Собственность и богатство как проблема религиозной этики
Практически все религии мира, говоря о небесном, не оставляют без внимания и земные проблемы. В каждой есть свои представления о целях и ценностях человеческой жизни, об идеалах общественного устройства, а также, хотя бы и в непроявленном виде, свое отношение к труду и хозяйству, собственности и богатству.

Этическое осмысление вопросов, связанных с материальными благами, прослеживается в памятниках письменности древнейших цивилизаций, сакральных текстах многих религий мира, в том числе Библии, сочинениях античных и средневековых авторов, не говоря уже о мыслителях нового и новейшего времени. Тем не менее, они остаются нерешенными и поныне. В «Декларации тысячелетия», принятой в 2000г. ООН, отмечались небывалые масштабы социальной и имущественной дифференциации.¹ Экономический кризис усложнил ситуацию, в обсуждение которой активно включились религиозные лидеры и главы церквей различных конфессий. По их единодушному мнению, суть проблемы – в отрыве экономики от этики. По словам Патриарха Московского и Всея Руси Кирилла, из кризиса нужно выводить не столько экономику, сколько человеческие души.² О том, что собственность и богатство – не только экономические, но и нравственные категории говорит и глава католического мира Папа Бенедикт XVI. Он уже давно высказывал мысль, что экономика и этика, которые представляются современному миру взаимоисключающими, должны быть соединены, не теряя при этом своей автономности.³

Наверное, это справедливо, и человечество только бы выиграло от одухотворения хозяйственно-экономической жизни и развития в ней нравственного измерения. В этой связи возникает вопрос о содержании социально-экономической этики различных религий. К чему именно призывает она?

С одной стороны, в этических системах разных религий можно найти немало общего, и нравственные постулаты, касающиеся труда, собственности и богатства, часто совпадают. Впрочем, это не удивительно, поскольку в основе большинства этических систем лежит так называемое «золотое правило» нравственности. Впервые его сформулировал греческий поэт-философ Гесиод (VIII в. до н.э.), и почти дословно повторил Конфуций: «Не делай другому того, чего не желаешь себе» (Луньюй, 15,23). В Ветхом Завете оно было преобразовано из заповеди воздержания от зла в заповедь деятельной любви: «Люби ближнего, как самого себя» (Лев.19,18). В Евангелии заповедь любви становится краеугольным камнем индивидуальной и социальной этики, распространяясь на все человечество.

В целом можно сказать, что различные духовно-религиозные учения своими, порой противоположными путями, приходили к утверждению одних и тех же нравственных принципов и постулатов, в том числе касающихся материальных благ. К наиболее важным из них можно отнести:

- признание духовных благ более важными, чем материальные;

- осуждение сребролюбия, жадности и скаредности;

- восхваление милосердия и благотворительности как важнейших добродетелей;

- запрет на воровство и грабеж;

- порицание неправедных способов обогащения, связанных, например, с обманом и насилием;

- идею о воздаянии (на этом или том свете или в этой или будущей жизни). В большинстве религий праведник может надеяться на вознаграждение, в том числе материальное.
Эти принципы утвердились и обрели религиозную аргументацию в эпоху так называемого «осевого времени», когда примерно между 800 и 500 гг. до н.э., - как это убедительно показал К. Ясперс, - совершился «самый резкий поворот в истории. Появился человек такого типа, какой сохранился и по сей день. В эту эпоху были заложены основы мировых религий, и сегодня определяющие жизнь людей».⁴ Особенно важно, что при этом резко усилилось этическое измерение жизни. Это было связано с новым восприятием божественных сил, в которых стали видеть источник добра и справедливости.

Вместе с тем, некоторые важные нравственные установки, регулирующие социально-экономические отношения, были выработаны задолго до появления мировых религий. К ним относится, прежде всего, идеал так называемого «равнообеспечивающего равенства», который в архаических обществах был связан с задачей сохранения рода.⁵ С течением времени он претерпел значительную трансформацию, став основой отождествления равенства со справедливостью.

Кроме того, в архаических обществах, как отмечал И. М. Дьяконов, возникла «естественная взаимопомощь, порождаемая беспросветной и общей нуждой», а с ней и уверенность в том, что «при необходимости каждому так же безвозмездно дадут».⁶ Жадность каралась изгнанием из общины, что по тем временам было равнозначно смертной казни, а щедрость, напротив, превращалась в социальный капитал. Однако, - и это важно подчеркнуть, - в архаических обществах нормы житейской морали существовали параллельно с их религиозными воззрениями, практически не пересекаясь с ними. По справедливой оценке Э. Тейлора, связь между этикой и религией в этих обществах существует лишь в зачаточной форме или вовсе не существует.⁷ Это, конечно, «не означает у них отсутствие нравственного чувства или нравственного идеала – и то, и другое есть у них, хотя и не в форме определенных учений, а в виде того традиционного сознания, которое мы называем общественным мнением и которое определяет у нас добро или зло».⁸

Решительный шаг к установлению такой связи сделали древнейшие цивилизации Шумера и Египта, которые, однако, так и не смогли переступить порога «осевого времени», оставшись в плену магизма. Тем не менее, у древних шумеров уже в IV тыс. до н.э., храм играл не только роль религиозного и культурного центра, но и гаранта социальной гармонии. Он оказывал помощь нуждающимся, устанавливал твердую систему мер и весов, боролся со злоупотреблениями богатых, определял максимальные проценты для кредиторов, давал попавшим в затруднительное положение гражданам небольшие беспроцентные займы. Исходя из представлений о моральном небесном законе, правители каждые 5–7 лет принимали “указы о справедливости”, по которым списывались старые долги, а земли возвращались прежним владельцам, которые были вынуждены продать их. Слишком большая имущественная дифференциация почиталась безусловным злом, противоречащим воле богов.⁹

