Напечатано в: Россия и Восток.

Обучающееся общество и социально-устойчивое

развитие Каспийского региона: Материалы III

Международной научной конференции. Астрахань:

Издательский дом «Астраханский университет», 2005.

Т. 2: Культура как основа межличностного

и межэтнического взаимодействия. С. 342 – 346.

АКСИОЛОГИЧЕСКИЙ ХАРАКТЕР СЛОВОТВОРЧЕСТВА ЕВГ. ЕВТУШЕНКО

Н.Ю. Санникова

(Россия, Астрахань)
… личностный смысл … создаёт пристрастность человеческого сознания…

А.Н. Леонтьев
Создание поэтических неологизмов – один из эффективных способов выражения авторской оценки. Б.М. Гаспаров пишет: «…наша языковая деятельность – то, как мы взаимодействуем через язык с своими собственными мыслями и мыслями других людей, – всегда индивидуальна, всегда пропитана неповторимыми чертами характера, памяти, воззрений, интеллектуальных и эмоциональных состояний каждого говорящего как личности»¹. С эти утверждением трудно не согласиться. Новые слова, появившиеся в результате реализации креативных возможностей языка и являющиеся материализацией индивидуального внутреннего образа, не могут быть свободны от субъективных наслоений, обусловленных особенностями художественного видения мира.

Как справедливо считает Б.Ю. Норман, свобода словотворческих действий «определяется целью коммуникации, ролевым статусом адресата»². Именно поэтому свобода словотворчества определяется не столько собственно желанием поэта творить новые слова, сколько условиями, их порождающими: в силу своей профессии художник слова обязан передать то, что его волнует. Неудивительно поэтому, что словотворец, творчески используя власть над языком, вольно или невольно отражает в новом слове какую-либо реальность или своё отношение к ней. И в этом ему помогает богатейший инвентарь словообразовательных средств языка, имеющих практически неограниченные потенции.

Общепризнанным является тот факт, что в семантической структуре любого слова содержится информация о системе ценностей народа, потому что «именно лексика апеллирует к смысловым (и, добавим, ценностным) параметрам модели мира»³. В слове, по справедливому замечанию Т.И. Вендиной, «аккумулируются особенности восприятия мира»⁴. Имея в виду словотворческие факты, можно предположить, что оценка эксплицирована в слове благодаря выразительным способностям деривационных средств. Подтверждением данного тезиса могут служить созданные при помощи суффикса -щин(а) существительные со значением отвлечённого признака. Как известно, дериваты с данным суффиксом испытывают на себе семантическое влияние основы, в результате чего возникает «объективная экспрессия» (термин В.В. Виноградова). В стихотворных текстах Евг. Евтушенко зафиксировано 13 таких словотворческих фактов (абажурщина, бездумщина, вседофенщина, вьетнамщина, лысенковщина, разложенщина, ресторанщина, ржевщина, сантиментщина, солдатщина, тараканщина, хуторщина, царщина).

По характеру мотивации среди существительных этого типа выделяются следующие группы поэтических неологизмов: 1) существительные, мотивированные прилагательными (бездумщина←бездум(ный)+щин+а); 2) существительные, мотивированные существительными, которые являются названиями неодушевлённых предметов и явлений (абажурщина←абажур+щин+а, ресторанщина←ресторан+щин+а, хуторщина←хутор+щин+а, сантиментщина←сантимент(ы)+щин+а); 3) существительные, мотивированные нарицательными названиями лиц (солдатщина←солдат+щин+а, царщина←царь+щин+а); 4) существительные, мотивированные названиями насекомых (тараканщина←таракан+щин+а); 5) существительные, мотивированные фамилиями исторических деятелей (лысенковщина←Лысенко+в/щин+а); 6) существительные, мотивированные согласованным сочетанием прилагательного и существительного (вьетнамщина←вьетнам(ская война)+щин+а, ржевщина←ржев(ское сражение)+щин+а).

11 названных выше неологизмов реализуют собой продуктивный в современном литературном и поэтическом языках тип и являются потенциальными новообразованными средствами.

Рождение 2 словотворческих фактов, имеющих в морфемной структуре суффикс -щин(а) (вседофенщина←всё до фен(и)+щин+а и разложенщина←разлож(иться)+ен/щин+а), связано с нарушением системной продуктивности, выражающемся в выборе поэтом производящих основ. Созданный в результате голофразиса неологизм вседофенщина имеет в качестве производящей базы фразеологизм, а второе неузуальное существительное разложенщина произведено суффиксальным способом на базе глагола. Обе производящие базы не отвечают системным требованиям, что позволяет вынести суждение об окказиональном характере данных словесных новшеств. Правда, степень «удачности» этих неологизмов различна.

Следует отметить, что первое существительное (бездумщина) называет характерную для некоторого круга современного людей черту, для номинации которой есть общеязыковые синонимы (безразличие, индифферентность). Однако неологизм, в отличие от них, имеет яркую разговорную окраску и несёт в себе негативную экспрессию.

Поэтический неологизм разложенщина вызывает фонетическую ассоциацию (женщина), которая не получает дальнейшего развития в стихотворном произведении и, следовательно, способно затруднить восприятие читателем текста.

Характерно, что, несмотря на различия в способе словопроизводства, разный языковой статус поэтических неологизмов, все 13 неологизмов с суффиксом -щин(а) имеют резко негативную оценку обозначаемого ими абстрагированного признака и передают своеобразие поэтической картины мира поэта, характеризующейся неприятием автором тех характеристик предметов, лиц, явлений, которые мотивируют новообразованные средства.

Нередко поэт прибегает к компрессии, концентрации собственных аксиологических воззрений, используя в пределах одного словообразовательного контекста «каскад» неузуальных существительных (термин Е.А. Земской). Так, например, в тексте стихотворения «Инфантилизм» встречается ряд существительных с суффиксом -ль/чик- (лгальчик, выпивальчик, жральчик и т.д.), являющихся названиями лиц: Мальчик-лгальчик, подлипала,/ мальчик-спальчик, с кем попало,/ выпивальчик, жральчик, хват,/ мальчик, ты душою с пальчик,/ хоть и ростом дылдоват./ Надувальчик, продавальчик,/ добывальчик, пробивальчик,/ беспечальник, хамом хам,/ ты, быть может, убивальчик,/ в перспективе где-то там./ Неужели, сверхнахальчик,/ книг хороших нечитальчик,/ если надо - то кричальчик,/ если надо, то молчальчик,/ трусоват, как все скоты,/ ты еще непонимальчик,/ что уже не мальчик ты?

Как видно из макроконтекста, новообразования с рассматриваемым суффиксом являются доминантой ткани поэтического повествования. Экспрессивность отглагольных образований на -ль/чик- подчёркивается поэтом при помощи употребления созвучных узуальных и окказиональных слов (пальчик, сверхнахальчик, беспечальник), а также ассоциациями с существительным мальчик-с-пальчик, называющим сказочного героя. Однако, в отличие от фольклорного, евтушенковский герой несёт в себе признаки своеобразного «душевного лилипутизма». Своё стихотворение Евг. Евтушенко адресует не только молодёжи, а всему обществу, часть которого поражена этим пороком. Таким образом, при помощи ряда поэтических неологизмов, включающих в свою деривационную структуру суффикс -ль/чик-, поэту удаётся выразить отношение к духовному вырождению некоторых представителей народа и передать оценку тем действиям и ситуациям, которые представляются поэту недопустимыми по этическим соображениям.

Думается, что по отношению к подобным поэтическим неологизмам остаётся актуальным высказывание Б.В. Томашевского: «Для того, чтобы неологизм был понятнее, необходимо, чтобы он был образован при помощи так называемых живых морфем, т.е. морфем, значение которых в образовании слова доныне живо воспринимается и которые поэтому в настоящее время образуют новые слова. В слове ощущается то, как оно сделано…»⁵. Действительно, семантику названных словесных новшеств на -ль/чик- легко предугадать даже не искушённому в дериватологии читателю.

