. Несколько изменились оттенки: решимость стала любопытством, покорность –чувственностью. Но, в сущности, цепочка одна и та же:

АКТИВНОСТЬ – СТРАХ – ПАССИВНОСТЬ

2. Чувства и времена. Их связь.
В разделе «пророческий сон» мы показали, что сон – это путешествие Татьяны во времени, сначала – в «дальнем» будущем с «мужем-медведем», потом – в «ближнем», где и происходит ссора Онегина и Ленским. Наконец, она возвращается в «явь» – просыпается. Проанализировав динамику переживаний Татьяны во сне, мы приходим к выводу, что путешествие во времени и смена чувств связаны общей логикой (см. Диаграмма 1).


ЯВЬ

(Крещенский вечер)



«СОН»
«Дальнее будущее»

АКТИВНОСТЬ

переход через ручей


Ближнее будущее


СТРАХ

бегство от медведя

ПАССИВНОСТЬ покорность в объятиях медведя ручей

АКТИВНОСТЬ

любопытство у двери шалаша

СТРАХ

перед чудовищами

ПАССИВНОСТЬ покорность в объятиях Онегина ручей

АКТИВНОСТЬ

Пробуждение и разгадывание сна

ЯВЬ

(Утро)

СОН ТАТЬЯНЫ (Диаграмма 1)

Здесь прослеживаются закономерности. «Сон» – это цикл : «Явь» – «Далёкое будущее» – «Близкое будущее» – «Явь». Активность (решимость ли, любопытство ли) – необходимое условие для входа в будущее. Чтобы что-то произошло, чтобы будущее было отличным от настоящего, нужно проявить активность и привнести какие-то изменения. «Сон» проявляет то, что Татьяна решительна, что она – созидатель своей судьбы.

Пребывание в будущем сопряжено со страхами (ужас перед медведем, перед

чудовищами). За страхом следует пассивность (покорность в объятиях медведя или Онегина). Как только героиня успокаивается, покорствует , происходит нечто внезапное («вдруг»), и бытие вокруг меняется. «Вдруг» – это ответ на пассивность. «Вдруг... шалаш убогий», на порог которого медведь кладет Татьяну. Или «вдруг Ольга входит, за нею Ленский …повержен Ленский».

И далее Татьяна как бы выпроваживается из того времени, в котором она пребывает. Она сходит по лестнице времён: с «дальнего» будущего – на порог «ближнего», а затем –из «ближнего» будущего в настоящее, в «явь».

Таким образом, активность (решимость, любопытство) вознаграждается: открывается доступ в будущее. А вот пассивность наказуема. Пассивность предшествует «изгнанию» из того времени, в котором она пребывает; за пассивностью немедленно следует «спуск» на ступеньку ниже, на «порог» иного, более «низкого» времени, и, наконец, возврат в настоящее – пробуждение.

Такова удивительная логика «Сна Татьяны». Это путешествие в пространстве «чувств и времён», где чувства – двигатели. Цикл эмоций движет череду событий и цикл времён.
Болезнь любви
Влюбленность Татьяны описана Пушкиным как тяжелая болезнь с подробным перечислением симптомов. Вот Татьяна гуляет по саду, гонима «тоской любви»:
И вдруг недвижны очи клонит,

И лень ей далее ступить.

Приподнялася грудь, ланиты

Мгновенным пламенем покрыты,

Дыханье замерло в устах,

И в слухе шум, и блеск в очах…

Вот она над письмом к Онегину:
Татьяна то вздохнет, то охнет;

Письмо дрожит в ея руке;

Облатка розовая сохнет

На воспаленном языке

Ожидая Онегина, «она дрожит и жаром пышет». А вот после свидания:
Татьяна бедная горит;

Ее постель и сон бежит;

Здоровье, жизни цвет и сладость,

Улыбка, девственный покой.

Пропало все, что звук пустой.
И далее:
Увы, Татьяна увядает,

Бледнеет, гаснет и молчит!

Ничто ее не занимает,

Ее души не шевелит.

