«АРКТИКА» ПРОТИВ АРКТИКИ
В начале декабря 1959 года был принят в эксплуатацию первый в мире ледокол на ядерном топливе, получивший название «Ленин». Мощность атомохода — 44 тысячи лошадиных сил — более чем в четыре раза превышала мощность ледокола «Ермак» адмирала Макарова.

В следующем году была обычная работа — ледокол проводил караваны судов по трассе Северного морского пути, А еще год спустя был сделан необходимый шаг к покорению полюса — атомоход ушел в Ледовитый океан, за границы полярных морей. Впервые с борта судна, а не с самолетов высадились на дрейфующие льды зимовщики станции «Северный полюс» — десятой по счету СП. Только в ноябре — в Арктике уже наступила зима — ледокол вернулся в Мурманск. Именно после этого плавания стало ясно: атомоход может плавать в высоких широтах, может бить льды даже зимой, во тьме полярной ночи.

Еще тогда, в начале шестидесятых годов, капитан атомохода «Ленин» Борис Макарович Соколов говорил журналистам: «Понимаете, этот корабль первый способен пробиться сквозь льды к Северному полюсу через весь Ледовитый океан».

Моряки мечтали о полюсе.

В 1975 году в строй вступил второй советский атомный ледокол — «Арктика»¹.

Тут надо сказать о значении мощных ледоколов для нашей страны. Что такое «продленная навигация»? В самое холодное и темное время, в декабре — январе, выводят ледоколы транспортные суда с норильской рудой. И уже в марте пробиваются к Ямалу с грузами для газодобытчиков. Это и есть продленная, почти круглогодичная навигация.

Теперь попробуем попутешествовать по глобусу. Найдем самую короткую морскую дорогу от Мурманска к Берингову проливу. Она проходит вовсе не у берегов СССР, а много выше — вблизи от вершины планеты. Значит, поход к полюсу — практическая необходимость? Да, практическая необходимость.

...В детстве капитан атомохода «Арктика» Юрий Сергеевич Кучиев думал не о море — о небе. Но сложилось так, что летчиком он не стал. И все-таки судьбу будущего капитана определил летчик — начальник полярной авиации, Герой Советского Союза, заместитель О. Ю. Шмидта по летной части в полюсной экспедиции 1937 года Марк Иванович Шевелев. Перед войной он был депутатом Верховного Совета СССР от избирательного округа, куда входила Северная Осетия — родина Кучиева. Шевелев посоветовал: «Поезжай на Диксон матросом. Там найдешь работу, достойную мужчины. Там найдешь надежных друзей. Найдешь себя».

5 июня 1941 года Юрий Кучиев был зачислен на буксир «Василий Молоков». Даже простой перечень названии судов, на которых пришлось служить Юрию Сергеевичу, производит впечатление: «Таймыр», «Сибиряков», «Ермак», «Малыгин», «Илья Муромец», «Красин», «Ленин», «Киев», «Мурманск».

Он учился — окончил курсы штурманов малого плавания, потом Ленинградское высшее инженерно-морское училище имени адмирала Макарова. И служил — четвертым помощником, вторым, старшим, капитаном-дублером.

Бросается в глаза одно совпадение: 30 лет с точностью до дня отделили Кучиева — матроса на пароходе с машиной в 400 лошадиных сил от Кучиева — капитана атомохода мощностью 75 000 лошадиных сил. (Совпадений в жизни каждого человека предостаточно. Но видны и удивительны для нас совпадения в жизненном пути тех людей, которыми мы восхищаемся.)

Корреспондент «Правды» спросил Кучиева: «Юрий Сергеевич, наверное, нелегко было добиться своего признания в Арктике, авторитета?» В ответ Кучиев перечислил десяток фамилий ледовых капитанов: «Каждый из них — глыба; если я чего-то достиг, то благодаря им».

Участники полюсного рейса рассказывают, что, когда начался поход и когда встретились в проливе Вилькицкого два атомохода — «Ленин» и «Арктика», капитан Кучиев сказал: «Я очень хотел, чтобы «Ленин» тоже шел к полюсу... Я знаю, Борис Соколов искренне рад за меня».

Пожалуй, полной уверенности в успехе не было. На борту «Арктики» находилась специальная группа водолазов, были взяты запасные лопасти винта. На случай вынужденного дрейфа на ледокол погрузили запас продовольствия на семь с половиной месяцев, теплую одежду, палатки, газовые горелки. Может быть, придется готовить посадочную полосу, чтобы принять самолеты? На борт взяли бульдозер, волокушу, взрывчатку, песок, цемент, доски, бревна. Было расписано даже, кто в случае необходимости останется на зимовку, а кто улетит на Большую землю.

На рейде Мурманска на борт атомохода поднялся начальник экспедиции — министр Морского флота СССР Тимофей Борисович Гуженко. 9 августа 1977 года в 20.00 по московскому времени ледокол «Арктика» снялся с якоря. Курс на мыс Желания, потом к проливу Вилькицкого, затем из моря Лаптевых по 130-му меридиану к полюсу.

Никто не думал идти напролом. Предварительно по долгосрочным ледовым прогнозам был определен оптимальный маршрут — самый «легкий». Во время похода оперативный центр, который располагался на Диксоне, постоянно снабжал «Арктику» необходимой ледовой и синоптической информацией. Самолеты ледовой разведки ежесуточно следили за изменением ледовой обстановки по 130-му меридиану в приполюсном районе. И наконец, постоянно велась ближняя разведка льдов. На борту ледокола «по штату» всегда находится вертолет. На этот раз их было два. Когда из моря Лаптевых вошли в Ледовитый океан, вертолет почти непрерывно висел в воздухе — уходил вперед, возвращался и снова взлетал.

Из дневника участника экспедиции:¹

 

14 августа вечером пересекли 84-ю параллель. В 20 часов 30 минут с палубы ледокола поднялся вертолет с гидрологом Александром Дорофеевым на борту. Пробыв в воздухе без малого два часа, вертолет сел на палубу. Саша Дорофеев передал судоводителям подробную ледовую карту с рекомендованным маршрутом. Экипаж вертолета и гидролог пошли отдыхать. Этой ледовой карты хватило только на полтора часа хода ледокола... Около часа ночи вертолет пошел на ледовую разведку. Методично, галс за галсом проходят его трассы впереди атомохода — то слева, то справа от генерального курса. Валерий Лосев не дает судоводителям надежд на облегчение. Ледокол шел, выбирая для форсирования однолетние, наиболее разрушенные таянием ледяные поля.

 

Из вахтенного журнала:

«15 августа. 08.50. Прошли торосистый участок. Местами включения пакового льда. Работая ударами, прошли торосистую гряду. Заклинило. Используя дифферентную систему, вышли из заклинивания.

