Первый подход признает всякое богатство порочным. Бедность, напротив, всегда добродетельна и является знаком близости к Богу. Наиболее последовательно такой позиции придерживался Тертуллиан. Он был убежден, что «Если Царство Божье не принадлежит богатым, то бедные неминуемо должны иметь его своим уделом»⁴⁶. Эту позицию разделяли многие, отождествляя богатство и богатых.

Сторонники второго подхода признавали собственность и богатство нравственно нейтральными. От самого человека зависит, будет ли богатство «добром» или «злом». Что касается бедности, то она также может быть как добродетельной, так и порочной. Наиболее последовательно этот подход развивал св. Климент Александрийский. «Не бедность вообще ради нее самой благословляет Господь, а ту бедность, что пренебрегает мирскими сокровищами из-за любви к правде, и ту, которая пренебрегает мирскими почестями, чтобы приобресть сокровище истинное», – разъяснял он.⁴⁷ Бесчисленные заботы, отвлекающие от высших ценностей, может порождает не только богатство, но и бедность. Выступая за «средний путь», под которым подразумевал обладание необходимым, а не излишним, он считал обязанностью церкви воспитывать разумное и ответственное пользование собственностью, «умеренный образ жизни, свободный от обеих крайностей - как от роскоши, так и от скряжничества».⁴⁸

На следующем этапе развития христианского богословия (IV-VII вв.), когда христианство стало государственной религией, социальная мысль стала развиваться по-своему у греческих и латинских отцов церкви. Особое направление составляли основоположники монашеско-аскетической литературы. Несмотря на то, что она предназначалась даклеко не для всех, а лишь для собратьев-подвижников, эта литература стала общественным достоянием. Более того, в православной традиции она превратилась в излюбленное чтение для мирян, которые сверяли с ней свои жизненные устремления.

Не менее радикальным в осуждении богатства был св. Иоанн Златоуст – известнейший проповедник и церковный пастырь, творческое наследие которого оказало определяющее влияние на русское православное богословие в целом и социальные взгляды в частности. Резко противопоставляя земную и вечную жизнь, Златоуст призывал не только «тленные блага», но и саму «эту» жизнь не ставить ни во что. «Добродетель состоит в том, чтобы по отношению к вещам этой жизни быть как бы мертвым, …но жить и действовать только для духовного».⁴⁹ В смерти он видел долгожданное избавление от страданий и зла, в которые погружен мир.

Такой ригоризм вел к порицанию всякого богатства и всякого богача. «Где богатство, там и хищничество», – говорил св. Иоанн. Риторические вопрошая: кто из двух равно согрешивших блудодеев, - богатого и бедного, - имеет больше надежд на спасение? Разумеется, бедный, – отвечает он, отметая все сомнения. Частная собственность казалось ему подозрительной. Там, где есть «мое» и «твое», - «там все виды вражды и источник ссор, а где нет этого, там безопасно обитает мир и согласие».⁵⁰ Как справедливо отмечал прот. Г. Флоровский, он «был готов навязать всему миру суровую монашескую дисциплину нестяжания и послушания – ради блага и спасения всех людей. По его мнению, отдельные монастыри должны существовать лишь до времени, чтобы однажды весь мир стал подобен монастырю».⁵¹ И действительно, многие идеи Златоуста были восприняты и развиты в монашестве, прежде всего православном. Изможденный постом и бдением аскет, отказавшийся от всех благ мира, считался в Византии, а затем и в ее духовной дочери - России, идеальным христианином. С течением времени монахи стали во главе церковной иерархии, формируя отношение к различным социальным проблемам.

Латинские отцы церкви, напротив, делали акцент на разумном пользовании материальными благами. Даже благотворить нужно осмотрительно, так как излишняя щедрость – «расточительство». По мнению основоположника западнохристианской социальной этики св. Амвросия Медиоланского, Бог не хочет, чтобы мы сразу отдаели наше имущество, но чтобы раздавали его по частям, а еще лучше - сохраняли постоянную возможность благотворить. Во всем нужна мера. В целом можно сказать, что западный подход к богатству и собственности основывался на принципах разумности и умеренности.