Вот Татьяна на своих именинах, сидя против Онегина:
И, утренней луны бледней

И трепетней гонимой лани,

Она томительных очей

Не подымает; пышет бурно

В ней страшный жар; ей душно, дурно;

Она приветствий двух друзей

Не слышит, слезы из очей

Хотят уж капать; уж готова

Бедняжка в обморок упасть…
Бледность и жар! Частичная потеря слуха! Но – шутки в сторону! – это настоящая болезнь, а не «забавы старых обезьян» восемнадцатого века.
«Яд желаний»
Появление и проявление чувственности (страсти, «желанья») – знак особой фазы «любовной болезни». Татьяна растет среди русской природы, западных романов и народных обычаев. Она готовит себя к любви. Пушкин иронически-ласково описывает ее книжное образование, его односторонность и искусственность. Романы, которые читает Татьяна, воспитывают чувства и моральные качества. Поведение облагораживается, восприятие становится тонким, развивается воображение. Из романов же Татьяна черпает знание о желаниях.
Ты пьешь волшебный яд желаний,

Тебя преследуют мечты:

Везде воображаешь ты

Приюты счастливых свиданий;

Везде, везде перед тобой

Твой искуситель роковой

Но это все еще желания, а не желанье-страсть, «угрюмый, тусклый огнь желанья».

Влюбленность Татьяны описана Пушкиным в богатых чувственных терминах, но это знание и восприятие поэта, а не героини. Татьяна – предмет желания самого поэта. Он смотрит на нее восхищенными глазами: «К плечу головушкой склонилась./ Сорочка легкая спустилась/ С ее прелестного плеча…» – и следит, как пробуждается ее чувственность. Но Татьяне невдомек, что существует «желанье», не вышколенное культурой. Лишь во сне Татьяна узнает, что значит быть предметом сладострастного вожделения. Лишь после сна она выскажет своё желанье явно.

Погибну, – Таня говорит, –

Но гибель от него любезна,

Я не ропщу: зачем роптать?

Не может он мне счастья дать.

«Дом в лесу» и преображение
Когда говорят о «преображении» Татьяны, обычно имеют в виду ее преображение в восьмой главе. Скромная деревенская девочка стала неприступной богиней. Но мы – о другом, не внешнем, а внутреннем , душевном преображении от романтической чувствительности «желаний» к чувственности и, наконец, к решимости «погибнуть», т.е. безоглядно уступить влечению. Это преображение происходит в «Сне» и оно вызвано исключительно важным событием. Но что же это за событие? И как оно инициировало преображение? По нашему мнению, то, что происходит в «шалаше убогом» – ключевой и самый загадочный момент сна, «тайник в тайнике». Вокруг Татьяны – чудовища. Кто они?
Один в рогах с собачьей мордой,

Другой с петушьей головой,

Здесь ведьма с козьей бородой.

Тут остов чопорный и гордый,

Там карла с хвостиком, а вот

полужуравль и полукот.

Еще страшней, еще чуднее:

Вот рак верхом на пауке,

Вот череп на гусиной шее

Вертится в красном колпаке,

Вот мельница в присядку пляшет

И крыльями трещит и машет;

Лай, хохот, пенье, свист и хлоп,

Людская молвь и конский топ!

По Лотману, весь эпизод в шалаше основан на русской фольклорной традиции, сочетающей свадебные образы «с представлением об изнаночном, вывернутом дьявольском мире»...Тут не свадебные гости сидят по скамейкам, а лесная нечисть.

Не жених, а Хозяин, главарь шайки. К тому же, «свадьба – это одновременно и похороны».¹³ Действительно, в шалаше «крик и звон стаканов как на больших похоронах». С другой стороны, комментируя рисунки чудовищ, которые сделал Пушкин (череп, мельница), Лотман замечает, что такие образы имеют западно-европейское происхождение, не относятся к русской фольклорной традиции, не поддерживаются «русской иконографией и фольклорными русскими текстами».¹⁴

В «Снах Пушкина» Гершензон даёт примечанием «любопытное сообщение» Боцяновского о том, что облики чудовищ заимствованы Пушкиным частью из русской лубочной картины конца XVIII века «Бесы искушают св. Антония», частью из картины Иеронима Босха «Искушение св. Антония».¹⁵