Особенно важным для всего дальнейшего развития социально-экономической этики можно считать духовное наследие Древнего Египта. Несмотря на полное преобладание магизма, в котором с помощью заклинаний и ритуалов люди заставляли невидимые силы служить себе, и «ученый жрец обладал почти безграничной властью над всеми сверхъестественными существами, населявшими землю, воздух, ад и небеса»,¹⁰ здесь стало развиваться нравственное богословие. Возникло учение о Едином Боге, создавшем человека по своему образу и подобию.¹¹ Этот Бог-Творец признавался также Верховным Собственником и подателем всех благ.¹² Также проводилась мысль, что блага мира предназначены для всех людей. Эти идеи, высказанные мемфисскими жрецами в III тыс. до н.э., оказали большое влияние на древнееврейских мудрецов, став основой социальной и экономической этики иудаизма, а впоследствии также христианства и ислама.¹³

В «Книге Мертвых», которую можно рассматривать как своего рода итог развития египетской религиозной литературы, в эпоху Нового Царства появляются раздел «Венец оправдания» и так называемая «негативная исповедь», в которых отражались наиболее важные этические представления древних египтян. Весьма показательно, что в клятве, которую должен был произнести на посмертном суде египтянин, в частности, говорилось: «Я не поступал неправедно ни с кем: я не убивал людей, я не творил зла вместо справедливости. Я не притеснял бедного. Не оскорблял я слугу перед хозяином. Я не уменьшал меры зерна. Я не убавлял меры длины. Я не покушался на чужие поля. Я не утяжелял гири весов. Я не облегчал чаши весов. Я не уводил скот с его пастбищ». А также: «Я не воровал.., я не был жадным, …я не ростовщичествовал, …я не препирался ради моего имущества».

Обратим особое внимание на следующие слова клятвы: «Я не делал различия между собой и другими. Я давал хлеб голодному, воду – жаждущему, одежду – нагому, ладью для переправы – не имеющему ее».¹⁴ К нравственным заслугам этот тест относит и умеренность: «не велико было принадлежащее мне имущество», - должен был сказать на посмертном суде египтянин. К I в. до н.э. восхваление милосердия покойного становится постоянным лейтмотивом. Появляются сборники нравственных сентенций, в которых говорилось, что Бог сотворил бедного, чтобы выяснить, какое сердце у богатого. «Бог знает злодея, помышляющего злое. Он знает и праведного, в сердце которого величие Бога».¹⁵

Аналогичные идеи можной найти в иудаизме, христианстве и исламе, где посмертная участь определяется, в конечном счете, способностью сострадать и помогать нуждающимся, делиться с ними.¹⁶

Таким образом, многие нравственные принципы и постулаты, схожие в самых разных духовно-религиозных традициях, свидетельствуют о существовании неких универсальных основ человеческого бытия. Однако, «внешне тождественное не всегда является таковым на глубине, по скрытой своей сути, которая часто только и важна или даже единственно важна для человека. Также и различное по внешности нередко вводит в заблуждение, обнаруживая в особых условиях исходное свое тождество», - отмечал известный востоковед В. Н. Топоров.¹⁷ Эти слова можно полностью отнести к социально-экономической этике различных религий. Их логика и обоснование этических принципов определяются вероучением и потому обладают неповторимой спецификой. И все же можно выделить два основных типа духовно-религиозных учений. Первый тип, к которому относятся, прежде всего, учения Индии и Китая, ощущает божественное как безличное космическое начало (Дао, Абсолют, Мировой Разум, Душа мира, Высшие энергетические структуры и т.д.). Второй тип, к которому относятся все монотеистические системы, воспринимает высшие силы как Божественную Личность, Которая услышит молитву и, возможно, окажет действенную помощь. Эта альтернатива, - как подчеркивал Й. Ратцингер, - «ни в коем случае не сводится только к теоретизированию – она начинается с анализа внутренней глубины вопроса о бытии и доходит до совершенно практического».¹⁸ В том числе и до всего комплекса проблем, связанных с экономикой.
Религии безличного Абсолюта

Духовно-религиозные традиции Индии и Китая выводят нравственные императивы из разных источников. Прежде всего, из безличных космических законов, которым подчиняются не только люди, но также боги и духи. В ряде случаев, как это делали, например, индийские брахманы, – из человеческой природы, а также священных книг, созданных особенно мудрыми людьми, которые постигли законы Вселенной. Иногда – из простой целесообразности человеческого общежития, своего рода рационального консенсуса между людьми.

Важно иметь в виду, что многие из восточных учений, как, например, буддизм или конфуцианство, не являются религиями в полном смысле слова. Конфуций никогда ничего не говорил о богах и избегал разговоров о всем, что выходило за рамки собственно человеческого опыта. Так и учение Будды, по оценке многих исследователей, - не религия и даже не идеалистическая философия, а особого рода мировоззрение и психологическая практика, метод избавления от страданий.

Но не только для буддизма, но и для большинства индийских учений характерно крайне «пессимистическое» отношение к земной жизни, в которой виделось преимущественно страдание. Поэтому главная цель многих из них заключалась в том, чтобы вырваться из круга перерождений и прекратить жить на земле. Естественно, что при таком подходе не возникло религиозно обоснованного стремления к преодолению бедности, которая к тому же связывалась с законом кармы. Это означало, что в прошлой жизни человек совершил ряд поступков, за которые расплачивается в этой жизни. Следовательно, он должен терпеливо сносить все беды и испытания, чтобы заслужить более благоприятное следующее рождение, может быть, в обеспеченной семье более высокой касты. Стремление радикально изменить свое социальное и имущественное положение представлялись «беспокойством» сознания, которое нужно преодолеть.

