По техническим причинам редакторы книги изменили порядок изображений на рисунке к статье. Здесь он приводится в первоначальном виде.

Н.Ю. Кузьмин
Окуневский код в семантике тесинско-таштыкской раскраски масок
Наличие окуневских традиций в культурах Минусинской котловины последующего времени, вплоть до таштыкской – то есть на протяжении бо­лее чем двух тысячелетий – является феноменом, требующим более подробного изучения.
По предположению Г.А. Максименкова, мест­ное окуневское население было вытеснено из Ми­нусинской котловины на соседние территории пришлыми афанасьевскими племенами, но затем вернулось обратно. Этот процесс он определил как «первобытную реконкисту» (Максименков, 1975, с. 36-37). О сохранении окуневских элементов культуры до предскифского времени в Туве свиде­тельствуют материалы раскопок многослойной стоянки Тора-Даш (Семенов 1992, 132, рис. 49). В горных районах Тувы, по наблюдениям А.М. Ман­дельштама, окуневские погребальные традиции заметны и в скифскую эпоху (Мандельштам, 1983, с. 7-8).
Присутствие окуневского компонента на Ал­тае в скифское время подтверждается выводами антропологов. «Что касается монголоидного ком­понента, то, по нашим данным, его вклад в форми­рование антропологического состава пазырыкского населения в целом и его укокской популяции в ча­стности осуществлялся из двух «источников»: ав­тохтонного населения – носителей каракольской культуры с монголоидными особенностями в строении черепа, генетически связанного с мощ­ным пластом носителей культур окуневского кру­га, и представителей тех монголоидных племен, на основе которых в степях Монголии и Забайкалья формировался гуннский племенной союз» (Фено­мен алтайских мумий, с. 189).
В Минусинской котловине окуневская куль­тура просуществовала до появления карасукской, а возможно, судя по последним данным раскопок "све", и до каменноложского времени (Готлиб, 1997, с. 143). Очевидно, что окуневское наследие не исчезло бесследно. Собранные к настоящему времени материалы позволяют говорить о том, что и окуневские изобразительные традиции проявля­лись в культурах более позднего времени. Извая­ние окуневского типа обнаружено в нише одного из жилищ карасукского поселения Торгажак (Са­винов, 1997, с. 215). Во время раскопок раннетагарского кургана у горы Багульная отмечено ос­мысленное использование стел с окуневскими изо­бражениями в качестве угловых и промежуточных камней ограды, что позволило включить эти изображения в общий контекст погребального памят­ника (Кузьмин, 1995, с. 55-57). В стилистике изо­бразительного творчества скифского времени про­слежены окуневские черты (Пяткин, 1987, с. 79-83; Шер, 1989).
К настоящему времени накоплено значитель­ное количество фактов, позволяющих говорить о возрождении многих утраченных, казалось бы, на­всегда, элементов окуневской культуры в хуннское время.
Э.Б. Вадецкая первой заметила, что в тесинских грунтовых могильниках встречаются элементы окуневской культуры (Вадецкая 1983, с. 20-23; 1986, с. 100). «Те и другие имели монголоидную примесь, хоронили покойников в каменных ящи­ках, дно которых настилали плитками. Окуневцы клали покойников с поднятыми вверх коленями и приподнятой головой. То же встречается у инокультурного [то есть тесинского – Н.К.] населения. Среди всех древних племен только окуневцы лепи­ли геометрические сосудики и клали в могилы аст­рагалы косули» (Вадецкая, 1999, с. 181). Окунев­ские черты в тесинских могильниках, по мнению Вадецкой, подкрепляют гипотезу о при­надлежности грунтовых могильников пришлому инокультурному населению.
В тесинских курганах-склепах также нахо­дятся многогранные сосуды, есть сосуды с внут­ренней перегородкой, напоминающие окуневские курильницы. Специфической особенностью погре­бального обряда окуневцев является трепанация черепов. В тесинское время до захоронения в кур­ганах-склепах производились операции по муми­фикации трупов, включающие трепанацию и очи­стку черепов. На окуневских черепах сохраняются следы охры – предположительно, остатки рас­краски лиц. Расположение следов охры на черепах позволило прийти к выводу о возможности соотне­сения элементов этой раскраски с изображениями окуневских личин на писаницах и каменных стелах (Максименков, 1968, с. 168; Вадецкая, 1980, с. 59). В тесинских склепах черепа погребенных покры­вали глиной, моделировали гипсом и раскраши­вали. Более того, судя по последним исследова­ниям, антропологически тесинцы, похороненные в грунтовых могилах, ближе к европеоидному насе­лению тагарской культуры, чем общая серия, вклю­чающая и погребенных в склепах (Громов, 2002, с. 36). Это может означать только одно: монголо­идные черты в большей степени присутствуют в

(343/344)