Кого же понимать под этими монстрами? Гостей на завтрашних именинах, где Онегин чертит «в душе своей» их карикатуры? Действительно, среди них есть «уездный франтик Петушков», который ассоциируется с чудищем «с петушьей головой». А, может быть, это Московское светское общество, которое сперва не заметило Татьяну, а потом сделало ее центром внимания и предметом восхищения? Набоков указывает на параллель между разгулом, царящим в шалаше, именинами Татьяны и балом, на который прибывает Онегин в восьмой главе.¹⁶ Однако он относит эту закономерность не к содержанию сна, а просто к беглой, стремительной пушкинской технике: так поэт изображает суматоху сборища. Может, это знаменитый «Арзамас» с его символикой?¹⁷ Разбойники во главе с Онегиным-Дубровским? Или это «тайное общество», декабристское или около-декабристское, возглавляемое Онегиным-Чаадаевым; именно с ним отождествлял Онегина пушкиновед Ю. Оксман.¹⁸ А, может быть, это духи книг из онегинской библиотеки, сидя в которой после отъезда Онегина, Татьяна пытается постичь его душу?

Из всех возможных интрепретаций этой сцены, лотмановская «свадебно-похоронная», опирающаяся на русский фольклор, представляется наиболее доказательной, но не единственно возможной. По-видимому, Лотман-комментатор Онегина не ставил своей задачей понять влияние эпизода в шалаше (и сна в целом) на эволюцию образа Татьяны. Далее мы постараемся развить свою фольклорную версию, в чём-то пересекающуюся с лотмановской, а в чём-то отличную от неё.

Ключевой символ этой трактовки – «дом в лесу», позаимствованный нами из классической книги В. Проппа Исторические корни волшебной сказки.¹⁹ «Большой дом», иначе «мужской дом»,– особый институт, присущий родовому строю. Большой дом является центром сборищ союза посвящённых мужчин. «Братство имеет свою примитивную организацию, оно выбирает старшего».²⁰ Как и чудовища в шалаше, «лесные братья» в сказке имеют животный облик, «посвященные и живущие в мужских или лесных домах часто мыслились и маскировались животными».²¹

Символ «дом в лесу» подразделяется на две категории: «большой дом» и «маленькая избушка» и является органической частью обряда посвящения, сохраненного народной сказкой. «Большой дом» выполняет следующую функцию в обряде посвящения: «...в известных случаях часть мужского населения, а именно юноши, начиная с момента половой зрелости и до вступления в брак, уже не живут в семьях своих родителей, а переходят жить в большие, специально построенные дома.... Здесь совершаются пляски, церемонии, иногда хранятся маски и другие святыни племени. Иногда на одной площадке имеются два дома: один маленький (в нем производится обрезание) и один большой. Женатые в нем обычно не живут».²² И далее: «...посвящение иногда производилось в лесном шалаше или в избушке, после чего посвящяемый или возвращался в семью, или оставался жить тут же, или переходил в большой мужской дом».²³

Но что же такое посвящение, иначе говоря, «инициация» (от лат. initiatio - совершение таинств, посвящение)? Большая Советская Энциклопедия дает следующее определение – это «распространённая в родовом обществе система обычаев, связанных с переводом юношей и девушек в возрастной класс взрослых мужчин и женщин»²⁴. Пропп утверждает, что хотя женщины не допускались к обряду посвящения мужчин, в «мужском доме» они всегда были: «мужской дом запрещен женщинам в целом, но этот запрет не имеет обратной силы: женщина не запрещена в мужском доме.²⁵ Это значит: в мужских домах всегда находились женщины (одна или несколько), служившие братьям женами».²⁶ «Женщины могли принадлежать всем, могли принадлежать некоторым или одному по их выбору или по выбору одного из братьев. Они «представляли временную собственность молодых людей»» (цит. Webster H. Primitive secret societies, Р. 169).²⁷ «Женщины пребывают в домах только временно, впоследствии они выходят замуж».²⁸

Пропп отмечает, что народная сказка не сохранила различия между большим и малым домами. Представляется, что и в «Сне», так же как и в сказке, шалаш «объединяет» оба эти дома. По нашей трактовке, Татьяна заглянула именно в такой «дом в лесу». Невольно она стала свидетелем какой-то мистерии, и, оказавшись «женщиной в доме», превратилась в объект притязаний для многих. Её защищает «хозяин»-Онегин, отныне она будет принадлежать только ему.

