В.А. Плунгян
Антирезультатив: до и после результата
В статье постулируется существование особой семантической зоны близких друг к другу (и часто выражающихся одним и тем же показателем) глагольных значений, которую предлагается называть “антирезультативной”. Значения, принадлежащие этой зоне, делятся на две большие подгруппы: те, которые описывают недостигнутый результат (конатив и проксиматив), и те, которые описывают аннулированный результат. Обсуждаются способы выражения всех этих значений и связь семантической зоны антирезультативности с другими глагольными зонами – в частности, аспектуальной и модальной. Особого внимание заслуживает связь показателей аннулированного результата и показателей плюсквамперфекта, характерная для многих языков мира. Эту связь предлагается описывать с помощью понятия “ретроспективного сдвига”.
Результативность можно считать изученной много лучше других глагольных категорий, в том числе – после работ Недялков (ред.) 1983 и Nedjalkov (ed.) 1988 – и в типологическом плане. Тем не менее, с нашей точки зрения, в описании типологического пространства категорий, связанных с идеей результата, существует важная теоретическая лакуна – правда, относящаяся скорее не к обозначению результата, а к обозначению его отсутствия. Ниже мы попытаемся обосновать это утверждение и затем рассмотрим целый ряд кандидатов на заполнение указанной лакуны.

Поскольку понятие результата связано с понятием предельности (см. ниже), наше исследование по необходимости опирается главным образом на анализ семантических свойств предельных процессов и почти не касается других аспектуальных типов ситуаций. В ряде случаев такое ограничение оказывается, как мы увидим, несколько насильственным (ср. в особенности раздел 2.1); мы придерживаемся его в данной работе, главным образом, из соображений компактности изложения.

1. Вводные замечания

1.1. Определение результатива как одной из аспектуальных (в широком смысле) категорий глагола, как известно, апеллирует к понятию “естественно­го результата” некоторой ситуации. Это понятие, в свою очередь, предполагает существование особого класса предикатных лексем, которые описывают ситуации, традиционно называемые предельными, т.е. такие, в семантику которых “встроена” идея обязательного их завершения в случае нормального хода событий (подробнее см., например, Dahl 1981; Булыгина 1982). Если в языке имеется специальный приглагольный показатель, выражающий состояние (субъекта или объекта ситуации), наступившее после достижения ситуацией естественного предела, то такой показатель и называется результативным. Самой простой иллюстрацией могут служить русское предложение (1) или испанское (2) с тем же значением; ср. также английский пример (3):

(1) Машина сломана

(2) El coche està quebrado

опр:м:ед машина быть:наст:3ед сломанный:м:ед

(3) He is gone

‘Его нет [потому что он ушел]’.
Во всех трех случаях результативным показателем является конструкция, состоящая из экзистенциального глагола и пассивного причастия; разумеется, существуют и другие возможности – см. разнообразный материал в книге Недялков (ред.) 1983.

Результатив по своей семантике ближе всего к стативным предикатам, но, в отличие от них, является морфологически (и семантически) производным стативом; с другой стороны, результативное значение можно сближать со значением перфекта, частным случаем которого (называемым “статальным перфектом”, или “перфектом состояния”) оно, строго говоря, и является; более того, диахронически результативные значения, по-видимому, всегда предшествуют другим значениям, выделяемым у показателей перфекта в языках мира (таким как “экспериенциальное” значение типа ‘по крайней мере один раз в прошлом’, и др.). При этом в языке могут существовать различные показатели для выражения перфекта и результатива (как это и имеет место, например, в испанском или английском, где для выражения перфекта используются причастные конструкции с глаголом ‘иметь’); с другой стороны, современный русский является примером языка, в котором, при наличии показателей результатива, специальных показателей перфекта не существует (может быть, правильно сказать “пока не существует”).

Подробнее о понятии результатива см. Недялков и др. 1974 (где был введен сам этот термин; но ср., впрочем, Coseriu 1976: 98-99, где – по всей видимости, независимо – предлагается аналогичная терминология), Недялков/Яхонтов 1983, Маслов 1983; о диахронической связи результатива и перфекта см. также Bybee et al. 1994, о связи результатива и предельности – также Плунгян 1989 (где рассматривается возможность расширения результативного значения для описания таких результатов, которые следовало бы называть не семантически, а прагматически естественными – первый шаг на пути к превращению результатива в перфект).
1.2. Итак, результатив связан с достижением некоторого состояния; он встраивается в семейство категорий, описывающих смену качественно различных фаз у динамических – прежде всего, предельных – ситуаций (ближайшей категорией в этом ряду оказывается, как мы видели, перфект; другой категорией является, например, комплетив, описывающий сам момент достижения предела, ср. русск. После того, как машина сломалась...). Размышляя о том, какие еще возможны кандидаты на заполнение этого участка типологического пространства, естественно обратить внимание на следующий факт.