19.50. Застряли в торосе, отходим назад».

Из дневника участника экспедиции:

 

Как известно, ледокол разрушает прочный лед не ударом форштевня, а продавливая его свой массой: чем прочнее лед, тем большая часть ледокола должна вползти на него, чтобы вызвать разрушение. При этом место разломов льда смещается от носовой части к середине судна. При разрушении очень прочного льда места ломки смещаются настолько далеко от форштевня, что они даже не просматриваются из передних иллюминаторов ходовой рубки. Это создает фантастическое впечатление, будто весь огромный атомоход скользит по льду, как аэросани. Тихое плавное продвижение, когда перед носом судна не видно ни трещины, ни ломающегося льда, ни фонтана ледяных брызг, делает эффект скольжения столь реальным, что кажется, за кормой ледокола не должно быть обычного канала. Но взгляд назад, за корму, где по-прежнему темнеет широкая дорога чистой воды, убеждает, что ледокол не скользит, а крушит эти поля многолетнего льда. Возле средней части ледокола дыбятся стотонные глыбы раздавленного льда.

 

Последние мили оказались самыми долгими. Из-за тумана судовой вертолет не мог подняться в воздух. Всех охватило нетерпение — скорей! Человек сорок стояли в ходовой рубке. С таким нарушением корабельного устава Кучиев столкнулся, наверное, впервые. По морскому этикету, чтобы хоть на минуту войти врубку, нужно получить разрешение капитана. А тут... На борту «Арктики» было 207 человек, в том числе 36 «посторонних» — ученых, журналистов и кинооператоров...

Из дневника участника экспедиции:

 

Вдруг как-то неожиданно, дерзко в эту вокзальную атмосферу ожидания ворвался мощный, низкий, с хрипотцой гудок ледокола. Все застыли, не понимая, что происходит, — впечатление такое, что это ледокол гудит сам по себе. Все застыли в самых нелепых позах. Из этого оцепенения выводит резкий голос капитана: «Прекратить безобразие!» Никто ничего не понимает, а гудок не смолкает. Кажется, что нет ужо сил слышать его низкий звук. «Прекратить безобразие!» — повторяет капитан. Кто-то кого-то оттаскивает от кнопки звукового сигнала. Оказывается, на нее просто-напросто навалился всей массой тела наш незадачливый коллега. Наступает блаженная тишина. «Кто это?» — спрашивает Кучиев. При всем уважении к Юрию Сергеевичу его вопрос остался без ответа. Вот таким неожиданным образом проявилась у нас давняя школьная солидарность — своих не выдавать. Юрий Сергеевич не обиделся, только что-то буркнул для порядка насчет прикомандированной науки... и засмеялся. Смеялись и мы над комичностью ситуации. Смеялись потому, что надоела тягучая сосредоточенность ожидания.

 

В половине четвертого остановились, чтобы определить точнейшее местоположение судна по искусственному спутнику Земли. Туман рассеялся. В воздух поднялся вертолет.

Из вахтенного журнала:

«17 августа 1977 года. 4.00. Ледокол вышел на географический полюс. Лед 2—3-летний, паковый, толщина от 250 до 350 сантиметров. Обширные поля, трещины, местами на стыках полей свежее торошение до 4—6 метров. Видимость ухудшилась до 3 кбт¹ — туман. В воздухе барражирует вертолет.

9.40. По команде руководителя экспедиции, министра Морского флота СССР над Северным географическим полюсом поднят флаг Союза Советских Социалистических Республик, а к подножию флагштока установлена герметическая капсула с текстом проекта новой Конституции СССР. У флагштока также установлен обломок древка флага, который стремился донести до Северного полюса Георгий Седов. По поручению моряков страны это древко донесено до полюса экипажем атомного ледокола «Арктика».

Праздник был в самом разгаре, когда над ледоколом появился самолет ледовой разведки. И неожиданно штурман с мостика через мегафон сказал: «Юрий Сергеевич! На борту Ила Шевелев!» Они снова встретились — моряк и авиатор — советские покорители Северного полюса.

Пятнадцать часов простоял ледокол у вершины планеты. Назад шли новым путем — не в море Лаптевых, а к Земле Франца-Иосифа. 22 августа «Арктика» вернулась в Мурманск. Всего было пройдено 3876 миль, На полюс через сплоченные льды моряки шли 560 миль, с полюса почти столько же: 570. Обратные мили, однако, оказались более трудными — на них потратили времени больше на шесть часов.

А вообще, плавание оказалось рекордно быстрым. По прогнозу специалистов Арктического и Антарктического научно-исследовательского института оно должна было продолжаться двадцать восемь суток. Атомоходу хватило тринадцати! И еще два рекорда. Впервые на полюсе стояли одновременно 207 человек и впервые 36 женщин. (Впервые здесь побывала и супружеская чета: начальник Администрации Северного морского пути, заместитель руководителя экспедиции Кирилл Николаевич Чубаков и его жена, режиссер студии «Центрнаучфильм» Галина Ивановна Чубакова.)

Когда уже подняли трап, вдруг раздалась команда:

— Убрать арбузные корки с полюса!

Вероятно, никогда раньше вершина планеты не видела арбузов.

Отдав последний приказ на Северном полюсе, Кучиев, наверное, думал не только о своем экипаже. Он думал и о тех, кто по дороге к полюсу, переживая неимоверные трудности, ел кожу сапог и мясо своих любимых собак... Он словно преклонял колено перед самим полюсом — его тишиной, бесконечным простором и первозданностью.

СОЛО К ПОЛЮСУ
«Я хочу бросить вызов пределам человеческой выносливости», — говорил японский путешественник Наоми Уэмура. Он родился в 1941 году в семье фермера в маленькой горной деревушке. Окончил школу, поступил на сельскохозяйственный факультет Токийского университета. Его уговорили записаться в альпинистский клуб. Уговорить-то уговорили, но Наоми первое время не мог подняться даже на Фудзияму, куда ведет протоптанная сотнями тысяч туристов дорога.

«Это было унизительно, я постоянно испытывал чувство огромного стыда», — вспоминал Уэмура.

Сколько людей вот так — из-за своей неловкости, неумелости, слабости, неподготовленности — навсегда еще в детстве бросают занятия физкультурой и спортом. Уэмура не бросил альпинизм, не бросил спорт. Вначале трудно было пробежать даже несколько сотен метров, потом и десятки километров доставляли тренированному телу лишь радость. Тайком от своих товарищей по клубу он уходил в горы, постепенно все больше и больше испытывая удовольствие от занятий альпинизмом.