С течением времени по многим вопросам, в том числе и социально-экономической этики, восточное и западное христианство стали все больше расходиться друг с другом. После разделения единой христианской церкви на восточную (православную) и западную (католическую) в 1054 г. этот процесс шел особенно быстро.

Православие

Вместе с «греческой верой» Русь восприняла сложившиеся к этому времени в Византии формы церковной жизни и представления об идеалах хозяйственно-экономической и социально-правовой жизни. Можно выделить несколько основных черт православного религиозного сознания, которые оказали наиболее сильное влияние на отношение к собственности и богатству.

Первая и наиболее значимая из них связана с эсхатологизмом. По замечанию С.Н. Булгакова, «Духовное иоанновское христианство является по преимуществу аскетически-эсхатологическим. Оно утверждается, с одной стороны, на раскрытии духовной жизни через аскетическое усилие, направленное к спасению души, и, с другой, в связи с этим, на приготовление к смерти и будущей жизни, «царству небесному». Оно ориентировано, можно сказать, трансцендентно, на ценностях сверхмирных, запредельных».⁵² Усилия по сохранению, преумножению и передаче по наследству собственности казались пустыми хлопотами. Вся земная жизнь, хозяйственная и экономическая деятельность приобретали ценность только в соотнесенности с вечностью. Их смысл и значение определялись тем, способствуют ли они главной цели человека – «обожению», «стяжанию Духа Святого» или, иначе говоря, спасению.

Вторая черта связана с созерцательностью, т.е. сосредоточением на молитве и внутренней духовной жизни – «умном делании», а третья - с монашеским идеалом, на который в православной традиции должны ориентироваться все христиане, включая и мирян. Поэтому, в отличие от католической традиции, строго разграничивающей требования, предъявляемые к монахом от предписаний для мирян, в Православии аскетические наставления святых подвижников, предназначенные для их учеников, считались «азбукой для монашествующих и руководством для мирян».

Так как монашество было ориентировано на совершенное следование кенотическому идеалу, который стал, по словам С. А. Аверинцева, русской «национальной» чертой святости, ⁵³ особое значение в религиозной психологии приобрели вольное страдание, самоуничижение и смирение, а также социальное опрощение. Жития святых часто упоминают о любви того или иного святого к «худым ризам», - одежде «ветхой, не раз перешитой, и не отстиранной, и грязной, и многим потом пропитанной, а иногда даже и с заплатами». Сложилось представление, что добродетель обратно пропорциональна высоте социально-имущественного положения. Идея о праведности бедняка и прочности богача, сформулированная еще ранними отцами церкви, стала неотъемлемым компонентом православной психологии.

С этим была связана еще одна важная установка, которой придерживались многие русские монастыри: «Все отдавать Богу, всего ждать от Бога». Это подразумевало осуждение «хозяйственной осмотрительности» и всякого рационального расчета, особенно при раздаче милостыни страждущим. Однако такая установка закрепилась как образец для подражания и среди многих мирян, которые были склонны возлагать все упование на высшие силы. Возможно, с ней связано также и органическое отторжение у многих православных дисциплинированного учета расхода и прихода. Во всяком случае, это занятие никогда не связывалось с религиозной добродетелью, как у протестантских богословов.

Таким образом, русская церковь, так же, как и Византийская, примиряла с возможной потерей собственности, и не разработала, подобно католицизму, учение о ней ни как гарантии свободы и независимости человека, ни как основе благополучия семьи. В определенном смысле эта была вынужденная мера адаптации человека к византийской и русской государственно-политической системе, при которой царь-«автократор (м.б. автократ?» обладал полной властью и мог вместе со своими чиновниками чинить произвол над подданными. Личность же была полностью бессильна, и никакая собственность не могла помочь и защитить ее. Вместе с тем, логика жизни превращала многие монастыри в крупных земельных собственников. Это стало основой для великого спора «иосифлян» и «нестяжателей». Если преподобный. Нил и «заволжские старцы» проповедовал нестяжательство, которое встраивалось в систему последовательного отрицания мира и мирских ценностей, (поскольку главная цель заключалась в «умном делании»), то преподобный. Иосиф Волоцкий видел в монастыре не убежище от мирской суеты, а хозяйственно-экономический и культурно-просветительский центр, который способеный поднять духовное и материальное благосостояние всего народа на новый качественный уровень.

