Перейти на главную страницу
Галка Ворона переезжала на первый этаж. Шифоньер из мореного дуба в дверь не проходил. Когда-то, видимо, его вносили разборным. Теперь он ссохся и превратился в литой кусок дуба. Как крупный специалист по выносу мебели вызвался помочь сосед с первого этажа Витька Гриншпан.
- Это закон физики, ты не знаешь, - сказал Витя.
Затем отпустил подругу покурить на улицу, протянул от шкафа крепкую капроновую веревку через всю комнату, кухню к входной двери, продел сквозь ручку, вернулся на балкон, намотал остаток на кисть и подергал для верности веревку на прочность.
- Отлично!
В школе Гриншпан учился хорошо, во всяком случае, по физике у него всегда стояла твердая тройка. Поэтому подсчитав в уме, что такая длина рычага должна значительно уменьшить вес гардероба, может, и вовсе свести на нет, он уперся ногой в стену, выдохнул и тихонько толкнул махину плечом.
Шкап слегка покачнулся, потом как-то обреченно повалился боком, с ураганной силой увлекая в противоположную сторону сопротивляющегося, что есть мочи, Гриншпана. Веревка, захлестнувшая кисть ученого мертвым узлом, тянула его к двери.
На всех парах Витя пролетел комнату, перед коридором в кухню тем не менее вдруг решил побороться, выбросил ногу в стену, его мотануло, он упал, ударился о комод, швейную машинку, также приготовленную для сноса на первый этаж, в последний момент успел вскочить, чтобы уже без сопротивления и напрасных усилий размазаться по входной двери.
Хорошо еще, что Галка жила на втором этаже. А если бы на пятом? Руку бы, наверное, с корнем вырвало. А так шкаф рухнул в палисадник первого этажа, развалился на составные, и веревка ослабла.
Витька разгрыз зубами узел и увидел, как онемелая, враз почерневшая кисть, буквально на глазах наливается приятной розовостью внутренней жизни.
Галка Ворона горько плакала в палисаднике, пыталась приладить друг к дружке разбитые части шкафа. Конечно, она жалела не эти дрова. Когда она родилась, шифоньер уже стоял в углу, прокопченный временем. Скорей всего, его тут и сбили, в этой комнате, потому что дому тоже было сто лет в обед. А плакала она оттого, что в какое-то мгновенье ей показалось, что также как этот шкаф, сломалась и разлетелась на тысячу осколков ее бессмысленная и нескладная жизнь.
- Нехорошо день начался, нехорошо, - шептал на балконе Гриншпан, потирая увечную руку.
МУЖ.
Отправляясь на свидание, выходила на крыльцо и на зависть девчонкам мазала ляжки духами «Красная Москва».
-Чтобы селедкой не пахло!
Как фея по двору с помойным ведром бегала – на полупальцах. Едва касаясь грешной земли. Бросила курить, пить, ругаться. А когда подносили, морщила нос, махала руками и задыхалась. По утрам перед работой, с зубной щеткой во рту, Галчонок хрипела на весь коридор срывающимся голосом:»Любовь свободна, мир чарует!» а потом только «Тра-та-та», поскольку слов дальше не знала.
Соседи затихли, подобрели, надеясь на чудо.
Но чудеса – дефицитный товар. Во всяком случае, в это время, этой точке пространства его произойти просто не могло вследствие отсутствия объективных предпосылок, да и где бы их взять?
Непосредственно после скромной, но шумной свадьбы, не мешкая, только-только глаза продрала, Галка села в кровати голая, закинула ногу на ногу и, как бывалыча, сигарету в зубы для оттяжки вчерашнего. Золотой сон кончился, начинались серые будни.
Когда-то в незапамятные времена первая красавица улицы, теперь слегка за сорок – без зубов (полобоймы осталось), с вечным шиньоном на круглешке пролысины, об остальном и говорить нечего – не смотрелась. Особенно по утрам. Такой необычной супруг ее еще не видел.
Высосав на глазах избранника всю сигарету до фильтра так, что обожгла пальцы, Ворона обошла свадебный стол, слила «остатки-сладки» из всех рюмок, хряпнула, крякнула и по новой охнарик в зубы на закусь. Муж взвыл.
- Да ты что – окурок мне родить собралась? Мужик в зоне и то так над собой не издевается!
Парень был моложе жены на пятнадцать лет. Сколько себя помнил, жил то в тюрьме, то в лагере. У него создалось превратное понятие о женском организме. Ему казалось, что женщина может и должна рожать всегда, что-то вроде автомата с газированной водой – бросил монету, получи стакан апельсиновой. Он бредил детьми, Галка ему сдуру пообещала ляльку, хотя понимала, что забеременеть ей не поможет вся Академия Наук в полном составе, а если и забеременеет, то тут же и умрет от страха, не дожидаясь родов.
С другой стороны, ей было жалко этого парня, хилого, исколотого татуировальной иглой, и ей хотелось как-то отблагодарить его за это чудное лето, хотя бы иллюзией счастья.
Конечно, вскоре они расстались. Чашу супружеского терпения переполнило даже не то, что любимая обманула его с ребенком, а то, что все вокруг, друзья и враги, называли Галку Вороной. Это его почему-то оскорбляло до глубины души, он дрался, его часто били, потому что все здоровье до копеечки оставил в зоне. После драки Галка его мыла над тазиком. Заклеивала раны пластырем, а так как когда-то окончила медучилище, то все исполняла не только с любовью, но и с профессиональным блеском.
Однажды зимой он взял мыло, мочалку, полотенце, ушел в баню и не вернулся.
Витька Гриншпан работал на картфабрике альграфом. Профессия такая.
Поехал он как-то к родственникам в Москву. В купе познакомился с соседями, то се, куда едешь, рассказал, что, мол, альграф, едет к родным в столицу.
Гены попутчиков, видимо, потомственных крестьян, запели «Аллилуйю». Замешательство, связанное с ностальгией по правежу, милой сердцу барщине и отсутствию профсоюзов, было недолгим. Колхозники- монархисты с почтительностью вышли в ресторан, накупили вина, водки, вернулись в купе, упакованнные по грудь, и поили «барина» до самой Москвы.
Гриншпан разубеждать соседей не стал. В конце концов, никто никого не обманывал.
- Граф так граф! СОВЕТ Соседом Вороны с одной стороны был Гриншпан, с другой Вольхин, тоже Виктор. И тоже на картфабрике работал.