После окончания университета в 1964 году Уэмура с сотней долларов в кармане уехал в Калифорнию. Накопил немного денег, помогая фермеру во фруктовом саду, и перебрался во Францию, поближе к Альпам. Здесь он устроился работать на горнолыжном курорте, здесь стал классным альпинистом.

В двадцать лет Наоми не мог подняться на вершину Фудзиямы. Прошло пять лет, и одна за другой последовали феерические победы, к которым вели Уэмуру настойчивость и воля.

В июле 1966 года он совершает одиночные восхождения на Монблан — высочайшую вершину Западной Европы (4807 метров) и на грозный пик Маттерхорн (4477 метров). В октябре того же года в одиночку покоряет высочайшую вершину Африки — пик Килиманджаро (5895 метров) и гору Кения (5199 метров).

В январе — феврале 1968 года Уэмура успешно штурмует в одиночку самую высокую гору Южной Америки — пик Аконкагуа (6960 метров) и два других безымянных пика в Андах. А затем, вновь в одиночку, спускается на плоту по Амазонке — шесть тысяч километров!

В это путешествие он отправился почти не подготовленным. Достаточно сказать, что питался он в основном бананами и пираньей — той самой кровожадной рыбкой, которая, говорят, обгладывает до костей ноги лошади, прежде чем несчастное животное успевает дойти до середины брода.

«Это была настоящая авантюра, — вспоминал о плавании Наоми. — Оглядываясь на то время, я думаю, что это было самое опасное путешествие, которое я когда-либо совершил. И я, конечно, больше никогда не отважусь на такое».

Вернувшись на родину, Уэмура был включен в состав японской гималайской экспедиции и 11 мая 1970 года покорил «третий полюс» Земли — Эверест (8848 метров). Теперь оставалась только Северная Америка. С вершиной этого континента Уэмура «расправился» за неделю — именно столько времени понадобилось ему, чтобы совершить одиночное восхождение на Мак-Кинли (6193 метра). В 29 лет он стал победителем высочайших вершин Европы, Африки, Южной Америки, Северной Америки, Азии и мира.

Но почему почти всегда в одиночку? — спросит читатель. Нам, советским людям, присущ дух коллективизма, слова «в одиночку» нам непривычны.

Уэмура отвечал на этот вопрос так: «Когда дело доходит до приключений, я становлюсь эгоистом. Для меня истинный смысл моих путешествий в радости от свершения задуманного... Я обыкновенный простой человек, как и многие другие; но в какие-то моменты моей жизни всего на несколько минут я могу почувствовать себя чем-то выше этого».

В 1971 году он вновь совершал трудные восхождения в Альпах и Гималаях, а затем, закончив «горный цикл», стал готовиться к полярным путешествиям. Он мечтал самостоятельно пересечь Антарктиду, покорить Северный полюс. К этому времени Уэмура уже прекрасно понимал, что любое «приключение» должно быть тщательно подготовлено. И свой путь к полюсу он начал с одиночного похода... по Японии. 3000 километров за 52 дня — непростая прогулка!

В январе 1972 года японский путешественник побывал в Антарктиде, а затем на десять месяцев поселился среди эскимосов Гренландии. Он привыкал к холоду и льду. Он научился управлять собачьей упряжкой и проехал на ней около трех тысяч километров по северо-западному побережью Гренландии, Он старался освоить весь вековой опыт, накопленный эскимосами, стал «своим» для этого — самого северного в мире — народа, и один из них — старый Инутосоа — официально усыновил Уэмуру.

Венцом подготовки стало новое одиночное путешествие — 12 тысяч километров по Гренландии, Северной Канаде, Аляске.

В марте 1978 года Наоми Уэмура впервые в истории полярных путешествий стартовал к Северному полюсу в одиночку!

Наоми Уэмура.



U e m u r a  N.  Solo to the Pole. National Geographic Magazine, V. 154, № 3, September 1978.
До заката оставалось совсем немного времени, когда напал белый медведь. Он возник, как призрак, из-за высокой гряды торосов, бесшумно ступая по направлению к лагерю.

Лежа в своем спальном мешке в палатке, я услышал неожиданное рычание собак и уловил в нем нотки тревоги. В Арктике не так много живых существ, которых ездовые лайки инстинктивно боятся: одним из них является человек, другим — белый медведь.

Пока я расстегивая «молнию» спального мешка, лай стал удаляться, и я понял, что собаки оборвали привязь и теперь убегают. Несколько секунд спустя я услышал шаги.

Они сильно отличались от собачьих, были тяжелыми и мощными. Затем я услышал громкое сопение медведя и понял, что медведь рядом, всего в нескольких сантиметрах от меня, по ту сторону нейлоновой стенки палатки.

«Все кончено, — подумал я. — Он меня убьет». И мои мысли обратились к моей любимой жене в Токио. «Кими-сан, помоги мне как-нибудь», — взмолился, и внезапное спокойствие овладело мною.

Скорее всего он меня убьет, но если у меня есть хотя бы один шанс, то он состоит в том, чтобы лежать тихо в спальном мешке и как можно меньше дышать.

Я подумал о карабине, лежащем рядом. Незаряженный, он был бесполезен теперь так же, как если бы я забыл его в своем базовом лагере на берегу Ледовитого океана.

Пот тек с меня ручьями, отчего все тело чесалось, будто его кусали блохи. Я слышал, как медведь снаружи разоряет мои запасы продовольствия — пеммикан, мороженое тюленье мясо и пищевое масло.

«Хоть бы он удовлетворился этим!» — молился я про себя. От сдерживаемого дыхания мои легкие почти разрывались.

Но нет, медведь повернулся к палатке и, громко урча, начал рвать своими могучими когтями ее тонкие стенки. Я совсем перестал дышать. Меня охватила новая волна ужаса, когда стенки палатки прорвались, и я почувствовал обнюхивающий нос медведя на своей спине.

«Теперь уж точно конец, — подумал я. — Живое человеческое мясо вкуснее пеммикана или мороженого тюленьего. Он учуял меня. Со мной все кончено».

И тут — неожиданно, беспричинно — медведь ушел. Шумно посопев напоследок у палатки, он пошел прочь. Звуки его тяжелых шагов медленно удалялись. Наконец тишина.

И громадный глоток воздуха.

Это произошло 9 марта 1978 года, четыре дня спустя после старта на собачьей упряжке с мыса Колумбия от северных берегов Канады при попытке впервые в истории достичь Северного полюса в одиночку. Хотя несколько экспедиций побывали там до меня, ни одна из них не была совершена усилиями одного человека. Для достижения цели я договорился пополнять свои запасы на 776-километровом маршруте с помощью оборудованных лыжами самолетов из канадского поселка Резольют.