Таким образом, учение о карме как высшем космическом законе служило обоснованием кастовой системы и связанными с ней представлениями о справедливости социального и имущественного неравенства. Наряду с этим важнейшую роль играло учение о дхарме - нравственном законе. Существовала общая дхарма, которой были обязаны следовать все люди, и индивидуальная, предназначенная для каждой касты, профессии, возраста и положения в обществе. Общая дхарма требовала самоотречения, терпения, честности, правдивости, а также воздержания от зла и насилия. Некоторые индийские учения, как, например, джайнизм, включали в нее и деятельную помощь: дать пищу голодному; воду – жаждущему; одежду – бедному; крова – странствующему.

Отметим, что логика джайнизма оказалась парадоксальной. Так, главным в этом учении была аскеза и ахимса - непричинение вреда ничему живому. Поэтому джайнисты не могли пахать поле, боясь убить жучков и червячков, ни заниматься другими сельскохозяйственными делами. Оставалось только одно – торговля. Однако владеть собственностью они не имели права. В результате аскетический образ жизни, который они вели в соответствии со своим учением, в сочетании с хорошей репутацией в торговых делах, - честность входила в число их важнейших религиозных добродетелей, - приводили к тому, что они становились богатейшими людьми, хотя их богатство формально считалось собственностью общины.

Учение Будды ставило вопросы о социальной этике и материальных благах в иной плоскости. Во-первых, потому, что, как отмечал Альберт Швейцер, жизне- и мироотрицание в буддизме уже не только «претендует на то, чтобы встать над этикой, но само делается этикой высшего типа».¹⁹ Во-вторых, потому, что не знает ни Бога, ни свободы воли, выбирающей между добром и злом, ни бессмертия души, ни даже самой души. Особенное его возмущение вызывали идеи единобожия, иногда, хотя и крайне слабо, пробивавшиеся в индийской философской мысли. Более того, буддизм отрицал существование не только божественной, но и человеческой личности. По мнению Будды, в духовном мире, как и в материальном, все состоит из мельчайших элементов, которые каждое мгновение появляются и исчезают без следа, хотя и по закону «совместно-зависимого рождения». В результате можно говорить о человеческой личности лишь условно, на самом деле ее нет.

Но при таком отрицании души и свободы личностиь, казалось бы, еще труднее построить нравственную систему, чем построить ее без Бога, - писал Ф. И. Щербатский в своем известном труде «Философское учение буддизма». Между тем, нравственное воздействие своего учения Будда считал задачей первостепенной важности. «Признание бытия души, существование личности, не только, по его мнению, не содействовало обоснованию нравственности, но являлось главным тому препятствием. В отрицании души он видел главную черту и превосходство своего учения над всеми другими. Там, где есть личность, есть и собственность, принадлежащая ей, где есть «я», там есть и «мое»; а где есть личная собственность, возникает и любовь к ней, в том или другом виде. Привязанность же к личной собственности есть корень всякого зла, корень как личного проступка, так и всякой социальной несправедливости».²⁰

Опасаясь, что отрицание души может привести к нравственному безразличию и вседозволенности, Будда, обращаясь к обычным людям, проповедовал им, если можно так выразиться, общие человеческие ценности и общий набор добродетелей. Так, говоря о «восьмичленном пути» спасения, т.е. достижения нирваны, он указывал на правдивость, честность, доброе поведение, а также честные способы заработка. Но для истинных последователей Будды, монахов, отрекшихся от мирских благ, речь шла о том, что необходимо «познать и глубоко проникнуться идеей, что никакого «я» не существует, нет ничего «моего», нет «души», а существует только переменчивая, вечно играющая работа отдельных элементов – вот «истинное знание». ²¹

В отличие от индийской, китайской духовной традиции был присущ своего рода «оптимизм», положительное отношение к миру и жизни. Можно выделить три главные религиозно-философские концепции, в соответствии с которыми формировалась социальная этика и отношение к собственности в даосизме и конфуцианстве.

Первая концепция – о непрекращающейся трансформации мира, переходе от одного полюса бытия (инь) к другому (ян), их взаимосвязи и взаимодополнении, - стала основой представлений о зыбкости социально-экономического положения, приливу и отливу общего жизненного и материального благополучия. В этом контексте обладание собственностью не связывалось с чувством стабильности и воспринималось ситуативным, чему способствовали социально-политические реалии китайской жизни.

Вторая концепция связана с понятием Дао («Великого Пути», безличной Божественной реальности), а третья – со специфическим переживанием религиозной веры как доверия к Дао, которое беспристрастно и не вмешивается в дела людей, однако не безразлично к их нравственности.²² Но к нему невозможно обратиться с мольбой, – оно безлично. Его невозможно и бесполезно возлюбить, а также нельзя постигнуть рассудком. Поэтому, как отмечает В.М. Крюков, – «Единственное приличествующее чувство – это «боязнь перед небесным авторитетом» (вэй тянь вэй)».²³ Эти общие концепции по-своему трактовались в даосизме, сконцентрированном на внутреннем мистическом пути, и конфуцианстве, который заботился прежде всего о нравственном воспитании через ритуализированные нормы внешнего поведения.