Жил Вольхин вдвоем с матерью. Лет десять назад ее разбил паралич, она обезножила. Шла поздно вечером из гостей по мосту, а ей навстречу голый мужик. Бежит и для отмазки, видимо, чтобы люди не испугались, бубнит на одной ноте:»Разули, раздели, разули, раздели». Конечно, она перетрусила, пришла домой, легла спать нормальная, а утром проснулась уже без ног. Каждый день Вольхин переносил ее с кровати к окну, вечером обратно, летом на закорках вытаскивал во двор погреться на завалинке, зимой на санках катал, будто маленькую, и никто никогда не слышал от него даже слова жалобы.
Мать любила кормить голубей. Это был ее пунктик.
- Гуленьки, гуленьки, гули, гули, мои хорошие!
Всю пенсию на птиц переводила. Витька приходилось покупать хлеб мешками. Стаи голубей денно и нощно кружили над двором и отчаянно гулили, когда мать по болезни оставалась в постели.
Дворничиха тетя Галя, татарка, соседи, сын, начальник ЖЭКа стыдили и усовещали ее, как могли. И что двор в голубятню превратила, и что деньги бесполезно на голубиный помет переводит, и хлеб!
- Блокаду забыла?!
И что дети все из-за нее пометом перемазаны, и крыша уже светится, хоть мумие с нее собирай, но мать не сдавалась.
Однажды Ворона угостила, в то время еще относительно непьющего, Вольхина бражкой. В результате, он приполз домой и заснул на коврике.
- Опоила, нулевка бесстыжая! – визжала маменька тонким голосом и со всего маха бросала в стену буханками хлеба. Так и пришлось, бедной, всю ночь у окна мыкать.
А Витька до того занемог, что и на работу не встал, но и в больницу не пошел на всякий пожарный – вдруг бюллетень бы дали? Вечером явился к Гриншпану грустный, с печатью прогула на лице. Передовик производства, на доске почета висел. И тут на тебе! Прогулял! Да еще по «этому делу»!
Позор Виктору Вольхину, передовику и новатору!
Гриншпан ему и посоветуй.
- А ты скажи мастеру, что мать хоронил. Чем не уважительная причина? Мужик с понятием, сочувствует рабочему классу, должен понять.
Может у Вольхина, действительно, с головой после браги что приключилось, но он так и сделал. Мастер поверил. Кто ж будет так нагло, по-скотски врать? Тут здоровые-то умирают косяками. А больным, тьфу, тьфу, тьфу, пусть живут сто лет, и сам Бог велел.
И начал мастер с ним разговаривать, отогревать сыновнее сердце горячим товарищеским участием. Как случилось, да когда умерла? Да почему на работу сразу не пришел, никому не сказал? Да как он один с похоронами справился? И сильные ли боли были у покойницы? И принимала ли она капли Зеленина? А микстуру Бехтерева? Да на каком кладбище хоронили и в каком месте? Справа от главной аллеи или слева в глубине? И заказывал ли он оркестр? И сколько переплатил музыкантам? И думает ли ставить памятник? И побрызгал ли венки чернилами, чтобы их с могилы в ту же ночь ханыги не сперли? И в какой столовой поминки отмечали? Да на какой улице? И хватило ли всем водки? Да где брал и по какой цене? И приехали ли родственники? Где разместились? И т.д., и т.п.
Вольхин врал с трудом, его в детстве за это били. Он краснел, пыхтел, потел, заикался, выдумывая на ходу детали маменькиной кончины.
- Вдруг ей стало не хватать воздуха. Она ручкой-то мне так слабо махнула, мол: “ Иди ко мне, сынок…”
Тут к ним подходит Гриншпан и спрашивает Вольхина:
- Ну, что? Как жизнь? Как маманя?
Он уже и забыл, что насоветовал товарищу.
Вольхин захрипел, на губах его показалась пена. Гриншпан повернулся и тикать. Витька за ним. Под мышкой портфельчик, в котором он носил топор на случай встречи с местной шпаной. Гриншпан про топорик знал и сиганул прямо из цеха в окно. Вольхин за ним. Гриншпан через проходную и на улицу, Вольхин за ним. Сначала шли, потом бежали. У реки возле городского дендрария Гриншпан оторвался, залез в воду и стал купаться в надежде, что преследователь его потеряет. Но Вольхин увидел на берегу рубаху товарища, ни слова ни говоря, вынул из кармана Витины часы, аккуратно разложил на асфальте и одним взмахом топора превратил их в кусок железа.
Потом долго кричали друг на друга, потом смеялись, потом снова кричали, потом все повторилось по кругу еще раз…
Через пару дней портрет Вольхина с доски почета убрали, но он сам молил Бога об одном – как бы матери не донесли, а так – на все наплевать!
- На самую высокую точку города.
Когда его привезли, он вышел из машины, размялся, потом долго стоял, осматривая город с высоты. Наконец, шофер не выдержал, подошел, Витя заметил его и, кивнув на утренний город, с таинственным и многозначительным видом проговорил:
- Скоро здесь все будет по-другому!
Водитель преисполнился к клиенту неподдельным уважением и, изменившись в лице, спросил:
- Вы, наверное, архитектор?
Вольхин долго разминал папиросу, потом хмуро сказал:
- Это я вам обещаю.
И пошел к машине.
Дядя Зиновий тайно занимался уфологией, в то время не поощряемой государством. Витька начитался у дяди лекций профессора Ажажи, приехал домой под вечер, злой, возбужденный. Уже в воротах натолкнулся на Вольхина и, с усмешкой вместо «здрасьте», сказал:
- А вы тут все водку, поди, жрете?
Через пару минут в его палисадник распахнулось окно, раздался вопль:
- Ну, суки! Ну, суки же!.. Кому верить?
Заинтригованный Вольхин подошел к палисаднику, раздвинул куст сирени надвое и спросил:
- Ну, как там в столице, Григорьич?
- Море, - коротко ответил Гриншпан.
- А ты привез?
- Вот о чем я и говорил! - (И опять через паузу.) - Ну, суки же!
В соседней комнате вспыхнул свет, в окне возникла заспанная Ворона.
- Григорьич, это ты? Чего кричим? Вольхин, в чем дело? Привез он что-нибудь или нет?
Гриншпан молчал. Встревоженные друзья поспешили к нему, у Вольхина даже дыхание перехватило от волнения. Его мамаша – уж какой подлец ее подучил? - полюбила ножные ванны. Сын окунал маменькины ножки в таз, поливал от колен водкою, и матери казалось, что вроде бы, как бы, ей лучше. Витя хоть и считался относительно непьющим, по сравнению, например, с товарищами, но и у него от этой процедуры нервы воспалились.
