Утерянный дневник

Этот дневник нашли в заброшенном доме одной из деревень Тюменской области, в нескольких сотнях километров от города Тобольска близ реки Иртыш.

Обычная тетрадь, обложка мягкая, цвета теплого каштана. Слегка припухшая от сырости, которая была в доме. Уголки страничек завернуты, чернила местами потекли, клеточки выцвели. Но уверенная строчка смело бежала по листам, почерк с наклоном влево, угловатый и стремительный.

15 марта 2001 года.

Сегодня никак не могла сосредоточиться на занятиях. Половину пар я проспала, получила от препода. Он меня любит, часто подсказывала на экзаменах, вытягивал… Остальные просто поняли, что сейчас меня лучше оставить.

Устала приходить в пустую квартиру, падать на диван и долго лежать, ни о чем не думая. На меня одиночество стало плохо влиять. Раньше я переносила его легко. Да какое там – переносила! Я его любила куда больше чьего-либо общества рядом! А сейчас, приходя домой, понимаю лишь одно: я потихоньку теряю себя. Свои желания, мечты, цели. Они не исчезают, нет, а скорее покрываются прослойкой жира. Душевного, что хуже всего. Есть лень… Когда-то я думала, что никогда не смогу остынуть, всегда буду стремиться к цели – стать дизайнером, ведь с детства мне твердили о несомненном таланте. Что сейчас осталось?

Если бы у меня были подруги – те самые, к которым можно прийти на чашечку кофе, поболтать, а потом излить душу, они бы спросили: «А что, давно это у тебя? После чего все исчезло, Маш?» - я бы ответила: «После того, как я разучилась быть одинокой».

Звучит немного странно, понимаю. Но кто по-настоящему привык быть один, а не рассматривает это как нынче модное состояние: «Я одинок, меня никто не поймет, я такой особенный», знает, что на самом деле одиночество прекрасно. Оно не тяготит, не требует обязательств, условий, у тебя есть время и еще ты начинаешь лучше понимать себя. Я так и жила, мне это нравилось. А сейчас, даже находясь в квартире в одиночестве, на душе тоскливо и очень пусто. Саша уехал, и уже три месяца как не появляется дома. У него работа, я понимаю. Не смею ни в чем его укорять – ни в том, что видеться мы стали по схеме «месяц – трое», ни в том, что он уезжает, даже не предупредив – так уж складывается. Саша мне оставил свою квартиру, денег, я спокойно могу учиться, не работая… Но иногда чувствую, что все опостылело. Я понимаю, что жизнь, такая, какая она у меня сейчас, мне не нужна. Значит, перемены?.. Какие?

22 марта 2001 года.

Саша вернулся. Не знаю, как описать ощущения, а делиться хочется. Да я бы на весь мир кричала! Но вынуждена попросту молчать.

Он очень устал, похудел, осунулся. Скулы заострились. Хожу по по квартире тихо – он вздрагивает от малейшего звука. На работе выжимают все силы. Спал он 12 часов, сначала почти не ел, я потихоньку старалась заставлять его есть все больше и больше. Сейчас вроде спит, дышит ровно. Как будто после тяжелой болезни выздоравливает… Я боюсь за него. Очень боюсь. Если бы он понимал, что делает, но я знаю, что он стремится к своей мечте, и пока дело движется, он не остановится ни перед чем. Будет изводить себя, идти вперед, не останавливаясь и не жалея сил. Отговаривать, мешать… да кто я такая? Все, что я могу сделать – это помочь ему. Пусть знает, что где-то очень далеко есть человек, который всегда его ждет, примет любым и очень-очень любит. Это поддерживает куда лучше пустых увещеваний. Саша мне не скажет этого – мы не говорим о том, как сложилась наша жизнь. Но по нему видно. Да и это все, в чем я могу ему помочь. Другой помощи он не примет. Не принял бы и эту, если бы мог заставить меня не волноваться, не ждать, не заботиться. Не могу стоять плечом к плечу – буду опорой. Для меня нет большего счастья, только бы видеть его здоровым и счастливым.

Еще Саша с довольно мрачным видом сказал мне, что есть новости, которые, возможно, станут роковыми, но об этом позже. Успокоил, что ничего не угрожает ни его жизни, ни здоровью, но разве я могу спокойно к этому относиться? Буду ждать. Обещал рассказать, как сам все обдумает.

2 апреля 2001 года.

Сегодняшний день стал для меня ударом.

С утра Саша мне сказал, что он уезжает через неделю. На вопрос: «Когда вернешься?» ответил: «Я не знаю, вернусь ли». Ничего спрашивать больше я не стала, но, похоже, у меня было такое лицо, что он всерьез испугался. Помню лишь, что перед глазами все как-то закружилось, замелькало…. Запах валерианы до сих пор не выветрился из комнаты. Он что-то долго объяснял мне, успокаивал… Но суть я уловила: его переводят. Руководству нравится его деятельность, у Саши большие перспективы. В его работах заинтересованы научно-исследовательские организации в Европе и Америке, дела идут в гору. Обещали даже финансирование. В общем, он спросил меня: остаться ли ему здесь, в Петербурге, ведь при отказе его уволят, так как масштабы работ требуют расширения деятельности, а при согласии… а при согласии он уезжает в Тобольск, и оттуда – в село, до которого зимой и не доберешься, да даже летом дороги настолько ужасны, что нужен внедорожник. На таком внедорожнике увезут и Сашу. Зато там его ожидает содержание, создание условий для его научной работы и бревенчатый домик посреди глухой тайги. Он сказал, что решение зависит от меня, и его глаза я, наверное, запомню на всю жизнь: столько тревоги, отчаяния и усталости было в них.

Я знаю, что он меня любит. Очень. Даже готов отказаться от мечты всей его жизни. Только вот я сама никогда не допущу этого! Решение нужно искать.

5 апреля 2001 года.

Третью ночь подряд не сплю. Луна в окно заглядывает. Любопытная… интересно ей, чего мне не спится. А я не могу заставить себя уснуть.

Рядом Саша спит. Крепко. Я слушаю его дыхание уже которую ночь. Вдох… выдох… Слушаю, не могу наслушаться. Боюсь, что больше возможности слушать у меня не будет никогда. Он – молодой ученый, его жизнь отдана науке. И если я загублю его самую суть, перекрою дорогу, которую он искал столько лет, он, может, и простит… Но ничего не стоит убитой мечты. Тем более его мечты. Я долго думала… Мой эгоизм и желание быть с ним – ерунда. Я переборю, смогу, даже буду дальше существовать спокойно. Но, зная, что тоже ему нужна, я обязана с ним остаться.

Возможно, мое решение никто и не одобрит. Но если это единственный путь, я готова его пройти до конца. Хочу еще обдумать, жаль, посоветоваться не с кем… Да и что тут говорить? Шуточное ли дело – бросить институт, родной город, все-все-все – и уехать в далекую сибирскую глушь? Чем я там буду заниматься, кем стану, чего добьюсь? Какие желания и цели мне важнее – то, к чему я стремилась столько лет, или то, чего так требует сердце? Я могу остаться. Жить дальше. Совсем скоро закончу институт, возможно, найду работу. Когда-нибудь заведу семью… хотя это вряд ли. Но сейчас все эти перспективы меркнут перед страхом расстаться с Сашей, никогда его не увидеть. Бросить его одного в тайге, в полном одиночестве, которое будет терзать нас обоих… того ли хочет и он, и я? Желания, которые одни на двоих, важнее всех остальных. Они усиливаются многократно, обретают форму и направление.

Значит, решено. Я уезжаю в Тобольск с ним. Да-да, Луна, ты не ослышалась…

12 мая 2001 года.

Прошел уже месяц, как я освоилась и, наконец, нашлось время описать все то, что случилось за это время.

Саша принял мое предложение сначала в штыки. Еще бы -чего надумала! Я сначала даже испугалась, что он меня не возьмет. Категорически встал в позу, что мне нужно получить образование, встать на ноги и что, несмотря на всю его тоску и любовь ко мне, он не может себе позволить утащить меня в неизвестные дали. Убеждать пришлось весь вечер и всю ночь. И ссорились, и плакались… Уснули только под утро. Он сдался.

Через несколько дней ему позвонили, и он передал согласие на переезд и исследовательскую работу. Когда он сказал, что желает взять с собой подругу, его сначала не поняли, но потом (не знаю уж, чего им там Саша наплел) – согласились. Пожалели, что не расписались – ведь я ехала как гражданская жена. Даже стыдно немного. Но все казалось – рано, рано… Вот оно когда оказалось, что брак – дело нужное.

Дорога на Тобольск была тяжелой. В пути Саша простудился – окно в купе не закрывалось, а он спал на верхней полке. Прибыл в Тобольск с отитом, но, слава Богу, быстро оправился – и нас с ним доставили, наконец, на ту самую станцию, где нам предстояло теперь жить. Оттуда шла машина на Выселок – небольшое поселение в самом сердце тайги. Несмотря на то, что на дворе – май месяц, ночами довольно прохладно, а Иртыш несет свои воды с таким торжественным облегчением, будто бы совсем только недавно освободился из-подо льда. Купаться можно лишь на отмелях и в небольших озерцах, и то – желательно с июля, ведь вода ледяная. Это удивительно. Тайга – а это хвойные высокие леса, густые, непроходимые и дикие – сначала напугала меня, а потом заставила испытать такой восторг и радость, что я поняла: никакие наши скромненькие да слабенькие леса близ больших городов средней полосы не уступят величию и мощи вековых сосен, пихт, елей, чистоте и скорости северных рек… Это восхищает, питает душу и заставляет замедлять неадекватно ускоренный ритм жизни, к которому мы все привыкли.

А теперь о том, какое я себе занятие нашла. Меня взяли учительницей! В настоящую школу. Правда, после наших столичных гимназий она покажется смешной: бревенчатая избушка, довольно большая. Точнее, их несколько: младшая школа, средняя и старшая, столовая… В этой школе учатся дети-остяки. Они совершенно иные, нежели мы. Они меня обожают и называют Белой медведицей. Медведь для остяков вроде лесного царя, они ему поклоняются и не убивают. А если и убивают, то потом замаливают свой поступок и приносят жертву – мясо – лесным обитателям. Соответственно, это прозвище очень и очень лестно для меня! А почему белая? Потому что они никогда раньше не видели сероглазую и светловолосую девушку. Сами они имеют узкие глаза, черные волосы и круглое лицо с приплюснутым носом. Это выглядит забавно и даже очень мило. Дети добрые, пусть и сначала шокировали меня, пока я не узнала местных обычаев. Русский язык идет у них хорошо, я даже научила двух старшеклассников основам стихосложения и посоветовала попробовать поехать учиться в большой город, поступить на филологическое. Моя работа мне нравится. Оказалось, что с детьми куда проще, с нравными заказчиками… Все-таки зря не пошла на педагогику. Не знала ,что это так интересно. Хотя эти дети совершенно не похожи на тех, кто учится сейчас в той школе, которую я закончила. Тут мало хулиганов, злостных нарушителей нет, они мягче, добрее и мудрее. Сказывается воспитание, в них вложено уважение к старшим, национальные традиции и семейные ценности. Может, так и надо?..

Сейчас Саша углублен в работу, приходит поздно, да я и сама сейчас очень занята: кручусь по хозяйству, хожу в школу за два километра через родник. А погода хороша! Летом в тайге жарко, это сейчас самое обычное легкое тепло. Очень много животных, нашу сосну под окном облюбовало семейство белок. У них скоро будут бельчата, это просто чудесно!

Я и не думала, что мне понравится жить здесь. Конечно, знаю, что зимой будет куда тяжелее, темнее и трудности не заставят ждать. Но начало мне нравится! И я не жалею, что приехала сюда. Саша зато чувствует себя хорошо, перестал нервничать, успокоился. Иногда смотрит на меня виновато, но, кажется, скоро у него это пройдет: я ведь так рада, что сюда приехала! Ожила буквально. Пусть и непривычно без благ цивилизации, но что-то уже не горю желание возвращаться к монитору, телевизору и шуму машин за окном. Здесь я вижу звезды, небо, самую настоящую жизнь. И это – гораздо больший подарок, чем тот, который я надеялась получить. Вместе с моим любимым я здесь обрела гармонию и покой. Главное, чтобы ему нравилось.

7 июня 2001 года.

Вот и наступило лето. Я немного скучаю по своей школе и ученикам. Зато появилось время. Время – оно какое-то странное. То его катастрофически не хватает, то становится слишком много.

В дневник я стала писать реже, да и не нужно мне это как-то. За делами и хлопотами голова свободна, и я все думаю, думаю, думаю….

Как ни крути, мне здесь не хватает людей. Кончился учебный год, у меня отпуск, но я этому не рада. Мне очень-очень нужны друзья. Просто люди, с которыми можно поговорить, что-то обсудить. Если бы не любимый человек, который теперь всегда рядом, и с которым мы проводим вместе выходные, который меня понимает и не задает лишних вопросов – не знаю, смогла бы я выдержать одиночество. Когда одиночество – осознанная необходимость, оно идет на пользу. А когда я вынуждена с ним мириться и душа требует развития, свежих идей, новых мыслей – становится немного трудно. Хотя я подружилась с лесом, природой, которая меня окружает. Пришло лето, наконец-то. Но не это важно.

Важно то, что спокойной жизни так и не получилось. Несмотря на то, что дома у нас все хорошо, Саша стал приходить домой все позже и позже. Приходит, падает на диван, и иногда даже засыпает, не раздеваясь. Стараюсь его не тревожить и каждый раз снова и снова подавляю в себе желание расспросить его. Я беспокоюсь, я волнуюсь, но знаю – он не станет посвящать меня в свои дела. Не потому что не доверяет или еще что-то… он не любит жаловаться. Не хочет грузить. Когда-то… когда мы впервые встретились, я училась на первом курсе университета… мы делились всеми мыслями, желаниями, тревогами. Он мне был другом, а потом как-то отдалился. Стал ли отделять любимую женщину и друга, или просто пропала та связь, ниточка, которая позволяла быть настолько откровенными друг с другом? Не знаю. Но сейчас это даже причиняет боль. Хочу помочь, хотя бы знать что случилось!.. Но нет. Молчит.

22 сентября 2001 года.

Вот и лето прошло. Уже дни значительно сократились, стало холодно и дров расходуется гораздо больше. Чтобы не отвлекать от работы Сашу, который чуть ли не ночует там, я хожу заготавливать на зиму поленницу сама. Вернулась в школу, для собственного образования и просто оттого, что мозг требует пищи, начала учить кетский язык – то бишь язык остяков. Это последний язык из енисейской семьи, который еще не позабыли. Дети мне помогают, им интересно не только учиться, но и учить. Мой класс – седьмой – уже хорошо говорит по-русски, они освоили и падежи, и склонения, почти не коверкают произношение. Я горжусь учениками. Все-таки я безумно скучала и очень их люблю. Вообще, люблю детей. Жаль только, что своих у меня скорее всего не может быть… но стараюсь не думать об этом.

Хуже всего то, что Саша, кажется, начинает перегорать. Часто вижу, как вечерами он сидит, уставившись в бумаги, но взгляд блуждает где-то далеко. Тяжело вздыхает, качает головой. На се вопросы отвечает улыбкой и заверениями, что все хорошо. Я уже не могу слышать это «Все хорошо»! Потому что знаю, что это не так. Однако остается лишь молча терпеть и ждать, когда он сам расскажет. Я догадываюсь, что ему тяжело на работе, знаю также, что у него не заладилось что-то там и что начальство предъявляет претензии к его работе, а он ничего не в состоянии изменить. Бьется, бьется… Не могу смотреть, как он худеет, бледнеет. Во сне мечется, стонет. Как бы не заболел… ведь скоро зима. Суровая, к которой мы, городские жители, не приучены. Я не боюсь за себя, но он уже выглядит полубольным. Что будет? Господи… сохрани его, пожалуйста. Ладно для науки, это великая цель… но он мне нужен! Я его люблю.

1 декабря 2001 года.

В дневник пишу все реже и реже. На мысли, рассуждения и самокопания нет ни времени, ни сил, ни желания. Пришла зима, солнце встает разве что чуть-чуть, над самым горизонтом -0 такое тяжелое, алое, но яркое. Ненадолго, совсем ненадолго…

Я взяла отпуск и сижу с Сашей. Потому что он таки заболел. Сначала долго и упорно отказывался отлежаться дома с обычной простудой, а потом я услышала надрывный кашель с хрипом и поняла, что нужно это все заканчивать. Настояла, чтобы он взял больничный… точнее, позвонила его начальству и имела долгую беседу с неким господином Растеряевым. Звонить пришлось со станции, до которой я добиралась полдня, и обратно столько же. Но эта беседа возымела эффект, и его отправили домой, вызвав врача. Он поставил диагноз: бронхит. Зимой, в тайге, в этом пусть и хорошо натопленном, но все-таки продуваемом доме, когда вода без подогрева студеная настолько, что при внесении в дом пар валит такими густыми клубами, словно курится вулкан… Я ухаживаю за ним как могу, он смотрит на меня виновато, часто начинает говорить о том, что не надо было ему меня сюда тащить… Глупый. Вот глупый. Он же умер бы здесь один. Я бы не выдержала. Да-да, я уже слышала ,что ничего ему не должна. Я должна себе. Даже обязана. Своему сердцу так точно. Тем более он сирота, один как перст, даже без родственников. Я – единственный человек, который у него есть. И я его люблю. Если бы я могла с ним поделиться хотя бы частичкой сил, тепла, любви, могла дать ему силы на выздоровление… Но все, чего я могу – ухаживать сейчас за ним и окончательно забыть обо всем остальном. Да остальное в голове и не удерживается.

Сейчас он спит. Наконец-то смог уснуть, хотя я каждый раз вздрагиваю, стоит ему закашляться. Если накатывает приступ, он просыпается и начинает задыхаться. Я уже почти перестала спать, только урывками, вместе с ним, а ухо чутко ловит каждый звук. Только бы к щекам румянец вернулся! Он же бледный как смерть… (зачеркнуто) нет, нельзя говорить такие слова.

5 января 2001 года.

У меня дико болят глаза. Но солнце впервые показалось за много дней после вьюг и метелей, которые замели дверь нашей избушки, и мне пришлось расчищать полдня крыльцо, чтобы выйти. Спрыгнула в снег из окна чердака, потому что здесь окна заклеены и законопачены. Я не рискую выстуживать комнату.

Саше стало хуже. Уже больше месяца он болеет, кашель углубился и теперь мучает его почти круглые сутки. В больницу его забирать не хотят – местные власти наводят свои порядки и им абсолютно все равно, что человек, может, помирает. Платите деньги. А вот Сашу уволили. Мне пришлось выйти на работу, но работаю только два-три урока и возвращаюсь домой. Нужны деньги на лекарства, а их нету… Неприкосновенный запас пока лежит, Саша не велит мне тратить, говорит страшные вещи: мол, а если умру, куда ты? Тебе нужно возвращаться на родину, в город, дальше жить, а первое время будут проблемы… Я не могу этого слушать даже. Я никуда не уеду без него. Безумец. Нужно найти способы….

Связалась с остяцкими знахарками. Они мне наделали снадобий, приходили, что-то делали, проводили какие-то обряды… Я уже иду на все средства, лишь бы он выздоровел. Что со мной будет – безразлично. Я-то здорова, хотя кому это надо? Какую я могу принести пользу? Кроме просвещения детей в школе, у меня нет никаких возможностей… а Саша – молодой ученый, чья жизнь висит на волоске. Он может добиться всего, достигнуть астрономических высот… А лежит и кашляет. Похудел на семь килограмм…

Если бы я могла что-то еще сделать. Но я стараюсь как могу, а все впустую… Лишь бы не впасть в отчаяние.

3 февраля 2001 года.

Сегодня приезжал врач. Я наскребла денег, вызвала из города. Он осмотрел Сашу и поставил страшный диагноз: двусторонняя пневмония. Я не знаю, что писать… Всей боли, которую я испытываю, не высказать. Ведь он сказал, что надежды почти нет… Здесь, в тайге, зимой, без должного ухода и современных препаратов можно на чудо и не надеяться. Я не верю этим жестоким словам и не хочу даже думать. Но если бы кто мог мне сказать…

Все время боюсь, когда Саша забывается тревожным сном и вдруг успокаивается. Я не сплю вообще, тревога и дикий страх потерять близкого человека не дают мне закрыть глаз… Иногда все же отключаюсь, падаю, мутнеет сознание, но я стараюсь не отходить от его постели. Такой худой, он ничего не ест… Голос сел, говорит, что боль в груди все растет и растет. Иногда просыпается слегка взбодренный и даже просит поесть, а потом берет меня за руку и начинает что-то говорить… Я ему запрещаю много разговаривать, но иногда чувствую: сейчас лучше не прерывать… Он много говорил о том, что сделал ошибку, что лучше бы мы остались в Петербурге, гуляли по набережной, доходили до Нарвской пешком, как когда-то… Что он бы нашел другую работу, чаще проводил время со мной. Что тащить меня сюда было безумием… глупый человек. Любимый, но такой глупый… Я приняла любое его решение. Саша возражает, что я не должна отвечать за него и расплачиваться за его ошибки своей кровью. Но как он не может понять…

А вьюги все сильнее и сильнее. Я сижу у окна со свечой. Решилась немного отойти от него, а то понимаю, что можно нарушить сон даже взглядом… Слава Богу, что я имею возможность быть рядом, когда ему трудно и плохо. Не будь меня… кто знает, что было бы.

Смотрю на него и не могу насмотреться. Пусть бледный, худой, заросший, с больными несчастными глазами, но он был и остается для меня самым любимым на свете, самым лучшим… Мне все равно. Никого на свете я так не смогу больше полюбить. И, надеюсь, и не понадобится, и умрем мы вместе. Я не смогу отпустить его никуда одного – пропадет же, дурак. Не хочу я жить без него. Не хочу потерять. Он должен, должен жить. Такое сердце и ум обязаны принести много счастья людям…

Только бы не было поздно.

Тот же день, вечер.

Саша начал кашлять кровью. Я в дикой панике. Врачи, которых я сумела упросить приехать сюда, сидят и пытаются облегчить его муки. Говорят, осталось ему немного.

В голове странная пустота. Или последствия шока, или просто вместе с его душой отходит и моя. Даже уже не хочется, чтобы он жил. И чтобы я жила. Вообще ничего не хочу. Просто сижу у постели на полу, положила голову на его подушку и на колени – тетрадь. Странно, но я не плачу. Когда человеку по-настоящему плохо и его настигает непоправимое горе, слезы уже не помогут. Они сердце не спасут.

5 февраля 2001 года.

Он умер. Вчера. Вечером.

Я ничего не помню. Только успела сказать как люблю его, прижать голову к своей груди. Какого черта мое сердце так билось? Лучше бы не останавливалось его…

Перед смертью его глаза были так ясны… И он не бредил. Даже присел, смотрел на меня и молчал. Нашел силы улыбнуться. А еще сказал, что будет всегда жив и всегда со мной – и что эта пустячная разлука на лет шестьдесят не имеет значения, что он все равно меня дождется. Если бы я могла сейчас умереть, я бы сделала это. Но знаю, что он не простит мне моей смерти, ведь я обещала – мое сердце будет биться дальше. И я его не забуду.

Никогда ничего не обещала, но это обещание я выполню до конца.

9 февраля 2001 года.

После похорон врачи осмотрели и меня. Я здорова. А еще сообщили ошеломительную новость, которая дала мне силы жить.

Я беременна. Уже четыре месяца как. Странно, что такое не заметила? Нет, не странно. Просто это время превратилось в такое месиво, что обращать внимание на себя стало попросту глупым. Даже не причесывалась по неделе. И могла не есть трое суток… Но как ни удивительно, ребенок здоров. Я не верила в это чудо… Но теперь знаю, что они случаются. И я знаю, для кого я буду жить. Саша был прав… он со мной.

Горе и счастье – то, что что, кажется, несовместимо. Но теперь зато я буду беречь себя. Сдержу обещание, данное Саше. И знаю, что, сколько бы я ни прожила на этом свете, время не имеет значение, ведь я дождусь, когда мы снова увидимся. Я в это верю.