В сакральных текстах дсосов («Дао де цзин», «Чжуан-цзы») собственность и богатство предстают преимущественно как испытания для достижения внутренней свободы, которая считалась необходимой для духовно-телесного здоровья, беспредельного долголетиия, а в перспективе - бессмертия. В итоге появилась схожая с христианской формула: мудрый «живет вместе с миром, но не принадлежит миру» и призыв довольствоваться необходимым. Характерна также идея о том, что богатство посылается Небом не для эгоистического пользования, а чтобы «вызволить из нищеты целую толпу».

Духовное однозначно ставилось выше материального. Эта иерархия ценностей у даосов полностью совпадала со взглядами многих других религий, в том числе и христианства. «Совершенный человек живет духовным!» – говорил даосский мудрец Чжуан-цзы.²⁴ Ни о какой роскоши такой человек не помышляет, довольствуясь малым. «Бедность не нужно гнать прочь. Прогоните обеспокоенность бедностью, и ваыше сердце будет вечно пребывать в чертогах радости и довольства. Тому, кто знает, как жить в довольстве, похлебка из лебеды покажется слаще отборного риса, холщовый халат – теплее лисьей шубы».²⁵ Но если богатство течет к человеку само собой, то и препятствовать этому нечего: даосский принцип «недеяния» подразумевал отсутствие стремления переломить ход событий.

Заметим, что в даосской традиции пороки душевные ведут к болезням тела. Следовательно, если человек хочет обрести здоровье, он должен быть абсолютно здоров духовно. Благотворительность считалась неотъемлемым условием этого, поскольку, как и всякая добродетель, способствуют правильной циркуляции энергии в организме. В древнем даосском трактате «Изложение ста болезней. Восхваление ста лекарств» говорилось:

«Забывая о долге, стремиться к выгоде – это болезнь.

Небрежно обращаться со слабым и беззащитным – это болезнь.

Кичиться перед людьми своими богатствами – это болезнь.ю

Будучи бедным, завидовать богатым – это болезнь.

Поделившись с человеком, раскаиваться в этом – это болезнь».²⁶
От всех них есть лекарство, дающее духовное здоровье и долголетие:

«Занимая высокое положение, служить низшим – это лекарство.

Помогать бедным и давать просящим подаяние – это лекарство.

Тайной добродетелью творить милосердие – это лекарство.

Делая добро не надеяться на воздаяние – это лекарство.

Стремиться поделиться с обездоленным – это лекарство.

Имея богатство, быть милосердным – это лекарство».²⁷
В этом же ключе рассматривались и преступления против собственности – воровство и грабеж. Если конфуцианцы видели в этом угрозу обществу, то даосы размышляли о разрушительной силе воровства для личности самого вора.

В целом можно заключить, что даосизм, последовательно проводя идею о подлинном внутреннем богатстве человека в противоположность ложному внешнему богатству, был, по всей видимости, наиболее древним учением в истории человечества, которое теоретически обосновало первенство внутреннего мира личности над ее социальной ролью («лицом»). Оно отвергло условности социальной иерархии и, благодаря этому, наполнило социально-экономическую этику экзистенциальным измерением.

В отличие от даосизма, конфуцианство относилось к собственности и богатству как обязательным атрибутам людей, занимающих высокое социальное положение. Они проповедовали идею о строгой соразмерности и четких социальных различияхй. Во главу угла ставилась почтительность к высшим и благожелательная забота о низших.

По логике конфуцианцев, бедность или богатство сами по себе не оказывали влияния на внутреннее совершенство личности. В Китае не возникло, как на Западе, идеи о предрасположенности бедных к добродетельности, а богатых – к греху. Зато развивалась исключительно ценная, и не утратившая своей актуальности в наши дни, идея о том, что в одних обстоятельствах стыдно быть богатым, а в других – стыдно быть бедным. Критерий здесь определяется следованием или не следованием всего общества (государства) в тот или иной исторический момент велениям Дао.

«Если страна следует Дао, стыдно быть бедным и не в чести. Если страна не следует Дао, стыдно быть богатым и в чести» (Луньюй, VIII,13). Другими словами, если в обществе царит нравственный порядок, то бедность есть следствие лени, неумения, невежества. Такой бедняк – «неуч». Если же в обществе расшатаны нравственные устои, то богатство, скорее всего, будет связано с обманом, грабежом, насилием и другими пороками. Такой богач – «ничтожество» (цзянь). При этом Конфуций и его последователи стремились к относительно равномерному распределению материальных благ. Иногда социальные утопии конфуцианцев приобретали образ казарменного эгалитаризма, в котором труд мыслится принудительным, а размеры собственности поставлены под жесткий контроль.
Монотеизм

Совершенно иную логику в обосновании этических принципов развивали монотеистические религии, основанные на вере и доверии к Божественной Личности, Единому и единственному Богу-Творцу. Нравственные заповеди предстают Его велениями, за соблюдение которых Бог наградит, а за нарушение – накажет.

Характерно, что, в отличие от восточных религий, где подвижник не ищет помощи божественных сил, а сам достигает высших ступеней совершенства, в монотеистических религиях Бог играет активную роль, а человек следует Его велениям, которые имеют нравственный характер.

Из монотеистических религий наиболее важную роль в истории сыграли и продолжают играть так называемые авраамические религии – иудаизм, христианство и ислам.²⁸ В них Бог Сам идет навстречу человеку, указывая пути спасения. С Авраамом Всевышний общается как Друг с другом, заставляет Моисея поверить Ему, вывести народ из Египта и вручает уже готовый, начертанный на каменных скрижалях нравственный Закон. В христианстве Бог-Сын воплощается в человека Иисуса Христа, совершая спасение мира. В исламе обращается к пророку Мухаммаду, на протяжении двадцати двух лет диктуя через Своего ангела Коран, который мусульмане воспринимают как прямую речь Бога к людям. (На этом основании арабский язык, на котором записан Коран, считается божественным по происхождению, язык самого Бога).

Показательно, что во всех этих религиях Бог выступает не только как Творец, но и как Верховный Собственник, в том числе земли и ее плодов, а также как Податель всех духовных и материальных благ. (К духовным благам относится и сама жизнь, воспринимающаяся как безмерное благо и подарок Творца). Человек же играет роль «доброго управляющего», который на Страшном Суде даст ответ, какими способами была получена прибыль и на что были потрачены средства.

Вместе с тем, в каждой из этих религий существуют свои особенности в оценках материальных благ и их значения в жизни человека и деле его спасения, что определяется содержанием их вероучения. Кроме того, три христианские конфессии - православие, католицизм и протестантизм – далеко не одинаково относятся ко многим вопросам, связанным с социально-экономической этикой, в частности, с собственностью и богатством. Рассмотрим это подробнее.

Иудаизм

Иудаизм, - наиболее древняя монотеистическая религия, и многое из него, в том числе основополагающие этические принципы, были унаследованы христианством и исламом. В иудаизме этика, в том числе социально-экономическая, неразрывно связана с религиозными предписаниями и составляет часть целостной системы велений и запретов Закона Божьего.

Характерно при этом, что иудаизм всегда придавал проблемам, связанным с земными проблемами, исключительно большое значение. Это можно объяснить целым рядом причин. Прежде всего, глубоким благоговением перед жизнью как даром Всевышнего. Считалось, что час жизни на этом свете дает возможность приблизиться к Богу больше, чем все посмертное бытие «на том свете». Кроме того, как отмечал прот. А. Мень, в отличие от окружавших ветхозаветный Израиль народов, в нем до эпохи пленения (VI в.) не было развито учение о посмертии. «Это можно объяснить только одним: евреи не пережили этого учения в своем религиозном опыте, истина бессмертия не была им открыта в течение долгого времени. Это явилось величайшим религиозным испытанием, ... Но в то же время оно предохраняло Израиль от соблазнов «потусторонности. Страстное требование справедливости было укреплено этим неведением относительно загробного мира».²⁹

Как в древности, так и по сей день иудаизм воспринимает совершенствование земной жизни и социально-экономических отношений как важнейшую цель, связанную с заповедью труда, данной Богом прародителям человечества еще в раю. «Вы не обязаны изменить мир, но вы также не имеете права отказаться от попыток делать все, что в ваших силах», - учат раввины. Такой акцент на земной жизни приводит, в частности, к тому, что и воздаяние мыслится не только и не столько после смерти, сколько уже здесь, на земле. Праведники, таким образом, могут надеяться на вознаграждение (как материальное, так и духовное), а грешники должны знать, что наказание неминуемо. Таким образом, благосостояние и довольство видятся желаемым и связываются с благоволением Бога к человеку. Однако существует целый ряд условий, при которых собственность и богатство могут считаться нравственно оправданными. Отметим наиболее важные из них.

Во-первых, праведная собственность – только трудовая.

В самой человеческой природе заложено отвращение к даровому благосостоянию, - считают еврейские учителя мудрости. Оно должно быть заработано честным трудом. «Хлебом позора» называли еврейские мудрецы богатство, нажитое нечестным путем. Всякий обман и кража считались не только уголовными, но религиозными преступлениями. Осуждалось даже само желание завладеть имуществом ближнего: «Не желай жены ближнего твоего и не желай дома ближнего твоего, ни поля его, ни раба его, ни рабы его, ни вола его, ни осла его, ни всякого скота его, ни всего, что у ближнего твоего (Втор. 5,21). Категорически запрещалось наживаться за счет ближнего: «не обижай ближнего твоего и не грабительствуй» (Лев.19,13).

Грабительством считалось, например, задержка платы работникам. «Кто задерживает плату наемника, нарушает пять запретов: «не обижай», «не грабительствуй», «плата наемнику не должна оставаться у тебя до утра», «в тот же день отдай плату его» и «чтобы солнце не зашло, ибо он беден», - говорилось в трактатах Талмуда.³⁰

К такому «грабительству» относится, в том числе, и ростовщичество. Закон запрещает его по отношению к евреям: «Если дашь деньги взаймы бедному из народа Моего, то не притесняй его и не налагай на него роста» (Исх.22,25). Вместе с тем, ростовщичество не запрещено по отношению к другим народам.

Во-вторых, Ветхий Завет не осуждает хозяйственный расчет и умение организовать экономическую жизнь, если они не идут вразрез с братолюбием. В этом отношении особенно показательны тексты, повествующие о патриархах Аврааме, Исааке, Иакове, их потомках и родственниках.

В-третьих, ветхозаветный Закон предусматривает ряд мер, направленных на создание благоприятных условий для всех членов еврейского общества. К ним, в частности, относится создание равных «стартовых» возможностей для всех сынов Израилевых. Для этого существовали законы о субботнем и юбилейном годах.

Напомним, что в субботу – день покоя, когда Сам Господь почил от дел своих, человек должен был жить так, как будто он вновь возвращался в рай. Еженедельный субботний праздник символизировал первозданную радость бытия и единения с Творцом.³¹

Смысл законов о субботнем (каждом седьмом) и юбилейном (каждом пятидесятом) годах очень широк, хотя, прежде всего, речь шла о покое земли, которую в этот год нельзя было засевать. Но сюда относились и другие установления, как, например, предписание отпускать всех рабов из евреев на свободу. Причем хозяин должен был дать им все необходимое для обзаведения собственным хозяйством и начала самостоятельной жизни: «когда будешь отпускать его от себя на свободу, не отпусти его с пустыми руками, но снабди его от стад твоих, от гумна твоего и от точила твоего: дай ему, чем благословил тебя Господь, Бог твой» (Втор.15,12-14).³² Также в седьмой год всякий заимодавец должен был простить своего должника. (К иноплеменным это не относилось). Но, пожалуй, самым значимым был закон о юбилейном годе, который требовал восстановления того порядка вещей, который был установлен при изначальном распределении земли между коленами израилевыми.

Исходя из того, что Верховном Собственником земли является Сам Бог, ее нельзя продавать навсегда. Каждое колено (кроме левитов), получив определенную часть земли в такое «условное» владение, оказалось связанным с этим владением навсегда: «каждый из сынов израилевых должен быть привязан к уделу колена отцов своих».³³ Продажа земли, обусловленная, например, бедностью, возникшей в результате неурожая, семейных обстоятельств и пр., обретала форму отдачи в аренду до юбилейного года. Законы Торы предусматривали обратный выкуп этой земли родственниками бедняка или им самим. Если же такой бедняк и его родственники не смогли за пятьдесят лет скопить необходимую сумму для выкупа земли, то в юбилейный год она все равно возвращалась первоначальному владельцу, который «опять вступит во владение свое» (Лев.25,28).

В-четвертых, Закон уделял большое внимание защите прав «слабых» – бедных, вдов, сирот, а также пришельцев, принявших иудаизм. Представление о Боге как защитнике обездоленных, лишенных человеческой защиты и помощи, характерно для всех книг Библии, но особенно ярко эта идея выражена в Псалмах, где много раз говорится о том, что все нищие и страждущие найдут защиту в Боге, что Он даст им все необходимое в жизни, «ибо Он не презрел и не пренебрег скорби страждущего, не скрыл от него лица Своего, но услышал его» (Пс.21,25).

Как развитие заповеди, данной еще во время странствия по пустыне, когда собравший с «избытком» должен был делиться с тем, у кого оказался «недостаток» манны, в земле обетованной богатые должны были делиться с более бедными и заботиться о них.

Для этого существовали различные законы, прежде всего, о «десятине бедных» и недожатом ради их нужд крае поля: «Когда будете жать жатву на земле вашей, не дожинай до края поля твоего, и оставшегося от жатвы твоей не подбирай, и виноградника твоего не обирай дочиста, и попадавших ягод в винограднике не подбирай; оставь это бедному и пришельцу» (Лев. 19,9-10). Причем в Талмуде подробно разбирались все вопросы, связанные с правами хозяина поля и правами бедных. В нем, в частности, определяется, что минимум недожинаемого края поля (Закон относится не к одному, а каждому из всех по полей владельца) должен составлять никак не менее 1/60 всей ее площади. Показательно, что для бедных оставлялся именно край, а не середина, чтобы никто не мог силой отобрать у них собранное, пока они будут возвращаться. Бедные заранее оповещались, когда они могут приступить к сбору полагающейся им части, «и не имели правоа приходить, когда им вздумается». Какой способ предпочесть в распределении собранного между ними – дележ или расхват, - решали сами собравшиеся большинством голосов. Также и забытые на поле снопы и плоды отходили в собственность нуждающихся. Запрещалось оставлять им худший край поля.

Для помощи нуждающимся существовала и так называемая «миска бедных», которая наполнялась жителями города ежедневно, и «корзина бедных» («куппа»), которая выдавала еженедельные пособия на 14 приемов пищи на неделю. Она предназначалась не для всех, а только для тех из них, кто жил в данном городе не менее тридцати дней. Доступ к ней был открыт раз в неделю. Кроме этого, существовали городские кассы, которые снабжали бедных одеждой.³⁴

Весьма интересно, что, руководствуясь предписанием Второзакония «дай ему…смотря по нужде его, в чем он нуждается» (Втор. 15, 8), талмудисты считали необходимым подстраиваться под личность бедного. Один из известных учителей мудрости Гиллель-старший «купил однажды дляиз бедного из благородных верхового коня и раба для услуг. Галилеяне давали одному старику ежедневно по фунту птичьего мяса». ³⁵

Конечно, на практике социальные установления Торы часто не соблюдались, о чем свидетельствуют многие ветхозаветные книги. Они повествуют о закрепощении и жестоком обращении евреев с рабами-единоплеменниками (4 Цар. 4,1); (Неем.5.5); (Иер. 34,8); (Иез.65,8); отбирании наследственных участков (3 Цар. 21,2); насильственных захватах полей и домов богатыми у бедных и их всяческом притеснении (Ис.5,8; Мих. 2.2), многих других нарушениях. Все они проникнуты симпатией и состраданием к бедным и нищим, «сиротам и вдовам», всем страждущим, угнетенным и беспомощным. Все помогающие бедным прославляются. «Милостыня и безвозмездные услуги равнозначны всем заповедям Торы», - говорится в Талмуде.³⁶

Конечно, эти установления далеко не всегда соблюдались на практике. Образ хищника и его жертвы часто используется для описания отношений нечестивых богачей с бедными. Изобилуя критикой неправедного богатства, Ветхий Завет, вместе с тем, вовсе не отрицает возможность стяжания праведного богатства. Усилия по накоплению трудовой собственности приветствовались и полагались одной из достойных целей человеческой жизни.
Ислам

Так же, как в иудаизме, в исламе вероучение, социально-экономическая этика, а также политика, культура и весь образ жизни представляют собой единое целое. И так же, как иудаизм, он придает большее значение регулированию жизни общины верующих, чем доктринальному правоверию. Это дает основание многим религиоведам причислять иудаизм и ислам к так называемым ортопраксическим религиям, т.е. религиям «правильной практики». (В отличие от них христианство религия ортодоксальная, уделяющая наибольшее внимание «правильной вере»). Вместе с тем, важнейшее отличие состоит в том, что иудаизм был и остается религией национальной, в то время как ислам – религия мировая. Мусульманская община объединяет мусульман всего мира независимо от их этнической принадлежности и выступает гарантом их социальных прав.

Ислам не отделяет веру от дел, так же, как и религиозную догматику от этики. Несоблюдение нравственных норм, данных Богом, определяется как неверие. Характерно при этом, что неверие практически отождествляется с отсутствием милосердия и отказом помочь нуждающемуся. «…Он не уверовал в Бога великого, не позаботился о пище бедного» (Коран, 69: 33-34).³⁷

«…Благочестье в том,

Чтобы уверовать в Аллаха

…И из любви к нему добром своим делиться

И с тем, кто близок по крови,

И с сиротой, и с нищим,

И с путником, и с теми, кто взывает,

И дать рабам на откуп,

И по часам молитвы совершать,

Платить закат,

Скрепленный договор исполнить.

Таков лик праведных – предавшихся Аллаху!»

(Коран, 2: 177)

(Пер. В.Пороховой)³⁸

Законы, регулирующие социально-экономическую жизнь, определяются, во-первых, Кораном – непосредственным божественным Откровением, которое было ниспослано Мухаммаду, во-вторых, Сунной, в которой говорится о жизни пророка как образце для подражания. Отсюда выводится идея о том, что лучший способ зарабатывания денег – торговля.

Опираясь на Коран и Сунну, мусульманские правоведы разработали законы шариата, которые охватывают все сферы жизни, - от отношений человека с Богом, до личной гигиены. Социально- экономическая этика занимает в шариате важнейшее место.

Как и в других сферах, здесь различаются пять категорий действий и поступков:

- обязательные, к которым относятся, прежде всего, «пять столпов ислама», молитва, посещение мечети и др.;

- рекомендуемые, как, например, дополнительные молитвы, посты, благотворительность;

- безразличные, не нуждающиеся в оценке (в основном бытовые, как еда и питье);

- неодобряемые, но не подлежащие наказанию. К ним относятся, в частности, скупость, жадность, небрежность, а также склонность к роскоши и расточительству;

- запретные, подлежащие суду и наказанию.

К числу предписанных законом шариата поступков относится «третий столп ислама» - милостыня (закат, не зякат)? – так у Ахмета Ярлыкапова, чья статья пойдет в этой книге, нужно единообразие), которая представляет собой обязательные отчисления каждого мусульманина, имеющего определенный минимум имущества (нисаб) в пользу нуждающихся и некоторых других категорий мусульман.

С богословской точки зрения закат представляет собой акт очищения, в результате которого собственность становится легитимной. (Здесь существует прямая коннотация с ветхозаветными установлениями идуаизма, которые также стремились духовно очистить материальные блага и прибыль через законы о десятине в пользу храма, десятине бедных, о начатках с урожая и т.д.).

Более того, закат как очистительная милостыня воспринималась как данная в залог самому Богу собственность, которая принесет процент, т.е. приведет к духовному, а, возможно и материальному благополучию. «То, что вы даете в очистительную милостыню, желая лика Божия, - для таковых оно удвоится» (Коран, 30: 30. Пер. Г. С. Саблукова).

Кроме обязательного заката верующий мог давать и добровольную милостыню, что считалось в высшей степени богоугодным делом и «рекомендуемым деянием». Часто такую милостыню подавали ради того, чтобы искупить грех. Но принять ее мог лишь тот, кто сам был не в состоянии подать ближним.

К неодобряемым деяниям относились все виды лжи и обмана, в частности, в торговле.

«Пророк (мир ему) сказал: «Если продавец и покупатель были правдивы и разъясняли необходимое (продавец указывал на качества и имеющиеся недостатки товара, а покупатель – на условия и сроки оплаты), сделка их будет благословенной, если же они скрывали (что-то) и лгали друг другу, то их сделка лишится благословения».

От также говорил: «Недопустимо продавать товар, не дав о нём полной информации, и недопустимо промолчать тому, кто знает о недостатке товара».

Однажды Пророк (мир ему) подошёл к торговцу зерном и засунул руку в его товар. Обнаружив его влажным, он спросил: «Что это?» «Это из-за дождя», – ответил продавец. На что Пророк (мир ему) сказал: «Почему ты не положил влажную часть сверху, чтобы люди видели? Кто обманывает, тот не из нас».

Пророк (мир ему), проходя мимо продуктов, которым продавец пытался придать товарный вид, ставя более качественные выше менее качественных, сказал: «Продай это отдельно от этого (т.е. отделив качественный продукт от некачественного). Кто обманывает, тот не из нас».³⁹
Среди запретов в отношении собственности на первом месте стоит запрет на воровство. Коран повелевает отсекать кисть вору. Но даже тот, кто просто желает обладать имуществом ближнего, совершает грех. Напротив, тот, кто обуздал в себе греховные стремления, является праведником, которому уготован рай.
«И те, кто

в своем сердце не испытывает тягу

к тому добру, что предоставлено другим,

а отдает им предпочтенье над собою,

хотя находится в нужде,

и те, кто оградил себя от скупости души, –

они поистине, восторжествуют».

(Коран, 59: 9).

(Перевод В. Пороховой).⁴⁰

Что касается других запрещенных деяний, то к ним относились использование предметов роскоши, спекуляция, искусственное создание дефицита, монополизм, получение прибыли с азартных игр, а также ростовщичество и многое другое.

Чтобы смягчить наиболее жесткие или устаревшие запреты, были разработана и система «уловок», которые позволяли обойти закон. Так, например, запрет носить дорогую одежду или есть из золотой посуды корректировался тем, что пищу перед непосредственным употреблением можно переложить в другую посуду, а под парчовую одежду одеть другую, чтобы дорогая ткань не соприкасалась с телом.

Такие уловки применялись и в отношении ростовщичества, которое Коран категорически запрещает. «Те, которые жадны к лихве, воскреснут такими, какими воскреснут те, которых обезумел сатана своим прикосновеньем. Это будет им за то, что они говорят:»Лихва то же, что прибыль в торговле». Но Бог позволил прибыль в торговле, а лихву запретил» (Коран, 2: 275).⁴¹

Так, специальная фетва одного из крупнейших мусульманских правоведов Мухамада Абдо в начале ХХ в. обосновывала допустимость получения процента от капитала. Новейшие разработки мусульманских специалистов осуждают взимание процентов с одолженного капитала, трактуя это как эксплуатацию человека человеком, но разрешают вкладывать деньги в банки, получая с них проценты. Таким образом, эксплуатация самого капитала уже не рассматривается как ростовщичество, - пишет в этой связи А. Журавский.⁴²

Чтобы, не нарушаять законы шариата, часто осуществлялись своего рода виртуальные сделки. Так, например, существовал специальный термин «двойная покупка» или «двойная продажа». Подразумевалось то, что ростовщик не предоставлял заем, а оформлял договор купли-продажи. Так и сейчас исламские банки, принимая вклады, обещают инвестировать эти деньги в производство или торговлю, а полученную прибыль разделить между банком и вкладчиком. В целом можно сказать, что экономика в исламе существует не сама по себе, а как часть духовно-религиозной жизни, которая регулируется вероучением и законами шариата.

Христианство

В отличие от иудаизма и ислама, христианство не дает прямых предписаний на все случаи жизни, но ориентируется на заповедь любви к Богу и ближнему. Это относится и к социально-экономической сфере. По оценке католических теологов, с которой можно согласиться, «Иисус подытоживает все Откровение, когда велит верующему в Бога богатеть (ср. Лк. 12,21). Экономика содействует тому же, если не перестает быть инструментом, служащим целостному росту человека и общества, росту человеческого качества жизни».⁴³

Вся земная жизнь Иисуса Христа может рассматриваться как нравственное учение. Здесь важен в первую очередь так называемый «кенозис» Спасителя, социальный контекст которого выражен в словах апостола Павла: «Он, будучи богат, обнищал ради вас, дабы и вы обогатились Его нищетою» (2 Кор.8,9).⁴⁴ Уже в этом содержится главное отличие Нового Завета от Ветхого: идея вознаграждения праведника богатством в этой жизни больше не действует. С этим связан и образ Царствия Божьего как перевернутого земного устройства. Здесь «первые» становятся «последними», а «последние» – «первыми». Те, кто служит другим, оказываются на более почетном месте, а те, кто господствовал на земле, оказываюется лишенным достоинства. То же относится к земному богатству и всякому благоденствию. «Больший из вас, да будет вам слуга: ибо, кто возвышает себя, тот унижен будет, а кто унижает себя, тот возвысится» (Мф.23,11-12). Причем обладание земными благами предстает в Евангелии большой опасностью для души. «Трудно богатому войти в царствие Небесное» (Мф.19, 23). Речь идет о том, что нельзя одновременно стремиться к царству Божьему и копить богатство этого мира.

Эта тема связана с осуждением привязанности к собственности и богатству. Поэтому богатые чаще всего осуждаются, поскольку даже самым лучшим из них трудно достичь внутренней свободы от своего имения и попечения о нем. Отсюда призыв: «Продавайте имения ваши и давайте милостыню. Приготовляйте себе вместилища неветшающие, сокровище неоскудевающее на небесах» (Лк.12,33) В Посланиях апостолов богатство еще более резко порицается, а бедность еще более возвеличивается: «Не бедных ли мира избрал Бог быть богатыми верою и наследниками Царствия, которое он обещал любящим его?» (Иак.2,5)

Таким образом, Новый Завет ставит вопрос о собственности и богатстве иначе, чем Ветхий, подчеркивая опасности и соблазны, которые таит в себе обладание материальными благами и их изобилие. При этом благотворительность понимается как единственно правильный способ распорядиться богатством.

Исходя из этого, в раннехристианских общинах практиковалось обобществление имущества. Речь шла, конечно, о добровольных пожертвованиях, но никак не о принудительном перераспределении. «Общение имуществ должно быть понимаемо как порождение того духа любви, которым отличалось общение между верующими», – справедливо отмечал еп. Кассиан (Безобразов), обращая внимание, что «Естественным его последствием было общее оскудение».⁴⁵ Постепенно христиане возвращались к обычному образу жизни, а обобществление имущества сохранилось лишь в монашестве.

В течение нескольких первых столетий христианской истории и, особенно, IV-V вв., которые обычно называют «золотым веком» святоотеческой письменности, были не только сформулированы основные церковные догматы, но и заложены основы христианского социального учения, в котором важное место занимала проблема собственности и богатства. Однако мы не увидим полного единодушия христианских мыслителей по этим вопросам. В целом в святоотеческой письменности можно выделить два основных подхода к проблеме материальных благ.

следующая страница>