У Вороны тоже случился обвал – через неделю день рождения.
А родное правительство вдруг ни с того, ни с сего решило бороться за трезвый образ жизни. С чего бы вдруг? По талонам отпускалось на рыло три бутылки в месяц. Вот тут и поживи, и справь день рождения, и свадьбу, и все на свете. Хорошо, что у дяди Зиновия в Москве были нужные связи, а сам он, как верующий человек, водку не употреблял. Виктор и ехал туда отчасти по этой причине.
В глазах Гриншпана стояли слезы. Он сидел за столом с бутылками, стиснув виски руками. Естественно, после поезда чуть подшофе.
- За людей не считают, суки!.. А они есть! Все знают… Уж двадцать лет как… Давно прилетели… Еще когда мы в пещерах жили.
- Я в пещере не жила, - заметила Галя.
- Да ладно тебе, Ворона! Будто не понимаешь, о чем я? И ты жила, и я ! Мы все – люди!.. И они уже тогда к нам прилетали, - Гриншпан всхлипнул, - Метр тридцать с кепкой. И их видели… Я сам видел, - Витя потерял мысль, долго крутил в воздухе пальцами, потом сказал, - В смысле, наскальные рисунки… И лекции читают. По рукам, правда, по рукам… И я читал… Москва бурлит!
Вольхин всполошился.
- Кого видели? Кто? Толком расскажи!
- Гуманоиды, - твердо произнес Гриншпан, - такие же, как ты да я, но гуманоиды. С других планет. Или ты думаешь, мы одни в космосе?
- Ничего я не думаю, - честно признался Вольхин.
- Про тарелки слышал? – оглянувшись вокруг, тихо спросил Григорьевич и пошевелил в воздухе руками, - Про летающие.
- Брехня, - неуверенно произнес товарищ.
- Все, глюки пошли, - обреченно махнула Ворона и засунула под мышки по бутылке.
- Я фотографию видел! Там вообще целый фильм сняли. Как его оперировали. И тарелку – на шляпу похожа, и гуманоида. Два мента английских его под руки держат, на боку кровь, сам голый, метр тридцать ростом!.. Не верит… В Москве поумней тебя люди есть, - от возмущения у Гриншпана запрыгали губы.
- А не надо голым ездить, это, Витя, непорядок, - и уже из коридора, - Ты сам вон выйди на работу голый, я первая в милицию позвоню!
- А наши, как воды в рот набрали, из всего тайну делают. Боятся, вдруг у них там на другой планете коммунизма нет? – возмущению Гриншпана не было границ.
- Тихо, тихо, - успокоил его Вольхин, - Сейчас-то он где, гуманоид?
- Умер, Витек, в чем и дело-то. И растаял, как медуза, растекся. Зачем, спрашивается, стрелять? Вдруг, они скумекают, что мы за люди и не прилетят больше?
- А чё будет? – спросил наивный Вольхин.
- Так… Собирай свой комплекс и валяй…
- Ну, и зря, - обиделся товарищ.
Гриншпан долго не мог заснуть, потом встал и, как был в трусах, вышел на крыльцо покурить. На крыльце уже сидела Ворона, накрыв плечи кружевной шалью, и тоже курила. Устало улыбнулась, сказала:
- Никак гуманоид пожаловал?
- Я сама гуманоид, - сказала Ворона и загасила сигарету…
Высоко в неподвижном небе, с трудом пробивая ватные облака, шоркаясь о них боками, стремительно падала на город, похожая на шляпу, оранжевая звезда.
СТИВ РИВС
В четырнадцать лет Вольхин увидел фильм «Странствия Одиссея».
Классный фильмец! В главной роли известный культурист Стив Ривс, красавец-убийца, с тупым взглядом и могучими мышцами, крушил, рвал, плющил соперников, играючи.
И Вольхин решился. Надо же с чего-то начинать. Из всех спортивных секций его гнали безжалостно.
- Какая-то спирохета немощная! Иди, мальчик, отсюда.
Даже когда просто во дворе в футбол играли, Витю не брали.
И он решил качаться.
Сначала бегал в скверике им. Павлика Морозова, работал над дыхалкой. Энтузиазм его похоронила старая бомжиха. Когда он разминался, увидел ее внимательные глаза, подошел ближе. Она спросила:
- Здоровья набираешься, гаденыш?
Витька неуверенно кивнул, не зная, что ответить, и побежал домой. Как-то стыдно стало перед людьми, что он вот тут набирается здоровья у всех на глазах, а есть больные люди, инвалиды, как им на это, наверное, больно смотреть?
Пошел он в аптеку, купил медицинскую резину, продел дома в дверную ручку, согнулся в поясе и замахал руками, как стрекоза. Мышцы с каждым днем росли, словно на дрожжах. Для усиления напряжения Витя постепенно укорачивал резину, пока, наконец, не подошел к двери вплотную. Этого ему показалось мало. Он стал вытягивать короткую резину и уже с ней отходить от двери, но на прежнее расстояние отойти не успел.
Ручка не выдержала. Как ракета, тяжело, с хрустом подалась из древесины, выпрямляя за собой когда-то загнутые гвозди, вырвалась из двери и ударила Стива Ривса в самый родничок.
Когда мать пришла с работы, Витька лежал без сознания, вокруг головы на полу натекла огромная лужа крови.
С тех пор он больше спортом не занимался.
Пришлось однажды и Гриншпану увлечься. Она звалась Мариной, работала врачом в кожно-венерологическом диспансере. Витя на радостях сразу сообщил об этом Вольхину
- Надо же – какая удача!
В том смысле, что если с другом случится беда, то может не переживать, он, Гриншпан, всегда выручит.
Был у Марины физический изъян – небольшой горбик. В детстве она упала с лестницы. Но факт остается фактом – Гриншпан влюбился. Переехал к ней жить. Ходил с ее сынишкой Геркой в кино, водил по утрам в детский сад, отремонтировал квартиру.
Так как Марина догадывалась, что представляет из себя Витя, то провела с муженьком основательный инструктаж, попугала на всякий случай милицией, общественностью, народным судом, но больше всего на Гриншпана произвел впечатление рассказ о Марининой матери.
Какая-то удивительно тяжелая, горькая судьба – прошла фронт, похоронила двух мужей, потеряла на пожаре ребенка. Суровый нрав, скорая на суд, слово ее в семье – закон!