Когда происходит самое страшное и монстры кричат «моё! моё!», протягивая к Татьяне бурлескно-фаллические усы, щупальцы, руки, хоботы и другие конечности, вожделея ее, Татьяна узнает, что значит быть объектом животного сладострастия. Это смертельно ее пугает, и когда Онегин произносит «мое!» спасая ее от чудовищ, заклинание из письма «Кто ты: мой Ангел ли хранитель/ Или коварный искуситель» находит ответ и двойное воплощение.

Только теперь Татьяне открывается полное значение этой фразы, повидимому, позаимствованной из книжки.

Во сне ей открывается оборотная, можно сказать, анти-романтическая сторона желания, знание об истинной природе и проявлении желания в реальном, не-книжном мире. Это знание помогает ей узнать реальную силу своего собственного желания и в соответствии с этим сделать определенный выбор. Проснувшаяся Татьяна уже не та девушка, что легла в постель с зеркальцем под подушкой Tолько после сна Татьяна определяет себя как источник желания: «Погибну, ...но гибель от него любезна». Татьяна преобразилась. Говоря попросту, Татьяна повзрослела. Из одинокой девственной юности она вступает во взрослую жизнь женских переживаний, начинает думать и поступать как женщина. Чувствительность преобразилась в чувственность. Не изменилось одно её свойство – решительность.²⁹ Оно присуще Татьяне всегда – до «Сна» и после.

Конечно, нельзя говорить о буквальном «посвящении» героини в «женщины». Глубинное («хтоническое») знание, закодированное в ужасах сна, подсказывает Татьяне поведение вне рамок традиционного свадебного обряда (сватовства и замужества). В соответствии с древними традициями она может стать временной женой Онегину.

Гибель и «гибель»

Поэт предостерегал Татьяну и пророчил ей гибель ещё до письма Онегину

Татьяна, милая Татьяна!

С тобой теперь я слезы лью:

Ты в руки модного тирана

Уж отдала судьбу свою.

Погибнешь, милая; но прежде

Ты в ослепительной надежде

Блаженство темное зовешь,

Ты негу жизни узнаешь…

Да! «Гибель», т.е. безоглядная уступка влечению, близка! Татьяна сама говорит о ней дважды: в письме Онегину, до чудного сна: «Рассудок мой изнемогает и молча гибнуть я должна». И в конце именин – после сна: «Погибну, – Таня говорит, –но гибель от него любезна». Есть разница между «Рассудок мой изнемогает и молча гибнуть я должна» и «Погибну... но гибель от него любезна»! Первое – общее место романтической чувствительности, след чтения любимых романов. Второе – очень смело, полностью осознанно и ни чем не уступает – по своей определённости– знаменитому «Но я другому отдана/ Я буду век ему верна».³⁰

Татьяна приняла решение уступить влечению, не думая ни о каких последствиях и, главное, осознавая, что счастье невозможно. Известно пушкинское

Есть упоение в бою

И бездны мрачной на краю…

Все, все, что гибелью грозит

Для сердца смертного таит

Неизъяснимы наслаждения –

Бессмертья, может быть, залог.³¹

(Последняя строчка бездонно глубока: Розанов писал об этом). Такое упоение свойственно и Татьяне: «Погибну... но гибель от него любезна». Pанее, тоже: «Тайну прелесть находила и в самом ужасе она…»

Татьянина решимость «погибнуть» выражена ясно и твердо. Но это проходит мимо внимания читателей по двум причинам. Во-первых, традиционно Татьяна воспринимается прежде всего как воплощенная «чистота», как образ высокой нравственности. Во-вторых, «гибель» Татьяны не состоялась. Ее предотвратило стечение обстоятельств: смерть Ленского на дуэли и отъезд Онегина. Решение «погибнуть» должно было бы потребовать от Татьяны активного действия, которое бы изменило её будущее , но смерть Ленского прерывает ход событий. Происходит вот что: Ленский, полагая , что Онегин – искуситель Ольги, возмущается:

Он мыслит: «Буду ей спаситель,

Не потерплю, чтоб развратитель

Огнем и вздохов и похвал

Младое сердце искушал;

Чтоб червь презренный, ядовитый

Точил лилеи стебелек;

Чтобы двухутренний цветок

Увял еще полураскрытый.