Подытоживая ущерб, нанесенный лагерю, я заметил вдалеке своих собак. Меня разозлило их поведение во время нападения медведя, потому что оно было вызвано не столько страхом, сколько возбуждением, — оборвав привязь, псы бросились за сукой, у которой в то время был брачный период.

10 марта. Я связался с базовым лагерем и сообщил, что мне нужна палатка и провизия. Затем я стал ждать «налетчика», будучи уверен, что он вернется, чтобы перекусить еще раз.

Я беспокоился за карабин, так как при температуре -40° он мог замерзнуть или в критический момент дать осечку.

Из предосторожности я обработал спусковой механизм керосином, чтобы быть уверенным в его готовности. Приблизительно через 24 часа после своего первого нападения медведь появился вновь из-за гряды высоких торосов в стороне от лагеря.

Я расположился за санями и сквозь оптический прицел стал наблюдать за медведем. Он шел по направлению ко мне. Когда он был на расстоянии 50 метров, я нажал на спусковой крючок. Медведь встал на задние лапы, затем с громким рычанием снова опустился на все четыре и устремился к безопасным ледяным горам, Для верности я сделал еще несколько выстрелов. На этом все было кончено.

Вскоре над головой появился самолет, с борта которого мне сбросили новую палатку, пищу для собак и другие необходимые вещи взамен поврежденных, Сани опять были загружены полностью. Они весили белее 450 килограммов — для собак, находящихся в посредственной форме, это тяжелая ноша. Собак я покупал в Гренландии, в эскимосской деревне Канак, недалеко от Туле. Чтобы взять понравившуюся мне собаку, я часто был вынужден брать в придачу еще и плохого, непригодного пса. Результаты этого уже начали сказываться.

11 марта. Мы продолжаем битву с нашим вечным противником — арктическим океаном. Кажется, в этом ужасном районе не бывает ровного льда. Острые ледяные глыбы, через которые мне с собаками приходится пробираться, напоминают гигантские колючки. Сквозь них железным ледорубом я прорубаю собакам проход, и они, надрываясь, протискиваются по нему вместе с санями.

В этот день я преодолел всего два километра, а потратил на это 8 часов. Такое расстояние в обычных условиях я могу не спеша пройти за полчаса. Какое удовольствие наконец остановиться и разбить палатку! А как далеко мы продвинемся завтра?

12 марта. Полюс по-прежнему далеко-далеко впереди, Мороз (на термометре -38°) и ветер обходятся с нами жестоко. У меня сильно обморожены нос и подбородок. Участь собак немногим лучше. Их лапы иссечены льдом или повреждены в драках за еду или самку. Боль заставляет собак спать с вытянутыми, а не поджатыми под себя лапами. В результате они обмораживаются.

Две собаки пострадали так сильно, что я выпряг их из саней и пустил позади. Теперь в упряжке всего 15 собак, и наше продвижение вперед соответственно замедлилось.

В это время года солнце светит всего лишь девять с половиной часов в сутки и плывет низко над горизонтом. Приблизительно через три недели оно будет светить круглосуточно, улучшая видимость, но не повышая температуру.

Кроме всего прочего, я вынужден постоянно забираться на бесчисленные торосы, чтобы выбрать более или менее подходящее направление. Такая перспектива не вдохновляет.

Огромные гребни торошений напоминают мне каменные ограды, воздвигнутые людьми из племени шерпов на склонах Гималаев, где я совершал восхождения. Но те ограды — произведения искусства, эти же — словно возникшие наяву ночные кошмары.

16 марта. Этот день принес нам новую проблему. С наступлением весны мы с ней будем встречаться все чаще. Мы наткнулись на открытую полынью приблизительно 50 метров шириной, которая преграждала путь. В таких случаях остается только ждать, пока полынья через день-другой закроется. Наконец она сузилась до полутора метров, и я направил через нее своих собак. Пять из них при переправе намокли. Их мокрые шкуры через секунду покрылись ледяной коркой. Но минут через десять непрерывной гонки они уже опять согрелись.

26 марта. Дела наши идут не так уж плохо. Сегодня мы прошли двадцать километров. По мягкому, рыхлому снегу собаки бегут, выставляя передние лапы далеко вперед, высоко закинув голову, словно плывут. Несмотря на то что я скармливаю каждой из них полный рацион — более фунта пеммикана и специального собачьего питания, они постоянно голодны. И хотя я внимательно за ними присматриваю, они успели съесть сыромятные ремни упряжки, кнут из тюленьей кожи и даже мои перчатки.

Из-за необходимости двигаться вперед я сплю всего пять-шесть часов за ночь. К концу дня борьба со льдами настолько изнуряет, что мои ноги начинают ныть, и я чувствую себя так, будто тело мое уже мне не принадлежит. Иногда я засыпаю, едва войдя в палатку. Вчера, когда я...

К утру я успел забыть о том, что хотел написать вчера. К тому же 1 апреля — особый день. Самолет с припасами для нашей экспедиции сумел-таки сесть на узенькую полоску ровного льда, которую я обнаружил между торосами. По моей просьбе на нем были доставлены более легкие, чем прежние, и меньшие по размеру сани, две свежие собаки взамен израненных и провизия на две следующие недели пути: пеммикан и корм для собак, мороженое тюленье мясо, керосин, инструменты для починки саней, новая камера и пара перчаток.

Он же доставил и пищу для меня — мороженое мясо карибу, бисквиты, сахар, ворвань, соль, кофе и джем. На его борт погрузили мои старые сани и двух собак-инвалидов. С ревом самолет поднялся ввысь, и я вновь остался один.

Я очень рад, что меня снабдили провизией, особенно оленьим мясом. Я ем так, как едят мои собаки, — один раз в день в конце перехода и всегда холодную, не приготовленную мной специально пищу. Мясо карибу и в сыром виде приятно на вкус и является деликатесом, а времени на приготовление пищи у меня нет. Более того, если я буду варить мясо внутри палатки, пар кристаллизуется на ее стенках и образует постоянную корку инея.

4 апреля. Сегодня я обнаружил, что мою экспедицию ожидает непредусмотренное пополнение: одна из моих собак по имени Сиро заметно округлилась и, наверное, в течение этой недели ощенится.

Что делать, когда это произойдет? Никогда раньше мне не доводилось принимать щенков. Что ж, Арктика учит импровизации...

5 апреля. Мороз остается прежним. Мои утренние работы с секстаном затруднены из-за северо-восточного ветра, который кусает руки, как рой разъяренных пчел. Пальцы становятся непослушными и теряют чувствительность, словно они стали чужими. Я прячу руки внутрь своих штанов, сделанных из шкуры белого медведя. Острая боль на время возвращается, а затем исчезает.

С большими трудностями и предосторожностями я смог установить свои координаты: 85°19'2", 69°25'2". Я нахожусь в 246 километрах от мыса Колумбия и почти вдвое дальше — в 520 километрах — от Северного полюса. Я снова взял курс на север.