Марина написала ей в деревню письмо, обрадовала, что вышла замуж, чтобы мамка приехала обязательно повидать зятя.
- Ты, главное, мамой ее назови, - волновалась любимая, - Вот как только через порог переступит, сразу: »Здравствуйте, мама!» И все. Она – твоя.
- Мама так мама, - согласился любимый.
И вот как-то сидел он поутру дома, работал на кухне, выкладывал над разделочным столом на стене керамическую плитку. Мариша дежурила, Герку он с утра отвел в сад. И зайди к нему старуха-соседка с верхнего этажа! Он еще ни с кем из дома не успел познакомиться, в глаза никого не видел. И с перепугу, от неожиданности, не спросив бабушку, вообще, зачем пришла, что нужно, принял ее за тещу.
Примерно одного возраста, тоже суровая на вид баба Саша оставила в квартире ключ. Деваться ей было некуда. Внук возвращался из школы через час. Что делать? На улице моросил мелкий противный дождь. И баба Саша постучись к Марине!
Дверь открыл незнакомый мужик, весь перемазанный мастикой, с папиросой во рту. Сразу, с боксерской реакцией, точно ждал ее, сказал:
- Здравствуйте, мама!
Баба Саша слегка подрастерялась, но виду не подала, видит – человек при деле, поставила на пол сетки с продуктами, отвечает:
- Здравствуй, сынок! Дай водицы испить, если не жаль. Пить охота.
А Гриншпан к ней уже подскочил, плащ снял, под локоток в комнату проводил, продукты на кухню бросил и говорит:
- Проходите, мама, не беспокойтесь, сейчас и попьете и покушаете.
Баба Саша, естественно, не соглашается, но и «зять» ни в какую! Усадил на кухне, поставил разогревать лапшу на курином бульоне, сел напротив «тещи» и, не зная, о чем с ней еще говорить, приветливо на нее засмотрелся.
Соседка, не зная, что и подумать, откровенно заскучала.
- Сейчас лапшички, мама, поедите, - ласково пообещал «сынок».
- Зачем мне ваша лапша? Не хочу я, - категорически отказалась «мать».
- Ничего, я тебя еще обмишулю, обведу вокруг пальца. И не заметишь, как моя будешь, - думал про себя зятек, а вслух сказал, - Может, вам в туалет надо сходить, а вы стесняетесь, так вы не стесняйтесь. Мы люди свои.
- Нет, нет, не хочу, - напряглась баба Саша.
- С дороги всегда хочется, - настаивал Гриншпан.
- Что это он меня в туалет загоняет? – с опаской подумала соседка и раздраженно сказала:
- Какая еще дорога?!
- Какая-никакая, а все-таки, - покачал головой Витюша и зашел с другой стороны, - А может, помыться хотите? Помойтесь, мама, не стесняйтесь меня, прошу вас, я сейчас мигом ванну наполню.
- Нет! – сказала суровая мать, - Я в ванной не купаюсь.
И не соврала, потому что, действительно, предпочитала баню.
- А вы попробуйте, может, понравится? – приветливо предложил Витя.
- Что я – в ванной не купалась? – обиделась теща.
- Вот и не бойтесь! – подбодрил ее Гриншпан.
- Я и не боюсь, - сказала баба Саша, а у самой веко задергалось, и в груди заныло, как перед последним инфарктом.
Витя не мог понять, как человек, притом женщина, после утомительной дороги может отказаться от горячей ванны. Он никогда не упускал случая поплескаться, так как дома в родном дворе «удобства» стояли на улице и люди еженедельно по субботам навещали баню с парилкой и веничком. Ванна была для него олицетворением достатка, недоступного по рождению.
- Так-таки отказываетесь? Последний раз, мама, спрашиваю, - настаивал Гриншпан.
- Что это он меня в ванну тянет? Маньяк, что ли, какой, не дай Бог! Спаси и помилуй, царица небесная! – взмолилась про себя баба Саша, а вслух сказала:
- И не проси, не пойду, хоть ты что со мной делай!
- Что мне с вами делать, помилуйте, мама? – всплеснул руками сынок , - Не хотите мыться, не надо, ложитесь на диванчик и отдыхайте.
- Так и есть, маньяк. – подумала баба Саша и ложиться твердо отказалась.
Зять замолчал. Разговор не клеился. Пауза затянулась. Чтобы только не молчать, баба Саша сказала:
- Вот, вырастишь детей, вынянчишь… И все. Не нужна никому. Как перст.
Она и сама не знала, почему из нее это вырвалось. Жила она с сыном и невесткой, в любви и согласии, получала хорошую пенсию, но как потом восстанавливала в памяти – от страху сказала, авось, пожалеет душегуб старушку одинокую, вдруг да есть у него совесть, осталось сострадание. Была же у него мать, не от зверя же родился?
Когда Марина пришла с работы, то застала такую сцену. Баба Саша с совершенно затравленными глазами лежала на диванчике, укрытая пледом. Рядом сидел Гриншпан и любовно гладил ее натруженные руки.
Конечно же, у молодых ничего хорошего в результате не вышло, они не прожили вместе и полгода. А с бабой Сашей Виктор продолжал поддерживать отношения. Даже сделал ей ремонт. Как встретятся где, обязательно остановятся, поговорят про здоровье, про Марину, Герку, все честь по чести, как добрые, хорошие знакомые.
Теща подарила зятю - по тем временам дорогой подарок - золотые часы с браслеткой. Видно, пришелся Витька ей все-таки по душе. И назвал ее сразу мамой, так что она просияла.
Вольхина с Вороной на свадьбу не пригласили. За столом, в основном, сидели врачи, сослуживцы Марины, люди с высшим образованием.
Запретить мужу видеться со старыми друзьями Марина не решилась, это уж было как-то сильно круто, и через пару дней Витя купил водки и поехал на старую квартиру. К Вольхину и Вороне. Посидели, поговорили, расчувствовались. Гриншпан переживал, что их не было на свадьбе.
Поздно ночью возвращался на последнем трамвае, уставший, в расстроенных чувствах.
Трамвай пустой, только на переднем сиденьи мужик пьяный валялся. Грязный, в какой-то затрапезной одежонке. Посмотрел Гриншпан – а у мужика часов нет. И так ему его жалко стало! Разбудил он его и говорит:
- Мужик, я вижу, у тебя часов нет?
Мужик не разобрался со сна, что к чему, но кивнул, мол, да, правильно, нет, а что? Витька, ни слова не говоря, часы с браслеткой снял и ему на руку надел. Мужик вежливо поблагодарил и на всякий случай на следующей остановке вышел.