Собор 1503 г., закончился победой иосифлян и разгромом нестяжателей, что способствовало дальнейшему развитию традиции, заложенной преп. Иосифом. Так, появился «Домострой» Сильвестра, в котором впервые в православной традиции появляется идеал домовитого и рачительного хозяина. Ветхозаветная идея о благосостоянии как Божьем благоволении обретает новое звучание.

Однако противоположное направление, связанное с нестяжателями, не исчезло, но обрело новое дыхание с XVIII в. Образ христианина как странника, не привязанного ни к чему земному, не пекущегося о завтрашнем дне, вновь становится идеалом, о котором говорили Паисий Величковский, св. Димитрий Ростовский, св. Тихон Задонский, св. Феофан Затворник и многие другие святые и духовные наставники. Для многих из них характерны такие суждения: «Плоть и кровь не могут наследовать Царствия Божьего» (1Кор.15,50), следовательно, «для получения Царствия надобно обесплотить и обескровить, то есть утвердиться в таком характере жизни, что крови и плоти словно нет».⁵⁴ «Нужно думать не о земных делах, а позаботиться о смертном часе, оставив …житейские попечения; ибо не пребудет с нами по смерти ни богатство, ни слава, ни наслаждение».⁵⁵ В итоге сложилось убеждение, что земную жизнь человек должен терпеливо пройти, смиренно снося все беды и несчастья. Как говорил св. Паисий Величковский, «Краток путь сей, которым идем с телом. Дым, пар, перст, пепел, прах, смрад жизнь эта», и нужно «терпеть и любить лютые и жестокие скорби на этом свете».⁵⁶

В соответствии с этим всякое благосостояние и богатство воспринимались как помеха для обретения жизни вечной. Причем, если богатый не тратил основную часть своего имения на нужды «сирых и убогих», то он воспринимался как грешник, бросающий вызов самому Господу Богу.

Таким образом, ориентация на приготовление к загробному существованию вытесняла интересы практической жизни на обочину. Земная жизнь не признавалась самоценностьюй. Возможно, с богословской точки зрения это вполне оправданно. Проблема, однако, в том, что часто эта мысль искажалась, и жизнь человеческая лишалась ценности вообще. Во всяком случае, притуплялось чувство эмпирической земной действительности «как у человека, готовящегося к смерти, естественно пропадает вкус и интерес к обыденным делам и заботам, и мысль сосредотачивается на неподвижном и вечном».⁵⁷

Эта традиция некоторого «гнушаения» хозяйственно-экономическими проблемами была преодолена лишь в 2000 г., когда на Архиерейском Соборе РПЦ были приняты «Основы социальной концепции Русской Православной Церкви». В этом документе была изложена церковная точка зрения по ряду важнейших социальных вопросов, в том числе касающихся бедности и богатства.

Признавая, что «совершенствование орудий способствует улучшению материальных условий жизни», авторы документа обращают особое внимание на то, что «обольщения достижениями цивилизации удаляет людей от Творца» (VI,3). Из дальнейшего контекста следует, что цивилизационное развитие находится в руках противобожеских сил, т.е. антихриста. Высший идеал организации труда видится в хозяйственной деятельности русского монашества, т.е. труднической аскезе. Но значит ли это, что труд мирян равен по нравственному достоинству трудам иноков? Видимо, нет, поскольку монашество признается авторами документа высшим образцом праведной жизни. Что касается мирских занятий, то в документе говорится о том, что «Церковь благословляет всякий труд, направленный ко благу людей, при этом не отдается предпочтения никакому из видов человеческой деятельности» (VI,5).