И комплетив, и результатив, и перфект описывают ситуацию нормального хода событий – так сказать, ничем не омраченный переход к финальной фазе предельного процесса и тому, что следует за ней. Между тем, нормальный ход событий может быть нарушен, и это нарушение во многих случаях прагматически может оказаться едва ли не более релевантным, чем отсутствие такового. Прагматически релевантная информация, как правило, находит специализированное выражение хотя бы в какой-то из существующих грамматических систем. Каковы могут быть кандидаты на эту роль в данном случае?

В тех исследованиях, которые ставят своею целью инвентаризацию (или даже исчисление) возможных в языках мира глагольных категорий в целом (например, Bybee 1985; Bybee et al. 1994; Мельчук 1998) или аспектуальных глагольных категорий (Comrie 1976; Dahl 1985; Smith 1991) подходящих кандидатов с первого взгляда как будто бы обнаружить не удается. Нет указаний на существование или хотя бы теоретическую возможность таких значений и в тех работах, которые специально посвящены анализу фазовой структуры ситуации (как, например, Храковский 1980; Brinton 1988; Dik 1989: 186-192). Впрочем, в некоторых случаях, как станет ясно из дальнейшего, эти значения, неузнанные и неназванные, скрываются под чужими именами и в окружении совсем иных категорий.

Попытаемся более точно сформулировать свойства тех значений, показатели которых мы ищем.

В соответствии с очерченной выше схемой, мы будем различать в структуре предельного процесса: (a) “срединную фазу”, (b) “финал”, или “конечную точку” (понимая под этим момент достижения предела), а также (c) “результирующее состояние” (которое наступает непосредственно за этим моментом). Можно представить себе по крайней мере три типа нарушения нормального хода вещей:

1) достижения конечной точки не произошло – процесс был прерван раньше, в своей срединной фазе;

2) переход от конечной точки к результирующему состоянию не произошел – процесс завершился, но нового состояния не возникло;

3) результирующее состояния возникло, но оказалось нестабильным и перестало иметь место (например, было ликвидировано некоторым внешним по отношению к данной ситуации фактором).

Специальные глагольные показатели, маркирующие значения типа (2), нам неизвестны – может быть потому, что причинно-следственная связь между моментом достижения результата и непосредственно следующим за ним состоянием очень жесткая, и это звено в наименьшей степени поддается разрыву. Что касается показателей как первого, так и третьего типа, то они существуют и отличаются значительным разнообразием. Более того (и это, по-видимому, является наилучшим оправданием предложенной здесь схемы рассуждений) – в языках существуют случаи, когда оба эти значения выражаются одним и тем же показателем (эти случаи будут подробно рассмотрены ниже, в разделе 3.2). Употреблениями такого единого показателя очевидным образом управляет именно та общая логика, с которой мы начали рассуждения: это показатель “нарушенной результативной фазы” – или, как мы предлагаем его называть, показатель антирезультатива (как представляется, это не противоречит практике использования лингвистических терминов с префиксом анти-).

Если такого обобщения не происходит, то антирезультативное значение реализуется в двух разновидностях: “результат аномальным образом не был достигнут – движение к результату прервано” и “результат был достигнут, но был аномальным образом аннулирован”. Эти показатели, естественно, могут выражаться в глагольных системах и независимо друг от друга. Мы рассмотрим обе эти возможности.

Наиболее частый случай, который мы наблюдаем в языках мира, состоит в том, что антирезультативные употребления образуют более или менее четко выделимое подмножество среди других употреблений некоторой глагольной формы. Иными словами, имеет место то, что, пользуясь терминологией из Недялков/Яхонтов 1983, можно было бы назвать “совмещенным антирезультативом”: антирезультативное значение в языке присутствует, но не имеет специального показателя; показатель антирезультатива полисемичен. Поэтому ниже, описывая различные антирезультативные значения, мы сначала будем рассматривать совмещенные показатели, а затем – показатели, выражающие только значения антрирезультативной зоны (если таковые существуют). Такой порядок рассмотрения полезен и с эвристической точки зрения, поскольку синхронная полисемия, как известно, является отражением диахронического развития данного показателя на пути грамматикализации (см. Bybee et al. 1994); тем самым, мы получаем дополнительные сведения о том, как могут возникать антирезультативные значения и с какими другими семантическими зонами они чаще всего сближаются.