Просыпается утром Гриншпан, а теща - тут как тут - и спрашивает:
- Витя, а ты куда часики-то дел, что я тебе давеча подарила?
Гриншпан с похмелья не помнит, что мужика-то осчастливил. Кинулся искать по карманам. Марина в слезы.
- Он их пропил, мама! Он их про-о-опи-л!
Только уж когда отмотал все, что с ним за вчера приключилось, Витька вспомнил пустой трамвай, мужика и часы. Признаться, что подарил – нельзя, пропил – неправда. Пришлось соврать, что потерял.
Уже потом, когда развелись с Мариной, Витька вспоминал этот случай со смехом.
- Главное, мужик, падла, какой вежливый оказался?! Я к нему со всей душой, а он – спасибо, говорит! Сволочь!
В женской бане, в одном месте с раздетыми тетями, Витьке нравилось.
Все мытье делилось на несколько этапов.
В раздевалке он снимал трусы с чувством легкого стыда, его разглядывали женщины и девочки, он затаивался, чувствуя себя чужим в этом мире, и не смел поначалу поднять глаз.
Затем в мыльном отделении приходил в себя и, прячась за тазиком, как разведчик в тылу врага, приступал к всестороннему осмотру своего женского хозяйства. А посмотреть было на что!
Жаркие, влажные, розовые тела блестели и переливались. Сверху на потолке мутно желтел светлячок, заправленный в толстое стекло. В высокие окна, закрашенные наполовину краской, проникал тусклый дневной свет.
Бабушек и грузных теток, механически трущих себя мочалками, Витя не замечал. Ему нравились молодые и стройные. Они и двигались как-то по-особенному, с налитой силой, ни на секунду не забывая о своей привлекательности.
- Просто царство красоты! Век бы так жил!
Безусловно, Вольхина волновали прежде всего отличия их строения, плавная и завершенная округлость линий, каждое их движение вызывало мучительный восторг. Ему хотелось плакать от счастья. Казалось, не было человека во всем свете счастливее его. Моясь, принцессы раскрывались, как цветы, и дарили себя с царственной простотой.
- Где ты, мое детство?
В парилке Вольхин прятался в уголок и, пользуясь тем, что в насыщенном паром воздухе его не было видно, стоически терпел жару, задыхался, но смотрел во все глаза.
Несколько раз его постыдно, как вора за руку, ловили – он натыкался на недоуменный взгляд и сам тушевался. Женщины, расслабленные и свободные, вдруг делали неприятное открытие, что в их личный мир пробрался чужак. Смущение, как первая реакция, мгновенно сменялась негодованием.
- Как посмел?!
Так обнаженная Артемида в Киферонском гроте разгневалась на Актеона, восхищенного ее наготой, и превратила в оленя. Участь его была впоследствии ужасна. Невольного соглядатая растерзали друзья-охотники.
Витька же напускал на себя вид несмышленыша и с беззаботностью идиота, посвистывая, вприпрыжку убегал из парилки, оставляя Артемиду в состоянии легкой задумчивости.
Вольхин уже ходил во второй класс. Встречался в бане с девочками из школы, со своей классной руководительницей.
- Здравствуйте, Анна Афанасьевна!
- Здравствуй, Вольхин!
Со своей погодкой, Галкой Заворохиной, позже окрещенной - Ворона, он предпочитал в бане не встречаться, она начинала хохотать и портила этим весь кайф.
Ситуация между тем накалялась. Вольхину стало не хватать впечатлений. Порой он, охамев, заходил в туалет и с гордостью, на глазах ошалевших девочек, стоя, утверждал себя особью другого пола, хотя мог осуществить то же самое под душем и незаметно.
Скандал назревал.
И вот однажды молодая дама, раздевавшаяся, как на грех, напротив Витеньки, заметила его пытливый взор и вспылила.
- Вы что мужика-то в баню привели?!
Ее поддержали другие.
Мать сразу не сдалась, надо знать ее характер, слово за слово, бабы в крик, схватились за шайки. На крик прибежала дежурная. Все окружили Вольхина и тыкали в него пальцем.
- Ему пять лет, он просто выглядит взросленьким! – защищалась мать, но в итоге все-таки подхватила сына под мышки, поволокла в мужское отделение, там сдала отцу.
Но не тут-то было!
Едва папочка завел мальчишку в раздевалку, и он увидел голых, огромных, волосатых, с красными ручищами мужиков, а тут еще на беду дед-паралитик, душка, скрюченный паховой грыжей, с раздувшейся килой между ногами, выплыл из мыльного отделения - Витька напугался, закричал, упал на пол и забился в припадке.
Плачущего и потрясенного увиденным его вернули обратно, женщины милостиво пощадили Актеона. И не превратили в оленя.
Когда пришли домой, мать долго внушала Вольхину, что он мальчик, будто он и без нее этого не знал, что неудобно ему мыться со взрослыми тетями.
С тех пор Витя моется в мужской бане, но всегда помнит женскую, как райский сад, из которого его выгнали не по его воле
СУИЦИД
Сразу как расстались с Мариной, Гриншпан занемог. Неделя, вторая - все болеет! Вольхин, как относительно непьющий, не выдержал марафон, сошел с дистанции через пару дней. Ворона никогда не пила запоем, ей это казалось дикостью.
- Все надо делать в радость, - говорила она.
Как на работе не ценили Витю, альграф он был от Бога, а и они уволили.
Ворона, специально, чтоб спровоцировать товарища, варила борщи, лепила котлеты. В общем, изощрялась.
В свое время Гриншпан в такой , примерно, ситуации своровал у нее шницель прямо со сковороды и непосредственно в рот. Так оголодал. Всю слизистую свез, но как было дело, так и не признался. Молчал. Однажды мясо у нее из кастрюли вынул, пока она в магазин за хлебом ходила. Поставила на маленький огонь и попросила товарища последить. Он вытащил мясо и в свою кастрюлю. Выварил его на большом огне до состояния тряпки и ей обратно в кастрюлю положил. Она пришла, ничего не поймет.
Сначала пропил модный болоньевый плащ, зимние сапоги, телевизор «Рекорд» прямо у гастронома отдал за четвертак. Через две недели квартира опустела. Кровать, застеленная старым тулупом, и портрет Гагарина на стене.
От дома до речки метров сто по прямой, но допрыгнуть до воды с берега нельзя. Сначала шла полоса мазута в два метра шириной, потом мяша. Она чавкала и пузырилась, пока зимой не покрывалась коркой сияющего льда.