Возмущение это звучит нелепо и мелодраматично для читателя, потому что читатель знает – реальной опасности для Ольги нет. Но обвинительные тирады Ленского вторят пушкинской строфе, относящейся к Татьяне – … «Ты в руки модного тирана/ Уж отдала судьбу свою» (и т.д.), в которой также фигурирует слово «яд». Парадоксально то, что Ленский спасает честь Татьяны, которая под угрозой (о чем он не знает), пытаясь спасти честь Ольги, которая вне опасности. Реальная гибель Ленского предотвращает возможную «гибель» Татьяны. В следующий раз Татьяна увидит Онегина только после замужества. («Она не будет его видеть; она должна в нём ненавидеть убийцу брата своего»). Это происходит в «яви». А во сне? То же самое
Онегин тихо увлекает

Татьяну в угол и слагает

Ее на шаткую скамью

И клонит голову свою

К ней на плечо…
Татьяна ничуть не сопротивляется. Но…входит Ленский, ссорится с Онегиным и гибнет от его руки. Это финальный момент сна, где слиты готовность Татьяны к «гибели» и предотвращающая ее гибель Ленского. «Гибель» Татьяны не состоялась, но погибла надежда на возможность любви, погиб Ленский

Во «Сне» Татьяна преобразилась, но происшедшая катастрофа отбросила тяжёлый отсвет на её судьбу. Всё дальнейшее – под знаком глубокого, незабывающегося потрясения. Отсюда – вынужденное и поспешное решение выйти замуж («для бедной Тани все были жребии равны»). Отсюда – мотивы светской подозрительности в её последнем разговоре с Онегиным. «Как с Вашим сердцем и умом быть чувства мелкого рабом?» Мелким чувством, «обидной страстью» она называет любовь Онегина. Чтобы выжить, она должна была превратиться в неприступную холодную богиню. Или притвориться ею.

Рассуждая обо всём этом, мы боимся, что сойдём с наших узких и запутанных аналитических троп и угодим на богатую почву «занимательного литературоведения». Для этого у нас нет ни храбрости, ни таланта.
Необходимые выводы
Итак, мы представили читателю наше понимание «Сна Татьяны». Это отнюдь не «загадочная картинка» типа «Где тигр?», которую искал у Пушкина Гершензон, или «Найдите, что спрятал матрос», которую любил Набоков ( «Другие берега»).³²

Это – нервный узел романа, в котором сплетаются две определённости: определяется «даль» романа и, преображаясь, определяется душа Татьяны. Это и зеркальная конструкция, необходимая Пушкину («магический кристалл»).

И глубокий миф о законах путешествия и преображения женской души в «Другой Реальности».

Но во всей конструкции романа со «Сном» связано и другое – горечь упущенных возможностей: « А счастье было так возможно», «Но грустно думать, что напрасно была нам молодость дана»… Героине было дано пророчество, но она его не разгадала, вообще забыла …Её душа преобразилась, но под давлением внешних трагических обстоятельств отклонилась от своего движения.

В конечном счёте, «Сон» – преддверие основного смысла «Евгения Онегина», древней истории о том, как две души, постигающие друг друга, странствуют, стремятся к соединению и не соединятся никогда, никогда!

Приложение: обзор прочтений « Сна Татьяны»

Гершензон, Набоков, Лотман, Брейар
Пророчества «сна» и критическая литература.
В критической литературе о «Сне» его пророческий характер, как правило, описывается (Гершензон, Набоков). Однако этим дело и ограничивается.

Связь пророчеств со всей тканью романа не исследуется.

Гершензон

Его небольшая книжка «Сны Пушкина», вышедшая в 20-е годы, замечательна в своём роде. В одноименной статье он первым обратил внимание на особую «философию сна» у Пушкина. Он первым – в серьёзной критической литературе–стал говорить о шифре «Сна», о том, что здесь спрятано самое ценное в романе. Он заметил, что в «Сне Татьяны», как и во всех других «пушкинских» снах, «есть предвидение факта, не поддающееся рассудочному толкованию».³³ Но сделанные им конкретные выводы, увы, не опираются на тщательный анализ фактов. Некоторые его суждения просто ни с чем не сообразуются, например, «она (Татьяна) знает, что в сердце Онегина тлеет ненависть к Ленскому» или «Онегин убивает Ленского именно за то, что Ленский помешал его счастью с Татьяной» и т.д. Надо думать, что негативная оценка Набоковым этой статьи («исключительно глупая») объясняется такими пассажами.