К сегодняшнему дню я преодолел уже достаточно ледяных преград, чтобы пасть духом. Если бы у меня были компаньоны, я мог бы разделить с ними непрекращающиеся тяготы по рубке льда, прокладыванию пути через торосы и не был бы вынужден в одиночку помогать собакам тянуть сани. Но разве я могу жаловаться? Я сам, добровольно избрал одиночный поход.

После долгого монотонного пути, пожалуй, единственное развлечение — собаки. Ни одна из них не похожа характером на другую, В упряжке есть собака, которая постоянно тянет вправо; есть другая, тянущая всегда точно по центру, и еще одна, постоянно берущая влево. Есть собака, которая тявкает даже тогда, когда кнут к ней не прикасается, и другая, которая всегда молчит, как ее ни стегай. Еще есть собака, которая тянет что есть мочи, стоит мне только приподнять кнут. И наконец, есть собака, которая во время пути искоса глядит на меня, как бы спрашивая: «Неужели ты не видишь, что я стараюсь изо всех сил?»

Наконец Сиро решила ощениться, В ночь на 9 апреля около палатки она принесла двух щенят, которые тут же были съедены взрослыми собаками, прежде чем я успел к ним подойти. Затем внутри палатки на свет появились еще четыре щенка. Один из них мертвый. Оставшиеся три сразу же запищали, и я завернул их в теплую старую оленью шкуру.

После бессонной ночи, которую я провел в качестве акушерки при Сиро, я устроил ее и щенят на санях. Лишний вес замедлял наше продвижение вперед, но я надеялся, что щенки выживут и я отправлю их со следующим самолетом. Затем, в ночь на 11 апреля, у Сиро на свет появилось еще двое щенят, и теперь их было пятеро. Позднее одни из них умер от обморожения.

12 апреля. Я совершил серьезную ошибку. Вскоре после утреннего старта мы наткнулись на трещину метров в пять шириной, пересекающую наш путь с запада на северо-запад. Оставив собак с санями, я начал бродить по краю полыньи в поисках наиболее удобного для переправы узкого места. Возвращаясь, немного задержался, чтобы сделать несколько снимков необыкновенно больших торосов по ту сторону трещины. Когда же наконец вернулся к тому месту, где находился узкий участок, я его не обнаружил — трещина увеличилась почти вдвое.

Досада. Раздражение. Дурные мысли по поводу фотографий. Теперь я либо должен ждать, пока трещина закроется — а это может занять день или два, либо двигаться на запад в поисках пригодного для переправы места. Я бесстрастно избрал второе и отправился на запад.

Через полчаса мы нашли место, где трещина была не более пяти метров шириной. В ней плавали толстые широкие льдины. По ним мы и переправились через трещину — для того лишь, чтобы тут же остановиться перед другой трещиной шириной не менее десяти метров.

«Если лед и дальше будет оставаться таким, — подумал я, — мы никогда не достигнем полюса».

Но и теперь плывущие обломки льдин подсказали решение. В месте сужения трещины — шириной метров в восемь — таких обломков было несколько. Мне пришло в голову, что я могу выйти из положения, отколов несколько кусков с края трещины, и, добавив их к тем, что уже есть, укрепить своеобразный «понтонный» мост.

Это заняло у меня два часа, но, наконец, работа была закончена. Исследуя осколки льда, я пришел к выводу, что для успешной переправы собаки должны развить максимальную скорость и не останавливаться ни на минуту, когда достигнут противоположного кран трещины, потому что сани в это время еще будут находиться на последних льдинах.

Им это удалось, но только частично. Я стал подгонять их криками, одновременно толкая сани с одной льдины на другую. На последней льдине, когда собаки, можно сказать, уже перешли трещину, они внезапно перестали тянуть. Льдина стала раскачиваться, и последние собаки начали соскальзывать с нее в воду. Подавшись вперед, я ударил по ослабевшим постромкам ручкой кнута И закричал собакам: «Вперед! Вперед!» Напрягая последние силы, они рванулись вперед и вытянули сани на прочный лед.

Однажды, когда я путешествовал с упряжкой вдоль берега Гренландии, в один миг под лед ушли и собаки и сани. Я сам чуть было не последовал за ними и наверняка замерз бы в ледяной воде.

Подобные приключения не прибавляют храбрости, наоборот, они подрывают уверенность в себе. Во время переправы, когда льдина под моими ногами закачалась, я вспомнил тот случай в Гренландии, и это еще больше усилило мой страх перед ледяной водой. Испытав страх однажды, от него уже трудно избавиться и вновь собрать всю свою храбрость.

Я прошел первую половину пути. 13 апреля я взял высоту солнца и определил свое местоположение — 406 километров от мыса Колумбия, 360 километров от точки полюса. Цифры меня порадовали, несмотря на то что я все еще отстаю от установленного для себя расписания. Я надеялся достичь 87-й параллели к завтрашнему самолету, но пока я нахожусь в 27 километрах южнее.

На следующий день приземлился самолет со свежими продуктами и собаками для смены половины упряжки. Девять собак спрыгнули на лед, а шестнадцать, включая Сиро и ее щенков, были взяты на борт. Я с облегчением распрощался с этими собаками, так как они никогда не выказывали воодушевления в работе. Тем не менее я был благодарен им за то, что они тянули мои сани более чем 400 суровых километров от мыса Колумбия.

Снова оставшись один, я прикинул в уме путь, который мне еще предстоял. 360 километров я мог бы пройти за десять дней, если бы позволили лед и погодные условия. Как ни странно, несмотря на трудности, я чувствовал себя уверенным в успехе. Основа моей уверенности — все те, кто помогал, верил мне и поддерживал меня. В Японии я получил много дотаций от совершенно незнакомых мне людей. За одно только это я должен достичь своей цели.

Утром 15 апреля я был настроен менее оптимистично. Слепящая пурга с сильным северо-северо-восточным ветром пригвоздила меня к месту на этот и весь следующий день. Видимость казалась почти нулевой, и двигаться было опасно. Собаки лежали, свернувшись, с подветренной стороны палатки, отвернув морды от ветра. Летящий снег превратил их в бесформенные снежные горки.

К полудню 17 апреля погода немного улучшилась. Больше я ждать не мог. Но снег — коварный противник. Он одинаково замаскировал и старый прочный лед, и молодой, опасно хрупкий. Несколько раз собаки проваливались сквозь тонкий лед, да и я не один раз оказывался по колено в воде.