Поэтому Витя пошел на мост. До него минут десять пехом. Время от времени Гриншпан оборачивался на детей, стайкой следовавших за ним. Взгляд его говорил:-
-Ну зачем вы преследуете меня? Почему вы такие жестокие? Неужели вы хотите, чтобы я утопился?
Дети, ни злые и не добрые, шли и смеялись. Они не понимали еще до конца, что это такое – смерть. Виктор слышал их, но надо было идти. Иначе все теряло смысл.
Ил в том месте, куда он сиганул, достиг уровня воды, а прыгал самоубийца у опоры моста, там вообще всегда мелко, но Витя не выбирал. Плюхнувшись в мяшу, он закопался по самые чресла и там, не двигаясь, сидел в ней долго. Никто не видел его слез.
С двумя сетками в руках Витя зашел в гастроном, а там – мать честная! - шаром покати! В витринах пусто. Одна килька в томате и плавленые сырки. И ни одного человека в магазине. Одним словом, социализм в разрезе!
И стоит одинокая и грустная продавщица и смотрит с надеждой на Вольхина. И было в ее глазах нечто такое, что он растерялся. Ему стало стыдно за эти сетки и захотелось как-то по-другому выглядеть, и даже не выглядеть, а быть - не алкашем, а интеллигентным человеком, у которого много интересов, который много читает, ходит в драматический театр. Внимательно оглядев прилавок и витрину, Витька прошелся по магазину и, как бы на всякий случай, небрежно спросил:
- У вас кефир есть? – в святой уверенности, что никакого кефира нет и быть не может.
Продавщица с сочувствием посмотрела на него, помялась и ответила:
- Вообще-то нет, - но через паузу сжалилась и добавила, - Но для вас – пожалуйста.
Нагнулась и вынула из-под прилавка несколько бутылок кефира, ровно на ту сумму, которую следовало заплатить за портвейн.
Холодными руками Витя положил бутылки в авоську и, ничего не сказав продавщице, не поблагодарив ее, повернулся и пошел прочь.
Витька отупело сидел дома в окружении товарищей с картфабрики и непрерывно курил папиросы. Одну за одной, одну за одной.
Поначалу он не чувствовал ничего. Еще прислушивался к себе, что там у него внутри происходит? Не может быть, чтоб не дрогнуло сердце, не перехватило дыхания. Но даже слез не было. Наоборот, казалось, он впервые почувствовал, что такое покой. Никуда не надо спешить, ни в магазин, ни в аптеку. Ничего не надо делать.
Мать перед смертью постоянно капризничала, отказывалась есть, ночью плакала, прощалась с жизнью, с сыном. Каждый день он вызывал «скорую», те приезжали, а потом долго выговаривали ему в коридоре, что это старческая блажь, что это не болезнь, а, увы, закономерный процесс.
- Мужайся, Витек! – крикнул Гриншпан с порога и полез к приятелю обниматься, как бы даже поддерживая его на стуле, вдруг он с него упадет?
Вольхин напрягся.
Затем пришла очередь Вороны. Они с Гриншпаном уже обмывали маменькину кончину через стенку.
- Крепись, Витя! – от ее визга в комнате заплясало эхо.
Вольхин от неожиданности выронил папиросу.
И так двое суток подряд.
- Крепись!
- Мужайся!
- Будь мужчиной!
- Мы с тобой, Витя!
- Держись!
В конце концов, у Вольхина запрыгали руки, ему стало одиноко и пусто, он начал оглядываться и вздрагивать на каждое громко сказанное слово. После очередного:»Не распускайся, Витя! Будь мужественным!» - у него защипало в носу. И он заплакал.
Хоронить решили сразу из морга, домой мать не приносить. В узком коридоре гроб не развернулся бы, пришлось бы выносить стоя.
Одевать маменьку в морге вызвалась Ворона. С пьяным плачем надевала на хиленькое, высохшее тельце трусики, чулочки, рубашку, платье, затем мокрую от Галкиных слез покойницу положили в гроб и понесли прощаться.
Поставили гроб на табуретки, Витьку под руки подвели к нему, он взглянул на мать и не узнал.
- Господи, как она изменилась! – прошептал он.
Не узнали и остальные.
- Убью, гадина! – вскипел Вольхин и рванул на груди полушубок.
- Не убивай, Витя! – закричала Галка и, обхватив голову руками, бухнулась, пьяная, в сугроб. Но у Вити уже не хватило сил, его усадили рядом, дали нашатырь.
А по главной аллее с другим гробом, матерясь на весь свет, к ним бежали люди.
В ихнем гробу и лежала Витькина мамаша.
В морге, дай им Бог здоровья, быстро сообразили, что произошла досадная нелепость. И чтоб успеть до похорон, в конце концов, покойница не виновата, что живые - идиоты, ее наспех одели, обули и побежали меняться. Благо, морг находился на самом кладбище.
Просыпается раз Гриншпан утром после похмелья на газоне. Трава влажная, изо рта пар идет. Это в июне-то месяце! В голове треск, перемежающийся погребальными колоколами.
Витя попробовал встать на негнущихся ногах, мышцы напряглись и задергались мелкой иголочкой от стоп до чресел. Он присел и начал вспоминать, куда вчера вечером ходил? В одной майке! Операция оказалась непосильной. Ему стало страшно. Неужто раздели его – пьяного? А могли ведь и убить. Ужас! Витя развинул кусты акации и огляделся. Мимо, обдав бензиновым угаром, проехала легковушка.
- Где я?
Идет по улице и ничего не узнает - магазины, здания, бульвар… Центральная площадь. На постаменте политический деятель, но не Ленин. Тогда кто?! Витя подошел к памятнику и прочитал:
Рядом с памятником наискось через площадь шла старушка. Витя обратился к ней пересохшим от волнения горлом:
- Мамаша, какой это город?
- Куйбышев, - сказала старушка и внимательно на него посмотрела.
Витя похолодел.
Зубы у Вити застучали от страха и озноба. Он огляделся вокруг и не поверил глазам. Мимо с бидончиком в руках шел Вольхин .
С Колей, по кличке Рука, Ворона познакомилась в кинотеатре «Совкино». Шел фильм «Адские водители» про английских шоферов. Главный герой по имени Рэд сильный, мужественный парень в одиночку победил мафию. Немногословный Рэд походил на нашего Колю один в один. Такой же приплюснутый нос, выдвинутая челюсть, тяжелый взгляд. Когда-то в драке ему поломали кисть, он долго ходил в гипсе, что-то там не срасталось, ему ломали снова, опять гипсовали. Из-за этого, собственно, ему и дали кличку, которая пристала на всю жизнь.