антропологическом материале из склепов. В связи с последним представляется актуальным проведе­ние отдельного исследования антропологических материалов из тесинских склепов, тем более, что фактическая база для этого создана еще в 1980-е годы.
Э.Б. Вадецкая проследила окуневские тради­ции, сохраняющиеся в карасукском искусстве и проявляющиеся в таштыкском. В частности, отме­чено, что в таштыкской раскраске масок встреча­ются элементы, характерные для окуневских ли­чин: горизонтальные полосы и знаки на лбу (Ва­децкая, 2000, с. 47). В этой же работе высказано предположение о существовании в таштыкское время групп населения, связанных своим происхо­ждением с окуневцами (там же, с. 50). Несомненно, что изображения окуневских личин на писаницах, отдельно стоящих стелах или на плитах, переис­пользованных в качестве угловых и простеночных камней в оградах тагарских курганов, в большем количестве и в лучшем состоянии (чем дошедшие до настоящего времени) сохранялись в тесинское и таштыкское время. Они могли быть реальными образцами для подражания и творческой перера­ботки.
Суммируя приведенные факты и некоторые отмеченные ниже данные, представляется возмож­ным сделать несколько предварительных выводов:
1. Судя по наличию трепанационных отвер­стий на черепах, захоронениям отдельных чере­пов, присутствию в могилах намеренно отчленен­ных частей трупов, в окуневское время практико­вался обычай искусственных операций с телами умерших (Вадецкая, 1986, с. 29; Ковалев, 1997, с. 98-99). Производилась раскраска лиц умерших, соответствующая основным (семантически зна­чимым) элементам личин, изображенных на кам­нях и стелах.
2. Отдельные группы окуневского населения проживали на Алтае и в Туве до скифского вре­мени. Окуневская составляющая в культурах скиф­ской эпохи этих регионов фиксируется в антропо­логическом составе населения (монголоидная при­месь) и в некоторых особенностях погребального обряда (Мандельштам, Стамбульник, 1980, с. 53-54).
3. Как выяснилось в последние годы, в скиф­скую эпоху на Алтае производилась мумификация тел представителей не только высшего («цар­ского») сословия, но и других социальных слоев общества (Полосьмак, 2001, с. 241). Отдельные случаи мумификации тел умерших в скифское вре­мя отмечены в Туве (Савинов, 2002, с. 118; Чугунов, 1999). Судя по результатам палеопатологи­ческого обследования костных остатков из могиль­ника Аймырлыг, обычай искусственных операций с телами умерших был распространен в этом ре­гионе достаточно широко (Мерфи, 2001, с. 125-150). Не следует ли рассматривать данное явление на Алтае и в Туве как продолжение и усложнение (бальзамирование) обычая посмертных операций с телами умерших, возникшего в окуневское время?
4. В пазырыкское время на Алтае, помимо трепанации черепов, в одном случае зафиксиро­ваны остатки обмазки лица (черепа?) из глины с примесью воска (Полосьмак, 2001, с. 245). Рас­краска на ней не сохранилась, но, судя по татуи­ровке на коже тела, обмазка, заменяющая ткани лица, могла быть ранее покрыта росписью.
5. В Минусинской котловине обычай искус­ственных операций с телами умерших (частичная мумификация), трепанация черепов, глиняные и гипсовые покрытия с раскраской на лицевой части широко распространяются в раннетесинское время в склепах и позднее появляются в грунтовых мо­гильниках. Вероятнее всего, распространение по­добной практики связано с миграцией отдельных групп населения в начале хуннской эпохи из Алтая и Тувы в Минусинскую котловину (Кузьмин, 1989, с. 26-27).
6. Можно предположить, что обычай искусст­венных операций с телами умерших, включавший раскраску лиц, возник в окуневское время, сохра­нялся и усложнялся (мумификация) на Алтае и в Туве в скифскую эпоху, а в хуннское время проник на территорию Минусинской котловины, где также претерпел значительные изменения (куклы-мане­кены, обмазка черепов глиной, раскраска).
7. Существовали ли окуневские элементы в раскраске лиц или глиняных покрытий черепов в скифское время, неизвестно. В связи с совпадением отдельных элементов окуневской и тесинско-таштыкской раскраски возникают два основных во­проса. Следует ли рассматривать символику рас­краски тесинского и таштыкского времени как ре­зультат сохранения окуневского «кода» в культур­ной памяти потомков скифской эпохи и позднее – хуннской? Или же она появляется вторично в ре­зультате мощного эмоционально-психологического воздействия изображенных на камнях личин на религиозное сознание местного и пришлого насе­ления, в процессе которого по-новому воспринимались (или ассоциативно оживали в глубинах подсознания) древние образы, знаки, символы? Возможно, сочетались оба эти фактора.
Дальнейший сравнительный анализ основан на двух положениях: неслучайном характере сход­ства элементов окуневских изображений и симво­лов в тесинско-таштыкской раскраске, а также оп­ределенном семантическом единстве тех и других.
Большая часть материалов для изучения тесинской раскраски была получена при раскопках курганов-склепов среднего периода тесинской культуры (середина I в. до н.э. - I в н.э.), среди ко­торых, по количеству сохранившихся черепов с обмазкой, выделяется курган Новые Мочаги (Кузь­мин, 1985, с. 216-217). Факты, полученные во вре­мя расчистки и разборки скелетов, позволили ре­конструировать искусственные операции, прово­димые до похорон с телами умерших, и определить

(344/345)