Вскоре появилась новая опасность. При беглом осмотре я заметил в пятидесяти метрах от себя ледяной пик, удивительно быстро передвигающийся в юго-восточном направлении. Казалось, мир вокруг меня вращался по часовой стрелке, как на взбунтовавшейся сцене. Подвижка льдов создавала трещины в льдинах, и вечером мне пришлось разбить лагерь таким образом, чтобы в случае, если лед начнет ломаться рядом со мной, я мог быстро спастись.

18 апреля. Лед по-прежнему передвигается. Если направление его дрейфа действительно юго-восточное — он работает против меня. Становясь лагерем, я теряю завоеванные километры. Звуки ломающегося льда напоминают мне чрезмерно усиленные звуки плотницкой пилы или отбойного молотка. Более слабые звуки чем-то напоминают звуки бьющегося где-то на расстоянии стекла. Ни один из этих звуков нельзя назвать приятным.

Я нахожусь буквально на плаву в Ледовитом океане, двигаясь по беспорядочной толчее отдельных льдин, размеры которых с удручающей неизбежностью делаются все меньше.

К вечеру я оказался на плывущем островке, на льдине размером 200 на 300 метров. Для лагеря я выбрал место, которое показалось мне наиболее прочным. Я выпряг собак и разбил палатку. Не успел я что проделать, как в двадцати метрах от палатки появилась большая трещина, мгновенно уменьшив наш ледяной островок до одной трети его прежней величины.

Ясное дело, мы не могли дожидаться, пока наш островок окончательно раскрошится. Я высматривал путь отступления на какой-нибудь остров большего размера. Мимо нас проплыла ледяная глыба метров семи высотой, Пока я за ней наблюдал, она конвульсивно дернулась, всем своим огромным «телом» окунулась в воду и секунду спустя вновь высунула из воды свою массивную «голову».

Что можно было предпринять, находясь в самом центре этого льдотрясения? Я решил было связаться с базовым лагерем и сообщить им о ситуации, в которую попал, но лагерь находился более чем в 400 километрах от меня. К тому времени, как придет помощь, я сам превращусь в кусок льда, плывущий по темной океанской воде.

Большинство моих собак были новыми, и я еще не нашел пути к их сердцам. И все-таки, решил я, необходимо заставить их спастись, а заодно спасти сани и меня. Пока я взвешивал свои возможности, новая трещина возникла еще ближе к нам, чем прежняя. Времени на размышления не оставалось.

Стремительный поток подхватил наш обломок льдины и подогнал его к другому обломку, причаленному к более прочному льду. Это был наш единственный шанс. Я взмахнул железным ледорубом так, как когда-то махал ручкой кнута, и резко опустил его на постромки упряжки. «Пошел| Ну пошел!» — кричал я что было сил, и в едином порыве собаки втащили сани на желанную льдину.

Хорошо. Еще один рывок, и мы будем спасены. Я снова ударил рукояткой ледоруба по постромкам, и упряжка что было сил припустилась вперед. Через несколько секунд мы были на прочном льду.

«Чудесное спасение» убедило меня в том, что я излишне спокоен. Одиночное путешествие по Арктике требует осторожности и постоянного тщательного планирования. Я же слишком часто устремлялся вперед не раздумывая.

Теперь я испытывал свое терпение в ожидании, когда разрозненные куски льда смерзнутся и образуют единый массив. Температура держалась около -20°, и смерзание шло очень медленно. Почти каждый час я испытывал формирующийся, новый лед своим ледорубом, чтобы выяснить, выдержит ли он сани. Лишь утром 21 апреля я решил, что лед достаточно окреп и я могу продолжить свой путь.

Мое терпение было быстро вознаграждено: в тот памятный день я со своими собаками прошел 40 километров. 22 апреля мне удалось пройти 60 километров — это был один из самых удачных переходов за всю экспедицию. Мы быстро приближались к цели. По моим подсчетам, мы находились лишь в 233 километрах от полюса, то есть в пяти днях пути при хороших условиях.

Цифровые данные о своем местоположении я получаю при помощи специальной системы, разработанной для меня Смитсоновским институтом совместно с Национальной администрацией по аэронавтике и космосу. Небольшой, работающий от батарейки передатчик, установленный на моих санях, посылает автоматические сигналы на американский спутник «Нимбус-6», находящийся на круговой орбите над обоими полюсами. Получаемые результаты передаются в мой базовый лагерь на берегу Ледовитого океана, а оттуда по радио мне.

23 апреля. Мое продвижение замедлялось из-за плотной облачности, которая уменьшила видимость и мешала правильно оценивать состояние льда. К тому же на пути встречалось множество беспорядочно нагроможденных торосов. Мы продвинулись всего на 20 километров.

В таких условиях собаки быстро уставали. Я кричал нм: «Ях! Ях!», понукая тащить сани дальше, но в ответ на это каждая собака укладывалась на лед и смотрела на меня так, будто мои приказы относились ко всем другим собакам упряжки, исключая ее. Кроме того, на тяжелых участках пути собаки бежали в ряд, а не веером, как в Гренландии, спутывали постромки и заставляли меня останавливаться и распутывать их.

24 апреля. Лед опять начал вскрываться, и я вынужден совершать объезды в поисках снежной дороги. И все же мы продвигаемся вперед, иногда переправляясь через широкие трещины с помощью уже знакомого нам «понтонного» метода, используя для этого плывущие осколки льдин.

Однажды, когда поблизости таких льдин не оказалось, я решил сделать своеобразный мост из саней. Я выгрузил все вещи и стал продвигать сани над водой до тех пор, пока оба их конца не встали прочно по краям трещины. Собаки скептически наблюдали за моей работой, но позволили провести их одну за другой по этому временному мосту, Когда все они оказались на другой стороне, я вновь запряг их, и через мгновение мост снова стал санями.

Я был очень рад своему маленькому успеху и в конце дня во время привала изобразил иа бумаге всю операцию.

К 25 апреля — дню, когда я надеялся быть уже на полюсе, — мы все еще находимся в 128 километрах от него. К тому же прогресс за день малоутешителен: из-за торосов, затрудняющих наш путь, мы преодолели только 20 километров. Одна из собак серьезно повредила свою переднюю лапу. Я не мог видеть, как она страдает, и, хотя мне требовалась максимальная тягловая сила, я выпряг собаку и посадил на сани.

Вскоре, однако, погода компенсировала мои потери. Подул свежий ветер, эффект от которого, по моим подсчетам, был тот же, что мог вы быть и от двух дополнительных собак. Таким образом, в общем можно считать, в моей упряжке на одну собаку больше!

26 апреля. Сегодня с самолета был сделан последний сброс провизии, рассчитанной на несколько дней. Я поклялся себе, что больше мне ничего не понадобится. На следующий день, ободренный этой мыслью, я настойчиво гнал собак вперед, и результаты нашего перехода были просто отличными. До полюса оставалось всего 75 километров.