В кино ходили втроем – Ворона, Вольхин и Гриншпан. Там в буфете Галка и познакомилась с Николаем. После фильма гуляли по набережной. Николай с ними. Много он не говорил, но только открывал рот, Ворона закатывалась от смеха. Коле это льстило чрезвычайно.
Через какое-то время Гриншпан с Вольхиным поняли, что они лишние и покинули влюбленных, а то, что это любовь, не было сомнения. Любовь с первого взгляда. У Вороны блестели глаза, она томно поигрывала плечиком, словно танцевала бразильскую самбу.
Коля жадно облизывался и, казалось, ждал только минуты, когда можно накинуться волком, мять и терзать жаркое Галкино тело, а потом уже напиться кровушки вволю. Ворона, жертва по натуре, тоже предвкушала это пиршество, у нее кружилась голова, но реальность превзошла самые смелые ожидания.
Когда она привела его к себе в гнездышко, тотчас переоделась за занавесочкой в кокетливый халатик с китайскими журавлями на спинке, выскочила на смотрины под лампочку и сказала, протянув руки:
- Иди ко мне!
Коля нерешительно приблизился к ней и сначала неловко дал в зубы. Галка не ожидала, потому что как-то не к месту все произошло, запуталась в занавеске и только вынырнула из нее лицом, как вновь получила под глаз здоровенной Колиной ручкой. А кулак у него был, как ее нога тридцать седьмого размера. Она сладко застонала, подумала – вот сейчас он на нее набросится коршуном и вопьется в ее плоть. Но ничего подобного. Садист бил ее методично, точно исполнял какое-то производственное задание. А потом, очевидно, подустав махать кулачищами, ушел в ночь, даже не попрощавшись.
Гриншпан с Вольхиным слышали, как за стенкой металась подруга, сбивала со стены тазик, каменные слоники с комода, как кряхтел кряжистый шкаф, но не вмешивались, потому что по опыту знали – милые бранятся, третий не суйся. Но все же на другой день перехватили женишка, когда он шел к любимой. Выпив стакан, Коля Рука угрюмо сказал:
- Я баб, как мужиков бью. Чтоб уже не вставали. А упадет, подбегаю и добиваю. Кулаком в голову.
И для наглядности показал, как он это делает.
- А за что, Коль? – поинтересовался любопытный Вольхин.
- Она знает, - загадочно произнес Рука.
Через час к ребятам зашла Ворона. Смотреть на нее без рыданий было нельзя. Глаз заплыл, губа вспухла и все лицо, как бы, опрокинулось на одну сторону.
- Что, луноподобная, доигралась? – съязвил Гриншпан.
- Что ты понимаешь? – прошипела одними губами подруга, - Классный мужик. Просто мы не поняли друг друга.
Спустя пару дней Рука пришел снова, и картина повторилась.
Через несколько таких свиданий Галка начала сопротивляться. Сопротивление Коля подавил жесточайшим образом. Ворона впала в отчаяние. Она не понимала, что происходит.
- Главное, ничего не говорит. Молча придет и с порога в харю!
- Ну, как это ни с того, ни с сего? – не верили соседи.
Так продолжалось два месяца. В конце концов, Ворона сломалась. У нее дергался глаз. При каждом шорохе она вздрагивала. По улице пробиралась перебежками, все время оглядывалась. Дома выключала свет, закрывалась на ключ. Но Коля все равно находил ее, иногда обманом, иной раз просто ломал дверь, вышибая замок одним движением широких плеч. И вновь бил. Когда он переступал порог, любимая забиралась в угол за кровать и мелко дрожала.
Наконец, ситуация набрала критическую массу. Коля Рука пришел к ней, бросил в лицо бельевой шнур и приказал:
- Вешайся!
Ворона всхлипнула, каменными пальцами завязала узел, надела петлю на шею, встала на табурет и спросила насильника:
- Зачем ты меня хочешь убить? Что я тебе такого сделала? Что тебе вообще от меня надо?
В ответ Коля Рука трясущимися пальцами закурил папиросу и жалобно проговорил:
- Я с тобой спать хочу…
От изумления у бедной Галки открылся рот. Так она молчала минуту. Потом заревела во весь голос – слов у нее не было – и, сняв халатик с журавлями, молча пошла к кровати.
Больше Николай к ней не приходил никогда.
- Мужчины это загадка, - улыбалась Ворона и тяжело при этом вздыхала.
Не то, что Вольхину позарез понадобилась женщина. На этот пожарный случай он ходил к Снегурке, бабе из соседнего двора, старше его на восемь лет.
Ночью, как вор, скребся в окошко и, если получал согласие, воровской походкой – с пятки на носок – проходил общий коридор и узкой тенью пролезал в слегка приоткрытую дверь. Но для женитьбы Снегурка не годилась.
Гриншпан к тому времени женился на Марине и во дворе не появлялся. Вольхин затосковал.
Однажды ночью ему приснилось, как он с женой, красавицей, пошел на первомайский парад. С одной стороны его жена под руку держит, с другой -пацан в матроске сосет леденец. И вот они идут среди флагов, музыки и нарядных прохожих и встречаются с семьей Гриншпанов. И поют гимн социалистического труда. Хорошо!
Осталось найти жену. Красивую, умную, веселую. Где такие водятся?
- В парке культуры им. Маяковского!
Там люди гуляют, посещают аттракционы, кушают пирожки, пьют соки и газированную воду. По берегу реки на скамейках девушки читают книги. Работает танцверанда. В крайнем случае, если ничего не получится, можно с удовольствием провести время, поиграть в биллиард, например, или пойти в кино.
Витя надел костюм, беретку и пошел гулять в парк. На всякий случай снял со сберкнижки пятьдесят рублей. Этого должно было хватить с головой. Захочется, например, шикануть, выпить стакан портвейна или покататься на лодках, мало ли?
Красивую, умную и веселую он нашел быстро, почти сразу. Еще неизвестно даже, кто кого нашел. Водил ее по парку, катал на карусели за двадцать копеек. Конечно, пили портвейн… А когда чуть стемнело, повел в дальнюю сторону парка, естественным путем переходящего в тайгу. Шли к Витькиному заветному пню, где его охмурила когда-то Снегурка на татарском празднике Сабантуй.
