В. В. Сиповского «История русской словесности. Часть III. Выпуск I» (1910 г.) и к фрагменту «Значение Гончарова»

М. Баликова,

2 курс, русское отделение,

5-ая английская группа,

95 баллов

Задание №1 (а)
Литература, по определению Р. Барта, есть то, чему обучают в школе. В наши дни, когда становится очевидным, что большинство читателей, выбирая и определенным образом интерпретируя и оценивая литературные тексты, не руководствуется мнением учителей или, например, библиотекарей, еще несколько десятилетий назад бывших авторитетными советчиками, это бартовское определение, по всей вероятности, нуждается в корректировке.

Однако мы не должны забывать, что практически на протяжении двух столетий, начиная с того момента, как литература, вытеснив риторику, стала школьным предметом (XIX в.), именно учитель, наряду с критиком, цензором, ученым, играл значительную роль в формировании у школьников тех или иных представлений о конкретных литературных эпохах, авторах, произведениях и о литературном процессе в целом.

Чему и как (применительно к литературе) учили в школе начала и середины XX в., попробуем понять, обратившись к фрагменту «Пушкин как личность» из учебника В. В. Сиповского «История русской словесности. Часть III. Выпуск I» (1910 г.) и к фрагменту «Значение Гончарова» из учебника А. А. Зерчанинова и Д. Я. Райхина «Русская литература» (1955 – 1965 гг.).
Уже в первой фразе фрагмента об А. С. Пушкине фигурирует слово «личность». На первый взгляд, оно употреблено здесь как синоним слова «человек» («Пушкин замечателен не только как писатель, но и как человек, как «личность»…»). Но если мы вспомним хотя бы одну из многочисленных дефиниций личности, станет ясно, что это понятие тесно связано с понятием социального: личность часто определяют как совокупность социально значимых черт индивида. Примечательно, что в тексте В. В. Сиповского не дается определения личности, таким образом, школьникам, очевидно, предлагается самим вывести это определение на основе прочитанного материала. При этом автор учебника как будто вовсе не навязывает читательской аудитории свое (заранее заданное) мнение, он исполняет – пользуясь выражением М. Фуко – «роль мертвого в игре письма». В этом выражается важнейшее свойство проявляющейся, а вернее – скрытой в тексте и стоящей за текстом власти: она не только репрессивна (способна реализоваться через доминирование), но и продуктивна. В то же время читательская творческая активность регулируется, ограничивается в той мере, в какой власть задает русла, или «коридоры», в которых существует субъект (вспомним, что этим термином обозначается как самовластное, свободное «я», так и единица подвластная, подчиненная, зависимая). По каким же «коридорам» стремится направить мысль своих читателей В. В. Сиповский?

Рассуждая о пушкинском «стремлении к «свободе»», называя Пушкина «певцом «правды» - художественной… и жизненной», автор учебника рисует социальный идеал, основанный на свободолюбии, «свободомыслии» («в широком значении этого слова») и неустанном «искании «правды»». В этом контексте особенно важным становится социально ориентированное представление о «личности», формирующееся на протяжении всего текста и связывающее воедино отдельные его фрагменты.

Однако обратим внимание на то, что «неумирающее… стремление к «свободе»» названо лишь второй («другой») чертой пушкинской души. В качестве основной ее черты определена «любовь к людям». Мысль о многообразии проявлений этой любви, ее «оттенков», которые «не поддаются учету», автору позволяет выразить ряд однородных членов: «и к друзьям, и к женщинам, и к молодежи, и к природе, и к Богу, и к императору Николаю, и к декабристам».

«Ширина этого чувства» естественным образом объясняется через саму природу Пушкина как человека, обладающего «широкой, всеобъемлющей душой». Здесь В. В. Сиповский использует прием антитезы, противопоставляя «отзывчивость» и «многогранность» Пушкина «односторонности» «таких, например… писателей, как Жуковский, Лермонтов, Байрон». При этом даже упоминание о раннем (романтическом) периоде творчества Пушкина, которое явно объединяет его с вышеперечисленными литераторами, выводится за рамки авторской концепции – этого упоминания в тексте просто нет.

Упомянутое противопоставление Пушкина другим «писателям» развивает тему уникальности, неповторимости Пушкина, обозначенную в начале текста категоричным утверждением: «Среди русских писателей нет другого писателя, более откровенного и искреннего, чем Пушкин». Эта уникальность подчеркивается указанием на то, что Пушкин «с детства отстаивал свою «личность» от посягательства воспитателей, друзей, света и правительства». Отметим также, что упоминание имени В. А. Жуковского не сопровождается ссылкой на то, что он являлся наставником, учителем Пушкина – по крайней мере, на раннем этапе его литературной деятельности. Такое отрицание периода ученичества, с одной стороны, связывает темы своеобразия, самобытности Пушкина и свободы (см. выше) и дает нам право говорить даже не о «коридорах», а о возникновении замыкающегося круга, кольца мысли, а с другой – подводит нас к осознанию еще одного важного мотива, который можно назвать мотивом естественности.