специфику погребального обряда не только в дан­ном склепе, но и в других тесинских курганах (Кузьмин, Варламов, 1988, с. 146-155). Особенно­сти раскраски в данной реконструкции отдельно не рассматривались и заслуживают специального взимания.
На отдельных черепах, обмазанных глиной, дополнительный слой гипса не обнаружен, на других – кусочки гипса, раскрашенные красной краской, сохранились поверх глины на глазах и губах, но чаще всего лицевая часть и шея поверх глины покрывалась слоем (или слоями) гипсовидной массы, которой окончательно детализирова­лись черты лица. После одновременной расчистки всех черепов, покрытых глиной и гипсом, было очевидно, что моделировка и раскраска делались индивидуально, а не по одному шаблону. Глиня­ные покрытия раскрашивались черной и красной красками. Видимо позднее, на лицевую часть не­которых из глиняных голов наносился гипсовый слой (слои), который после подсыхания также раскрашивался. Сохранность раскраски на глине плохая: краски выцвели, орнамент плохо разли­чим, и фиксируется только по остаткам цветных пятен. Лучше сохранилась краска на гипсе.
Во время полевых исследований были отмечены два основных типа раскраски. Судя по предваритель­ному определению пола погребенных, сделанному в поле, у мужчин покрытие полностью тонирова­лось кроваво-красной краской, по красному фону наносились поперечные черные полосы, у жен­щин по белому, светло-серому или желтому фону красной краской наносили более сложные орна­менты в виде трилистника, выше переносицы и ближе к вискам рисовали кружки, глаза и губы подкрашивали.
Отметим два случая, с учетом антропологиче­ских определений М.Б. Медниковой (Медникова, 2001, с. 218-219). Череп 46. Мужчина 35 лет (там же). Череп трепанирован в области левой височной кости, обмазан глиной, покрыт гипсом и тонирован красной краской. Череп 34. Женщина? adultus. Че­реп трепанирован в области левой височной кости, обмазан глиной. Лицевая часть и шея покрыты гип­сом. В этом случае наиболее полно характеризует­ся женский тип раскраски. По белому гипсу на обеих щеках красной краской был нанесен узор в виде зигзага. В верхних углах он заканчивается так называемыми трилистниками (точнее тремя сопри­касающимися кружками), в нижних – кружками, более крупными, чем верхние. От этих кружков вверх (внутрь углов) идут короткие отростки, а вниз проведены линии, также заканчивающиеся трилистниками. Не исключено, что «трилистники» являются схематичным изображением лотоса. Над носом, на лбу нанесено красное пятно каплевидной формы. Выше глаз, ближе к вискам – по одному красному кружку (рис. 1, 7). Идентичный орнамент в виде трилистников (цветков лотоса?) был нане­сен красной краской на левой щеке (правая обращена к земле) гипсового покрытия черепа скелета 31, предварительно определенного в поле как жен­ский. Выше левой надбровной дуги, ближе к виску сохранилось красное пятно округлой формы (рис. 1, 8).
Подобные орнаменты были нанесены на гип­совые покрытия двух женских черепов из исследо­ванного Я.А. Шером могильника Каменка. Рисунок покрытия одного черепа из могилы 71Б (Камен­ка III) опубликован Э.Б. Вадецкой (Вадецкая 1999, рис. 85). Для подтверждения сходства приводим этот рисунок (рис. 1, 11). Различия незначительны: по-разному нарисован орнамент ниже зигзагов, на гипсовом лице из Каменки на лбу между глаз пят­но не каплевидной, а подтреугольной формы, но сходны округлые кружки на висках. На одном из хорошо сохранившихся гипсовых лиц кургана Но­вые Мочаги (ск. 34) конец подбородка разрушен, на лице из Каменки в этом месте нарисован трили­стник (лотос?).
Таким образом, материалы склепа (Новые Мочаги) и грунтового могильника (Каменка III) подтверждают существование двух типов рас­краски в тесинское время. Мужской тип: общий красный тон и поперечные полосы – между носом и ртом (рис. 1, 1—2) и, реконструктивно (по мел­ким фрагментам обмазки), – выше глаз и через все лицо поперек носа. Женская раскраска наносилась по белому, светло-серому и желтому общему тону. Основные элементы раскраски: красная точка ме­жду бровей и еще две ближе к вискам, «трилист­ники» на щеках и подбородке, подкраска глаз и губ (рис. 1, 7-8,11).
Таштыкские маски продолжают и семантиче­ски усложняют орнаментацию тесинских глиняных и гипсовых покрытий. Также как и в тесинское время, различается раскраска мужских и женских масок. Лучше всего это заметно на отреставриро­ванных масках, покрывавших два черепа мумий из могилы 4 могильника Оглахты I, раскопанной Л.Р. Кызласовым в 1969 г. (Кызласов, 1970). Обе хранятся в Гос. Эрмитаже. Фотографии и рисунки масок опубликованы (Завитухина, 1976, с. 107, рис. на стр. 86; Вадецкая, 1992, табл. 100, 1-2; 1999, рис. 6, 1-2; 20046, рис. 3). Мужская маска покрывает переднюю часть черепа, включая под­бородок и налепные уши. В теменной части маски сделан прямоугольный вырез, где начинается коса из каштановых волос. Под маской на черепе сохра­нилась ткань зеленого цвета, череп трепанирован в области левой височной кости. Маска покрыта красной краской. Выше бровей нанесена черной краской полоса, истончающаяся ближе к вискам. От правого виска к носу проходит одна черная по­лоса, от левого – еще одна, с дополнительными отростками ниже глаза. Видимо, эти две линии – остатки одной, ранее пересекавшей нос (рис. 1, 3). Женская маска облегает переднюю часть черепа, включая теменную часть и подбородок, уши при­леплены отдельно. Череп трепанирован в теменной

(345/346)

части, сохранились каштановые волосы. Общий фон маски – белый, лоб, щеки, нос, губы и уши окрашены красной краской, красные завитки нане­сены у носа. Линии прорезанных глаз подведены черной краской. По красной краске в верхней части лба прочерчена спираль, слева от виска начинается еще одна, справа – прочерчены завитки, напоми­нающие растительный орнамент. Орнамент на верхней части маски несимметричен (рис. 1, 12). Маска с лица подростка из раскопок А.В. Адрианова в Оглахтах в 1903 г. хранится в Историческом музее в Москве. Она полностью покрыта красной краской, выше глаз проведена черная полоса. Ви­димо, маска покрывала лицо умершего мальчика (рис. 1,4).
С.В. Киселев разделил таштыкские маски на четыре типа: «I – маска лица; II – маска передней половины головы (с ушами); III – маска передней половины головы с шеей и IV – маска-бюст». При этом он отметил, что в позднетагарских курганах (то есть тесинских) встречены только два первых типа (Киселев, 1949, с. 251). О раскраске на мас­ках сообщается следующее: «Линии, образовы­вавшие на лбу меандр, на висках и на щеках спи­рали, наносились двумя красками рядом – крас­ной и синевато-черной. Этими же красками рас­писывались какими-то узорами и шея и грудь бюстов. Кроме того, при росписи щек применя­лась голубая и зеленая краски. Несомненно, эта раскраска передает татуировку, память о которой (а, может быть, и она сама) отразилась в позд­нейшем сообщении китайской хроники о том, что енисейские хакасы (кыргызы) красят себе грудь и шею» (там же, с. 250). Киселев провел также сравнение масок из таштыкских грунтовых мо­гильников и склепов: «В таштыкских грунтовых могилах были обнаружены маски, сохранявшие натуральный белый цвет, окрашенные сплошь красным и раскрашенные узором, нанесенным красной краской на белый фон. Изучение узора убеждает в его полном сходстве с росписью масок из таштыкских склепов. Установлены те же спи­рали и «лабиринты» на лбу, полудиски под глаза­ми и т.п.» (Киселев, 1949, с. 222).
Э.Б. Вадецкая опубликовала некоторые пред­варительные выводы исследования масок (Вадец­кая, 1999, с. 93-102; 2004; 2004а). В отличие от СВ. Киселева, она выделяет только два типа: мас­ки, покрывавшие головы кукол, и маски-бюсты. Их раскраска приведена суммарно: «...преобладают маски со следами красного вещества... синей (го­лубой, черной) краской окрашивали прорези глаз, а также края маски: за ушами, нижние части скул и щек, края шеи. Иногда голубой (синей) краской окрашены верхние края маски, создавая впечатле­ние «бордюра». Красной краской окрашены: лоб, виски, щеки, уши, нос и губы. У многих масок на лбу, висках и у носа имеются криволинейные узо­ры: круги, волюты, спирали. Они либо нарисованы красной краской по светлому фону, либо процарапаны по красному фону...» (Вадецкая, 2004а, с. 319).
Вопрос о различии мужских и женских рас­красок на масках и бюстах из склепов подробно не рассматривался. Тем не менее, традиция нанесения поперечных полос по сплошному красному фону (мужской тип раскраски) и криволинейных красных орнаментов по белому фону (женский тип) сохраня­ется. Женский тип орнамента в виде спирали или лабиринта, иногда дополненный завитками слева и справа от него, встречен в склепах, расположенных в разных местах: Барсучиха IV, Сыры, у горы Тепсей (рис. 1, 9, 13), Уйбат (рис. 1, 10, 14) и др. (Ва­децкая, 1999, рис. 48, 4-5; 49, 4-5; 53, 2; 54, 4-5; 2004а, рис. 7, /, 3-5). Примером предположительно мужского типа раскраски (с горизонтальными по­лосами) могут быть маска с полосой выше бровей из склепа 2 у г. Тепсей (рис. 1, 5) и маска с двумя полосами (выше бровей и поперек носа) из Уйбата (рис. 1, 6; Вадецкая, 1999, рис. 53, 1; 2004а, рис. 7, 2). Однако не исключено, что такой семантически сложный элемент орнамента как спираль на лбу мог появиться в позднее время и на мужских мас­ках.
В целом, раскраска таштыкских масок и ма­сок-бюстов достаточно устойчива и восходит к тесинской. Сохраняется мужской тип раскраски – красный фон и поперечные полосы. Эволюциони­рует женская раскраска: исчезает «трилистник», щеки закрашиваются красной краской; на месте тесинской точки между бровей находится начало раскручивающейся на лбу спирали; вместо еще двух точек, расположенных слева и справа от цен­тральной, ближе к бровям, появляется сначала рас­тительный орнамент, превращающийся позднее в симметрично расположенные волюты или спирали. Дополнительно подкрашиваются губы и глаза, по­являются завитки на носу. Основные краски – бе­лая, красная, черная, но применяются и другие (зе­леная и голубая).

Наиболее близкие аналогии основным элемен­там тесинско-таштыкской раскраски находятся в памятниках эпохи бронзы, в первую очередь в ма­териалах окуневской культуры, сложившейся в Минусинской котловине в начале II тыс. до н.э. На окуневских личинах находятся соответствия почти всем элементам тесинско-таштыкской раскраски: «третий глаз», три поперечные полосы – выше глаз, поперек носа, между носом и ртом. Дугооб­разной линией выделен подбородок (в тесинской раскраске – трилистник на подбородке). Третий глаз часто показан двумя концентрическими круж­ками с точкой посередине (в таштыкской раскрас­ке –

спираль) (Вадецкая, 1980, рис. 5-6). Дополни­тельные два кружка на висках (соответствующие тесинским точкам) наносились только на некото­рых объемных личинах, продолжающихся на боко­вых гранях. От них начинаются «рога» (там же, табл. XXXVI, изваяние 35; ХLIХ, изваяние 103; L, изваяние 108). Не совсем ясен прототип тесин-

(346/347)

ского орнамента на щеках: на окуневских личинах часто от горизонтальной линии под носом, около ноздрей начинаются отростки, заходящие на щеки. Иногда на щеках нанесены три параллельные дуго­образные линии. Судя по остаткам охры в борозд­ках на камнях, в ряде случаев углубленные борозд­ки на окуневских изображениях личин закрашива­лись.
Определить различия в окуневских изображе­ниях по половому принципу сложно, так как толь­ко на некоторых из них имеются женские признаки (грудь и выпуклый живот), на других их нет, по­этому они могут быть и женскими и мужскими. М.П. Грязнов все личины считал женскими, од­нако, основываясь на случаях, когда на одной стеле сочетаются образы зверя (мужское начало) с жен­скими изображениями, сделал вывод о том, что изображение предка-покровителя (родовое боже­ство) было двуполо – то есть содержало и женское и мужское начало (Грязнов, 1950, с. 131, 155). Э.Б. Вадецкая, как и М.П. Грязнов, все личины относит к женским изображениям, мужскими считает фи­гурки в масках или наголовниках разного типа. Женские личины интерпретируются ею как изо­бражения женских предков-покровителей рода, возможно шаманок (Вадецкая, 1980, с. 67-70, 76). Некоторые из личин, помещенные в верхней части стел, Л.Р. Кызласов считает мужскими (Кызласов, 1986, с. 224-225). Н.В. Леонтьев отметил связь от­дельных типов личин с изображением мужского божества – «Трибога» (Леонтьев, 1997, с. 222-236).
Вопрос разделения окуневских личин на муж­ские и женские не решен окончательно. Это не по­зволяет определить возможные истоки отличий тесинско-таштыкской раскраски по половому принципу. При этом предварительно можно выска­зать одно наблюдение: личины двух типов, связан­ные, по мнению Н.В. Леонтьева, с мужским боже­ством «Трибогом» (с дугами, отделяющими глаза, и антропоморфные изображения в верхней части стел), лишены «третьего глаза» (Леонтьев, 1997, рис. 17; Вадецкая, 1980, с. 124, изваяние 15, с. 125, изваяние 23, с. 127, изваяние 37, с. 141, изваяние 107).
Дополнительные сведения по рассматривае­мому вопросу содержатся в материалах исследова­ний на Алтае и в Туве. Исключительное значение имеют материалы, полученные В.Д. Кубаревым во время раскопок могил окуневского времени у села Каракол на Алтае. Здесь впервые появляется воз­можность сравнить особенности раскраски черепов (лиц) погребенных с полихромными изображе­ниями «периода шаманов», нанесенными, по мне­нию автора, на плиты каменных ящиков специ­ально для погребения (Кубарев, 1988).
На черепах погребенных сохранились следы краски. Погребение 2 (мужчина) – на черепе, ниже глазниц, пятна красной охры, на надбровных ду­гах – следы черной краски. Погребение 3 (двое мужчин): на обломках одного из черепов – следы черной краски. Погребение 4 (ребенок): череп ок­рашен красной охрой. Погребение 5 (пол?): на лбу и макушке черепа – следы красной охры, вокруг глазниц, на скулах и на лбу – следы черной краски, (там же, с. 12-19, 56). Из описания видно, что на мужских черепах встречаются сочетания красной и черной краски (на надбровных дугах), детский че­реп окрашен красной краской. По мнению В.Д. Кубарева, раскраска лиц умерших красной и черной краской повторяла «иконографию масок каракольских персонажей», изображенных на плитах (там же, с. 134).

Полихромные фигуры на плитах каменных ящиков, синхронные погребениям, наносились по искусственно очищенному камню (белый фон) красной и черной краской. Встречены фигуры, рас­крашенные только черной или красной краской, а также сочетающие эти два цвета на белом фоне. Все фигуры изображены в зооантропоморфных масках, иногда в звериных шкурах. Судя по компо­зиции рисунков и присутствующим персонажам в масках, по мнению автора, на плитах изображены сцены проведения погребальных обрядов, при ко­торых «проигрывалась» одна из соответствующих мифологем. Семантика образов и сцен раскрыва­ется при сравнении с «...изображениями зооантро­поморфных божеств первых древневосточных го­сударств» (там же, с. 118-119).

Типы масок различны, но, что является при­мечательным, на них отсутствует изображение «третьего глаза». В интересующем нас аспекте важно то, что в двух случаях на изображениях ма­сок присутствуют элементы, возможно, повторяе­мые при раскраске лиц погребенных. На плите 1 из погребения 2 изображены две пары похожих фигур (там же, рис. 18-19). На масках двух фигур, изо­браженных слева (одна повреждена), по белому фону искусственно очищенного камня овал лица, глаза и рот нарисованы красной краской. Между глаз до верха лба проведена короткая вертикальная красная линия, переходящяя выше черепа в на­правленный вверх луч (Кубарев трактует ее как нос), горизонтальная линия нанесена красной крас­кой выше рта. От головы отходят 12 лучей-перьев, нарисованных черной краской. На масках другой пары фигур, помещенной справа, очертания лиц и ушей сделаны красной контурной линией, затем лица и кончики ушей заполнены черной краской. Белыми на лицах оставлены глаза, рот и две схо­дящиеся на лбу дугообразные линии, отделяющие глаза.
Все три выделенных элемента встречены на личинах Минусинской котловины и, возможно, соответствовали особенностям раскраски лиц умерших. Подобные элементы раскраски личин окуневского типа известны на Верхнем Енисее в Туве, в частности, в урочище Мугур-Саргол и на правом берегу реки Чинге (Дэвлет, 1976). М.А. Дэвлет предположила, что рисунки личин повторяли реально существовавшие ранее маски,

(347/348)

раскраска которых соответствовала раскраске лиц или татуировке (там же, с. 6-16). В.Д. Кубарев за­метил, что дугообразные линии, отделяющие глаза на лицах фигур из Каракола, встречаются и на ли­чинах-масках урочища Мугур-Саргол (Кубарев, 1988, с. 117; Дэвлет 1976, рис. 4, 29; 6,8, 17 и др.).
Сходство элементов раскраски можно про­должить: на некоторых личинах из Мугур-Саргола видны поперечные линии, проведенные выше глаз (Дэвлет, 1976, рис. 5, 7, 14; 6, 5, 20, 23 и др.), попе­рек лица через нос (там же, рис. 5, 18), между но­сом и ртом (там же, рис. 5, 40). На личинах из Му­гур-Саргола «третий глаз» отчетливо не выделен, но на ряде изображений линия носа продолжена выше глаз и заканчивается утолщением треуголь­ной или округлой формы (там же, рис. 4, 1, 2-3, 8 и др.; 5, 15-16, 27, 29, 31, 40 и др.; 6, 2-4, 16, 18 и др.). На этих личинах (кроме парциальных – то есть неполных) показан отросток-«антенна», вы­ступающий из теменной части головы, иногда в сочетании с рогами, или рогами и ушами (там же, рис. 5, 6). Если утолщение носа выше глаз является схематичным изображением "третьего глаза", то необходимо подчеркнуть, что верхний отросток-«антенна» на этих личинах с ним не связан. На других личинах линия носа продлена до теменной части головы и переходит в «антенну». Отростки-«антенны» на тех и других личинах заканчиваются наверху круглой точкой, кружком, Ф-образной фи­гурой или фигурками, напоминающими человечков или птиц (там же, рис. 5, 6).
Все эти особенности раскраски заметны и на минусинских личинах: иногда вместо «третьего глаза» проведена вверх вертикальная линия, про­должающаяся выше головы (Вадецкая, 1980, с. 125, изваяние 21), «третий глаз» может быть заменен каплевидным значком, выступающим острой ча­стью выше головы и иногда переходящим в «ан­тенну» (там же, с. 126, изваяние 33, с. 128, извая­ние 40, с. 137, изваяние 87). Крайне важным явля­ется место начала «антенны». При наличии «третьего глаза» она начинается либо от дуги, по­мещенной над ним (там же, с. 132, изваяния 62-63 и др.), либо от угла треугольника на темени (там же, с. 125, изваяние 26, с. 131, изваяние 59 и др.). Последний тип («третий глаз» и «антенна» на те­мени) является, видимо, исходным и ясно показы­вает, что акцентируются две точки: одна выше носа на лбу и другая на темени. Остальные указанные случаи (с эквивалентами «третьего глаза) можно рассматривать как варианты основного типа.
Вопросы семантики окуневских изображений рассматривались в ряде работ М.Л. Подольского. Объяснение символики представленных образов автор находит в мифологии ведических индоариев (Подольский М., 1985, 1987, 1988, 1997).
Яркая и образная концепция, включающая ти­пологию, хронологию и интерпретацию окуневского искусства предложена Д.А. Мачинским. Анализ письменных свидетельств античной традиции привел автора к заключению о том, что в III – середине I тыс. до н.э. в Хакасско-Минусинской котловине существовал древнейший сакральный центр, откуда юные девы несли «начатки плодов», отправляясь на Делос в святилища Артемиды и Аполлона. Носителей сакральных знаний, исходя из письменной традиции, Мачинский отождеств­ляет с гипербореями (Мачинский, 1997, с. 265-287) (в данном случае мы не затрагиваем обоснование Мачинским афанасьевской принадлежности слож­ных личин и окуневской – упрощенных).
Объясняя скрытый смысл основных элементов окуневских личин (яйцевидность лика, «третий глаз», вертикальные полосы, солярные знаки и др.), автор обращается к ведической мифологии и индо-тибетской эзотерической традиции. В основе ин­терпретации лежит гипотеза о знакомстве окуневцев с «...системой представлений об энергетике космоса и человека, которая позднее станет пре­имущественно достоянием индо-тибетской тради­ции...», в частности, с представлениями о чакрах – энергетических центрах человеческого тела и мно­гослойной ауре, окружающей его. Исходя из этих представлений, «третий глаз» трактуется как изо­бражение чакры аджна (мудрость, ясновидение), а место начала уходящей вверх линии на темени («антенна»), как «...брахма-рандхра или чакра сахасрара («тысячелетний лотос»), место выхода «души» из физического тела при экстазе или смер­ти просветленного» (там же, с. 273-279, табл. VI, VII). Помимо этих двух чакр иногда дополни­тельно изображаются две-три нижние (вишудра, анахата, манипура).
Д.А. Мачинский наметил и отличия пола изо­браженных: «рогатые девы» имеют груди, у «му­жей» нижние части трактуются в виде хищника, полосы, выходящие из головы, оканчиваются уп­рощенным ликом (там же, с. 274-275, табл. II, 5-7). Выявление отличий мужских и женских образов требует дальнейшей разработки, но предваритель­но можно отметить, что, по крайней мере, на двух явно женских изображениях есть полоса, проходящяя поперек носа, но нет полосы между носом и ртом (там же, табл. II, 5-6).
Интересную цепочку сопоставлений, помо­гающих понять семантику отдельных элементов личин окуневского типа Тувы, предложила М.А. Дэвлет (Дэвлет, 1997, с. 240-250). Одна линия основана на применении тибето-монгольских тер­минов сакральности: «Для объяснения особенно­стей очертания личин сердцевидной формы, а имен­но заглубления и тем самым акцентирования ма­кушки (или же теменной части) можно привлечь сакральное понятие, обозначаемое в старинных текстах термином "отверстие Брахмы" или же "край (того, что) пропускает свет"... Возможно, на сердцевидных личинах углублением показано те­менное отверстие, в котором, по представлениям древних, была сосредоточена жизненная сила. Это сакральное место, спустя тысячелетия, и получило

(348/349)

название "отверстие Брахмы"». Исходя из тибет­ского термина, означающего «сакральную суб­станцию, связывающую царя с небом» и представ­ления в традиции бонпо о светящемся тросе, осу­ществляющем эту связь, трактуется смысл изобра­жения «антенны» (там же, с. 242).
Вторая линия аналогий уводит к персонажам ламаистской мистерии цам, имеющей древние до- буддийские корни. В частности, на голове одного из них («владыка ада докшит Чойджал») помимо рогов находится «эмблема буддизма, семантиче­ский заменитель божества» – ваджра (санскрит) или очира (монгольск.), похожая на "антенны" Ф-образной формы на голове тувинских личин-масок (там же, с. 242-243). Третье направление связано с выявлением семантики рогов на личинах-масках при их сопоставлении с изображениями бычьих рогов на налобных повязках тувинских шаманов и представлениями о назначении рогов в шаманских мистериях. Анализируя опубликован­ные тувинские шаманские песнопения и записи этнографов, М.А. Дэвлет определяет: «Рога помогали шаману в его путешествиях между верхним, сред­ним и нижним мирами. Благодаря им он преодоле­вал препятствия, поражал врагов» (Дэвлет, 1997, с. 242).
Подводя итог краткому экскурсу в область окуневского изобразительного творчества, с целью выявления возможных окуневских реминисценций в тесинско-таштыкское время, в частности в рас­краске масок, выделим блок базовых положений, обосновывающих правомерность и плодотворность такого сравнения.
1. Окуневское изобразительное искусство пре­вышает хронологические границы окуневской культуры: а) часть окуневских личин создана, видимо, в более раннее афанасьевское время; б) окуневские традиции сохраняются, безусловно, до скифской эпохи, являются одной из составляющих скифского искусства и возрождаются, наряду с другими элементами культуры, в эпоху хунну. Од­на из возможных причин последнего – сущест­вование остатков этнических групп, несущих окуневские культурные традиции, в горах Саяно-Алтая и их инфильтрация на территорию Минусинской котловины в начале хуннской эпохи.
2. Наиболее ранние окуневские изображения находят соответствие в искусстве древневосточных государств (индо-европейский пласт). Иконография других (более поздних?) окуневских образов становится понятной при привлечении для сравнительного анализа религиозно-мифологических представлений ведических индоариев. Определен­ные параллели религиозно-мифологическим пред­ставлениям окуневцев, отраженным в сюжетах и образах их изобразительного творчества, просле­живаются вплоть до этнографической современно­сти, в индо-тибетской эзотерической традиции, культах и верованиях последователей добуддийской религии бонпо, ламаистской мистерии цам, шаманистских представлениях населения Саяно-Алтая и, в основном, очерчивают круг культур, в религии которых сохранились отголоски окунев­ских традиций.
3. Ряд окуневских канонических образов на стелах и плитах представляют собой, несомненно, изображения основных божеств окуневского пан­теона. В других случаях изображались либо ряже­ные – люди в звериных шкурах, наголовниках и масках, имитирующие эти божества в процессе проведения различных церемоний и обрядов (в том числе и погребальных), либо только маски.
4. Раскраска лиц умерших (окуневцев) точно не реконструирована, но некоторые данные дают возможность предположить, что она соответство­вала раскраске реальных масок, а значит и изобра­жениям этих масок-личин на камнях. Иконография ликов божеств повторяется в изображениях на мас­ках, их близость позволяет привлекать те и другие для семантического анализа.
5. Раскраска тесинско-таштыкских погре­бальных масок, вероятнее всего, соответствовала раскраске масок-наголовников, использовавшихся при проведении обрядов, и, возможно, воспроиз­водила посмертную раскраску лиц, но вряд ли, как это часто предполагают, прижизненную та­туировку.
6. Наиболее значимые элементы раскраски лиц окуневских личин изображены и на тесинско-таштыкских масках, отсутствуют только детали рисунков, находившиеся выше головы. Но на голо­вах тесинских манекенов, таштыкских мумий и кукол, возможно, были головные уборы, где недос­тающие элементы могли быть представлены в виде вышивок или аппликаций. Совпадает и цветовая символика окуневской и тесинско-таштыкской раскраски, где основные цвета – белый, красный и черный.
Таким образом, имеются все основания для привлечения семантики основных элементов

оку­невской раскраски (лица, маски, личины) при ана­лизе символики орнамента на тесинско-таштык­ских масках.