Голова от портвейна кружилась. Легкий ветерок не мог остудить пылкого жениха. Людмила, так звали умную и красивую, попросила набросить ей на плечи пиджак. В нагрудном кармане пиджака осталось рублей сорок. Карман был застегнут на пуговку, однако, ему уже тогда пришла мысль, как ровно облаком пробежала – не видеть тебе, Витек, ни пиджака, ни денег этих, как своих ушей!
Но рассказать невесте о посетивших его мыслях он постеснялся, да и притом, чего бояться, когда она вот тут, рядом?
Витя бережно накинул на плечи любимой пиджачок, нежно расправил на крутых бедрах полы, на миг почувствовал, какая жаркая жизнь течет под спинжачком, и задохнулся от счастья.
Эх!,.
Когда вступили в полосу заветного пня, окончательно стемнело. К тому же, это был уже не парк, а лес. Вольхин начал волноваться. Да и кто бы на его месте не разволновался? Такая девушка! Вдруг сил не хватит? Куда тогда от стыда деваться? У него же кроме Снегурки никакого опыта. Он к ней привык, все сразу получается. А с Людмилой? Вдруг она заупрямится, а сил у Вольхина, он знал за собой грех, было негусто. Витька начал себя накачивать, уговаривать. Что все получится, что он богатырь, просто сам этого не знает, но волнение не проходило.
А Людмила все хохочет и хохочет, как русалка. Этот смех еще долго потом стоял в Витькиных ушах.
- Ты меня подожди тут, - попросила его вдруг Люда.
И на его недоуменный взгляд пояснила, мол, в кустики. Что делать? С каждым случается. Тем более – холод, вокруг влажная трава. К тому же женщина, у них по этой части всегда фокусы.
А сердце: - Тук-тук-тук! - как подсказывает, - Не верь, Витька, уйдет она! И с пиджаком, и с деньгами. Уйдет!
- Да вот же кустик, садись, - простодушно предложил Вольхин.
Людмила расхохоталась. Ох, уж этот смех!.. Он-то его и погубил. Попробуй, не поверь, со стыда сгореть можно, вдруг она честный человек? И как можно обидеть недоверием человека, с которым собираешься создать семью?
По ногам Людмилы прошелестел шелк. У Витьки захолонуло под сердцем – неужто начинается? И тотчас он ощутил в руках невесомые, как паутинка, невестины трусики.
- Это в доказательство, что не сбегу, - сказала Людмила со смехом, потом на секунду прижалась к Витьке всем телом и сгинула в направлении дальних кустов. Вольхин ждал долго. До тех пор, пока не угас пыл. Потом пошел в тайгу искать потерявшуюся невесту, попал в овраг, измазался в глине, наколол об сучок ногу.
В первом часу ночи, весь в траве, заявился в отделение милиции при парке культуры. Дежурный отделения все внимательно выслушал, записал, а когда в качестве вещественного доказательства Витя выложил на стол шелковый треугольник с ажурной вставочкой посредине, милиционер опешил.
- Что это? – и указал на трусы.
Виктор обстоятельно объяснил все еще раз.
- Ну, знаешь, дорогой товарищ Вольхин, она ведь не Золушка, чтобы ее по трусам искать, - ответил дежурный, потом двумя бумажками развернул шелковый узел пятьдесят второго размера, полюбовался и аккуратно сбросил со стола.
- Фу, пакость!
- Может, собачке дадим понюхать? – неуверенно предложил Виктор.
- Ты бы своей собаке такое дал? – с брезгливой гримасой спросил Вольхина милиционер.
Витька вздохнул. Не видеть ему больше пиджака с деньгами, не слышать легкий, заливистый смех Людмилы.
Скомкав в кулаке протокол, он вышел из отделения и побрел домой. В ночной тишине пели соловьи, да изредка перебрехивались собаки.
От приезда к приезду двор, казалось, становился все меньше, а дом больше проседал в землю и ссыхался от времени. Тесаные, крепкие когда-то бревна постепенно превращались в серые, высохшие мощи.
В последний раз Виктор снова пришел сюда.
Утром он был на кладбище, где лежали мать, а рядом через аллею Гриншпан и Ворона. Отвлечься, выбросить это из головы Виктор не мог, мысли путались, кружились, и вновь возвращали его на кладбище, как неожиданно он обнаружил себя на каком-то поле, аккуратно распаханном тракторами.
На квартал вокруг, там и сям в почве, виднелись небольшие колышки. Справа в пятидесяти метрах – река. У реки дышал на ладан химический комбинат. Вольхин понял, что стоит во дворе, возле дома, которого нет.
В нескольких метрах от себя он нашел торчащую из земли трубу. Когда-то они с Гриншпаном вкопали ее перед сараем. Мать привязывала к трубе веревку и сушила на ней белье. Значит, тут стояла поленница, покрытая толем, отсюда тянулся узкий деревянный тротуар, а вот он – дом…
Галка Ворона переезжала на первый этаж. Шифоньер из мореного дуба в дверь не проходил. Когда-то, видимо, его вносили разборным. Теперь он ссохся и превратился в литой кусок дуба
17 12 2014
1 стр.
Гродненские гусары квартировали в Лазенковских казармах Варшавы. Рано утром вернулся из города корнет Бартенев, на пороге комнат офицеров он сорвал со своих плеч погоны
03 09 2014
1 стр.
Второго июня тысяча девятьсот тринадцатого года от рождения Христова в центральной и единственной газете Камчатки, поименованной изысканно и просто «Петропавловский листок объявлен
16 12 2014
24 стр.
На самом деле, нет. Все, что я рассказываю, происходило на cамом деле, как бы невероятно ни казалось и я, в действительности, очень рискую, что расскажу сейчас все байки, истории
16 12 2014
25 стр.
«Дневник» А. В. Никитенко. Что ж, раскрываю том Никитенко, из записей которого заключаю, что в 1853 году Политковский крупно проворовался, бюрократия столицы пребывала в страхе от
01 09 2014
1 стр.
Посвящается Кэрол Мидлер, которой пришлось больше всех страдать от моего ужасного характера
16 12 2014
10 стр.
Все выпускники выстраиваются на сцене полукругом. На перед нем плане 4 ведущих. Музыка. «Последний герой» (Би-2)
27 09 2014
1 стр.
В ролях: Бибигуль Тулегенова, Ержан Жарылкасынов, Нуржуман Ихтымбаев, Алмагуль Алишева, Наталия Аринбасарова и др
09 09 2014
1 стр.