Эти километры оказались очень тяжелыми. Чем ближе мы приближались к вершине Земли, тем многочисленнее становились торосы. Я был вынужден погонять собак на пределе их выносливости.

Меня беспокоит состояние саней. Ударом о торос поврежден а передней части один из полозьев. Также повреждена задняя перекладина, за которую при движении я держусь руками. Перекладина меня не тревожит, но повреждение полоза — дело серьезное: если временного ремонта будет недостаточно, нам придется остановиться на несколько дней

28 апреля. Будет ли этот день последним? Возможно, если за торосами и ледяными хребтами будет ройный лед. Мне почему-то кажется, что Северный полюс покрыт совершенно ровным льдом, хотя, судя по пройденным километрам, допустить это трудно.

Уже больше недели солнце светит 24 часа в сутки, так что я и иду, и сплю при свете. Я прислушиваюсь к своим ощущениям, и тогда тело словно бы становится моими собственными часами: когда мною овладевает усталость и я чувствую себя изнуренным — надо делать остановку; несколько часов отдыха восстанавливают силы и стремление двигаться вперед. Это самый строгий хронометр. Утром после часа пути торосы стали заметно уменьшаться, и как долгожданные оазисы стали появляться участки ровного льда, Хотя лед кажется сплошным, я знаю, что он постоянно дрейфует со скоростью трех километров в день. Я не знаю, несет ли он меня к полюсу или от него, но, если моя скорость будет сносной, это не будет иметь значения.

Температура поднялась до -18°, и там, где мне приходится прорубать во льдах проход для своих собак, с меня течет пот, словно я нахожусь в  ф у р о — японской бане.

Сани мои теперь значительно легче — килограммов на двести-триста. Но это преимущество снимает всевозрастающая усталость моих собак, хотя они полностью выкладываются.

Опять стали встречаться трещины, поверхность льда напоминает рыбацкую сеть, разложенную для просушки. Большинство трещин достаточно узки для того, чтобы собаки их перепрыгивали, но это все равно отнимает у нас время. Хотя, как всегда, переход длился 14 часов, этого оказалось недостаточно, но завтра мы должны дойти.

Измотанный, я распряг собак и поставил палатку. Может быть, в последний раз? Я разложил свой спальный мешок и вдруг осознал, что влезть в него я не могу. Слишком велико было мое волнение, чтобы уснуть. Я лежал в палатке, стенки которой в лучах полуденного солнца казались пылающими, и пережидал время, отведенное для отдыха. Каждое мгновение я сдерживал в себе порыв вскочить и продолжить переход, несмотря ни на что. Я повторил старинную присказку: «Торопись медленно». И медленно уходила ночь.

Время летнего утра в Арктике — дело персонального выбора каждого, так как более или менее четкого разграничения дня и ночи не существует. Я встал рано и сразу засуетился. Собаки же встретили наступление «этого» дня вяло и равнодушно. Поскольку это утро было последним на маршруте, я решил заснять и лагерь и упряжку и попытался для этого расшевелить собак. Но они не разделяли моего энтузиазма по поводу исторического момента, и а результате на кинопленке получились неподвижными, как на фотографии.

На маршруте все было по-другому — собаки напрягали все силы. У меня даже возникло предчувствие, что все завершится благополучно и сегодня мы наверняка достигнем полюса. И тогда первый в истории одиночный переход к полюсу можно будет считать осуществленным. Я бежал вслед за своими собаками в испытывал благодарность за их вклад в окончательную победу.

Приблизительно после 12 часов пути я прикинул и решил, что достиг полюса. Это произошло 29 апреля в 6.30 после полудня по гринвичскому времени — единственному времени, которым пользуются в зоне полюса. Я остановил сани и стал определяться. Измерения показали, что я настолько близок к Северному полюсу, что, если бы он существовал в действительности, а не был бы воображаемой точкой, я бы непременно его увидел.

Но я знал, что навигационные ошибки наказывали некоторых полярных исследований и одного определения места недостаточно. Я решил провести суточную серию наблюдений, чтобы убедиться в том, что я нахожусь точно в точке полюса, на вершине планеты.

Из-за атмосферных помех я не смог связаться со своим базовым лагерем для того, чтобы сверить свои данные с показаниями спутника «Нимбус-6», но несколькими днями спустя я узнал, что спутник подтвердил мои измерения: впервые в истории человек в одиночку достиг Северного полюса.

В ожидании самолета, который должен был подобрать меня я доставить в базовый лагерь на побережье Ледовитого океана, я вспомнил прошедшие 55 дней. Это были изнурительные дни: нападение белого медведя, грозящие смертельной опасностью трещины, бесконечная пытка прорубания сантиметр за сантиметром пути через ледяные барьеры.

Если быть честным, за время пути мне много раз казалось, что я не дойду. Продолжать путь меня заставляла мысль о тех людях, которые помогли и поддержали меня, и сознание того, что я никогда не смогу посмотреть им в глаза, если сдамся. Правда, белый медведь чуть было не позаботился о том, чтобы прервать мой путь, Но если бы он преуспел в своих намерениях, он тем самым избавил бы меня и от необходимости приносить извинения!

Я также думал о своей жене Кимико, которая находилась в Японии, и вспоминал о ней с тоской и сожалением. Из-за экспедиций, подобных этой, я никогда не мог обеспечить ей нормальную семейную жизнь. Вместо этого я оставлял ее дома в постоянных слезах и в страхе за мою безопасность и делал то, что мне хотелось делать.

Возможно, она и все те люди, чьи мысли и молитвы сопровождали меня во время пути, будут гордиться результатами моей экспедиции, которая, несомненно, не завершилась бы так счастливо, если бы не они.

Если это так, то я счастлив!

 

В то самое время, когда Уэмура уже подходил к полюсу, он почти ежедневно получал по радио сообщения, что его опережает экспедиция японских университетов. Эта экспедиция, в составе которой было 22 человека, включая 11 эскимосов, стартовала 12 марта с острова Элсмира. Кстати сказать, среди эскимосов были братья Тарирянгоа — Кари и Каукка — внуки Роберта Пири. Пройдя 250 километров по дрейфующим льдам, вспомогательная партия повернула обратно, а три японских ученых и два эскимоса на трех собачьих упряжках продолжали движение к полюсу.