Что касается собственности, то в документе содержится несколько основных идей. Первая заключается в том, что «каждый человек должен иметь достаточно средств для достойного существования». Вторая напоминает, что человек должен искать прежде всего Царствия Божьего и правды его, а забота о хлебе насущном является вторичной задачей. Как говорится в документе, православие далеко от обеих крайностей: игнорирования материальных потребностей, с одной стороны, и превозношения стремления к обогащению, - с другой. Напоминая, что земные блага люди получают от Бога, «Которому и принадлежит абсолютное право владения ими», авторы документа развивают тезис о том, что имущественное положение человека само по себе не может рассматриваться как свидетельство о том, угоден или неугоден он Богу.

Говоря о собственности, авторы документа подчеркивают, что «Церковь признает существование многообразных форм собственности. Государственная, общественная, корпоративная, частная и смешанные формы собственности в разных странах получили различное укоренение в ходе исторического развития. Церковь не отдает предпочтения ни одной из этих форм», поскольку «При каждой из них возможны как греховные явления – хищение, стяжательство, несправедливое распределение плодов труда, так и достойное, нравственно оправданное использование материальных благ». (VII, 3).

Католицизм

В отличие от византийской традиции, западное христианство всегда очень интересовались земными практическими проблемами. Сначала латинские отцы церкви, прежде всего св. Амвросий Медиоланский и Августин Блаженный, а затем средневековые схоласты хорошо подготовили почву для создания в XIX-XX вв. целостной социальной доктрины.

Благодаря св. Фоме Аквинскому земная жизнь человека и ее составляющая - социально-экономическая деятельность приобретали несоизмеримо большую ценность, чем раньше. Во многом это было связано с новым взглядом на человека и его земную жизнь, которая стала цениться сама по себе как великий дар Бога. Исчез идеал бедности, свойственный христианским мыслителям предшествующих эпох, а также был переосмыслен евангельский призыв не заботиться о завтрашнем дне (Ср.: Мф., 6, 24-34). Он стал сочетаться с установкой на рациональное ведение хозяйства, сохранение и преумножения материальных благ. По мысли св. Фомы обогащение, т.е. сосредоточение избыточного количества благ в руках одних людей в ущерб другим людям, является преступлением против естественного права, обкрадыванием других людей и, таким образом, преступлением против заповеди любви. Но раздать нищим и остаться ни с чем – не оптимальный выход, - считал Аквинат. Нужно сохранить и преумножить собственность. Но - не ради себя, а ради общего блага, чтобы иметь возможность благотворить со все большим размахом и, таким образом, вытащить из нужды и нищеты все большее количество людей.

Тема рационального ведения хозяйства и богоугодного преумножения собственности получила развитие в поздней схоластике. Каждому положению, сословию, профессиональной группе предъявлялись особые моральные требования. При этом в средневековом католическом богословии космографическое пространство оказывалось сросшимся с пространством религиозно-моральным и социально-экономическим. Все вопросы, связанные с трудом, собственностью, богатством вплетались в эту сложную иерархическую систему. Учитывая, что жизнь мирян и монахов строго разграничивалась, сложились, по оценке Ле Гоффа, - «две параллельные иерархии клириков и мирян, возглавляемые соответственно папой и императором»⁵⁸.

Кроме того, католическое монашество подразделялось на множество орденов и конгрегаций, одни из которых имели более деятельный, а другие более созерцательный характер.⁵⁹ Каждый из них имел свой особый устав, формы аскезы, отношение к физическому и умственному труду, монастырскому хозяйству и собственности. Одни создавали богатые монастыри, другие отказывались от всех видов собственности, считая абсолютную бедность единственным путем ко Христу.

Начиная с энциклики Льва XIII «Rerum Novarum» (1891г.) папством был осуществлен синтез святоотеческого наследия, теорий схоластики и достижений гуманитарных наук. Важно отметить, что характерной чертой католической социальной этики является ее нацеленность на активное преобразование мира на христианских началах. Главная цель заключается в поиске новой модели общественного устройства, при котором солидарность с неимущими и соблюдение прав трудящихся стали бы нормой.