Исходя из всего сказанного, можно предло­жить следующую семантику основных элементов раскраски тесинско-таштыкских масок.
Две поперечные полосы на лице, отделяющие органы чувств (рот, ноздри, глаза) – структуриро­вание по вертикали (верх, центр, низ) в соответст­вии с представлениями о трех мирах - нижний, средний, верхний. Имеются на окуневских личинах (рис. 1, 1), присутствуют в тесинской (рис. 1, 1-2) и таштыкской (рис. 1, 3-6) раскраске.
«Третий глаз» – изображение чакры аджна, божественный глаз мудрости и ясновидения (Мачинский, 1997). В Тибете будущим ламам искусст­венно открывали «третий глаз», просверливая в черепе отверстие (Лобсанг Рампа, 1991). Отмечен на окуневских личинах (рис. 1, 1). В тесинской рас­краске место маркируется красной точкой на лбу,

(349/350)

в таштыкской – в этом месте начинается спираль, скручивающаяся на лбу (рис. 1, 9-10, 12-14).
Изображения спиралей и лабиринтов, обна­руженные на мелких плитках при раскопках тесинского могильника Есино III, Д.Г. Савинов свя­зывает с представлениями о продвижении души в потустороннем мире (Савинов, 1995а, с. 22-32). Такая интерпретация применима, с одним допол­нением, и к сходным по сути таштыкским изо­бражениям. Кажется возможным предположить, что спирали и лабиринты в верхней части таштыкских масок являются прежде всего символиче­ским отображением главного события, происхо­дящего после смерти: выхода души через отвер­стие в теменной части головы умершего и затем уже ее блуждания в иных мирах. Древнейшие представления, обычаи и обряды, связанные с этими событиями, ярко описаны в «Тибетской книге мертвых» (здесь же: «Психологический комментарий» К.-Г. Юнга, 1992).
Дополнительная третья поперечная линия, проведенная на лбу выше глаз, встречается не все­гда, отделяет «божественный третий глаз» от двух «нормальных». На окуневских личинах вместо третьей полосы иногда эту роль выполняют две дугообразные линии. Встречена и в тесинско-таштыкской раскраске (рис. 1, 3-6).
Вертикальная линия - «антенна», начина­ется на окуневских личинах в теменной части, в месте расположения чакры сахасрара. В тибетском ламаизме это место выхода из головы «астрального тела» (души) во время сна, медитации и после смерти. «Астральное тело» соединено с головой серебряной нитью, после смерти человека, спустя какое-то время, нить пропадает. После смерти че­ловека лама произносил два опасных для живых словосочетания и на темени умершего, в месте рас­положения родничка, отскакивал фрагмент черепа, образовывалось отверстие, через которое душа по­кидала тело (Лобсанг Рампа, 1991; Давид-Неэль, 1991).
На одном из черепов в кургане Новые Мочаги, помимо трепанации в височной части, было сде­лано трепанационное отверстие на темени. В тесинской раскраске это место не отмечено, в таштыкской – вероятнее всего, спираль или лабиринт на лбу отмечает именно верхнюю чакру и место выхода души из тела (рис. 1, 9-10, 12-14). Распо­ложение спирали на лбу связано с тем, что темен­ной части на масках просто нет.
Две красные точки у висков в тесинской рас­краске (рис. 1, 8) модифицируются в таштыкское время в волюты, напоминающие растительный орнамент, или спирали (рис. 1, 9-10, 12-14). На окуневских личинах иногда в этих местах выбиты кружки, от них вверх отходят «рога» с отростками, что в целом напоминает древовидный орнамент (рис. 1, 1). Смысловую нагрузку изображений рогов быка на окуневских личинах МЛ. Подольский оп­ределяет, рассматривая роль «души» мифического быка в Ригведе и Авесте, как посредничество меж­ду землей и небом (Подольский М., 1997, с. 185). Предназначение рогов в шаманских камланиях – помощь в путешествиях между мирами, оружие против врагов (Дэвлет, 1997, с. 242-243).
Трилистник на подбородке в тесинской жен­ской раскраске (рис. 1, 7-8, 11) можно сопоставить с одной-двумя дугообразными линиями на подбо­родках окуневских личин (рис. 1, 1). Смысл этих элементов раскраски пока неясен.
Орнамент в виде зигзага с «трилистника­ми», нанесенный на щеки в раскраске женского типа тесинского времени (рис. 1, 7-8, 11), заменя­ется на таштыкских масках тонированием щек красной краской (рис. 1, 9-10, 12-14). На окунев­ских личинах часто на щеки заходят 8-образные отростки, начинающиеся от полосы, проведенной под носом (рис. 1, 1). Символика данного элемента тесинского орнамента также неясна, но если пред­положить, что «трилистник» – это схематическое изображение цветка лотоса, круг возможных ана­логий может быть значительно расширен (см. на­пример: Руденко, 1960, с. 256-258, рис. 132-а и др.).
Предложенный опыт раскрытия семантики основных элементов тесинско-таштыкской раскраски на основе сравнения с соответствующими семантически значимыми элементами окуневских личин является первым и, видимо, не совсем со­вершенным. Тем не менее, перспективность дан­ного направления исследований кажется очевидной.

(350/351)

Рис. 1. Эволюция тесинско-таштыкской раскраски погребальных масок.