Однако, как показывает анализ словотворческих фактов, компонент оценочного значения может быть вербализован в неузуальном деривате и вне зависимости от наличия в производном слове экспрессивных словообразовательных средств. Несомненна, например, отрицательная авторская оценка, заложенная в новообразовании крупняк, появившемся в тексте стихотворения «Прохиндей». В ближайшем контекстуальном окружении словесного новшества не содержится обоснования внутренней формы неузуального средства: Слух прошёл – один крупняк/ должен быть из области. <…> Крупняка не видно было. <…> Стало ясно, да, крупняк. Тем не менее, лексический повтор неологизма, макроконтекст, в роли которого выступает весь текст произведения, делают новообразованное изобразительно-выразительное средство рефреном и, как следствие, – одним из важных структурообразующих элементов данного стихотворного текста. По мнению М.А. Бакиной, названный неологизм передаёт «насмешливо-ироническое отношение» к «крупному» областному работнику, что подчёркивается также и самим заглавием стихотворения⁶. Думается, однако, что отношение Евг. Евтушенко к «прохиндею» несколько иное: оно скорее не «насмешливо-ироническое», а категорически отрицательное: Враг трудящихся людей – / это значит прохиндей. Таким образом, поэтический неологизм крупняк, приобретает дополнительный семантический компонент, содержащий яркую авторскую оценку, несвойственную одноструктурным узуальным словам и не обусловленную деривационным средством.

Если аксиологические «приращения» не выражены формально, точнее было бы сказать материально, при помощи словообразовательного средства, как представляется, можно говорить о своеобразном минус-приёме. В таком случае уже сам выбор производящей основы должен подталкивать читающего и/или слушающего к размышлениям о том, почему именно эти предметы, явления, понятия стали объектом внимания словотворца, поскольку «уже сам выбор того или иного явления действительности в качестве объекта словообразовательной детерминации свидетельствует о его значимости»⁷ для художника слова. Таким образом, значимым с точки зрения аксиологической установки словотворца в первую очередь является выбор производящих основ и только потом – деривационных средств.

Среди поэтических неологизмов Евг. Евтушенко преобладают отсубстантивные образования, что, во-первых, подтверждает общие тенденции развития языка⁸ и, во-вторых, указывает на антропоцентрический характер словотворчества этого художника слова. Преобладание отсубстантивных неологизмов в стихотворных текстах поэта может быть объяснено и той ролью, которую играет в формировании образной системы поэтического языка предметная изобразительность. Ведущее положение существительного как производящей основы может быть связано, кроме того, со способностью данной частью речи вызывать широкий круг ассоциаций в сознании читателя. Эта способность существительного многократно усиливается в поэтической речи, поскольку именно в ней, по признанию Л.Ю. Максимова, «проявляется общая тенденция поэтического слова к выражению максимума ассоциативных связей»⁹.

Е.А. Земская считает, что на фоне роста личностного начала в языке и повышения роли оценочных и квантитативных значений «особую активность в качестве базовых основ словопроизводства обнаруживают так называемые ключевые слова эпохи, т.е. те слова, которые находятся в фокусе социального внимания»¹⁰.

Материалы исследования подтверждают мнение лингвиста. Как показывает анализ новообразованных существительных, в качестве производящих основ в словотворческой практике Евг. Евтушенко активно используются нарицательные существительные, обозначающие социально значимые в разные временные отрезки предметы, явления, процессы, а также имена собственные, являющиеся наименованиями общественных и политических деятелей. Так, например, поэтический неологизм блицкригство, появившийся в тексте стихотворения «Школа в Беслане», мотивировано собственным иноязычным названием и номинирует явление, сходное по существу с тем, которое легло в основу производящей базы («Блицкриг»+ств+о): Когда шли эшелоны в Казахстан,/ набиты влёжку грудами чеченцев,/ террор грядущий зарождался там/ в околоплодной влаге у младенцев. <…> И Ельцина плебеистая спесь,/ и хвастовство грачёвского «блицкригства»/ их подтолкнули к первым взрывам здесь, – / и было от войны уже не скрыться.

Пристальное внимание поэта к «ключевым словам текущего момента» (термин Т.В. Шмелёвой), «концептам эпохи», если можно так выразиться, мотивируется свойственной поэзии этого художника слова публицистичностью, традиционно отмечаемой литературоведами в качестве характерологической особенности его творчества. Не боясь ошибиться, поэтику Евг. Евтушенко, всегда обращающегося к насущным, первостепенным, на его взгляд, проблемам и живо реагирующего на «катаклизмы времени», можно назвать социализованной. Не случайно литературный критик Станислав Лесневский называет Евг. Евтушенко «самым быстроногим поэтом»¹¹, а журналист Олег Хлебников говорит о его «мгновенном отзыве на происходящее в мире»¹².

Публицистичность остаётся неизменным атрибутом творчества поэта. Свидетельством тому могут служить недавние подборки стихотворений, появившиеся на страницах «Новой газеты»¹³. Правда, в одном из интервью накануне семидесятилетия поэта на вопрос о том, как он отреагировал на бомбардировки Ирака, Евг. Евтушенко сказал, что не должен брать на себя «функцию откликаться на каждое событие на свете»¹⁴. Думается, в этом ответе содержится значительная доля лукавства. Иначе как расценить, например, стихотворения «Такой обычай выстрадан Кавказом…»¹⁵ (о «непересекаемом платке» «Ярославны из Агдама», предотвратившей братское кровопролитие), «Школа в Беслане» (о теракте, унёсшем жизни сотен детей и взрослых)¹⁶, триптих «Суламифь» (о цунами, обрушившемся на побережье Тихого океана)?

Все стихотворные произведения этого художника слова наполнены живыми переживаниями, неповторимыми эмоциями. Поэта никогда не устраивала позиция стороннего наблюдателя. Если и не в жизни, то в своих стихах он становится активным участником событий, которые происходят в изображаемый им период. Несомненно, Евг. Евтушенко можно назвать «поэтом ощущения».

В свете сказанного не удивительно, что стихотворения последних лет зачастую посвящаются проблемам гражданских свобод, борьбы за социальную справедливость, жестокости и беспощадности современного мира. В связи с этим изменяется выбор производящих основ. Думается, что подробное изучение рефлектирующего характера творчества поэта ещё станет предметом литературоведческих и лингвистических исследований.

Известно, что познание человеком фактов, элементов действительности идёт по пути анализа. В процессе словотворчества, отражающего ход и результат аналитического познания мира, создаются новые слова, которые можно расценивать как средства фиксации определённых различительных признаков объектов, событий и предметов, выделяемых художником слова.

Разумеется, каждый человек воспринимает и осмысливает действительность по-разному. Анализ явлений действительности может идти в двух направлениях: 1) по отношению к системе уже известных, иных реалий, 2) по отношению к некоторому «исходному», «типовому» виду данного объекта.

В связи с этим С.Ю. Адливанкин предлагает разделить все дериваты на слова, которые называют объект и дают характеристику объекта¹⁷. В первом случае рождается идентифицирующая характеристика, посредством которой при отсутствии адекватного средства номинации происходит «поименование» объекта. Дериваты второго типа дают квалифицирующую характеристику, при которой используются средства некоторой дополнительной характеристики уже поименованных элементов действительности. В этом случае характеристика обычно «отягощена» индивидуально-авторской, субъективной оценкой.

Анализируя характер аксиологических приращений в словотворческих фактах, как представляется, есть смысл говорить об идентифицирующих и квалифицирующих поэтических неологизмах. Статистическая обработка извлечённого из поэтических произведений Евг. Евтушенко материала показывает, что поэт тяготеет к созданию неологизмов второго типа. 70 % словотворческих фактов служит для вторичной номинации, в ходе которой в слове фиксируются важные, с точки зрения автора, характеристики, свойства, признаки. Значение таких неузуальных фактов обычно неидиоматично, выводимо из соотношения значений составляющих их компонентов. Всем евтушенковским новообразованным словам, имеющим характеризующее назначение, свойственна оценочная «отягощённость».

Наиболее частотны квалифицирующие поэтические неологизмы среди деминутивов. Однако кроме существительных с субъективно-оценочным модификационным значением, которым априори принадлежит пальма первенства в способности выражения авторского отношения к изображаемому объекту, в идиолекте Евг. Евтушенко подобным свойством обладает и большая часть существительных со значением лица, единичности, невзрослости, а также имена отвлечённого признака. Как видно из перечня семантических групп новообразованных существительных, несущих на себе «груз» авторской оценки, аксиологическими потенциями обладают неузуальные единицы, принадлежащие к разным словообразовательным категориям.

Интересной и продуктивной относительно выявления характера словотворчества Евг. Евтушенко представляется идея Т.И. Вендиной разграничить все дериваты на оценки-аффективы, отражающие чувственный этап восприятия предметов и явлений внешнего мира; оценки-когнитивы – рационалистические и психологические оценки; оценки-сублиматы, позволяющие передавать чувство прекрасного и нравственные чувства¹⁸. В процентном соотношении поэтические неологизмы Евг. Евтушенко распределяются следующим образом: оценки-аффективы (грузнинка, косматость, мохнатинка, усталинка и т.д.) – 71 %, оценки-когнитивы (аэрокурёнок, жральчик, медолюбец, фашистёнок и т.д.) – 18 %, оценки-сублиматы (вседофенщина, злюбознательство, природность, стыдь и т.д.) – 11 %.

Обращает на себя внимание количественное преобладание поэтических неологизмов первой группы. Приведённые цифры свидетельствуют о повышенном внимании художника слова к созданию индивидуальных выразительных средств, способных передавать эмоции, чувства, вызываемые определёнными явлениями действительности, в то время как объекты, представляющие собой ценности рационалистические, психологические, нравственные, маркируются значительно реже.

Таким образом, статистика ещё раз позволяет убедиться в том, что словотворчество Евг. Евтушенко – это своеобразная языковая рефлексия, поскольку поэт пропускает сквозь «сито» собственных эмоций изображаемую им реальность, пытаясь зафиксировать результаты своего осмысления событий в ярких, образных, неожиданных словесных новшествах.

__________________________

1. 
   Гаспаров Б.М. Язык, память, образ. Лингвистика языкового существования. М.: Новое литературное обозрение, 1996. С. 18–19.
   
2. 
   Норман Б.Ю. Грамматика говорящего. СПб.: Изд-во С.-Пб. ун-та, 1994. С. 65.
   
3. 
   Топорова Т.В. Семантическая структура древнегерманской модели мира. М., 1994. С. 3.
   
4. 
   Вендина Т.И. Русская языковая картина мира сквозь призму словообразования (макрокосм). М.: Индрик, 1998. С. 6.
   
5. 
   Томашевский Б.В. Теория литературы. Поэтика. Изд. 6. М.-Л., 1931. С. 25.
   
6. 
   Бакина М.А. Окказиональные слова, мотивированные прилагательными, в современной поэзии // Слово в русской советской поэзии. М.: Наука, 1975. С. 168–169.
   
7. 
   Вендина Т.И. Указ. раб. С. 9.
   
8. 
   Земская Е.А. Активные процессы современного словопроизводства // Русский язык конца ХХ столетия (1985–1995). М.: Языки культуры, 2000. С. 138.
   
9. 
   Максимов Л.Ю. О соотношении ассоциативных и конструктивных связей слова в стихотворной речи // Русский язык: Сб. трудов. М.: Изд-во МГПИ, 1975. С. 228.
   
10. 
    Земская Е.А. Указ. раб. с. 138.
    
11. 
    Лесневский Ст. В союзе с правдой и мечтой // Литературная газета. 1987. № 26. С. 4.
    
12. 
    Хлебников О. Стихия // Новая газета. 2005. № 1. С. 15.
    
13. 
    Новая газета. 2005. № 1; 2; 13; 14.
    
14. 
    Шестидесятник ХХI века // Аргументы и факты. 2003. № 29. С. 23.
    
15. 
    Комсомольская правда. 1988. № 19. С. 1.
    
16. 
    Новая газета. 2004. № 66. С. 1.
    
17. 
    Адливанкин С.Ю. Словообразовательная семантика и виды словопроизводства // Семантика и производство лингвистических единиц: проблемы деривации: Межвуз. сб. науч. тр. Пермь: Изд-во Пермского гос. ун-та, 1979. С. 68–78.
    
18. 
    Вендина Т.И. Указ. раб. С. 14, 18–20.