Важной вехой в развитии социальной мысли стал II Ватиканский собор (1962-1965 г.г.), который существенно изменил характер католицизма и по-новому взглянул на многие социальные проблемы. Одно из важнейших его достижений заключалось в безусловном признании человеческой личности высшей ценностью и целью социального развития, и религиозное обоснование демократических прав и свобод. Эта линия была продолжена во всех постсоборных папских энцикликах и других церковных документах.

В современном католицизме подчеркивается всеобщее предназначение благ. Бедность и нищета признаются оскорбительными для человеческого достоинства. То, что к трудящимся относятся как к орудиям наживы, а не как к свободным и ответственным личностям, «позорит и отравляет человеческую цивилизацию».⁶⁰ Вместе с тем, подтверждалась ценность частной собственности, которая «содействует проявлению личности» и «предоставляеют ей возможность совершать свое служение в обществе и экономике». Кроме того, она рассматривалась как «продолжение человеческой свободы».⁶¹

Характерно, что понятие собственности стало трактоваться весьма широко, включив в себя также владение профессиональными навыками, талантами и способностями.

В целом можно сказать, что во всех соборных и послесоборных документах прослеживается ориентация на «интегральный гуманизм». Это понятие, введенное в философско-религиозный обиход Ж. Маритеном, означало, что научно-технический прогресс, развитие экономической сферы должно обязательно сопровождаться прогрессом культуры и нравственности.

В энцикликах нынешнего Папы - Бенедикта XVI установка преобразования мира изнутри, на основе духовно-нравственного совершенствования людей, исполненных веры и любви к Богу и ближнему, сформулированная еще в первые века христианской истории, приобрела новый смысл. Рассуждая о сущности «прогресса», понтифик отметил его двойственность. Если научно-техническое развитие не соотносится с этическим развитием этического формирования человека, его духовным возрастанием, значит, что «это никакой не прогресс, а угроза для человека и для мира».⁶²

Таким образом, католицизм, признавая приоритет общего блага, а частную собственность - человеческим установлением, вторичным по отношению к всеобщему предназначению благ, акцентирует внимание на ее положительных сторонах. Среди них зашита интересов личности, вещественным продолжением которой частная собственность и является, а также семейного благополучия занимают важное место.

Протестантизм

Интерес к социальной проблематике, свойственный католицизму, генетически передался и возникшему в XVI в. из его лона протестантизму. Проблема собственности и богатства занимает важное место в богословии основоположников главных течений Протестантизма - М. Лютера и Ж. Кальвина.

Во взглядах М. Лютера и раннем лютеранстве можно выделить несколько «сгустков» идей и установок, имеющих непосредственное отношение к социально-экономической этике. Они группируются вокруг трех основных постулатов.

Первый заключался в оправдании верой (Sola Fide), что стало фундаментом для выработки нового подхода к социальной этике. Он выразился, прежде всего, в новом взгляде на устройство христианского общества, в котором теперь не было традиционного деления на монахов и мирян. Любой труд в миру, совершающийся с верой и благочестием, становился своего рода священническим служением, поскольку «с точки зрения Бога, единственное, что действительно делает человека святым и служит Ему — это вера, все же дела предназначены для служения ближнему».⁶³ С этим связана и концепция о призвании («Beruf»), котором, по оценке М. Веберуа, «заключена оценка, согласно которой выполнение долга в рамках мирской профессии рассматривается как наивысшая задача нравственной жизни человека».⁶⁴ Она сыграла огромную роль в формировании протестантского религиозного характера, нацеленного на мирской активизм, рациональное хозяйствование и деловой успех. Тем более, что М. Лютер придал новый импульс ветхозаветной идее о том, что Бог награждает праведника уже в этой жизни, споспешествуя в его делах и благословляя его материальными благами, «без чего от этой жизни – как говорил М. Лютер, - нельзя получить никакого удовольствия и никакой радости».⁶⁵

Второй постулат был связан со стремлением реформаторов вернуться к первоначальной чистоте христианского учения и очистить его от человеческих измышлений, что предполагало признание авторитетным только тексты Св. Писания (Sola Scriptura). Это привело, в частности, к переводу Библии на национальные языки, ее широкому распространению в народе и повышению уровня его образования, что, в свою очередь, способствовало развитию предпринимательского духа и передовых технологий.