В разделе 2 будут описаны (в указанном порядке) значения, соотносящиеся с указанием на недостигнутый результат; в разделе 3 – значения, соотносящиеся с указанием на аннулированный результат и случаи совмещения значений обоих типов в рамках одного показателя.

2. Типология: до результата

2.1. Даже самые беглые наблюдения свидетельствуют, что семантическая зона “недостигнутого результата” в языках мира очень богата. Напомним, общим элементом всех этих значений является ‘(нормальное) развитие процесса в направлении к финалу остановлено’. Для дальнейшей дифференциации значений этого типа мы будем использовать следующие три параметра:

1) возможность дальнейшего продолжения процесса после его остановки;

2) наличие усилий субъекта по достижению результата (что предполагает также желание субъекта достичь результат);

3) степень “приближения” к результату.

Параметр (1) является необходимым для отделения антирезультативных показателей в чистом виде (предполагающих, в конечном итоге, отсутствие результата) от таких показателей, которые не исключают дальнейшее продолжение процесса и фиксируют лишь остановку в его протекании. По одну сторону этой границы находятся показатели со значением прерванного действия (типа перестать, прекратить или бросить) или простого отсутствия результата к некоторому заданному моменту (типа еще не, так и не). Эти показатели мы полностью исключаем из рассмотрения в данной работе, поскольку они соотносятся только с фазовым, а не с результативным аспектом ситуации, т.е. никак не характеризуют качественную динамику ее развития; “семантических мостов” между ними и антирезультативными показателями нет.

Несколько более сложный случай представляет собой другая группа показателей, которые фиксируют определенную качественную стадию развития процесса на пути к финалу – а именно, описывают процесс в точке, максимально близкой к финалу. В русском языке этот тип значения выражается, например, сочетаниями глагола с почти. Такие показатели (мы будем называть их “псевдо-комплетивами”) также, вообще говоря, не исключают дальнейшего развития процесса; существенно, однако, что они могут использоваться и для описания остановленного процесса, не достигшего результата – и в этом качестве уже представляют для нас интерес. Предложение Он почти открыл окно может означать как то, что окно не удалось открыть (хотя положение вещей было максимально близко к этому), так и то, что, в случае нормального продолжения, финал ситуации наступит в ближайшее время. В первом случае мы имеем антирезультативное значение.

В русском языке то или иное понимание определяется контекстом, но антирезультативный компонент как таковой не входит в значение почти (см. подробнее Баранов и др. 1993: 62-65). Иначе обстоит дело с его английским эквивалентом almost, который, в отличие от почти, может сочетаться и с неконтролируемыми процессами и в этом последнем случае ведет себя как чистый антирезультативный показатель. Действительно, если в предложении He has almost opened the window ‘Он (уже) почти открыл окно’ almost не исключает последующего достижения финала, то в предложении He almost fell ‘Он чуть не упал’ almost нормально понимается только как обозначение ситуации, не способной иметь продолжения (ср. аномальность русского ^?Он почти упал).

Таким образом, псевдо-комплетивы в некоторых случаях могут употребляться в антирезультативных контекстах или даже развивать производное антирезультативное значение; но в целом эта группа показателей с точки зрения антирезультативности является маргинальной.

Обратимся теперь к показателям, описывающим те ситуации, которые не могут иметь продолжения. Параметр (2) вводит важное различие, соотносящееся с делением ситуаций на контролируемые и неконтролируемые. Только в случае контролируемых ситуаций субъект может хотеть достичь результата и предпринимать сознательные усилия в этом направлении. Если при этом результата достичь не удается, то такие ситуации описываются как попытки совершения действия. В случае предельных процессов эта попытка завершается на срединной фазе процесса и финала ситуации не наступает. Значение (неудавшейся) попытки часто грамматикализуется в языках мира и является одним из основных видов антирезультативного значения. Различные показатели этого значения (конативные, как мы будем их называть) подробно рассматриваются ниже в разделах 2.2-2.5.

Другая, не менее важная разновидность антирезультативного значения соотносится с неконтролируемыми предельными процессами и описывает ситуацию (непредвиденной) остановки процесса в непосредственной близости к финалу. Мы будем называть значения такого рода проксимативными. В русском языке наиболее характерными проксимативными показателями являются сочетания чуть не и чуть было не (об их семантике подробнее см. Баранов и др. 1993: 40-41 и Шошитайшвили 1998). Английское almost, как следует из только что приведенных примеров, в части своих употреблений также выражает именно это значение. Специальный грамматикализованный показатель проксимативности имеется во французском языке – это глагол faillir в прошедшем времени в сочетании с инфинитивом (il a failli tomber ‘он чуть не упал’; о других способах выражения проксимативности во французском языке см. 2.3)¹.

К сожалению, проксимативные значения гораздо хуже документированы в литературе, чем конативные (и часто вовсе не замечаются авторами грамматических описаний), и то, что мы можем сказать по поводу типологии проксимативных показателей, имеет сугубо предварительный характер. Интересной особенностью проксимативов является то, что они часто выражают дополнительную идею неожиданности и/или нежелательности финала, что, безусловно, является следствием неконтролируемого характера ситуации; стандартный пример на это значение в тех описаниях, которые его фиксируют – “он чуть не умер”.

Последний параметр также имеет вспомогательный характер и призван выделить одну периферийную зону антирезультативных значений. Речь идет о показателях, которые описывают ситуацию частичного или неполного достижения результата – т.е., в некотором смысле, все же ситуацию недостижения результата. Мы будем называть такие значения “партитивно-результативными”. В русском языке этот тип значений выражается прежде всего глагольным префиксом недо- (или сочетанием не с глаголами на до-). Значение партитивного результата возможно прежде всего у тех глаголов, которые описывают деятельность, допускающую частичную реализацию и несовершенные результаты. Так, предложение Он не дописал письмо предполагает, что письмо в каком-то смысле все-таки было написано, однако не полностью; то, что написано, уже можно назвать письмом, но нельзя назвать “законченным письмом”. Про ребенка, который не доел кашу, все-таки можно сказать Ребенок поел. Прагматически странно, однако, будет выглядеть предложение Он не дооткрыл окно: процесс открывания окна может быть сколь угодно долгим и мучительным, но коль скоро он достигает финала, то он не может завершиться состоянием, которое будет названо “окно частично открыто”. (Уместно в этой связи вспомнить известную французскую пословицу, гласящую, что дверь может быть или открыта, или закрыта и призывающую, тем самым, избегать уклончивости, а также рассуждения на тему “Мятеж не может кончиться удачей”.) Еще более показательный контраст – между совершенно естественным конативным Его ловили / пытались поймать и полностью аномальным *Его не допоймали: если уж жертва поймана, то она поймана, так сказать, полностью.

Ситуации типа не дописал и не доел обозначают такой результат, партитивная природа которого связана прежде всего с фактором времени: если бы процесс продолжался дальше, результат превратился бы из партитивного в нормальный. Это партитивность, которая соотносится со смыслом “не до конца”: прекращенное движение оставило нереализованной определенную порцию действия. Не все употребления недо- в точности вписываются в эту модель. Предложения типа Он недоедает (= ‘ест не досыта’) соотносятся с несколько другим типом ситуаций: путь был, вообще говоря, пройден до конца, но достигнутый результат оказывается неполноценным (например, меньше ожидаемого). Фактор времени здесь не участвует, и партитивность результата соотносится не со смыслом “не до конца”, а скорее с малой интенсивностью процесса. Интересно, что это семантическое различие между “темпоральной” и “качественной” партитивностью, которое в русском языке отражается только на орфографическом уровне², находит морфологическое соответствие в айнском языке: по данным К. Рефсинг (Refsing 1986), значение типа “действие не было доведено до конца, какая-то часть осталась нереализованной” выражается вспомогательным глаголом niwkes, а значение “полученный результат был меньше желаемого/ожидаемого” – вспомогательным глаголом orakse.

Отдельная проблема, которую мы здесь не можем рассматривать подробно, касается семантического поведения непредельных глаголов в контексте показателей антирезультативности (эта проблема будет возникать и далее, поскольку почти все антирезультативные показатели имеют более широкую сочетаемость, чем это допускает их базовое значение).

Показатели конативности, сочетаясь с обозначениями непредельных (контролируемых) процессов, дают семантический эффект “инхоативного сдвига”: пытался петь означает ‘пытался начать петь [и потерпел неудачу]’. В этом качестве собственно инхоативные показатели оказываются синонимичны показателям с интенциональным значением (типа намереваться, собираться и др.), для которых данная семантическая зона является исходной; этот факт неоднократно отмечался в литературе (см. подробный анализ проблем интенциональности в Шатуновский 1996: 285-308). Появление же у интенциональных показателей дополнительного значения неудачной попытки/нереализо­ванного намерения является результатом импликатуры, связанной с семантикой прошедшего времени; эта полисемия является частным случаем более общего семантического эффекта, который сводится к появлению у стативных или непредельных процессных глаголов в форме прошедшего времени значения, которое мы называем значением “прекращенного прошлого” (ср. также контексты типа я думал, что она не замужем [=> ‘теперь так не думаю’]); это значение будет рассмотрено в разделе 3 в связи с семантикой плюсквамперфекта, так как оно типично для этих глагольных форм. Заметим, что данная импликатура отнюдь не появляется автоматически во всех случаях; напротив, в работах по семантическому анализу времени часто специально подчеркивается, что высказывания типа Джон читал книгу (и тем более типа Это была русская книга) отнюдь не предполагают, что в момент речи положение вещей стало иным: Джон вполне мог продолжать читать книгу, а язык, на котором книга написана, и вовсе является ее постоянным признаком (ср., например, Klein 1994: 3-9). В интересующих нас ситуациях этот дополнительный компонент, однако, отчетливо присутствует: хотел, собирался etc. получают интерпретацию ‘имел намерение, но не реализовал его’.

Аналогичный эффект наблюдается и у проксимативных и псевдо-ком­плетивных показателей: так, Он почти спал означает ‘он находился в состоянии, близком к состоянию спать’, т.е. ‘он приближался к тому, чтобы начать спать’. Такого рода значения мы, по понятным причинам, исключаем из антирезультативной зоны, так как для антирезультативных показателей они вторичны; см. однако замечание в разделе 2.3 о проксимативном значении у форм “будущего в прошедшем”, наблюдаемого во многих языках.
2.2. Конативное значение выражается в языках мира как в совмещенном виде, так и с помощью самостоятельных показателей. При совмещении значений конативное значение чаще всего обнаруживается у аспектуальных показателей дуративной группы, что вполне естественно: дуративное значение указывает на реализацию промежуточной (неконечной и неначальной) фазы предельной ситуации, оставляя открытым вопрос о возможности дальнейшего развития; переход от дуративного значения к конативному состоит всего лишь в дополнительном указании на то, что дальнейшего развития ситуации не произошло (как правило, вопреки желанию субъекта). И здесь, как и в случае с непредельными глаголами, в ряде контекстов такое значение просто может возникать как импликатура дуративности: если говорящий не сообщает, что предельный процесс достиг конечной точки, а сообщает, что он лишь развивался по направлению к финалу, то прагматическим выводом может оказаться утверждение об отсутствии этого финала, ср. вопрос экзаменатора Кто решал задачу? или хрестоматийный ответ школьника Я учил. Существенно, что в обоих этих случаях у говорящего была возможность выбора между дуративной и недуративной формой глагола, и конативная интерпретация оказывается прагматическим следствием дуративного выбора³.
Самостоятельный интерес, конечно, имеет вопрос о том, каковы те конкретные условия, в которых данная импликатура возникает. Как известно, конативную интерпретацию могут иметь не все глаголы в форме дуратива: это зависит от лексического значения глагола. Более того, даже в случае “подходя­щего” глагола далеко не все его дуративные употребления интерпретируются конативно: это зависит от контекста. Сформулировать точные правила здесь трудно; как представляется, конативная интерпретация наиболее вероятна у таких предельных процессов, которые прагматически склонны чаще не завершаться, чем завершаться успешным финалом. Так, решая задачу или убеждая кого-л. мы далеко не всегда имеем шансы получить решение или изменить мнение собеседника. С другой стороны, открывая окно или вставая с места, мы в нормальном случае ожидаем “беспроблемного” достижения финала; такого ожидания нет в ситуациях типа решать или убеждать. Это различие и закреплено в аспектуальном поведении глаголов. Однако следует иметь в виду, что между первым и вторым типом ситуаций нет жесткой границы, и сильный прагматический контекст может способствовать конативной интерпретации и в достаточно нетипичных случаях. Это важное обстоятельство недостаточно учитывает, как кажется, П. Дурст-Андерсен (Durst-Andersen 1994: 106-110), который, рассуждая в принципе сходным образом, приходит к выводу (отчасти в духе традиционной аспектологии) о существовании в русском языке двух противопоставленных друг другу семантических классов глаголов: “attainment verbs” (обозначающих, в нашей терминологии, действия с малым шансом на успех – например, убеждать) и “implementation verbs” (обозначающих действия, всегда, так сказать, обреченные на успех – например, писать). В действительности, такой границы провести нельзя; русское предложение Он писал роман, но не написал, которое в этой работе дается под звездочкой как невозможное (Durst-Andersen 1994: 110), вполне может быть произнесено, например, в контексте биографии неудавшегося писателя. Ср. совершенно естественный фрагмент:
(4) Потом он стал пробовать себя в прозе: долго писал роман (но так и не написал), брался и за короткие рассказы в духе Хемингуэя...
Другим выделенным контекстом, навязывающим конативную интерпретацию почти любому⁴ предельному глаголу, является в русском языке конструкция с удвоением дуративной словоформы (писал-писал, да так и бросил на половине); удвоение здесь выражает семантику постоянно возобновляемого действия, про которое, тем самым, естественно предположить, что оно возобновляется именно потому, что предыдущие попытки не были успешными (подробнее о семантике этих конструкций см. Плунгян/Рахилина 1996).

Таким образом, можно говорить лишь о прагматической тенденции к делению финалов на достижимые с большей или меньшей степенью вероятности.

Что касается проксимативной интерпретация дуративных форм неконтролируемых предельных глаголов, то она, как представляется, едва ли возможна в русском языке вне сильного прагматического контекста: так, он падал понимается как ‘он находился в процессе падения’ (это обычная дуративная интерпретация), но практически никогда не может быть понято как ‘он был близок к падению’; ‘он начал падать, но не упал’. Ср., впрочем, вполне естественные примеры типа (5):
(5) Раз пятнадцать он тонул, погибал среди акул...
где и тонул, и погибал имеют как раз ярко выраженное проксимативное значение: ‘(чуть) не утонул’ и ‘(чуть) не погиб’. Здесь существенна “летальная семантика”, тесно связанная с проксимативным прототипом, а также итеративный контекст, который дополнительно способствует появлению формы НСВ (он же, напомним, может быть благоприятен и для конативной интерпретации). О русских конструкциях с должен был см. следующий раздел.
2.3. Помимо славянских языков, конативность как вторичное значение дуративных глагольных форм свойственна многим другим языкам с дуративным прошедшим временем: она хорошо засвидетельствована в греческом и латинском языках (imperfectum de conatu), возможна в современных романских; из языков других ареалов эксплицитное свидетельство преимущественно конативной интерпретации дуративных форм прошедшего времени (“started or attempted action, not completed”) имеется, например, для языка марги чадской группы (Hoffmann 1963: 114). В селькупском языке, напротив, дуративные формы (с суффиксом -[n]ty-/-[n]εnty-) могут иметь интерпретацию либо презенса конатива, либо будущего времени (ср. Кузнецова и др. 1980: 221-223, 239-240).

Хотя проксимативное значение также может возникать как импликатура дуративного в прошедшем времени (ср. выше, 2.2), все же существенно более благоприятным контекстом для возникновения проксимативной импликатуры оказываются не чисто дуративные формы, а формы с интенциональным значением. Как было показано в разделе 2.1, сочетания типа ‘хотел починить’, легко получают интерпретацию ‘намеревался починить, но не приступил к починке’ (“нереализованное намерение”); с другой стороны, в контексте неконтролируемых глаголов сочетания типа ‘хотел упасть’ естественным образом интерпретируются как ‘чуть не упал’: интенциональный компонент зачеркивается, остается только компонент нереализованного события. Проксимативная и интенциональная интерпретации совмещаются с тем большей легкостью, что обычно они дополнительно распределены по глаголам. Заметим, что для контролируемых глаголов и для конативного значения этот путь значительно менее естествен: у сочетаний типа ‘хотел открыть’ практически никогда не появляется дополнительное значение ‘начал открывать, но не справился’.

Другим важным источником проксимативных значений являются таксисные глагольные формы, обозначающие следование в прошлом, т.е. событие, которое имело или должно было иметь место после некоторого другого события в прошлом (так называемое “будущее в прошедшем”, известное во многих языках мира). Впрочем, здесь мы, по-видимому, имеем дело скорее с тем же самым источником, поскольку наиболее распространенным вторичным значением таких форм является все то же значение нереализованного намерения. Другим их производным значением может быть эпистемическое значение высокой вероятности в прошлом (дождь должен был пойти), которое также может давать проксимативность. В русском языке формы с должен был (наиболее близкие по своей семантике к “будущему в прошедшем”) имеют, однако, только эпистемическое значение и не дают примеров проксимативной интерпретации в чистом виде. Такие примеры характерны для языков с более развитой системой таксисных противопоставлений, типа современных романских или германских; ср. следующие французские предложения, в которых конструкция с вспомогательным глаголом aller в имперфекте (основное значение которой – выражение непосредственного следования в прошлом) получает (в контексте неконтролируемых предельных процессов) дополнительную проксимативную интерпретацию:
(6) La pauvre fille se tordait les mains de douleur; elle allait perdre la piste du secret qu’il lui importait tant de savoir. [T.Gautier]

‘Несчастная девушка в отчаянии ломала руки: она чуть было не лишилась возможности проникнуть в тайну, столь для нее важную’.

(7) Il allait tomber а douze ou quinze pieds plus bas <...>, mais son pиre le retint de la main gauche, comme il tombait. [Stendhal]

‘Он чуть было не отлетел на двенадцать или пятнадцать шагов вниз, но левой рукой отец удержал его, когда он начал падать’.

Аналогичное значение имеется, например, у португальских глагольных перифраз вида ia a + инфинитив (с имперфектом вспомогательного глагола ir) или у болгарских глагольных форм вида щеше да + презенс (также с имперфектом вспомогательного глагола; более того, в работе Kuteva 1995: 211 утверждается, что проксимативное значение является у этих болгарских форм в современном языке основным). Возможно, что это значение присутствует и во многих других языках, в которых формы будущего в прошедшем или имперфекта имеют семантику нереализованного намерения (таковы, в частности, литовский, новогреческий, лезгинский, армянский языки), а также в языках с более редкими специальными показателями нереализованного намерения (типа мордовских; ср. глагольный суффикс -iksel’(i)- в эрзя); этот вопрос нуждается в дополнительном исследовании.
2.4. Интересный случай выражения конативности средствами не глагольной, а именной морфологии представлен в английском языке (Goldberg 1995: 33 и 63-64): переходные глаголы динамической деформации (типа hit, cut, shot) и некоторые другие в конативном значении управляют косвенным дополнением с предлогом at; у глаголов с “внутренним дательным” аналогичный эффект возникает при употреблении предлога to. Так, согласно А. Голдберг, различие между предложениями Mary taught Bill French и Mary taught French to Bill состоит в том, что во втором случае (= “обучала”), в отличие от первого (= “обучила”), не обязательно предполагается, что обучение было успешным; как можно видеть из русских эквивалентов, в русском языке это различие локализовано в глагольной словоформе⁵.

Английский язык далеко не уникален в этом отношении. Так, “актант­ная” (а не “глагольная”) техника маркирования большинства аспектуальных противопоставлений является обычной для финского языка, где, в частности, партитив (исчисляемого) прямого дополнения во многих случаях соответствует дуративной – и в том числе конативной – ситуации (см., например, Heinämäki 1984; специально в сравнении с русским – Tommola 1986). В меньших масштабах чем в финском, но маркирование дуративности/конативности путем (частичной) детранзитивации дополнения встречается, помимо английского, и в других германских языках (ср. обсуждение нидерландских и шведских примеров в Dahl 1981: 87-88).

Аспектологи, имевшие дело с глагольными системами типа славянских или романских, обычно трактовали конативность как одно из “частных значений” дуративного вида (“имперфектива”⁶); между тем, уже материал германских языков (и тем более финского) ясно показывает, что мы имеем дело с особым противопоставлением, которое лишь в одном из возможных конкретно-языковых вариантов совмещается с имперфективом. Расширение совокупности наблюдаемых языков в еще большей степени подтверждает это.

Другим важным типом совмещенного конатива является его “словообра­зовательный” вариант, когда он реализуется как одно из частных значений некоторого словообразовательного глагольного показателя. В системах с развитым глагольным словообразованием конативность, как правило, обнаружить нетрудно: она встречается в качестве одного из значений показателей итератива и/или континуатива (ср. хантыйский суффикс -(a)t- с итеративным и конативным значением; см. Николаева 1995), а также в качестве вторичных значений пространственных показателей глагольной ориентации (о которых подробнее см. Плунгян 1999). На данном этапе исследований трудно делать какие-либо обобщения; примером могут служить русские глаголы типа присматриваться (= ‘пытаться [хорошо] рассмотреть’) или вслушиваться (= ‘пытаться [хорошо] расслышать’), образованные на основе префиксов с исходным пространственным значением “достижения контакта” и рефлексивного показателя. Такое распределение основных словообразовательных типов конативов очень напоминает распределение их словоизменительных типов: мы наблюдаем реализацию тех же двух возможностей, а именно “аспектуальную” (при использовании словообразовательных либо словоизменительных показателей длительности, итеративности и т.п.) и “пространственную” (при использовании словообразовательных пространственных модификаторов глагола либо падежных показателей актантов или пространственных предлогов). Об особой прагматической связи, которая может существовать между итеративностью и попыткой, говорилось выше и при обсуждении русских “конструкций с удвоением”.

За пределами двух этих основных групп конативных показателей остаются еще некоторые более маргинальные случаи. Так, в языке волоф имеется словообразовательный суффикс -antu, совмещающий значение конатива со значением небрежно выполненного действия и со значением имитации действия (“делать вид, что...”). В этом случае, как представляется, использована связь конативности с семантической зоной интенсивности: нереализованное действие сближается с действием, имеющим пониженную интенсивность, в каком-то смысле “ущербным”, неполноценным. Именно неполноценность, вторичность ситуации и лежит в основе всех наблюдаемых значений суффикса  antu: это может быть имитация результата, результат плохого качества или просто недостигнутый результат (т.е. ситуация отличается от идеальной тем, что она не имеет финала)⁷.

С другой стороны, в алеутском языке конативный суффикс -na:ʁ- совмещен (согласно Головко 1996: 110) с интенциональным значением (“намере­ние”). Это – на первый взгляд, достаточно естественное – совмещение идеи (неудавшейся) попытки и намерения (ср. отнесение конатива к модальным значениям в классификации Байби или полисемию ‘хотеть’/’пытаться’), тем не менее, по нашим данным, в грамматических системах почти не встречается; видимо, дело в том, что интенциональные показатели ориентированы на желаемый результат в будущем (который, конечно, может быть и не достигнут, но на подготовительном этапе это не релевантно), тогда как основным компонентом конативной семантики является утверждение об уже несостоявшейся попытке достижения результата; прагматически, это достаточно ощутимая разница (ср. он пытался открыть дверь [=> ‘и не преуспел’] и он собирался открыть дверь [=> ‘может быть, потом открыл’]; в последнем случае импликатура может подавляться, но она имеется). Метафорически выражаясь, конатив – это пессимистический глагольный показатель, а интенционал – оптимистический; именно эта разница мешает их естественному совмещению в одном и том же материальном носителе. И, конечно, модальный компонент в конативной семантике гораздо менее ощутим: намерение – полностью субъективно, неудача же – объективный факт. Парадоксальным образом, конатив (возмож­ный только при контролируемых глаголах) оказывается диахронически и структурно гораздо дальше от форм с интенциональной семантикой, чем проксиматив, не имеющий таких ограничений (ср. обсуждение проксимативных конструкций в разделе 2.3).

2.5. Интересны (гораздо более редкие) случаи несовмещенного конатива, т.е. такие, когда конативное значение выражается в языке специализированным показателем, не имеющим других употреблений. Несовмещенный словообразовательный показатель конатива встречается во многих тунгусо-маньчжурских языках – ср., например, эвенские глаголы с суффиксом -sči- (Роббек 1992). Несколько менее чистый случай специализированного конативного показателя представлен, опять-таки, в алеутском языке: на сей раз это суффикс -ja-, выражающий не просто попытку, но попытку каузации (ср. пары типа ‘лежать’ – ‘пытаться уложить’; см. Головко 1996: 110).

Другим распространенным способом выражения конативного значения являются аналитические глагольные конструкции разной степени грамматикализованности; примечательно, что практически во всех известных нам случаях в качестве вспомогательного глагола с конативным значением выступает глагол, имеющий (в качестве полнозначной лексемы) значение ‘смотреть’ или ