ОШО
НЕВЕДОМОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ ЗА ПРЕДЕЛЫ ПОСЛЕДНЕГО ТАБУ
ОГЛАВЛЕНИЕ:
ВВЕДЕНИЕ
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ: ЗА ПРЕДЕЛЫ ПОСЛЕДНЕГО ТАБУ

В ПОИСКАХ БЕССМЕРТНОГО

ОСТОРОЖНО: ВЕРОВАНИЕ

У СМЕРТИ МНОГО ЛИЦ

ВОСТОК И 3AПAД, СМЕРТЬ И СЕКС

НЕ ДО КОНЦА...

ОТВЕТЫ НА ВОПРОСЫ
ЧАСТЬ ВТОРАЯ: НЕВЕДОМОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ

ПОНИМАЯ СТРАХИ И ВСТРЕЧАЯ ИХ ЛИЦОМ К ЛИЦУ

В ПОИСКАХ БЕССМЕРТИЯ

НЕ ВРАГ, НО ДРУГ

МУЖЕСТВО ЖИТЬ

ОТВЕТЫ НА ВОПРОСЫ

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ: МЫЛЬНЫЕ КАМНИ НА ПУТИ

УТОНУТЬ В ПУСТОТЕ

ИСПОЛЬЗОВАТЬ БОЛЬ КАК МЕДИТАЦИЮ

ОТВЕТЫ НА ВОПРОСЫ

ТЕХНИКИ ОБРАЩЕНИЯ С БОЛЬЮ

ПРИНЯТИЕ БОЛИ В ЕЕ «ТАКОВОСТИ»

ВОЙТИ В БОЛЬ

СТАТЬ БОЛЬЮ

ЗАМЕТИТЬ ДВАЖДЫ

ОСТАНОВИТЬ ОРГАНЫ ЧУВСТВ

КЛЮЧИ К ПРИНЯТИЮ И ТРАНССРОРМАЦИИ

ГУДЕНИЕ (НАДАБРАМА)

ЗАВЕРШЕНИЕ

АХ-АХХ!

ИСЧЕЗНОВЕНИЕ

МЕДИТАЦИЯ «ОМ»

ЖИЗНЬ И СМЕРТЬ

ОПЫТ СУЩНОСТИ ВНЕ ТЕЛА

МЕДИТАЦИЯ ГОЛУБОГО СВЕТА

НА ПЛАВУ, В РАСТВОРЕНИИ, В «ТАКОВОСТИ»

ТОТ, КТО БЕССМЕРТЕН

МЕДИТАЦИЯ ВЫДОХА

СОЖЖЕНИЕ ТЕЛА

СОЖЖЕНИЕ МИРА

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ: ВРЕМЯ ПРОЩАНИЯ

ПРОЗРЕНИЯ ДЛЯ ТЕХ, КТО ОСТАЕТСЯ НА ЭТОМ БЕРЕГУ

ВЕЛИКОЕ ОТКРОВЕНИЕ

ОСТАВАЯСЬ РЯДОМ

ОТВЕТЫ НА ВОПРОСЫ

ПОСЛЕСЛОВИЕ

СНЕЖИНКА ТАЕТ В ЧИСТОМ ВОЗДУХЕ

ОБ АВТОРЕ

МЕДИТАЦИОННЫИ КАМПУС OSHO COMMUNE INTERNATIONAL

 

Введение

Жизнь очень растянута во времени — семьдесят лет, сто лет... Смерть так интенсивна, что вообще не имеет времени — одно-единственное мгновение. Жизни пред­стоит происходить сто или семьдесят лет, она не может быть столь же интенсивной. Смерть наступает в одно-единственное мгновение; она приходит целиком, не час­тями. Она будет так интенсивна, что ничего более ин­тенсивного ты не можешь знать. Но если ты испуга­ешься, если прежде, чем придет смерть, убежишь от нее и из страха станешь бессознательным, то упустишь одну из золотых возможностей, золотые врата. Если же всю жизнь ты был в принятии, то и когда придет смерть, терпеливо, пассивно ты ее позволишь и войдешь в нее без всяких попыток от нее бежать. Если ты сможешь войти в смерть пассивно, в молчании, без всякого уси­лия, смерть исчезает.
В Упанишадах есть древняя история, которую я все­гда любил. Великому королю, которого звали Иайати, ис­полнилось сто лет. Он жил достаточно; он прожил ог­ромную жизнь. Он наслаждался всем, что только могла предоставить жизнь. Он был одним из величайших ко­ролей своего времени. Но эта история прекрасна...
Смерть пришла к Йайати и сказала:

— Готовься. Настало твое время, и я пришла забрать тебя.

Йайати увидел смерть, — а он был великий воин, победивший во многих войнах... — Йайати задрожал и сказал:

— Но еще слишком рано.

— Слишком рано! — сказала Смерть. — Ты прожил сто лет. Даже твои дети состарились. Твоему старшему сыну восемьдесят лет. Что же еще ты хочешь?

У Йайати было сто сыновей, потому что у него было сто жен. Он спросил Смерть:

— Не окажешь ли ты мне услугу? Я знаю, ты долж­на кого-то взять. Если я смогу убедить одного из своих сыновей уйти вместо меня, не могла бы ты взять его и оставить мне еще сто лет?

Смерть сказала:

— Если кто-то другой готов уйти вместо тебя, это вполне приемлемо. Но не думаю... Если не готов ты сам, ты, отец, проживший дольше и наслаждавшийся жизнью в полной мере, почему должен быть готов твой сын?

Йайати созвал сто своих сыновей. Старшие сыновья промолчали... полное молчание, никто ничего не сказал. Только один, самый младший из сыновей, которому было только шестнадцать лет, встал и сказал:

— Я готов.

Даже Смерти стало жаль этого мальчика, и она ска­зала ему:

— Может быть, ты слишком невинен. Разве ты не видишь, что девяносто девять твоих братьев молчат? Кому-то из них восемьдесят лет, кому-то семьдесят, кому-то шестьдесят — они жили — но они все еще хотят жить. А ты еще совсем не жил! Даже мне тебя жаль. Подумай еще.

Юноша ответил:

— Нет, я просто вижу эту ситуацию и абсолютно уверен в своем выборе. Пусть тебе не будет меня жаль, я ухожу вполне осознанно. Я вижу, что если мой отец не удовлетворен своей сотней лет, какой тогда смысл здесь оставаться мне? Как могу быть удовлетворен я? Я вижу девяносто девять моих братьев; никто из них не удовле­творен. Так зачем тратить время впустую? По крайней мере, я могу оказать отцу эту услугу. Пусть он порадуется еще ста годам. Но я все закончил. Видя эту ситуацию, — что никто не удовлетворен, — я могу абсолютно ясно понять только одно: даже если я проживу сто лет, то не буду удовлетворен и тогда. Поэтому неважно, уйду ли я сегодня или через девяносто лет. Возьми меня.

Смерть взяла мальчика. И еще через сто лет она вернулась, и Йайати оказался в таком же положении. Он сказал:

— Эти сто лет прошли слишком скоро. Все мои старые сыновья умерли, но у меня есть еще сто. Я могу дать тебе еще кого-то из сыновей, только пощади меня.

Это продолжалось — история продолжает рассказы­вать — тысячу лет. Десять раз приходила Смерть. И девять раз она брала одного из сыновей, и Йайати жил еще сто лет. На десятый раз Йайати сказал:

— Хотя я все еще так же не удовлетворен, что и когда ты пришла за мной в первый раз, теперь — хотя и неохотно, невольно — я уйду, потому что не могу про­должать просить об услугах. Это уже слишком. И одно мне стало абсолютно ясно: что если тысяча лет не по­могла мне достичь удовлетворения, то не поможет и десять тысяч лет.
Это привязанность. Ты можешь продолжать жить, но если тебя ударяет идея смерти, ты дрожишь. Если же ты ни к чему не привязан, смерть может прийти в это самое мгновение, и ты будешь в очень присутст­венном настроении. Ты будешь абсолютно готов уйти. Перед таким человеком смерть бессильна. Смерть по­беждают лишь те, кто готов умереть в любое мгнове­ние, без малейшей неохоты. Они становятся бессмерт­ными, они становятся буддами.
Эта свобода — цель религиозного поиска. Свобода от привязанности — это свобода от смерти.
Свобода от привязанности — это свобода от колеса рождения и смерти.

Свобода от привязанности делает тебя способным войти во вселенский свет и стать с ним одним. И это — величайшее благословение, высочайший экстаз, за пре­делами которого ничего не существует. Ты пришел домой.

Часть первая:
За Пределы Последнего Табу
Смерти нельзя преградить путь, просто повторяя,

что смерти нет.

Смерть придется узнать, со смертью придется

столкнуться, смерть придется прожить.

Вам предстоит с ней познакомиться.
В Поисках Бессмертного

На самом деле в центре религиозного поиска стоит не Бог — в центре его стоит смерть. Без смерти не было бы вообще никакой религии. Именно смерть заставляет чело­века исследовать и искать запредельного, бессмертного.

Смерть окружает нас, словно океан окружает небольшой остров. Остров может в любой момент затопить. Сле­дующее мгновение может никогда не прийти, завтра может никогда не наступить. Животные не религиозны по той простой причине, что не осознают смерти. Они не могут представить себя умирающими, хотя видят, как умирают другие животные. Квантовый скачок отделяет видение того, что умирает кто-то другой, от заключения: «Я тоже умру». Животные недостаточно пробуждены и осознанны, чтобы прийти к такому заключению.

И большинство человеческих существ — тоже недочеловеческие. Человек достигает настоящей зрелости, когда приходит к заключению: «Если смерть происходит со всеми остальными, значит, не могу быть исключением и я». Как только это заключение глубоко просачивается в сердце, твоя жизнь никогда больше не будет прежней. Ты не можешь прежним образом оставаться привязан­ным к жизни. Если она будет отнята, какой смысл так собственнически к ней относиться? Если однажды она исчезнет, зачем так цепляться и страдать? Если жизнь не останется навсегда, зачем тогда столько боли, страдания и тревоги? Если ее не станет, ее не станет — неважно, когда. Тогда время не так важно — сегодня, завтра, по­слезавтра, но жизнь ускользнет из твоих рук.

В тот день, когда ты осознаешь, что тебе предстоит умереть, что смерть абсолютно определенна... фактичес­ки, единственная определенная вещь в жизни — это смерть. Ни в чем другом нельзя быть абсолютно уве­ренным. Но, так или иначе, мы постоянно избегаем это­го вопроса, этого вопроса смерти. Мы продолжаем удер­живать себя в занятости другими вещами. Иногда мы говорим о великих материях — о Боге, рае и аде, но лишь для того, чтобы избежать настоящего вопроса. Настоящий вопрос — не о Боге и не может быть о Боге, потому что... каким образом ты знаком с Богом? Что ты знаешь о Боге? Как ты можешь спрашивать о чем-то, что абсолютно тебе неизвестно? Это будет пустой во­прос. Он будет задан, самое большее, из любопытства, он будет детским, инфантильным, глупым.

Глупые люди спрашивают о Боге, разумный человек спрашивает о смерти. Люди, которые продолжают спра­шивать о Боге, никогда не находят Бога, а человек, кото­рый спрашивает о смерти, обязательно найдет — потому что именно смерть трансформирует, изменяет видение. Сознание обостряется, потому что ты поднял настоящий вопрос, подлинный вопрос, самый важный вопрос в жиз­ни. Ты создал такой великий вызов, что не можешь долго оставаться спящим; тебе придется проснуться и быть до­статочно бдительным, чтобы столкнуться с реальностью смерти.

Именно так начался поиск Гаутамы Будды.

В тот день, когда Будда родился... он был сыном ве­ликого короля, и единственным сыном, который родился, когда король был стар, очень стар; поэтому его рожде­ние было великой радостью в королевстве. Люди долго его ждали. Люди очень любили этого короля; он им служил, он был добрым и сострадательным, он был очень любящим и щедрым. Он сделал свое королевство од­ним из самых процветающих, очаровательных королевств того времени.

Люди молились о том, чтобы у короля родился сын, потому что у него не было наследника. И тогда, в старо­сти короля, родился Будда — его рождение было неожи­данным. Великое празднование, огромная радость! Все астрологи королевства собрались, чтобы сделать предска­зание о Будде. Его имя было Сиддхартха — ему дали это имя, Сиддхартха, потому что это значит «осуществление». Король был осуществлен, его желание было осуществле­но, его глубочайшая жажда была осуществлена — он хо­тел сына, он хотел сына всю жизнь; поэтому его назвали «Сиддхартхой». Это просто означает «осуществление глу­бочайшего желания».

Сын сделал жизнь короля осмысленной, значительной. Астрологи, великие астрологи, составили предсказание — все они согласились друг с другом, кроме одного молодо­го астролога. Его звали Коданна. Король спросил:

— Что случится в жизни моего сына?

И все астрологи подняли два пальца, кроме Коданны, который поднял один палец. Король сказал:

— Пожалуйста, не говорите символами — я простой человек, я ничего не знаю об астрологии. Расскажите мне, что подразумевается под поднятием двух пальцев?

И все они сказали:

— Либо он станет чакравартином — правителем мира, либо отречется от мира и станет буддой, просвет­ленным человеком. Есть эти две возможности, поэтому мы поднимаем два пальца.

Король тревожился о второй возможности — что он отречется от мира: «Снова проблема: кто тогда унасле­дует мое королевство, если он отречется от мира?» И он спросил Коданну:

— Почему ты поднял один палец?

— Я абсолютно уверен, что он отречется от мира, — сказал Коданна, — что он станет буддой, просветлен­ным, пробужденным.

Король был недоволен Коданной. Правду принять очень трудно. Он проигнорировал Коданну; Коданна не получил никакой награды — правда в этом мире не вознаграждается. Напротив, правду тысячей и одним способом наказывают. Фактически, после этого дня престиж Коданны упал. Поскольку он не получил награды от короля, распространился слух, что он дурак. Когда все астрологи сошлись во мнении, он был единственным, кто не согласился.

Король спросил других астрологов:

— Что вы предлагаете? Что я должен сделать, что­бы он не отрекся от мира? Мне бы не хотелось, чтобы он был нищим, мне бы не хотелось видеть его санньясином. Я бы хотел, чтобы он стал чакравартином — пра­вителем шести континентов.

Это амбиция всех родителей. Кто хочет, чтобы его сын или дочь отреклись от мира и стали жить в горах, вошли в собственную субъективность, исследовали и искали свое существо?

Наши желания экстравертны. Этот король был обыч­ным человеком, точно таким, как и любой другой — с такими же желаниями и такими же амбициями. Астро­логи сказали:

— Это можно устроить: дай ему все удовольствия, которые только возможны, окружи его таким комфор­том и роскошью, какие только в человеческих силах. Не позволяй ему знать ничего о болезни, старости и особенно о смерти. Не позволяй ему узнать о смерти, и он никогда не отречется.

Они были по-своему правы, потому что смерть — центральный вопрос. Как только он возникает у тебя в сердце, твой образ жизни обязательно изменится. Ты не можешь продолжать жить прежним, глупым обра­зом. Если эта жизнь закончится смертью, эта жизнь не может быть настоящей жизнью; тогда эта жизнь — только иллюзия. Истина, чтобы быть истиной, должна быть вечной — преходящей может быть только ложь. Если жизнь преходяща, тогда, должно быть, это иллю­зия, ложь, недоразумение, непонимание; значит, навер­ное, в чем-то наша жизнь укоренена в невежестве. Мы, должно быть, живем таким образом, что эта жизнь приходит к концу.

Мы можем жить по-другому, чтобы стать частью вечного потока существования. Такой радикальный по­ворот может дать только смерть.

Поэтому астрологи сказали:

— Пожалуйста, не позволяй ему ничего знать о смерти.

И король принял все меры. Он построил для Сиддхартхи три дворца в разных местностях для каждого из времен года, чтобы он ни в какое время года не испытывал неудобств. Когда было жарко, у него был дво­рец в определенном месте на холмах, где было всегда прохладно. Когда было слишком холодно, у него был дру­гой дворец у реки, где было всегда тепло. Король принял все меры, чтобы он никогда не испытывал никаких не­удобств.

Ни одному старику или старухе не разрешалось вхо­дить в дворцы, в которых он жил, — только молодым людям. Он собрал вокруг него всех молодых красивых женщин королевства, чтобы он всегда оставался очаро­ванным и увлеченным, чтобы он всегда оставался в мечтах, желаниях. Для него был создан очаровательный мир мечтаний. Садовникам говорили ночью убирать все мертвые листья; увядающие, засыхающие цветы убира­ли ночью — потому что, кто знает? — при виде мертво­го листа он может спросить, что случилось с этим лис­том, и может возникнуть вопрос о смерти. При виде увядающей розы, ее опадающих лепестков, он может спро­сить: «Что случилось с этой розой?», и начать размыш­лять, медитировать о смерти.

Он абсолютно не осознавал смерти до двадцати де­вяти лет. Но долго ли можно избегать? Смерть такое важное явление — долго ли можно обманывать? Рано или поздно он должен был выйти в мир. Теперь король был уже очень стар, и его сын должен был знать пути мира, и мало-помалу ему стали разрешать выходить на­ружу, но каждый раз, когда он проезжал по улицам сто­лицы, стариков и старух прогоняли, нищих удаляли. Ни одному санньясину, ни одному монаху не давали появ­ляться в его поле зрения, пока он проезжал по городу, потому что при виде санньясина он мог подумать: «Что это за человек? Почему он одет в оранжевое? Что с ним случилось? Почему он выглядит другим, непривя­занным, отстраненным? У него другие глаза, у него другой аромат, у его присутствия есть другое качество. Что случилось с этим человеком?» И тогда — вопрос об отречении, и, по сути, вопрос смерти... Но однажды это должно было случиться. Этого нельзя избежать.

Мы делаем то же самое: если кто-то умирает, и мимо идет похоронная процессия, мать тащит ребенка в дом и закрывает дверь.

Эта история очень значительна, символична, типич­на. Никакие родители не хотят, чтобы их дети знали о смерти, потому что тогда они тут же начнут задавать неудобные вопросы. Именно поэтому мы строим клад­бища вне городов, чтобы никому не нужно было туда ходить. Смерть — это центральный факт; кладбище долж­но быть прямо в центре города, чтобы каждый ходил мимо него много раз в день. По дороге в контору, воз­вращаясь домой, по дороге в школу, колледж, возвраща­ясь домой, по дороге на фабрику... чтобы человек снова и снова получал напоминание о смерти. Но мы хотим убрать кладбище за город, хотим сделать кладбище очень привлекательным, украшая его цветами, деревьями. Мы пытаемся скрыть смерть — особенно на Западе, где смерть табуирована. Точно так же, как табуирован был секс, теперь табуирована смерть.

Смерть — это последнее табу.

Нужен кто-то, подобный Зигмунду Фрейду, — такой Зигмунд Фрейд, который сможет снова принести в мир смерть, кто сможет показать людям явление смерти.

Когда на Западе человек умирает, его тело украшают, моют, ароматизируют, подкрашивают. Теперь есть профи, которые делают всю эту работу. И если вы увидите мертвого мужчину или мертвую женщину, вы удиви­тесь — они выглядят гораздо красивее, чем были при жизни! Раскрашенные, щеки с румянцем, лицо ясное; человек кажется крепко спящим, в спокойном и тихом состоянии.

Мы сами себя обманываем! Мы обманываем не его, его больше нет. Нет никого, только мертвое тело, труп. Но мы обманываем себя, раскрашивая его лицо, украшая венками его тело, надевая на него красивую одежду, пе­ревозя его тело в красивой машине, создавая большое шествие и восхищаясь человеком, который умер. Им никогда не восхищались, пока он был жив, но теперь никто его не критикует, все его хвалят.

Мы пытаемся обмануть самих себя; мы делаем смерть как можно красивее, чтобы этот вопрос никогда не возникал. И мы продолжаем жить в иллюзии, что умирает всегда кто-то другой, — очевидно, ты не ви­дишь собственной смерти, ты всегда видишь, что умира­ет кто-то другой. Логическое заключение — умирает всегда кто-то другой, так о чем беспокоиться? Ты ка­жешься исключением, Бог создал для тебя специальные правила.

Помни, никто не исключение. Будда говорит: Эс дхаммо санантано — только один закон правит всем, веч­ный закон. Что бы ни случилось с муравьем, это же случится и со слоном, и что бы ни случилось с нищим, это случится и с императором. Бедный или богатый, невежественный или знающий, грешник или святой, за­кон не различает — закон очень справедлив.

И смерть очень коммунистична — она уравнивает людей. Она не обращает внимания на то, кто ты такой. Она никогда не смотрит на страницы опубликованных книг, не читает «Кто Есть Кто». Она никогда не беспо­коится о том, бродяга ты или Александр Великий.

Однажды Гаутама Сиддхартха Будда должен был осознать, и он осознал. Он собирался участвовать в празд­нике молодежи; он должен был его открыть. Принц, ко­нечно, должен был открывать ежегодный праздник мо­лодежи. Это был прекрасный вечер; вся молодежь королевства собралась, чтобы танцевать, петь и веселиться всю ночь. Первый день года — празднование ночь на­пролет. И Сиддхартха должен был его открыть.

По пути с ним случилось то, чего так боялся его отец: он встретил и увидел все эти вещи. Сначала он увидел больного, свой первый опыт болезни. Он спросил:

— Что случилось?

Эта история очень красива." Она говорит, что возница собирался солгать, но развоплощенная душа вселилась в него и принудила сказать правду. Ему пришлось ска­зать, вопреки самому себе:

— Этот человек болен.

И Будда тотчас же задал разумный вопрос:

— Значит, я тоже могу заболеть?

Возница снова собирался солгать, но душа Бога, про­светленная душа, заставила его сказать:

-Да.

Возница был сам озадачен, потому что собирался от­ветить отрицательно, но его уста произнесли:

— Да, ты тоже заболеешь.

Им встретился старик — и те же вопросы... Тогда им встретилась процессия, несущая мертвое тело в кре­маторий, и тот же вопрос... и когда Будда увидел мерт­вое тело, он сказал:

— Я тоже однажды умру? И возница ответил:

— Да, господин. Никто не исключение. Мне жаль это говорить, но никто не исключение — даже ты ум­решь.

Будда сказал:

— Тогда поворачивай колесницу. Ехать на праздник молодежи бессмысленно. Я уже заболел, я уже соста­рился, я уже на пороге смерти. Если однажды я умру, тогда какой смысл во всей этой чепухе? — жить и ждать смерти. Прежде чем она придет, я хотел бы знать то, что никогда не умирает. Теперь я посвящу всю свою жизнь поискам чего-то бессмертного. Если есть что-то бес­смертное, тогда единственной важной вещью в жизни может быть поиск этого.

И пока он это говорил, он увидел четвертую карти­ну — санньясина, монаха, одетого в оранжевое, идущего очень медитативно. И Будда спросил:

— Что случилось с этим человеком? И возница ответил:

— Господин, именно об этом ты думаешь. Этот че­ловек увидел, что происходит смерть, и отправился на поиски бессмертного.

В тот же вечер Будда отрекся от мира; он покинул дом в поисках бессмертного, в поисках истины.

Смерть — самый важный вопрос в жизни. И те, кто принимает вызов смерти, — вознаграждены безмерно.

Осторожно: Верование

Если ты веришь, то одновременно и не веришь. Никто не может верить, одновременно не «не веря». Пусть это будет установлено раз и навсегда: никто не может верить без неверия. Каждое верование — это прикры­тие для неверия.

Верование — только периферия центра, который называется сомнением; поскольку есть сомнение, вы создаете верование. Сомнение ранит, оно подобно ране, оно причиняет боль. Поскольку сомнение подобно ране, оно болит; оно заставляет вас чувствовать внутрен­нюю пустоту, внутреннее невежество. Вам хочется чем-то его прикрыть. Но прикрывать рану цветком розы — думаете ли вы, что это поможет? Думаете ли вы, что роза поможет ране исчезнуть? Как раз наобо­рот! Рано или поздно роза начнет пахнуть раной. Рана не исчезнет из-за розы; фактически, роза исчезнет из-за раны.

И тебе, может быть, удастся обмануть кого-то друго­го, кто смотрит снаружи, — может быть, соседи поду­мают, что это не рана, а роза — но как ты обманешь самого себя? Это невозможно. Никто не может обма­нуть самого себя; где-то глубоко внутри ты будешь знать, обязательно будешь знать, что рана существует, и ты скрываешь ее за розой. И ты знаешь, что роза произвольна: она не выросла в тебе, ты сорвал ее снару­жи, пока внутри тебя росла рана; ее ты не сорвал сна­ружи.

Ребенок приносит с собой сомнение — внутреннее сомнение, это естественно. Именно из-за сомнения он исследует, и именно из-за сомнения он задает вопросы. Пойдите с ребенком утром на прогулку в лес, и он так надоест вам вопросами, что захочется сказать ему: «Зат­кнись!» Но он продолжает спрашивать.

Откуда берутся все эти вопросы? Они естественны для ребенка. Сомнение — это внутренний потенциал; это единственный путь, которым ребенок сможет ис­следовать, открывать и искать. В этом нет ничего не­правильного. Это естественно, и это нужно принять и уважать. Ваши священники лгали вам, что в сомнении есть что-то неправильное. В нем нет ничего неправиль­ного. Оно естественно, и его нужно принимать и ува­жать. Если вы относитесь к сомнению уважительно, это больше не рана; если вы отвергаете его, оно стано­вится раной.

Пусть это будет очень ясно: само по себе сомнение — это не рана. Это огромная помощь, потому что это дела­ет тебя искателем приключений, исследователем. Оно приведет тебя к самой дальней звезде в поисках исти­ны, оно сделает тебя паломником. В том, чтобы сомне­ваться, нет ничего нездорового. Сомнение красиво, со­мнение невинно, сомнение естественно. Но священни­ки осуждали его веками. Из-за их осуждения сомнение, которое могло стать цветением доверия, стало зловон­ной раной. Осудите что угодно, и это становится раной, отвергните что угодно, и это становится раной.

Мое учение состоит в том, что первое, что нужно сделать, — это не пытаться верить. Почему? Потому что, если есть сомнение, есть сомнение! Не нужно его скры­вать. Фактически, позвольте его, помогите ему, пусть оно станет великим поиском. Пусть оно станет тысячей и одним вопросом — и, в конце концов, вы увидите, что важны не вопросы, а вопросительный знак! Сомнение — это не поиск верования; сомнение — это просто поиск на ощупь в тайне, совершение всех возможных усилий, чтобы понять непостижимое для понимания, чтобы по­стичь непостижимое — попытка поиска ощупью.

И если ты продолжаешь искать, исследовать, не на­бивая себя заимствованными верованиями, случатся две вещи. Одна: ты никогда не будешь испытывать неве­рия. Помни, сомнение и неверие не синонимичны. Не­верие происходит, только если ты уже веришь, если ты уже обманул себя и других. Неверие приходит, только если уже вошло верование; это тень верования.

Все верующие одновременно и неверующие — они могут быть индуистами, они могут быть христианами, они могут быть джайнами. Я знаю их всех! Все верую­щие одновременно и неверующие, потому что верование приносит неверие, это тень верования. Можешь ли ты верить, одновременно не испытывая неверия? Это невоз­можно; этого нельзя сделать по природе вещей. Если ты хочешь испытать неверие, первое требование — ве­рить. Можешь ли ты верить без того, чтобы сколько-то неверия не вошло через черный ход? Или, можешь ли ты испытывать неверие без того, чтобы, прежде всего, не верить? Верь в Бога, и тут же входит неверие. Верь в жизнь после смерти, и возникает неверие. Неверие вто­рично, верование первично. Но миллионы людей в мире хотят только верования — они не хотят неверия. Я не могу помочь, никто не может помочь. Если тебя интере­сует только верование, придется и страдать от неверия. Ты будешь оставаться разделенным, ты будешь оставаться расщепленным, ты будешь оставаться шизофреничным. Ты не сможешь чувствовать органического единства; ты сам преградил дорогу тому, чтобы это произошло.

Каково мое предложение? Прежде всего, отбросьте верование. Пусть верования будут отброшены, это мусор! Доверяй сомнению, вот мое предложение; не пытайся скрывать его. Доверяй сомнению. Это первое, что нужно принести в твое существо, — доверяй сомнению и по­смотри, как красиво, как красиво вошло доверие.

Я не говорю верить, я говорю доверять. Сомнение — это естественный дар; должно быть, оно от Бога — от­куда еще оно могло взяться? Ты можешь принести с собой сомнение — доверяй ему, доверяй своим вопросам и не торопись набивать и скрывать его верования­ми, заимствованными снаружи, пришедшим от родите­лей, от священников, от политиков, от общества, от церк­ви. Твое сомнение — нечто красивое, потому что оно твое; это нечто красивое, потому что оно подлинно. Из подлинного сомнения однажды вырастет цветок под­линного доверия. Это будет внутренний рост, это не будет навязанным снаружи.

В этом разница между верованием и доверием: до­верие растет внутри тебя, в твоей внутренности, в тво­ей субъективности. Доверие настолько же внутренне, что и сомнение. И только внутреннее может трансфор­мировать внутреннее. Верование снаружи; оно не мо­жет помочь, потому что не может достичь глубочайшего ядра твоего существа, а сомнение именно там.

Откуда начать? Доверяй своему сомнению. Это мой способ внести доверие. Не верь в Бога, не верь в душу, не верь в жизнь после смерти. Доверяй своему сомне­нию, и тотчас же начнется разговор. Доверие — это та­кая мощная сила, что даже если ты доверяешь своему сомнению, то тем самым вносишь свет. А сомнение по­добно темноте. Это маленькое доверие к сомнению нач­нет изменять твой внутренний мир, внутренний пейзаж.

И задавай вопросы! Чего бояться? Зачем быть та­ким трусом? Оспаривай, подвергай сомнению — под­вергай сомнению всех будд, подвергай сомнению меня, потому что, если есть истина, истина не побоится твоих вопросов. Если Будды истинны, они истинны; тебе не нужно в них верить. Продолжай в них сомневаться... и все же однажды ты увидишь, что возникло доверие.

Если ты сомневаешься и продолжаешь сомневаться до самого конца, до самого логического конца, рано или поздно ты наткнешься на истину. Сомневаться - значит блуждать ощупью в темноте, но дверь существует. Если Будда мог выйти в дверь, если Иисус мог до нее добрать­ся, если я мог до нее добраться, почему не можешь ты? Каждый способен найти дверь — но ты боишься искать ощупью, поэтому ты сидишь в темном углу и веришь в кого-то, кто нашел дверь. Ты не видел этого кого-то, ты слышал о нем от других, и так далее, так далее.

Каким образом ты веришь в Иисуса? Почему? Ты же не видел Иисуса! И даже если бы ты его видел, то упустил бы. В тот день, когда он был распят, тысячи собрались, чтобы на него посмотреть, и ты знаешь, что они делали? Они плевали ему в лицо! Может быть, ты был в этой толпе, потому что толпы совершенно ничем не отличаются друг от друга. Человек не изменился.

Теперь улучшились дороги и транспортные средства, чтобы перевозить вас с одного места на другое, великая технология — человек высадился на Луне — но человек не изменился. Именно поэтому многие из вас, наверное, были в той толпе, которая плевала в Иисуса. Вы не изменились. Как вы можете верить в Иисуса? Вы пле­вали ему в лицо, когда он был жив, а теперь верите в него, через две тысячи лет? Это просто отчаянная по­пытка скрыть сомнение. Почему вы верите в Иисуса?

Если одну вещь выбросить из истории Иисуса, все христианство исчезнет. Если одну вещь, одну только вещь, явление воскресения — то, что Иисус вернулся, после того, как был распят и три дня был мертв, — если эту часть отбросить, все христианство исчезнет. Вы ве­рите в Иисуса, потому что боитесь смерти, и он кажет­ся единственным человеком, который вернулся, который победил смерть.

Христианство стало величайшей в мире религией. Буддизм не стал такой великой религией, и по той про­стой причине, что страх смерти помогает людям верить в Иисуса более чем в Будду. Фактически, чтобы ве­рить в Будду, нужно иметь мужество, потому что Будда говорит: «Я учу вас тотальной смерти». Эта небольшая смерть — он ею не удовлетворен. Он говорит: эта не­большая смерть не подойдет, вы вернетесь снова. Я учу тотальной смерти, предельной смерти. Я учу полному уничтожению, чтобы вы никогда больше не пришли, что­бы вы исчезли, чтобы вы растворились в существовании, чтобы вы больше не существовали; от вас не оста­нется и следа.

В Индии Будда исчез, совершенно исчез. Такая вели­кая, так называемая религиозная страна, а буддизм ис­чез полностью. Почему? Люди верят в религии, которые учат, что вы будете жить после смерти, что душа бес­смертна. Будда говорил, что единственное, что стоит осо­знать, — это, что вас нет. Буддизм не смог выжить в Индии, потому что не давал прикрытия этому вашему страху.

Будда не говорил людям: «Верьте в меня». Поэтому его учение исчезло из Индии — люди хотят верить. Люди не хотят истины, они хотят верования.

Верование дешево, истина опасна, тяжела, трудна; человек должен за нее заплатить. Человек должен ис­кать и исследовать, и нет гарантии, что она найдется, нет гарантии, что вообще есть какая-то истина. Ее мо­жет вообще не существовать.

Люди хотят верования — а Будда сказал, его послед­ним посланием людям было: «Aппo дипо бхава» — «Будь светом самому себе». Его ученики плакали, де­сять тысяч санньясинов окружали его... конечно, они были грустны, и падали слезы; их мастер уходил. И Буд­да им сказал:

— Не плачьте. Почему вы плачете? Один из его учеников, Ананда, ответил:

— Потому что ты покидаешь нас, потому что ты был нашей единственной надеждой, потому что мы на­деялись, и надеялись так долго, что через тебя достиг­нем истины.

И тогда в ответ Ананде Будда сказал:

— Не волнуйся об этом. Я не могу дать тебе исти­ны; никто другой не может тебе ее дать, она непереда­ваема. Но ты можешь достичь ее сам. Будь светом самому себе.

Мой подход такой же. Вам не нужно в меня верить. Я не хочу здесь верующих, я хочу искателей, а искатель — это совершенно другое явление. Верующий — не иска­тель. Верующий не хочет искать, и именно поэтому ве­рит. Верующий хочет избежать поиска, именно поэтому он верит. Верующий хочет быть избавленным, спасенным, ему нужен спаситель. Он всегда находится в поиске мессии — кого-то, кто может есть за него, жевать за него, переваривать за него. Но если я ем, это не утолит вашего голода. Никто не может вас спасти, кроме вас самих.

Мне здесь нужны искатели, исследователи, не веру­ющие. Верующие — самые посредственные люди в мире, люди самого низкого в мире разума. Поэтому забудьте о веровании; вы создаете для себя трудности. Начните верить в меня, и появится неверие — обязательно по­явится, потому что я здесь не для того, чтобы соответст­вовать вашим ожиданиям.

Я живу по-своему, я на вас не смотрю. Я ни на кого не смотрю — потому что, если начать смотреть на дру­гих, нельзя прожить свою жизнь подлинно. Смотрите на других, и вы станете фальшивыми.

Георгий Гурджиев часто говорил своим ученикам одну из самых фундаментальных вещей:

— Не смотрите на других, иначе вы никогда не бу­дете расти.

И именно это происходит во всем мире, каждый смо­трит на других:

— Что подумает моя мать? Что подумает мой отец? Что подумает общество? Что подумает моя жена, мой муж?..

Что говорить о родителях — даже родители боятся детей! Они думают:

— Что подумают наши дети?

Люди смотрят друг на друга — а смотреть приходит­ся на миллионы людей. Если ты будешь продолжать смотреть на всех и каждого, то никогда не будешь ин­дивидуальностью, ты будешь просто шалтай-болтай. Живя в таком количестве компромиссов, ты давно совершил бы самоубийство.

Говорят, что люди умирают в тридцать лет, а хоронят их в семьдесят. Смерть происходит очень рано — я думаю, даже говорить о тридцати годах неправильно, смерть происходит еще раньше. Где-то около двадцати одного года, когда закон признает тебя гражданином — в этот момент человек умирает. Фактически, именно поэтому тебя и признают гражданином: теперь ты боль­ше не опасен, теперь ты больше не дикий, теперь ты больше не сырой. Теперь все в тебе вставлено правиль­но, укреплено правильно; теперь ты подстроился под общество. Именно это подразумевается, когда нация дает тебе право голосовать: нация может быть уверена, что теперь твой разум разрушен — ты можешь голосо­вать. Ты не вызываешь никакого страха; ты гражда­нин, цивилизованный человек. Ты больше не человек, ты гражданин.

Вот мое собственное наблюдение: люди умирают в возрасте около двадцати одного года. Все, что происхо­дит потом, - посмертное существование. На могилах мы должны начать писать три даты: рождение, смерть и посмертная смерть.

Умным называют человека, который умеет находить выход из трудностей, а мудрым — того, кто знает, как в них никогда не попадать. Будьте мудрыми. Почему не обрубить сам корень? Не верьте. И тогда не будет во­проса о неверии, и раздвоенность никогда не возникнет, и вам не нужно будет искать из нее выхода. Пожалуй­ста, не входите в нее.

***

Истина индивидуальна; толпа не заботится об исти­не. Толпа заботится о сплоченности; толпа заботится об удобстве. Толпа не состоит из исследователей, искате­лей приключений, людей, желающих двигаться в неиз­вестное, без страха — рискнуть всей жизнью, чтобы най­ти смысл и значение их жизней и жизни всего сущест­вования. Толпа просто хочет, чтобы ей говорили вещи, которые приятно слышать, комфортные и удобные. Без всякого усилия со своей стороны, толпа хочет рассла­биться в этой утешительной лжи.

Это случилось, когда я в последний раз приехал в свой родной город в 1970 году. Один из моих старых учителей, с которым у меня всегда были очень теплые отношения, был на смертном одре, и первое, что я сделал, это пришел к нему.

Меня встретил его сын и сказал:

— Пожалуйста, не беспокой его. Он уже на пороге смерти. Он тебя любит, он тебя вспоминал, но мы знаем, что твое присутствие отнимет у него утешение. А в момент смерти мы не хотим этого с ним делать.

Я сказал:

— Если бы это не был момент смерти, я послушался бы твоего совета, но я должен его увидеть. Даже если он отбросит ложь и утешения перед самой смертью, его смерть будет иметь гораздо большую ценность, чем вся предыдущая жизнь.

Я оттолкнул сына с дороги. Я вошел в дом. Старик открыл глаза, улыбнулся и сказал:

— Я вспоминал тебя и в то же время боялся. Я слышал, что ты приехал в город, и думал, что, может быть, прежде чем мне умереть, я смогу еще раз тебя увидеть. Но в то же время мне было очень страшно, потому что встретиться с тобой может быть опасно!

— Это, несомненно, опасно, — сказал я. — Я пришел как раз вовремя. Я хочу отнять все твои утешения, прежде чем ты умрешь. Если ты сможешь умереть невинно, в твоей смерти будет огромная ценность. Отложи в сто­рону знание, потому что все оно заимствованно. Отло­жи в сторону своего Бога, потому что это только веро­вание и ничего больше. Отложи в сторону все свои идеи о рае и аде, потому что это только твои страх и жадность. Всю жизнь ты постоянно цеплялся за эти вещи. По крайней мере, прежде чем умереть, наберись храбрости — теперь тебе нечего терять!

Умирающему человеку нечего терять: смерть разо­бьет все. Лучше отбросить утешения собственной ру­кой и умереть невинно, полным удивления и вопрошания, потому что смерть — это предельный опыт в жиз­ни. Это сама ее кульминация.

Старик сказал:

— Ты просишь меня именно о том, чего я боялся. Я поклонялся Богу всю жизнь, и я знаю, что это только гипотеза — я никогда не переживал его. Я молился небесам и знаю, что ни на одну молитву никогда не было ответа; ни одного ответа нет. Но это утешало меня в страданиях и тревогах жизни. Что еще делать беспомощному человеку?

Я сказал:

— Теперь ты больше не беспомощен, теперь нет речи, ни о какой тревоге, страдании и проблемах; они принадлежат жизни. Теперь жизнь ускользает у тебя из рук; может быть, ты помедлишь на этом берегу еще несколько минут. Наберись храбрости! Не встречай смерть, как трус.

Он закрыл глаза и сказал:

— Я сделаю, что только смогу.

Собралась вся его семья; все они были злы на меня. Они были браминами высокой касты, очень ортодоксаль­ными, и не могли поверить, что старик согласился со мной. Смерть была таким потрясением, что разбила в нем все ложное.

В жизни ты можешь продолжать верить в ложь, но в смерти прекрасно знаешь, что лодки, сделанные из бумаги, не помогут в океане. Лучше знать, что тебе придется плыть, и никакой лодки нет. Цепляться за бу­мажную лодку опасно; это может помешать плыть. Вме­сто того чтобы перевезти на другой берег, она может тебя утопить.

Все они были злы на меня, но не могли ничего ска­зать. Старик, закрыв глаза, улыбнулся и сказал:

— Очень жаль, что я никогда тебя не слушал. Я чув­ствую такую легкость и освобождение от бремени. Я чувствую себя таким бесстрашным; во мне не только нет страха, но даже любопытно умереть и увидеть тай­ну смерти.

Он умер, и у него на лице осталась улыбка.

У Смерти Много Лиц

В истории человеческого ума можно найти три выраже­ния смерти. Одно — выражение обычного человека, кото­рый живет привязанным к телу, который никогда не знает ничего большего, чем удовольствие еды или секса, вся жизнь которого была не более чем едой и сексом; который на­слаждался едой, наслаждался сексом, и его жизнь была очень примитивна; его жизнь была очень груба, и он жил на задворках своего дворца, никогда не входя в него, и думал, что в жизни больше ничего нет. В момент смерти он попытается цепляться. Он будет сопротивляться смерти, и бороться со смертью. Смерть придет как враг.

Поэтому все общества в мире изображали смерть как что-то темное и дьявольское. В Индии говорят, что посла­нец смерти очень уродлив — темный, черный, и что он приходит, сидя на очень большом безобразном буйволе.

Это обычный подход. Эти люди упустили; они не смог­ли узнать всех измерений жизни. Они не смогли кос­нуться глубин жизни, не смогли долететь до высот жиз­ни. Они упустили ее многообразие и благословение.

Затем есть второй вид выражения. Поэты и филосо­фы иногда говорили, что в смерти нет ничего плохого, что в смерти нет ничего злого; это просто отдых — полный отдых, почти как сон. Этот подход лучше перво­го. По крайней мере, эти люди познали что-то за пределами тела, они познали что-то от не-ума. У них были не только еда и секс; вся их жизнь была не только поглоще­нием пищи и воспроизведением. У них есть некоторая утонченность души; они немного более аристократичны и культурны. Они говорят, что смерть подобна великому отдыху; человек устает, входит в смерть и отдыхает. Она приносит отдых. Но и они далеки от истины.

Те, кто познал жизнь в ее глубочайшей сердцевине, говорят, что смерть божественна. Это не только отдых, но и воскресение, новая жизнь и новое начало; открыва­ется новая дверь.

Когда суфийский мистик, Баязид, умирал, люди, кото­рые собрались вокруг него, — его ученики — внезапно были удивлены, потому что, когда пришел его последний момент, он стал сияющим, ярко сияющим. У него была прекрасная аура. Баязид был красивым человеком, и его ученики всегда чувствовали ауру вокруг него, но никог­да не видели ничего подобного. Такой сияющий!

Они спросили:

— Баязид, скажи нам, что с тобой случилось. Что с тобой происходит? Прежде чем уйти, дай нам свое по­следнее послание.

Он открыл глаза и сказал:

— Бог приветствует меня. Я иду в его объятия. До свидания!

Он закрыл глаза, и его дыхание прекратилось. Но в тот момент, когда его дыхание прекратилось, произошел взрыв света. Комната наполнилась светом, потом свет исчез.

Если человек узнал трансцендентальное в себе, то смерть — не что иное, как еще одно лицо божественно­го. Тогда в смерти есть танец.

Иллюзия смерти — это социальное явление. Это нужно рассмотреть немного подробнее.

Ты видишь, что человек умирает, и думаешь, что он умер. Так как ты сам не умер, у тебя нет права думать таким образом. Очень глупо с твоей стороны заключать, что этот человек умер. Вот все, что тебе следовало бы сказать:

— Я не могу определить, тот ли это самый человек, и остался ли он таким же, как я знал его раньше.

Если сказать больше, это опасно, и это пересекает границы достоверности.

Вот все, что следовало бы сказать:

— До вчерашнего дня этот человек говорил, теперь он больше не говорит. Раньше он ходил, теперь он боль­ше не ходит. Того, что я до вчерашнего дня понимал как его жизнь, больше не существует. Если есть какая-то жизнь за пределами этого, тогда пусть так и будет; если ее нет, да будет так.

Но говорить, что «этот человек умер», значит заходить немного слишком далеко; это значит, уходить за пределы действительного. Следовало бы просто сказать: «Этого человека больше нет среди живых». В том смысле, в кото­ром человек знал, что у кого-то есть жизнь, ее больше нет.

Такого рода негативное утверждение справедливо: того, что мы знали как его жизнь — его борьбы, любви, еды и питья, — больше нет, но говорить, что этот человек мертв, значит делать очень позитивное утверждение. Мы не просто говорим, что того, кто присутствовал в этом чело­веке, больше нет, мы говорим, что случилось нечто боль­шее и превышающее это: этот человек мертв. Мы гово­рим также, что случилось явление смерти. Может быть справедливым, если мы скажем, что вещи, которые проис­ходили вокруг этого человека, больше не происходят. Мы говорим не только это, но и то, что к этому добавлено новое явление: этот человек тоже мертв.

Мы, те, кто не мертв, мы, те, кто ничего не знает о смерти, окружающая человека толпа, объявляем его мерт­вым! Толпа определяет смерть человека, даже не спраши­вая его, даже не давая ему в этом права голоса! Это все равно, что одностороннее решение в суде; вторая сторо­на отсутствует. У этого бедняги не было даже шанса сказать, действительно ли он мертв. Вы понимаете, что я имею в виду?

Смерть — это социальная иллюзия. Это не иллюзия этого человека. По сути дела, мы чувствуем внешне, что он мертв, но это социальное определение, которое непра­вильно. В этом случае явление смерти определяется теми, кто для этого не квалифицирован. Никто в толпе не может быть правомочным свидетелем, потому что никто на самом деле не видел, как этот человек умирал. Никто не видел этого человека умирающим! Никто никогда не был свидетелем акта смерти. Все, что мы знаем, это, что до определенного момента человек был жив, и теперь он больше не жив. Вот и все; дальше этого стена. До сих пор никто никогда не видел явления смерти.

Человек, который никогда не воспринимал в своей жизни ничего большего, чем еду, питье, сон, движение, ссоры, любовь, дружбу и вражду, — внезапно, в момент смерти он находит, что жизнь просачивается у него между пальцами. То, что он понимал под жизнью, совершенно не было жизнью. Были просто действия, видимые в све­те жизни. Подобно тому, как объекты видны на свету, человек, в определенном смысле, видел определенные вещи, когда внутри него было светло. Он принимал пищу, заводил друзей и врагов, строил дома, зарабатывал день­ги и добивался высоких постов — все эти вещи были видны в свете жизни. Теперь, в момент смерти, он нахо­дит, что они ускользают от него.

Поэтому теперь человек думает, что его вот-вот не станет, что он умирает, и жизнь потеряна навсегда. Рань­ше он видел, как умирают другие люди, и социальная иллюзия смерти застряла и у него в уме. И он чувству­ет, что умирает. Это его заключение — тоже часть со­циальной иллюзии. Он начинает чувствовать, что уми­рает точно так же, как другие умирали до него.

Он видит себя окруженным любимыми, семьей и род­ственниками, и они горько плачут. Теперь его иллюзия начинает подтверждаться. Все это оказывает на него гипнотический эффект. Все эти люди... — ситуация просто идеальна — ...доктор у постели, кислород наго­тове, вся атмосфера в доме изменилась, люди в слезах... Теперь этот человек уверен в собственной смерти. Его ум захватывает социальная иллюзия, что он умирает. Собравшиеся друзья и родственники накладывают на него гипнотические чары, что он вот-вот умрет. Кто-то проверяет у него пульс. Все они убеждают этого человека, что он сейчас умрет, — все, что раньше на его памяти делали с любым умирающим, теперь делают с ним.

Это социальный гипнотизм. Этот человек совершен­но убежден, что сейчас умрет, что умирает, что его вот-вот не станет. Этот гипноз смерти заставит его стать бессознательным, испугаться, прийти в ужас; он заста­вит его сжиматься, чувствовать: «Сейчас я умру, сейчас я умру. Что мне делать?» Побежденный страхом, он закры­вает глаза и в этом состоянии страха теряет сознание.

Фактически, потеря сознания — это средство, которое мы применяем против того, чего боимся. Например, у тебя болит живот, и если боль становится невыносимой, ты те­ряешь сознание. Это только трюк с твоей стороны, чтобы отключить ум, чтобы забыть боль. Когда боль слишком силь­на, потеря сознания — это умственный трюк; ты не хо­чешь больше страдать от боли. Если боль не проходит, единственная альтернатива — это отключить ум. Человек «отключается», чтобы перестать осознавать боль.

Таким образом, потеря сознания — наш уникальный способ справиться с невыносимой болью. Помните, как бы то ни было, что нет ничего подобного невыносимой боли: вы чувствуете боль только до тех пор, пока она выносима. Как только боль достигает точки, в которой становится невыносимой, ты исчезаешь; поэтому ты никогда не чувствуешь невыносимой боли. Не верьте ни одному слову, если кто-то говорит, что страдает от невыносимой боли, потому что этот человек, говорящий с вами, еще в сознании. Если бы боль была невыноси­мой, он потерял бы сознание. Сработал бы естествен­ный трюк, и он потерял бы сознание. Как только чело­век пересекает предел того, что можно терпеть, он пада­ет без сознания.

Даже небольшая болезнь нас пугает, и мы теряем сознание — что говорить об ужасающей мысли о смер­ти? Сама идея смерти убивает нас! Мы теряем сознание, и в этом бессознательном состоянии случается смерть. Таким образом, когда я называю смерть иллюзией, я не имею в виду иллюзию, которая случается с телом или с душой. Я называю ее социальной иллюзией — которую мы культивируем в каждом человеке с детства. Мы насаждаем в каждом ребенке идею: «Ты умрешь, и смерть происходит так-то и так-то». И к тому времени, как ребе­нок вырастает, он узнает обо всех симптомах смерти, и когда эти симптомы оказываются применимыми к нему, он просто закрывает глаза и теряет сознание. Он попа­дает под гипноз.

Противоположна этому техника активной медита­ции — техника того, как войти в смерть сознательно. В Тибете эта техника известна как Бардо. Таким же обра­зом, как человека социально «гипнотизируют» в тот мо­мент, когда он умирает, в Бардо умирающему делают антигипнотическое внушение. В Бардо люди собирают­ся вокруг умирающего и в момент смерти говорят ему:

— Ты не умираешь, потому что никто никогда не умирал.

Ему делают антигипнотическое внушение. Никаких слез, никаких рыданий; никто ничего больше не делает. Люди собираются вокруг, и деревенский священник или монах приходит и говорит:

— Ты не умираешь, потому что никто никогда не умирал. Ты уйдешь в расслаблении и полном сознании. Ты не умрешь, потому что никто никогда не умирает.

Человек закрывает глаза, и ему описывают весь про­цесс: как его жизненная энергия покидает ноги, руки, и теперь он не может говорить, и так далее — и, тем не менее, говорят этому человеку, он сам все еще есть, он сохраняется. Эти внушения производятся со всех воз­можных сторон. Эти внушения — просто антигипноз. Это значит, что они предназначены для того, чтобы убе­диться, что человек не схватится за социальную иллю­зию, что находится на грани смерти. Бардо применяют как противоядие, чтобы это предотвратить.

В тот день, когда в этом мире воцарится более здо­ровое отношение к смерти, Бардо станет ненужным. Но мы — очень нездоровые люди; мы живем под властью иллюзии, и из-за этой иллюзии остается важным проти­воядие. Каждый раз, когда кто-то умирает, все его близ­кие должны совершить попытку разбить иллюзию того, что он умирает. Если они смогут удержать этого человека в состоянии бодрствования, если смогут в каждое мгновение ему напоминать...

Когда сознание устраняется из тела, это происходит не сразу; все тело не умирает в одно и то же время. Сознание сжимается вовнутрь, мало-помалу покидая каж­дую из частей тела. Оно отсоединяется в несколько стадий, и все стадии этого процесса можно перечислить умирающему, чтобы помочь ему остаться в сознании.

Умирал дзэнский мастер. Он созвал к себе монахов и сказал:

- Я хочу кое о чем вас спросить. Подходит мое время, но я не вижу никакого проку в том, чтобы уми­рать, как все. Все умирают одинаково. Можно немного развлечься. Вот мой вопрос: видели ли вы когда-нибудь, чтобы кто-нибудь умер на ходу?

Монахи ответили:

— Мы сами такого не видели, но слышали об одном мистике, который умер на ходу.

— Значит, это исключается! — сказал Мастер. — Позвольте вас спросить: видели ли вы какого-нибудь мистика, который умер бы, стоя на голове?

— Не только никогда не видели и не слышали, но и не можем вообразить ничего подобного, — сказали они.

— Ладно, — сказал мастер, — значит, так и сделаем. Он встал на голову и умер.

Толпа вокруг него очень испугалась. Вид трупа сам по себе пугает, но если нужно уложить плашмя труп, стоящий на голове, это еще страшнее. Этот мастер был опасным человеком. То, как он расположил свое тело... он был мертв, но никто не смел, сдвинуть его с места или переложить на носилки. Тогда кто-то предложил позвать его старшую сестру, монахиню, жившую в соседнем мо­настыре. Она была известна тем, что ставила его на мес­то, когда он был непослушным маленьким мальчиком.

За сестрой послали, и она осознала всю ситуацию. Она очень рассердилась. Она сказала:

— Он всегда был таким же непослушным. Он не оставил своих привычек даже в старости. Даже умирая, он не мог воздержаться от того, чтобы не сыграть трюк!

Девяностолетняя женщина схватила посох и при­шла в дом мастера. Ударив посохом о землю, она вос­кликнула:

— Прекрати сейчас же это безобразие! Если уж ты должен умереть, то умри, как положено.

Мастер тут же встал и рассмеялся.

— Я просто развлекался, — сказал он. — Мне было любопытно, что сделают эти люди. Теперь я лягу и умру традиционным способом.

И он вскоре лег и умер. Его сестра ушла.

— Вот теперь другое дело, — сказала она. — Вы­бросьте его.

Она не оглянулась.

— Нужно все делать, как положено, — сказала она. — Что бы ты ни делал, делай как надо.

Таким образом, наша иллюзия смерти — социальная иллюзия. Если у тебя есть хоть немного опыта медита­ции — если с тобой случился хотя бы проблеск той истины, что ты отделен от тела, если чувство разотождествленности с телом хотя бы на мгновение проникло в тебя глубоко — ты не будешь бессознательным в момент смерти. Фактически, к этому моменту состоя­ние бессознательности уже будет разрушено.

Осознанно, сознательно никто никогда не может умереть, потому что все время продолжает осознавать, что не умирает, что в нем что-то умирает, но не он сам. Человек продолжает наблюдать это отделение и, в кон­це концов, находит, что его тело лежит в стороне от него, на расстоянии. Тогда смерть оказывается просто отделением; она равнозначна разрыву связи. Словно я выхожу из дома, а члены семьи, не осознающие мир за стенами дома, подходят к двери и со слезами прощают­ся со мной, чувствуя, что человек, с которым они пришли попрощаться, умер.

Смерть есть рассоединение тела и сознания. Назы­вать это рассоединение смертью бессмысленно, — это просто ослабление, разрушение связи. Это не более чем переодевание. Таким образом, тот, кто умирает с осознанностью, на самом деле никогда не умирает, поэтому для него вопрос смерти никогда не возникает. Он даже не называет смерть иллюзией. Он даже не говорит, кто умирает, а кто нет. Он просто говорит, что то, что мы до вчерашнего дня называли жизнью, было просто ассоциа­тивным рядом. Этот ассоциативный ряд должен быть разрушен. Теперь началась новая жизнь, которая не входит в прежний ассоциативный ряд. Может быть, это новая связь, новое путешествие.

Но умереть в этом состоянии осознанности возможно, только с осознанностью прожив. Если ты научился жить сознательно, несомненно, ты сможешь сознательно и умереть, потому что смерть — явление жизни; она происходит в жизни. Другими словами, смерть — это фи­нальное свершение того, что ты понимаешь под жизнью. Это не явление, происходящее вне жизни.

Это все равно, что дерево, которое взращивает плод. Сначала плод зеленый, потом начинает желтеть. Он ста­новится все более желтым, пока, в конце концов, не по­желтеет полностью и не упадет с дерева. Это падение с дерева — не явление вне процесса созревания плода; скорее, это окончательное свершение самого созревания.

Событие падения плода с дерева не оторвано от про­цесса его желтения и созревания, скорее, это его кульмина­ция, успешное завершение. А что происходило, пока плод был зеленым? Он готовился столкнуться лицом к лицу с все тем же последним событием. И тот же самый про­цесс продолжался, когда он еще не расцвел цветком на ветви, когда он был еще скрыт внутри почки. Даже в том состоянии он готовился к окончательному событию. А что сказать о том времени, когда дерево еще не было проявле­но, когда оно еще содержалось внутри семени? Та же под­готовка продолжалась и тогда. А то время, когда это семя еще не родилось, и было еще скрыто в каком-то другом дереве? Продолжается тот же процесс.

Таким образом, явление смерти — только часть цепи событий, принадлежащих одному и тому же явлению. Конечное событие — не конец, это только разделение. Одни отношения, один порядок заменяются другими от­ношениями, другим порядком.

Восток и 3aпaд, Смерть и Секс

На земле до сих пор существовали два типа культур — обе однобокие, обе неуравновешенные. Еще не оказа­лось возможным развить культуру, которая была бы то­тальной, целой и святой.

Прямо сейчас на Западе предоставлена полная сво­бода сексу, но — может быть, вы не замечали — подав­лена смерть. Никто не хочет говорить о смерти; все говорят о сексе. Существует огромное количество лите­ратуры о порнографии, о сексе. Существуют такие жур­налы, как «Плэйбой», — непристойные, болезненные, боль­ные и невротичные. На Западе царит невротичная одер­жимость сексом, но смерть? Смерть — это табуированное слово. Если ты говоришь о смерти, люди сочтут тебя не вполне нормальным: «Почему ты говоришь о смерти?» Ешь, пей и веселись — таков девиз. «Зачем ты вносишь смерть? Держись от нее подальше. Не гово­ри о ней».

На Востоке секс был подавлен, но о смерти говорят свободно. Точно как сексуальная, непристойная порногра­фическая литература, на Востоке существует другого рода порнография. Я называю ее порнографией смерти — настолько же непристойная и болезненная, как сексу­альная порнография Запада. Мне встречались священ­ные писания... Вы можете найти их где угодно; почти все индийские писания полны порнографией смерти. О смерти говорят слишком много. О сексе никогда не говорят; секс табуирован. Говорят о смерти.

Все так называемые махатмы в Индии постоянно говорят о смерти. Они продолжают постоянно намекать на смерть. Если ты любишь женщину, они говорят: «Что ты делаешь? Что такое женщина? — только мешок из кожи. А внутри у нее все возможные грязные вещи». И они выносят всевозможные грязные вещи; кажется, они наслаждаются этим. Это ненормально. Они говорят о слизи внутри тела, о том, что живот полон испражнений, что мочевой пузырь полон мочи. «Это ваша красивая женщина. Мешок с грязью! А ты влюбляешься в этот мешок. Будь бдительным».

Но это что-то такое, что нужно понять: на Востоке, когда тебя хотят заставить осознать, что жизнь грязна, в это вносят идею женщины; на Западе, когда тебя хотят заставить осознать, что жизнь прекрасна, снова вносят идею женщины. Посмотрите на «Плэйбой»: пластмас­совые девушки, такие красивые. Они не существуют в этом мире; они нереальны. Это произведенные фотогра­фические трюки — и сделано все, что только можно, вся возможная ретушь. Они становятся идеалами, и тысячи людей фантазируют и мечтают о них.

Сексуальная порнография зависит от тела женщины, и порнография смерти тоже зависит от тела женщины. И тогда они говорят: «Ты влюбляешься? Эта женщина скоро состарится. Вскоре она станет грязным старым мешком. Будь бдителен и не влюбляйся, потому что эта женщина скоро умрет: тогда ты будешь плакать и ры­дать, тогда ты будешь страдать». Если нужно внести жизнь, нужно тело женщины. Если нужно внести смерть, нужно тело женщины.

Мужчина, кажется, постоянно одержим телом женщи­ны — плэйбой он или махатма, не имеет значения. Но почему? Это происходит всегда: когда общество подавляет секс, оно выражает смерть; когда общество подавляет смерть, оно экспрессивно в сексе. Секс означает жизнь, потому что жизнь возникает из него. Жизнь — это сексу­альное явление, а смерть — ее конец.

И если подумать о том и другом одновременно, ка­жется, есть противоречие: нельзя привести в соответ­ствие смерть и секс. Как привести их в соответствие? Легче забыть одно и помнить другое. Если помнить их одновременно, уму будет трудно переварить их сущест­вование вместе — а они существуют вместе, они взаи­мосогласованы. Это, фактически, не две вещи, но одна и та же энергия в двух состояниях: активном и неактив­ном, инь и ян.

Вы это не наблюдали? Когда ты занимаешься любо­вью с женщиной, приходит момент оргазма, когда тебе становится страшно, ты пугаешься и дрожишь; потому что в высочайшей кульминации оргазма жизнь и смерть существуют вместе. Ты переживаешь жизнь в ее вер­шине и одновременно смерть в ее глубине. И вершина, и смерть доступны в одно мгновение — и поэтому оргазм пугает. Люди к нему стремятся, потому что это один из самых красивых, экстатичных моментов, но его и избега­ют, потому что это также и один из самых опасных мо­ментов: потому что в нем распахивается пасть смерти.

Человек осознанности сразу осознает, что смерть и секс — это одна энергия, и тотальная культура, целая культура, святая культура примет то и другое. Она не будет однобокой; она не будет двигаться в одну край­ность и избегать другой. В каждое мгновение ты — одновременно жизнь и смерть. Ты это понимаешь и выходишь за пределы двойственности.

И когда человек осознает смерть — только тогда воз­можна жизнь самодисциплины. Если ты осознаешь толь­ко секс, жизнь и избегаешь смерти, бежишь от нее, закры­ваешь на нее глаза, удерживая ее всегда позади и сбрасы­вая в бессознательное, ты не сможешь создать жизни самодисциплины. Зачем? Тогда твоя жизнь будет просто жизнью самопотакания — ешь, пей и веселись. В этом нет ничего неправильного, но само по себе это - не вся картина. Это только часть, и когда ты принимаешь часть за целое, то упускаешь — упускаешь безмерно.

Животные живут без всякого осознания смерти: именно поэтому невозможен никакой учитель, который учил бы животных медитации. Нет никакой возможности, потому что животные не готовы к самодисциплине. Животное спросит: «Зачем?» Есть только жизнь, смерти нет, потому что животное не осознает, что умрет. Если ты осознаешь, что умрешь, тогда тотчас же ты начина­ешь переосмысливать жизнь. Тогда тебе хочется, чтобы смерть была поглощена жизнью.

Когда смерть впитывается в жизнь, рождается само­дисциплина. Тогда ты живешь, но всегда живешь, помня о смерти. Ты движешься, но всегда знаешь, что дви­жешься к смерти. Ты наслаждаешься, но всегда знаешь, что это не будет длиться вечно. Смерть становится тво­ей тенью, частью твоего существа, частью твоего миро­воззрения. Ты впитал смерть... теперь возможна само­дисциплина. Теперь ты будешь думать: «Как жить?», потому что жизнь теперь — не единственная цель; ее частью является и смерть. «Как жить?» — так, чтобы не только жизнь становилась кульминацией блаженст­ва, но и смерть достигала высочайшей точки, потому что смерть — кульминация жизни.

Жить таким образом, чтобы ты был способен жить тотально и умереть тотально — вот весь смысл само­дисциплины. Самодисциплина — это не подавление; самодисциплина означает: жить направленной жизнью, жизнью с чувством направления. Это значит, жить, пол­ностью осознавая смерть и оставаясь к ней бдитель­ным. Тогда у реки твоей жизни будут оба берега. Жизнь и смерть... — и текущая река сознания между ними. Каждый, кто пытается жить жизнь, отказывая смерти в ее роли, движется вдоль одного берега; река его созна­ния не может быть тотальной. Ему будет чего-то не хватать; ему будет не хватать чего-то очень красивого. Его жизнь будет поверхностной — в ней не будет ни­какой глубины. Без смерти нет никакой глубины.

И если ты движешься в другую крайность, как делают индийцы... — они начинают постоянно жить смертью: испуганные, боящиеся, молящиеся, делающие всевозмож­ные вещи, только чтобы найти, как стать бессмертными, добиться вечной жизни... — тогда они вообще прекраща­ют жить. Тогда это тоже одержимость. Они текут вдоль одного берега; их жизнь тоже становится трагедией.

Запад — это трагедия, Восток — трагедия, потому что тотальная жизнь еще не стала возможной. Возможно ли иметь красивую сексуальную жизнь, помня смерть? Возможно ли есть, и есть в блаженстве, помня смерть? Возможно ли любить, и любить глубоко, хорошо зная, что ты умрешь, и любимый тобой человек умрет? Если это возможно, становится возможной тотальная жизнь. Тогда ты абсолютно уравновешен; тогда ты завершен. Тогда в тебе нет ничего недостающего; тогда ты будешь осущест­влен, и к тебе низойдет глубокая удовлетворенность.

***

На Востоке было разработано много дисциплин, что­бы позволить человеку узнать заранее, что он умрет. Но зачем об этом беспокоиться? Как это поможет? Какой в этом смысл?

Если вы спросите западных психологов, они скажут, что это ненормально, что это своего рода болезненное воображение. Зачем беспокоиться о смерти? Избегай ее. Продолжай верить, что смерти не случится, по край­ней мере, не с тобой. Она всегда случается с кем-то другим. Ты видел, что люди умирают, ты никогда не видел, как умираешь ты сам, так зачем бояться? Может быть, ты будешь исключением.

Но никто не исключение, и смерть уже случилась при твоем рождении, и ты не можешь ее избежать. Теперь рождение за пределами твоей власти. Ты ниче­го не можешь с ним сделать; оно уже случилось, оно уже в прошлом. Это уже сделано — ты не можешь этого переделать. Смерти еще предстоит случиться — с ней возможно что-то сделать.

Весь восточный подход основан на этом видении смер­ти, потому что это возможность, которой предстоит слу­читься. Если ты заранее о ней знаешь, эта возможность безмерна. Открываются многие двери. Тогда ты можешь умереть по-своему. Ты можешь умереть, поставив на смерти собственную подпись. Ты можешь сделать так, чтобы никогда больше не рождаться, — в этом весь смысл.

Это не болезненное воображение. Это очень, очень научно. Если каждому предстоит умереть, абсолютно глупо не думать о смерти, не медитировать на смерть, не фокусироваться на ней и не добиваться глубокого ее понимания.

Это случится. Если ты это знаешь, возможно многое.

Патанджали, основатель Йоги, говорит, что даже точ­ную дату, час, минуту и секунду смерти можно знать заранее. Если ты знаешь точно, когда придет смерть, то можешь к ней подготовиться. Смерть нужно принять как великого гостя. Она не враг. Фактически, это дар, данный Богом. Это великая возможность, через которую можно пройти. Это может стать прорывом: ты можешь умереть бдительным, сознательным, осознанным и ни­когда больше не рождаться — и смерти больше не бу­дет. Если ты упустишь, то родишься снова. Продолжая упускать, ты будешь постоянно, снова и снова, рождать­ся, пока не выучишь урок смерти.

Интенсивность смерти так велика, что почти всегда люди теряют сознание. Они не могут смотреть смерти в лицо. В тот момент, когда приходит смерть, ты так боишься, и тебя охватывает такая тревога, что, чтобы избежать ее, ты становишься бессознательным. Почти девяносто девять процентов людей умирают бессозна­тельно. Они упускают свою возможность.

Знать смерть заранее — просто метод, чтобы помочь подготовиться, чтобы, когда приходит смерть, ты был со­вершенно бдителен и осознан, ожидал, был готов уйти со смертью, был готов сдаться и обнять смерть. Как только ты принимаешь смерти в осознанности, для тебя больше нет рождения — ты выучил урок. Теперь не нужно больше возвращаться в школу. Эта жизнь была просто школой, дисциплиной, и дисциплиной того, чтобы научиться смерти. В этом нет ничего болезненного.

Прежде чем человек умрет, почти за девять месяцев до этого, что-то происходит. Обычно мы этого не осо­знаем, потому что мы вообще неосознанны, а это явле­ние очень тонко. Я говорю: «почти девять месяцев», по­тому что срок может быть разным. Это зависит от мно­гого: важно время между зачатием и рождением. Если ты родился через девять месяцев после зачатия, значит, девять месяцев. Если ты родился через десять месяцев, значит, десять. Если ты родился через семь месяцев — семь. Все зависит от промежутка времени между вре­менем зачатия и рождения.

Точно за такое же время до смерти что-то переклю­чается в центре хары, находящемся в районе пупка. Что-то должно переключиться, потому что между зача­тием и рождением был промежуток в девять месяцев. На то, чтобы родиться, тебе потребовалось девять меся­цев; точно такое же время потребуется на то, чтобы умереть. Точно так же, как девять месяцев готовился к рождению, ты будешь девять месяцев готовиться к смер­ти. Тогда круг будет замкнут. Что-то происходит в цен­тре в районе пупка. Те, кто осознает, тут же узнают, что что-то сломалось в центре у пупка; теперь приближает­ся смерть. Примерно через девять месяцев...

Или, например, есть другие знамения и предзнамено­вания. Человек, прежде чем умереть, примерно за шесть месяцев до смерти мало-помалу теряет способность ви­деть кончик своего носа, потому что, очень постепенно, глаза начинают закатываться вверх. В смерти они полно­стью закатываются вверх, но они начинают закатываться, начинают обратное путешествие перед смертью. Это про­исходит: когда рождается ребенок, требуется почти шесть месяцев, обычно — бывают исключения — ребенку тре­буется шесть месяцев, чтобы его глаза сфокусировались. До этого у них плавающий фокус. Именно поэтому дети очень легко могут свести глаза к носу или развести в разные стороны. Их глаза еще не жестко сфокусирова­ны. В тот день, когда у ребенка фокусируются глаза... если этот день наступает через шесть месяцев, или де­вять месяцев, или десять, или двенадцать, тогда точно та­ким же будет время в смерти. Снова глаза начнут те­рять фокус и двигаться вверх.

Именно поэтому в Индии в деревнях говорят — долж­но быть, люди узнали это от йогов — что, прежде чем человек умирает, он перестает видеть кончик носа. Есть много методов, которыми йоги постоянно наблюдают кон­чик носа. Они концентрируются на нем. Люди, которые на нем концентрируются, однажды внезапно осознают, что не могут видеть носа. Они знают, что приближается смерть.

Согласно физиологии йоги, в человеке есть семь цен­тров. Первый — сексуальные органы, и последний — сахасрара — в голове. Между ними есть еще пять. Когда ты умираешь, то умираешь из определенного цен­тра. Это показывает рост, проделанный тобой за данную жизнь. Обычно люди умирают в сексуальных органах, потому что всю жизнь они прожили вокруг сексуально­го центра, постоянно думая о сексе, фантазируя о сексе, и вся их деятельность вращалась вокруг секса — как будто вся жизнь центрирована вокруг сексуального цен­тра. Эти люди умирают в сексуальном центре. Если ты немного эволюционировал, достиг любви и вышел за пре­делы секса, то умрешь из сердечного центра. Если ты эволюционировал полностью, если ты стал сиддхой, то умрешь из сахасрары. Центр, из которого ты умрешь, раскроется, потому что из него будет высвобождена вся жизненная энергия.

В Индии стало символичным, что когда человек уми­рает и его кладут на погребальный костер, ему разбива­ют голову. Это просто символично, потому что, если че­ловек достиг предельного, тогда голова расколется сама; но этот человек не достиг. Но мы надеемся и молимся, и разбиваем ему череп. Точка высвобождения раскрыва­ется и становится видимой.

Рано или поздно, когда западная медицинская наука осознает физиологию йоги, это тоже станет частью вскрытия — установить, как человек умер. Теперь меди­ки могут только определить, умер ли он естественно или был отравлен, или убит, или совершил самоубийст­во... все это обычные вещи. Самого основного в отчете не хватает — как человек умер: из сексуального центра, из сердечного центра или из сахасрары? Откуда он умер? Есть возможность — и йоги много работали над этим — увидеть это в теле, потому что определенный центр разрушается, словно разбивается яйцо, из которого что-то вылупилось. Определенная деятельность, или движе­ние, точно на вершине головы начинается за три дня до того, как человек умирает. Эти меры могут подготовить тебя к тому, чтобы встре­тить смерть, и если ты знаешь, как встретить смерть, это великое празднование, огромная радость и наслажде­ние — почти танец и экстаз — ты не будешь снова рождаться. Твой урок усвоен. Ты научился всему, чему можно научиться здесь, на земле. Теперь ты готов дви­гаться за пределы, к высшей миссии, к высшей и безгра­ничной жизни. Теперь ты готов к тому, чтобы тебя поглотил космос, целое. Ты это заслужил.

Не До Конца...

Если ты хочешь чего-то, чего у тебя нет, это желание будет продолжать тебя тревожить, пока не будет испол­нено. Если все желания умирают, зачем человеку возвра­щаться в мир? Но вы возвращаетесь, потому что умирае­те неудовлетворенными. И это происходит много раз. Вас все еще интересует мирское счастье; все еще есть желания, и они вам кричат: «Куда ты? Вернись!». Никто не посылает вас обратно в этот мир, вы возвращаетесь из-за собственных желаний. Вы возвращаетесь сами; вы путешествуете по мосту собственных желаний. Тело ос­тается позади, но вы возвращаетесь с прежним умом и начинаете все путешествие заново. Вы входите во чрево следующей матери и повторяете ту же процедуру.

Смерть, которая становится средством для следующего рождения — это, фактически, не настоящая смерть. Мис­тик Кабир называет это «неполной смертью». Это незре­лая смерть, не созревшая полностью. Ты еще не вырос. Ты еще не достиг мудрости и не умер зрелой смертью. Муд­рость не обязательно наступает вместе со старением. Во­лосы седеют согласно естественному направлению ве­щей, но есть огромная разница между тем, чтобы достичь мудрости и просто поседеть. Мудрость достигается, толь­ко когда желания старятся и разваливаются, только когда желаний человека больше не существует.

Животные тоже стареют, деревья стареют, и вы тоже однажды состаритесь. Однажды вы тоже умрете. Но человек, желания которого старятся, человек, который знает, что такое желания, человек, желания которого уми­рают, — это человек, достигший мудрости. Смерть тако­го человека совершенно другая. Кабир умирает, Будда умирает, и вы тоже умрете, но есть качественная разни­ца между вашей смертью и смертью Кабира, между ва­шей смертью и смертью Будды.

Кабир говорит, что каждый в этом мире умирает, но никто не умирает правильным и достойным образом. Он говорит, как и все остальные просветленные люди, что умереть — это искусство.

Может быть, вы никогда не думали о смерти таким образом; вы даже не считаете искусством жизнь. Вы живете, как бревно, плывущее по реке, которое тянет туда, куда его несет течением. Ваша жизнь — это тра­гедия; она еще не стала искусством. Прежде чем совер­шить какой-то шаг, вы даже не останавливаетесь, чтобы подумать.

Если кто-то тебя спросит: «Почему ты это сделал?», у тебя на самом деле нет ответа. Хотя ты готовишь ответ и даешь его, внутри ты очень хорошо знаешь, что это совершенно не ответ. Ты живешь так, словно про­бираешься ощупью в темноте. Твоя жизнь не стала ис­кусством. Именно поэтому до самого конца жизни ты не узнаешь, что такое красота, что такое истина или что такое блаженство. Ты не переживаешь ни одной из этих вещей. Ты чувствуешь себя так, словно прожил всю жизнь, блуждая в пустыне; ты чувствуешь себя так, словно за всю свою жизнь ничего не достиг.

Но это все очень естественно, потому что твоя жизнь не стала произведением искусства. Если бы это было так, ты мог бы сделать из своей жизни прекрасную скульптуру. Ты мог бы придать своей жизни опреде­ленную форму; ты мог бы очистить ее, отполировать и придать ей внутренне свойственный ей блеск. Если бы ты сжег в своей жизни весь мусор, то к этому времени достиг бы чистоты золота. Если бы ты отсек весь из­быточный камень, каждая конечность статуи была бы сейчас сущим художеством. Ты мог бы создать из сво­ей жизни прекрасную скульптуру, прекрасное произве­дение искусства. Но нет, несмотря на тот факт, что сде­лал в своей жизни многие вещи, ты не достиг ничего существенного.

Твоя жизнь — это не искусство; это не искусство, ни в каком смысле — а Кабир говорит, что даже смерть должна быть полным искусством. Смерть — настолько же искусство, что и жизнь. И смерть — это испытание. Если ты правильно жил, то можешь правильно умереть.

Если ты не жил правильно, то не сможешь правильно умереть. Смерть — это окончательное приношение. Это высочайшее; это корона, венчающая вершину. Смерть — это сущность и цветение жизни. Как может быть пра­вильной твоя смерть, если ты провел неправильно всю жизнь? Как может быть смерть полной смысла, если вся твоя жизнь была пустой растратой? Как может дерево, корни которого прогнили, вырастить сладкий плод? Это невозможно.

В чем тайна искусства жизни? Вот в чем секрет — жить в полной осознанности. Не нащупывай в темно­те; не ходи во сне; ходи в осознанности. Что бы ты ни делал, неважно, что это — даже если это так незначи­тельно, как открыть и закрыть глаза, — делай это внима­тельно, делай это с осознанностью. Кто знает, все мо­жет зависеть от этого крошечного движения — от от­крытия и закрытия глаз. Может быть, идя по дороге, ты увидишь женщину и проживешь с ней всю жизнь! Даже закрывая и открывая глаза, оставайся бдительным.

Будда обычно говорил своим ученикам, при ходьбе не смотреть дальше, чем на четыре фута вперед: «Для ходь­бы этого вполне достаточно, — говорил он. — Не нужно смотреть по сторонам и постоянно глазеть во все стороны. Закончив видеть первые четыре фута, ты увидишь пе­ред собой следующие. Этого достаточно; таким образом можно совершить путешествие в тысячи миль. Зачем смотреть по сторонам? Не смотрите постоянно во все стороны». Такое путешествие никогда не кончается.

Если ты изучишь свою жизнь, то сможешь увидеть, что все, что бы в ней ни происходило, было случайно и по стечению обстоятельств. Что-то случилось само со­бой, и из-за этой случайности изменился весь курс жиз­ни. Ты шел по дороге к храму, например, и тебе улыбну­лась женщина. Вместо того чтобы достичь точки назна­чения, ты оказался в каком-то другом месте. Ты же­нился на этой женщине; у вас появились дети. Ты тре­вожился о том, чтобы на ней жениться, и таким образом попался в колесо, которое вращается и вращается. Тебе никогда не приходило в голову, что все это вызвано случайностью, стечением обстоятельств? Если бы ты следовал совету, который Будда давал своим ученикам, может быть, ничего этого не случилось бы.

Чтобы обрести искусство жить, помни это — никог­да не действуй в неосознанности, никогда не действуй во сне. Никогда не позволяй ничему случаться самому по себе. Сначала увидь это как следует. Сначала рас­смотри это правильно: прежде чем привести что-то в действие, посмотри на это твердо, с осторожностью и мудростью. Делая это, ты найдешь, что твоя жизнь при­обретет нового рода красоту, определенную элегантность. Ты станешь как скульптура; ты станешь подобным ситуации, в которой скульптор и скульптура не отдельны. Ты сам и скульптор, и статуя, ты сам и камень, и инст­румент. Ты — всё и вся.

Живя в осознанности, ты найдешь, что инструмент проделал хорошую работу. Он отсек бесполезный камень и не позволил остаться ничему, недостойному этого. Ин­струмент отсек все излишнее и подошел прямо к сути. И тогда однажды ты найдешь, что достиг храма, что сам стал божественной скульптурой. Ты найдешь, что достиг своего рода красоты, что достиг глубокого сознания.

Если ты остаешься пробужденным и бдительным до самой смерти, ты прожил правильно. И тогда ты сможешь встретить правильным образом и смерть.

***

В своем стихотворении Кабир говорит: «Смерть, смерть, все постоянно умирает».

Кабир говорит, что каждый в этом мире умирает, что смерть свершается ежедневно, случается в каждое мгновение. Он говорит, что мы со всех сторон окруже­ны морем смерти. Целое постоянно тонет в нем.

«Ни­кто не умирает, как надо».

Никто не умирает правиль­ным образом. Кабир говорит, что никто не умирает в сознании.

Он говорит: «Кабир встретил смерть, чтобы никогда больше не умирать. Это искусство. Это свидетельство того, что смерти больше нет. Если ты что-то один раз делаешь правильно, тебе не придется делать этого снова. Что-то приходится делать снова и снова, если раньше ты не мог сделать это правильно. Существование дает нам возможность за возможностью прожить правильно. Оно не торопится; у него нет недостатка времени. И пока ты продолжаешь делать те же самые ошибки, ты будешь снова выброшен в мир. Ты не будешь пойман в его сети, только когда сможешь вернуться в существование с пол­ным и завершенным опытом жизни.

Ты точно как ребенок, которого снова и снова от­правляют в один и тот же класс, пока он не сдаст экза­мен. Мы говорим, что ему не позволят перейти в следу­ющий класс, пока он не закончит этого. Обитель любви остается для тебя закрытой таким же образом, пока ты не закончишь жизни.

Искусство жизни состоит в том, чтобы пройти по жизни успешно. И человеку, который проходит жизнь успешно, нечему больше учиться в этом мире. Он на­учился всему, чему можно научиться таким образом. Он прошел через суровые испытания и огонь страстных желаний и стремлений. Теперь ему открывается дверь в высший класс; теперь его туда допускают. Он на­учился всему, чему только можно было научиться в этом мире. Поэтому эта дверь, ведущая в этот мир, закрыта для него. Он не может вернуться: «Кабир встретил смерть, чтобы никогда боль­ше не умирать».

Живи таким образом, чтобы никогда больше не было другого рождения, и умри таким образом, чтобы никогда больше не было другой смерти. Если есть рождение, тог­да, несомненно, будет и смерть; смерть последует автома­тически. Поэтому живи таким образом, чтобы другого рождения не было, — и тогда больше не будет и смерти.

Каждый хочет быть спасенным от смерти. Можно ли найти человека, который не хотел бы спастись от смерти? Тогда почему эти люди не спасаются от смер­ти? Тебя нельзя спасти от смерти, пока тебя нельзя спас­ти от рождения. Рождение — это другой конец смерти. Если ты говоришь, что хочешь вечно, снова и снова рож­даться, ты говоришь ерунду. Все это означает, что ты не понимаешь самого простого правила арифметики: что рождение — это один полюс жизни, а смерть — другой.

Человеку, который родился, предстоит умереть. То, что началось, должно также и кончиться. Но если конца нет, не может быть и начала. Поэтому, если ты хочешь спастись от конца, никогда не желай начала. Не жажди начала, если хочешь безначального, если хочешь вечно­го. Просто попытайся спастись от начала.

Даже небольшие опыты жизни помогут в этом уси­лии. Люди приходят ко мне и говорят: «Мы хотим спа­стись от того, чтобы чувствовать гнев. Что нам делать?» Я говорю им оставаться бдительными с самого начала. Если гнев уже поймал тебя в свои руки, будет очень трудно, почти невозможно его избежать или от него освободиться. Тебе придется через него пройти. Не имеет значения, быстро ты пройдешь или медленно, но пройти через него придется. На это может потребоваться вре­мя, но все, что началось, обязательно в какой-то точке кончится.

Ты хочешь спастись от смерти. Но ты не знаешь даже, когда начинается смерть. Люди думают, что смерть начи­нается со старостью, когда тело теряет жизненную силу, когда лекарства больше не помогают, или когда врачи ока­зываются беспомощными. Если ты думаешь таким обра­зом, то ошибаешься. Тогда тебе придется умирать снова и снова; тогда ты не сможешь понять истины о жизни.

Начало смерти происходит с рождением.

Если ты пойдешь глубже в это явление, то увидишь, что смерть случается одновременно с зачатием. Когда ты рождаешься, ты уже был мертв девять месяцев, по­тому что эти девять месяцев ты уже прожил в утробе матери. Эти девять месяцев начинаются в момент за­чатия и, несомненно, должны быть включенными в путешествие к смерти. Тебе уже девять месяцев возраста к моменту рождения. Такое количество старости уже тебя догнало. Твое рождение, на самом деле, начинается с того момента, как твое существо вошло в утробу ма­тери, и в этот же момент начинается и смерть.

Ты умираешь каждый день. Это не такое событие, которое случается в конце жизни.

Смерть — это не чудо, смерть — это не волшебный трюк. Смерть — это процесс. Ты постепенно умираешь, умираешь мало-помалу каждый день, и придет день, когда этот процесс умирания, прекратится. Смерть — послед­ний шаг в этом процессе. Смерть — это конец начала. И она длится долгое время, около семидесяти лет!

Если хочешь спастись от смерти, спасись от того, чтобы не войти в следующую утробу матери… Если ты не хочешь входить в другую утробу матери, иди глубже и глубже в самого себя. И по мере того, как это дела­ешь, ты придешь к осознанию, пониманию истинного искусства жизни и смерти; ты придешь к знанию того, что такое на самом деле жизнь и смерть. Если ты не хочешь входить в другую утробу матери, нужно спас­тись от желаний, от акта желания.

Старик, который умирает — который на пороге смер­ти, но привязан к жизни, — он скажет: «Если бы только у меня было еще немного времени, то я смог бы испол­нить все свои неисполненные желания. Мой дом еще не достроен, а сын еще не женился. Во мне все еще столько желаний, которые я хочу осуществить. Я начал их осуществлять лишь недавно. Справедливо ли это, пра­вильно ли, что меня нужно утащить из мира? Только в последнее время мне удалось организовать все немного лучше. И я планировал небольшой отдых. Теперь, когда дети выросли и начали зарабатывать себе на жизнь, я думал, что смогу посвятить немного времени, поклоня­ясь Богу, ходя в церковь и поя гимны».

Никто никогда этого не делает. И все же, когда при­ближается смерть, человек всегда думает: «Если бы у меня было время, я провел бы его, поклоняясь Богу. Ка­жется несправедливым, что Бог отнимает у меня жизнь, не позволив осуществить желаний».

Это составляет трудность во время смерти. Жела­ния человека не осуществлены полностью, а тело готово его покинуть. И эти незавершенные и неисполненные желания будут тотчас же искать нового рождения. Они должны быть удовлетворены. Ты не можешь освободиться от мира прежде этого. Твое желание получить еще не­много жизни, прожить немного дольше становится при­чиной следующего рождения.

Поэтому пойми хорошо, что начало смерти — это на самом деле даже не утроба матери, оно происходит еще до того, как ты входишь в утробу матери. Эта цепь смерти началась, когда ты пожелал больше жизни во время своей предыдущей смерти. Входя в это явление глубже и глубже, ты найдешь, что желания — это связу­ющие звенья в цепи смертей. Стар ли кто-то или молод, у него есть желания, которые он хочет исполнить, — и это становится причиной серии рождений и смертей. Будда постоянно говорил: «Будь свободен от желаний, и ты освободишься от сансары, освободишься от мира».

Таким образом, никогда не поощряй желаний. Будь счастлив с тем, что у тебя есть, и будь удовлетворен тем, кто ты такой. Тогда для тебя не будет другого рожде­ния. Ты должен быть удовлетворенным — как будто достиг своей цели; как будто больше не нужно продол­жать никакого путешествия; как будто идти больше не­куда. Неважно, что тобой достигнуто, этого должно быть более чем достаточно. Не должно быть вообще никакой мысли о том, чтобы достичь чего-то большего, чем у тебя уже есть.

Если это случается с тобой, - как ты родишься снова? Ты умрешь полностью удовлетворенным. А у человека, который умирает полностью удовлетворенным, нет при­чины, чтобы снова возвращаться в мир. Такой человек познал искусство смерти. Человек, который умирает в «безжеланности», знает искусство смерти.

Достигнув этой мудрости, став осуществленным, Кабир умирает. Он умирает, познав реальность, познав ис­тину. А ты умираешь, вообще ничего не узнав. Ты уми­раешь без удовлетворения, без пробужденности и без муд­рости. Состарившись, ты умираешь; достигнув мудрости, умирает просветленный. Именно это говорит Кабир. Ты умираешь в состоянии беспомощности, плача о том, что­бы кто-то тебе помог, плача о докторах и лекарствах.

Человек умирает, но не хочет умирать. Он умирает, потому что он беспомощен. Ты пытаешься совершать множество трюков, чтобы не умирать. Ты веришь в лож­ные заверения, которые дают тебе астрологи и так назы­ваемые святые люди. Некоторые люди даже носят амуле­ты в попытке спастись от смерти. Вы пытаетесь делать все возможные вещи, чтобы спастись.

Состариться — не значит стать мудрым. Достиже­ние мудрости означает, что ты осознал, что нет ничего, чего стоило бы достигать в этой жизни, и нет ничего, что стоило бы спасать. Достижение мудрости означает, что ты исследовал все свои желания и нашел, что в них нет ничего существенного. Ты занимался любовью и нашел, что это не более чем похоть; ты нашел, что природа просто использует тебя как средство для вос­произведения вида. Ты заработал деньги и нашел, что хотя это и считается ценным в обществе, это не что иное, как грязные куски бумаги. Ты достиг высокого положения, и сотни тысяч смотрят на тебя снизу вверх с благоговением и уважением, но ты осознаешь, что твое положение не принесло тебе никакой удовлетво­ренности, что твой ум остался неудовлетворенным.

Ты исследовал высоты эго и нашел, что и там тоже нельзя найти ничего, кроме посредственности и мелоч­ности. Ты жил во дворцах, но твоя внутренняя бедность не исчезла.

Может быть, ты заработал все, что только возмож­но, достиг всего, что только возможно, но лишь тогда, когда ты осознаешь, что все это приобретение — на самом деле ничто, кроме потери, ты становишься муд­рым человеком. Лишь тогда ты осознаешь, что в жиз­ни нет ничего, что стоило бы достигать. Несмотря на тот факт, что ты исследовал каждый уголок и каждую трещинку, ты нашел, что в твоей жизни нет ничего существенного.

Ты учишься этому из собственного огромного опы­та. Не слушая кого-то, не читая слова Кабира и не слушая меня, ты осознаешь, что вся эта игра жизни играет­ся в невежестве — ты это осознаешь путем собствен­ных проб и ошибок и посредством собственного опыта.

В этом мире нет никакого места для просветленно­го человека. Здесь просветленному человеку делать не­чего. Этот мир — детская игрушка, дети с ней играют, дети ею поглощены. Став просветленным, ты будешь смеяться; тогда ты увидишь, что это просто игрушка. Тогда ты узнаешь. Тогда ты просветлен. И в то мгнове­ние, когда ты это осознаешь, цепь желаний разрушена.

Во время смерти ты делаешь все, что в твоих силах, чтобы спастись. Ты в ужасе, ты дрожишь. Ты — океан страха и возбуждения. Тебя тащит в смерть; ты не хо­чешь, чтобы твоя жизненная сила покидала тело. Ты цеп­ляешься за тело, как только можешь, и тебя отделяют от него насильно. Ты умираешь, рыдая; ты умираешь в боли. Ты умираешь побежденным, в полной беспомощности.

Сядь рядом с человеком, который умирает, и посмот­ри, какие лихорадочные усилия он совершает, чтобы уце­питься за жизнь. Сделай это, потому что, может быть, ты не будешь достаточно сознательным, чтобы увидеть все это во время собственной смерти. Умирающий человек пытается схватиться за любую соломинку, чтобы остать­ся в живых немного дольше, чтобы остаться на этом берегу немного больше. Пришел зов двигаться на дру­гой берег — на берегу тебя ждет лодка, тебя подзывает лодочник, прося поторопиться, говоря: «Пришло твое вре­мя», спрашивая: «Почему ты все еще цепляешься за этот берег?»

Ты говоришь: «Пожалуйста, обожди еще мгновение. Позволь мне еще немного счастья! У меня всю жизнь его вообще не было». Ты был несчастлив всю жизнь, и все же хочешь прожить еще одно мгновение в надежде достичь счастья... Это трагедия.

Ты умираешь неудовлетворенным и жаждущим. Ты пил из многих источников, но твоя жажда не утолена. Твой голод был неутолим, тебе не удалось удовлетво­рить своих вкусов, и твои желания остались такими же, что и были. Хотя ты и пережил все возможные опыты, твои желания остались прежними. Они продолжают тебя беспокоить даже в момент смерти. Такого рода смерть — смерть невежественного и глупого человека.

Если же после того, как ты пережил все возможные опыты, желания начинают исчезать, и ты начинаешь смеяться — если ты осознаешь, что пытаться выжать счастье из этой жизни все равно, что пытаться выжать масло из камня... Если ты видишь, что в этой жизни не может быть никаких подлинных отношений, и что нет способа добиться в этой жизни счастья... Если ты ви­дишь, что бродил впустую, что путешествовал во сне... Если ты осознаешь все это, тогда ты становишься муд­рым человеком. Стань мудрым до смерти. Ты уже уми­рал столько раз!

Когда за тобой придет смерть и постучит в двери, иди в нее с полным сознанием. Сопровождай смерть так, как это сделал бы просветленный. Не продолжай плакать, рыдать и вопить, как ребенок, у которого отобра­ли игрушку. Не будь ребенком во время смерти.

Умри с улыбкой на лице.

Скажи смерти: «Добро пожаловать. Я к тебе готов».

И когда ты это говоришь, не должно оставаться ни тени сожаления. По сути, если ты действительно знал жизнь, в твоем голосе будет блаженство и экстаз — и ни малейшего страдания.

Певец-новичок пришел в город, который в основ­ном населяли музыканты. Весь город собрался, чтобы послушать новоприбывшего музыканта. Он был совсем новичок, только начинающий. Он едва ли знал даже азы музыки, и все же у него была привычка посещать места, в которых никто ничего не знал о музыке, и его скудное знание всегда считалось великим. Но в этом городе были знатоки; классическая музыка была у них в крови.

Едва он пропел первую ноту, как все закричали:

— Еще раз! Еще раз!

Он понял неправильно. Он подумал: «Какие милые эти люди! Они действительно великие любители музы­ки! Они совершенно такие, как мне о них говорили».

И он пропел еще раз, и весь зал закричал снова:

— Еще раз!

И он продолжал, повторил семь или восемь раз. Тог­да у него заболело горло, и он устал. В конце концов, он сказал:

— Друзья, я глубоко тронут вашей любовью, но, пожа­луйста, извините меня. Я больше не могу! Мой голос вот-вот сорвется.

И тогда вся аудитория закричала:

— Тебе придется продолжать петь, пока ты не смо­жешь спеть правильно!

Все это время новичок думал, что крики: «Еще раз!» восхваляли его пение. Но эти люди были знатоками.

— Если у тебя сорвется голос, — закричали они, — пусть срывается, но тебе придется продолжать петь, пока ты не споешь правильно!

Тебя раз за разом выносит обратно в сансару, в этот мир, но не думай, что это потому, что ты так важен, или потому, что ты имеешь большую ценность. Тот факт, что тебя посылают обратно, — это послание существо­вания, что тебе придется продолжать петь, пока ты не научишься петь песню жизни правильно. Ты нуждаешь­ся в этой практике и повторении, потому что всегда возвращаешься к ним, не став законченным. Существо­вание не признает незаконченных вещей; им признает­ся только законченное.

Человек, который познал истину жизни, будет напол­нен радостью от прихода смерти, потому что вскоре ос­вободится от запутанности в сансаре, от запутанности в этом мире. Вскоре это бесполезное продолжение за­кончится; вскоре эта детская игрушка будет отложена в сторону.

Этот человек достоин того, чтобы путешествовать в то место, откуда нет возврата.

Ответы На Вопросы

следующая страница>