Набоков

Набоков отметил «путаницу» времён в «Сне». Именно он обратил внимание на параллель между генералом-мужем Татьяны и родственником Онегина, и медведем-кумом Онегина из «Сна».

Лотман

Лотман, пожалуй, наиболее последователен в устранении всякого мистического элемента из толкования «Сна». Позволим себе обширную выписку:

« Сон Татьяны имеет двойной смысл, являясь центральным для психологической характеристики «русской души» героини романа, он также выполняет композиционную роль, связывая содержание предшествующих глав с драматическими событиями шестой главы…Сон, прежде всего, мотивируется

психологически…он объяснён напряжёнными переживанями Татьяны после

«странного», не укладывающегося ни в какие романные стереотипы поведения Онегина во время объяснения в саду и специфической атмосферой святок…

В связи с этим следует подчеркнуть, что сон Татьяны имеет глубоко реалистическую трактовку (разрядка наша), и это заставляет сразу же решительно отбросить все попытки искать в его образах политическую тайнопись, намёки на казнённых декабристов и всё прочее…Однако, сон характеризует и другую сторону сознания Татьяны – её связь с народной жизнью.

Пушкину, видимо, была известна и другая сюжетная возможность: жених (или похититель)-разбойник убивает брата своей невесты. В свете такого сюжетного стереотипа становится понятным и убийство Онегиным Ленского во сне.».³⁴ (Имеется в виду «Сон Татьяны»). Анализ Лотманом фольклорных мотивов сна довольно обстоятелен, но совершенно очевидно, что для Лотмана пророчества «Сна» – это отпечаток русского фольклора, не более. Получается, что убийство Ленского во «сне Татьяны» не имеет никакого отношения к будущей реальной трагедии, просто в фольклоре бывает и так, что жених убивает брата невесты. Конечно, Лотман писал и публиковал свои комментарии в СССР. Но, по-видимому, дело не в этом. Не побоялся же он осудить излишества в поиске декабристских аллюзий. Мистика – вне поля зрения Лотмана как исследователя.

Брейар

В противоположность Лотману, французский исследователь Брейар в недавней статье «Таинственая Татьяна» сосредоточился на иррациональных, магических сторонах её образа. Статья хороша взволнованным и искренним тоном, а ещё более того – редким сочетанием взволнованности и шутливости. О своей задаче Брейар пишет так: « Если в самом деле Пушкин – гений универсальный, тогда нерусский не только может, но и должен обратить на него свой иноземный взгляд»…В статье вскользь упоминается о том, что Татьяна изменилась во сне. Удивительно, что при всём внимании к «тайнам Татьяны» Брейар обходит молчанием очевидность, то, что сон – вещий.

Мы в корне расходимся с Брейаром, который счел, что решительный момент для Татьяны – «не красочный сон, а то, что непосредственно следует за ним».³⁵ Брейар имеет в виду посещение Татьяной дома Онегина и в особенности его библиотеки. По Брейару, в библиотеке происходит магический обряд. Татьяна не просто читает книги, расшифровывая пометки Онегина на полях, а совершает странный процесс. Брейар пишет: «Одиночество персонажа, уединенное место, где совершается таинство, использование предметов, принадлежащих жертве , тайное действо, совершающееся на расстоянии, утверждение власти оператора (Татьяна действительно тогда выздоравливает и «растет»), сопутствующее ему ослабление самой жертвы, овладение чужой душой, придание сверхъестественной власти слову: перед нами все признаки магической операции».³⁶ Большое и неоправданное преувеличение! Эдак любое внимательное чтение печатного текста в уединенном месте может предстать как магическая операция. Далее, по Брейару, «даже сам вид Татьяны невольно ассоциируется с ведьмой (той, кто ведает»), сидящей над тайной рукописью». Ну, уж это вряд ли. У нас не возникает таких ассоциаций.