Как и Уэмура, экспедиция японских университетов закупала собак на севере Гренландии в округе Туле. В наши дни своеобразно понимаемая «цивилизация» привела к тому, что эскимосы предпочитают свежему мясу — консервы, а собачьей упряжке — мотонарты. По словам Уэмуры, едва ли сто эскимосов во всем округе Туле имеют собак, и спрос на них в 1978 году явно превышал предложение. Собак покупала экспедиция японских университетов, собак покупали уже известные читателю Уолли Херберт и Аллан Джилл, которые как раз в это время собирались совершить путешествие вокруг Гренландии, собак, наконец, покупал Наоми Уэмура. К тому же 140 собак, уже приобретенных японской экспедицией, погибли в авиационной катастрофе. В результате Уэмура вынужден был взять то, что осталось. Именно поэтому он нередко, особенно вначале, жалуется на свою упряжку.

26 апреля Уэмура записал в дневнике:¹ «Прошлой ночью получил сообщение, что команда японских университетов достигла Северного полюса... Все, что вкладывается в смысл понятия «соперничество», совершенно не беспокоило меня, и это действительно так. И несмотря на это, мне стало не по себе... Было досадно. Было так досадно, что неожиданно выступили слезы. Почему? До конца этого не понимаю и ничего не могу с собой поделать. Просто досадно, и ничего больше...»

Уэмура взял себя в руки. Словно заклинание, звучат строки его дневника: «Мое путешествие продолжается. Нельзя расслабляться. Надо отдавать все свои силы и проводить каждый неповторимый день своей жизни без раскаяния и с радостью».

Не думайте, что, достигнув Северного полюса, японский путешественник наконец-то успокоился. Возвратившись самолетом на базу Алерт, он всего через несколько дней — 11 мая — уже отправился в новый путь. Впервые в мире он пересек на собачьей упряжке ледниковый щит Гренландии: от самой северной ее оконечности до самой южной — 2600 километров!

«Сумасшествие!» — так отозвался о гренландском путешествии Уолли Херберт.

И в Северном Ледовитом океане, и в Гренландии Уэмуре помогали летчики: сбрасывали продовольствие, сажали самолеты, чтобы заменить пришедшее в негодность снаряжение, заболевших или уставших собак. На нартах Уэмуры был установлен радиопередатчик, сигналы которого фиксировал американский спутник и затем передавал на Землю, где вычислительная машина рассчитывала координаты лагеря путешественника.

Выходит, несмотря на использование старинного транспорта — собачьей упряжки, поход Уэмуры был вполне современным. Вся современная техника была привлечена для того, чтобы сделать путешествия безопасными.

«Не будет никакого подвига, если вы не возвратитесь обратно, а пренебрежение мерами предосторожности достойно дурака, а не героя», — писал Уэмура.

Впрочем, любые меры предосторожности могли оказаться недостаточными. Одинокий путник среди ледяной пустыни... «Сколько раз я испытывал страх... и все равно каждый раз он возникал вновь, — говорил Уэмура. — Я так и не знаю средства для избавления от него».

Согласитесь, так мог сказать только очень мужественный человек.

Не раз японский путешественник готов был отступить, смириться с поражением. Но даже в самые трудные минуты он не чувствовал себя одиноким и в этом черпал силы. «Мое сердце связано с сердцами всех тех, кто помогал мне, — писал Уэмура, — Без совместных усилий многих людей ни в материальном, ни в техническом, ни даже в моральном отношении невозможно было бы претворить в жизнь столь грандиозный план».

Ему помогали Тадо Юко и Судзуки Кикудзи, которые внимательно следили за путешествием с базы Алерт, ему помогали эскимосы и летчики. И еще с ним были собаки — к концу путешествия Уэмура считал их своей семьей. Вспомним их еще раз — ездовых полярных собак, «друзей по риску».

«Когда нам тяжело, больно, мы — люди — уже сдаемся, — писал Уэмура. — Собаки же сдаются только тогда, когда умирают... Во время этого путешествия именно собаки научили меня тому, что для человека очень важно кому-то верить и кого-то любить».

После окончания похода к полюсу, после гренландского маршрута Уэмура не почил на лаврах. Он побывал в Тибете, провел рекогносцировочное восхождение в Гималаях, мечтая в будущем в одиночку подняться на Эверест. Потом появилось сообщение, что Наоми Уэмура находится в Антарктиде, на аргентинской полярной станции. Он предполагал покорить высочайшую вершину шестого континента — пик Винсон, 5140 метров. Однако восхождение, как писали газеты, было сорвано из-за Фолклендского кризиса.

Весной 1983 года Наоми вернулся в Японию.

— Кимико, не волнуйся, дальше Хоккайдо я в этом году не поеду.

На Хоккайдо — самом северном острове Японии — Уэмура после возвращения из Гренландии организовал «собачью школу». Со своими любимцами он не смог расстаться. Два пса поселились в крохотном дворике его дома в пригороде Токио.

Наверное, после неудачи в Антарктиде Наоми было важно снова испытать себя. И обещание жене осталось только обещанием. Вновь, во второй раз, он идет на Мак-Кинли. Опять — в одиночку, но теперь — зимой, когда даже у подножия горы температура опускается до минус 50 градусов.

На маленьком двухместном самолетике японского путешественника забросили на высоту 2200 метров. Уэмура шел налегке — немного сушеного мяса, фруктов. Прощаясь с пилотом, он улыбался, шутил: «Я должен вернуться туда, где меня ждут, — домой, к жене. Я непременно вернусь, потому что меня надо хотя бы иногда кормить».

12 февраля 1984 года — как раз в день его рождения — Наоми видели на вершине. Арктический холод и высота снова отступили перед мужеством человека.

На Мак-Кинли в эти дни обрушилась мощнейшая снежная буря, но вначале спасатели даже не волновались. Уэмура всех заразил уверенностью — ведь все его «сумасшедшие» предприятия неизменно оканчивались благополучно.

Предполагалось, что из-за снежной бури он вынужден был прервать спуск и пережидает непогоду, зарывшись в снежный склон. Правда, по расчетам, все запасы еды должны были уже кончиться. Но неприхотливость Уэмуры, его умение терпеть были известны.

Через десять дней, когда буря немного утихла, на помощь вышли спасатели. Их усилия, однако, оказались тщетны, удалось обнаружить только часть снаряжения.

Кончился високосный февраль, начался март. Там — на Аляске, дома — в Токио, во всей. Японии, во всем мире — все еще продолжали надеяться...

Летом 1985 года молодой художник с Дальнего Востока Федор Конюхов показывал авторам несколько своих автолитографий, посвященных Уэмуре. Одну из них он послал в подарок госпоже Кимико Уэмуре. В ответ пришло письмо:

«Я глубоко тронута Вашим вниманием и счастлива получить Вашу замечательную картину, которая отныне всегда будет украшать мой дом... Я счастлива, чувствуя Вашу душевную теплоту и сердечное внимание. Когда я смотрю на Ваше произведение, меня охватывает ощущение, что мой муж должен скоро вернуться»...

 

 

<предыдущая страница | следующая страница>