Среди наиболее важных следствий третьего постулата - о Божьем Предопределении (Vel praedestinatio) можно выделить идею о том, что в конечном итоге Бог определяет социальное и имущественное положение человека и его успех в делах. При этом залогом успеха является вера. Неверующему Господь не помогает. Даже имея тысячу гульденов, он не пойдет так далеко, как «другой, верующий в Бога, с одним гульденом. Все дело в Божьем благословении.⁶⁶ М. Лютер и его последователи часто видели в бедных и нищих ленивых и нерадивых работников.

Учение Ж. Кальвина, во многом родственное лютеранству, определило, вместе с тем, иной дух и религиозный настрой. Другим был и тип религиозной личности. Устанавливалась значительно более тесная связь между верой человека, Божественной волей и хозяйственно-экономической практикой, формировались другая мотивация труда, отношение к материальным благам и жизненному преуспеянию. Во многом это было связано с особой интерпретацией идеи о Предопределении, которая сыграла в истории кальвинистского богословия ведущую роль.

В целом можно сказать, что, с одной стороны, кальвинисты самоотверженно отдавались трудовой аскезе, стремились к процветанию своего «дела», профессиональному совершенствованию. Обогащение превращалось в угодное Богу занятие. Считалось, что Господь вовсе не запрещает извлечения выгоды из торговли, предпринимательства, всякого честного дела. С другой стороны, они отвергали наслаждение роскошью и богатством, сокращали потребление и избегали излишеств в повседневной жизни. По словам В. Зомбарта, именно в развитии бережливости и скряжничества и заключается величайшая заслуга кальвинизма перед капитализмом, «поскольку в нем живет мещанский дух».⁶⁷ Эти установки в значительной степени способствовали формированию нового буржуазного мировоззрения, из которого постепенно исчезли первоначальные религиозные идеи отцов Реформации.

В современном протестантизме ясно прослеживается ориентация на идеалы социал-демократии. Показательно, что многие протестантские теологи конца XIX- начала XX вв., не вынося вопиющего неравенства и страдания беднейших слоев общества, прошли через серьезное увлечение этим политическим течением. Именно в социал-демократии, - как считал выдающийся протестантский мыслитель К. Барт, - «нам дана притча о Царстве Божьем».⁶⁸ Оно, конечно, недостижимо на земле и наступит при Втором пришествии, но «Мы потому и верим в эволюции и революции, в реформы и обновление прежних связей, в возможность товарищества и братства на земле и под небесами, что ожидаем прихода совершенно иных вещей, а именно: нового неба и новой земли».⁶⁹ По оценке другого крупнейшего протестантского мыслителя Р. Нибура, недостижимость идеала равенства не означает, что еего нужно вывести за пределы земного бытия. Напротив, этот идеал «подсказывает нам возможности реального добра в любой данной ситуации. Возможно, мы никогда не достигнем равенства, но мы не можем равнодушно принять несправедливости капитализма или любой другой несправедливой общественной системы».⁷⁰

Таким образом, этическое осмысление бедности и богатства прослеживается с самых давних времен. Накопленный человечеством за многие века и тысячелетия духовный опыт не устарел, но сохраняет свою актуальность. Прежде всего, потому, что позволяет увидеть, что разными путями самые далекие друг от друга духовно-религиозные учения приходили к одним и тем же выводам. Любовь и милосердие – вот что стояло в центре их нравственной проповеди и полагалось главным в социальном бытии.

<предыдущая страница | следующая страница>