Татьяна в доме Онегина умиляется, «очарована стоит», плачет, и, наконец, внимательнейшим образом читает книги Онегина и его пометки на полях: «Хранили многие страницы/ Отметку резкую ногтей/ Глаза внимательной девицы/ Устремлены на них живей». Все это – в рамках человеческого поведения и разумения, и можно согласиться с Белинским, что Татьяна в кабинете Онегина «...поняла, но только умом, головою».³⁷ Брейар же ищет мистику и магию там, где их нет, и уводит от «чудного сна» – действительного сосредоточения тайн, достойных разгадки. К тому же Брейар допускает и фактические ошибки. Он пишет: «страх перед медведем дает (Татьяне) силу перебраться через шаткий мостик». У Пушкина же: «И лапу с острыми когтями/ Ей протянул: она скрепясь/ Дрожащей ручкой оперлась...». То есть, медведь, а не страх перед ним помогает Татьяне перебраться через ручей.

Как иронизируют критики
Набоков высказался совершенно презрительно о гершензоновской интерпретации «Сна», а именно по поводу «знания» Татьяны об Онегине. .Но Гершензон замечателен своим пониманием «Сна Татьяны» как «самого заповедного» в романе, как «тайника».

В статье Гершензона есть интересный пассаж: «...Я не берусь разгадать мысль Пушкина,– быть может, это удастся кому-нибудь другому; пока же, за неимением лучшего, изложу то единственное толкование, какое мне встретилось в литературе».³⁸ Он имел в виду брошюру С.Судиенко , выпущенную в 1909 г.

Конечно, Гершензон не выдержал и дал-таки на 3-х страницах свою интерпретацию: лучше бы он этого не делал, тут Набоков прав. Но 2 с лишним страницы он посвящает пересказу толкования С.Судиенко. Гершензон иронизирует: «...крохотная, десятикопеечная брошюрка, носящая не по росту и по праву большое название «Тайна поэмы А.С. Пушкина «Евгений Онегин»» и далее «...тайна поэмы рискует навсегда оказаться неразоблачённой» (стр. 105)

Итак, Набоков иронизирует над статьёй Гершензона («исключительно глупая»), Гершензон – над брошюрой Судиенко («неразоблачённая тайна»). Что ж , в жизни всегда есть место иронии.Но в «брошюрке» Судиенко есть то, что заставляет задуматься : «В нём (т.е., в «Сне Татьяны») заключено ещё нечто, если не пророческое, то во всяком случае очень интересное и важное для людей. Это нечто – целая, довольно значительная область человеческого духа, бывшая до Пушкина недостаточно осознанной человечеством». Это утверждение при всей его наивной безапелляционности ближе к результатам нашего анализа, чем ирония Набокова и Гершензона.

Все цитаты из «Евгения Онегина» взяты из

А.С. Пушкин «Полное Собрание сочинений в десяти томах», том пятый, изд. «Наука», М., 1964.

1. Б. Аверин. «Набоков и Гершензон». А.С. Пушкин и В.В. Набоков: сборник докладов международной конференции. М., 1999.

2. В. Белинский. «Сочинения Александра Пушкина. Статья Девятая»,

в В. Белинский. Избранные сочинения, ГИХЛ, М.-Л., 1949.

3. Ж. Брейар. «Таинственная Татьяна», «Новый Журнал», 215 (1999): 34-48.

4. М. Гершензон. «Сны Пушкина»// Пушкин, Сб.1/ Ред. Н.К. Пиксанов, М., 1924,

5. А. Либерман. Рецензия на книгу Ю.Г. Оксмана и В.В. Пугачева, Пушкин, декабристы и Чаадаев. Новый Журнал 233 (2003): 342-346.

6. Ю. Лотман. Роман Пушкина «Евгений Онегин». Комментарий, Ленинград, «Просвещение», 1983.

7. В. Набоков. Комментарии к «Евгению Онегину» Александра Пушкина, Ред.

и перевод А.Н. Николюкина, М.,: НПК Интелвак, 1999.

8. В. Пропп, Исторические корни волшебной сказки. Изд–во Ленинградского Университета, Ленинград, 1986.

9. «Словарь языка Пушкина», т.II, М.,1957.

10. Г. Яблонский, «Сон ясновидящего и смерть Анны», Новый Журнал, 220 (2000): 270-285.

11. The Annotated Alice. The Definitive Edition. Ed. Martin Gardner, London: Allen Lane, 2000.

12. Collier’s Encyclopedia, V.7, N.-Y. –Toronto – Sydney, 1997

13. «The Oxford Companion to the Mind», ed. by Richard L.Gregory with the assistance by О.L. Zangwill, Oxford-New-York, Oxford Univ. Press, 1987.
Cент-Луис, 2004