«Певец земли, - он полюбил и тот мировой порядок, который управляет земной жизнью», - такую характеристику получает Пушкин в тексте В. В. Сиповского. В рамках этого миропорядка сама смерть осмысляется как нечто закономерно-необходимое (здесь автор учебника ссылается на стихотворение «Брожу ли я вдоль улиц шумных…») и «равнодушие природы к жизни и смерти» «не наполняет» поэта «ненавистью». Таким образом, Пушкин предстает как мыслитель, чувствующий органическую связь порядка человеческой жизни с универсальным, природным, мировым порядком. Характерно употребление в этом фрагменте «растительной» метафорики: например, философию Пушкина В. В. Сиповский называет выросшей «из его чувства «любви»».

В связи с мотивом естественности большую семантическую нагрузку приобретает отказ автора от разграничения жизни и творчества Пушкина: «В своих произведениях он выразил все свои нравственные черты, все настроения, всю историю своего мировоззрения».

Чрезвычайно важным оказывается мотив естественности и в том отношении, в каком он служит для реализации власти в тексте. По утверждению М. Фуко, сильная власть незаметна, по-настоящему она там, где ее не видно. А что может сделать власть менее заметной, чем «маскировка» ее под естественность? Для этой цели служат и отсутствие в тексте четких определений основных понятий (например, «личность», «свобода»), и цитаты из Пушкина, изящно вплетаемые в речь автора учебника и подтверждающие истинность его суждений.

Именно установка на естественность (точнее, квазиестественность) позволяет автору учебника создать миф, в котором «личность» Пушкина выступает, в терминах Р. Барта, «непосредственной репрезентацией» (формой, означающим) концепта определенного культурного типа, характеризующегося такими чертами, как любовь к людям, стремление к свободе, правдолюбие и т. д. Здесь трудно не согласиться с Р. Бартом, определявшим миф как «семиологическую систему, претендующую на то, чтобы превратиться в систему фактов», и видевшим суть мифа в превращении истории «в природу».
Если В. В. Сиповский в своем учебнике подчеркивал исключительность А. С. Пушкина, его несходство с другими литераторами, то для А. А. Зерчанинова и Д. Я. Райхина, наоборот, важно «вписать» И. А. Гончарова в литературно-исторический контекст. Так, первый абзац текста содержит значительное количество имен русских писателей и поэтов – современников Гончарова. Среди них и Грибоедов, и Лермонтов, и Белинский, и Гоголь, и Тургенев, и Некрасов, и Чернышевский, и Добролюбов, и Салтыков-Щедрин и др. Из зарубежных писателей упомянуты Бальзак, Флобер и Диккенс. Количественное соотношение русских и европейских имен, конечно, неслучайно: уже в следующем абзаце оно косвенно оправдывается утверждением, что Гончарова, знакомого с произведениями западной литературы, «свое, родное, захватило… глубже всего, поразило и навсегда подчинило своему обаянию».

Нужно отметить, что приводимые авторами учебника имена выполняют двойную функцию: они, во-первых, как уже было сказано, служат для того, чтобы связать Гончарова с определенным контекстом, а во-вторых, составляют канон, устанавливаемый определенной традицией школьного литературоведения. В этот канон включаются имена авторов, с произведениями которых школьники должны быть знакомы. Само упоминание Гончарова в одном ряду с «каноническими» именами, его включение в этот ряд должно свидетельствовать о важности, значительной роли (в таком смысле в тексте учебника употребляется слово «значение») Гончарова как писателя.

Подтверждением значения Гончарова является, очевидно, актуальность его творчества, а именно романа «Обломов» (только об этом произведении идет речь в данном фрагменте учебного текста). Злободневность этого романа подчеркивается как грамматическими средствами (последовательное употребление форм прошедшего и настоящего времени глагола во фразе «Особенной популярностью пользовался и пользуется роман «Обломов»», курсив мой – М. Б.), так и интертекстуальными (цитата из доклада В. И. Ленина, подтверждающая, что «старый Обломов остался» в современной жизни).

Значение Гончарова не умаляется, а, скорее, усиливается преемственностью, связывающей его творчество с творчеством Пушкина, которого авторы учебника называют «великим учителем» Гончарова. Интересно проанализировать в этой связи коннотативное значение перифрастического наименования Пушкина «солнце русской поэзии». С образом солнца традиционно связывается идея света, которая, в свою очередь, ассоциируется с представлениями об учебе, просвещении; ср. также выражение «Ученье – свет, а неученье – тьма».

Наибольшее развитие тема учения получает ближе к концу фрагмента (а конец, как известно, является сильной позицией текста). В одном небольшом по объему абзаце дважды повторяется выражение Чернышевского «учебник жизни», которым он определял литературу, обращается внимание и на то, что Гончаров «называл романы «школой жизни»». По всей вероятности, перед нами первичный (имплицитный, косвенный) перформатив, подталкивающий читателей (школьников) к мысли, что, если важна литература как «учебник жизни», то в значимости учебника литературы сомневаться тем более не приходится…

Задание №1 (б)
Из теоретических текстов, перечисленных в списке обязательной литературы, особенно полезными оказались:

«Миф сегодня» Р. Барта (понятие мифа, его сущность и характерные черты, соотношение в мифе формы, концепта и значения);
«Что такое автор?» М. Фуко (взгляд на концепцию текста как «убийцы автора», характеристика функции «автор»);
«Порядок дискурса» М. Фуко (мысль о том, что большую часть жизни мы незаметно для себя подвергаемся порядку власти);
«Как производить действия при помощи слов» Дж. Остина (разграничение и взаимосвязь констативов и перформативов, виды перформативов).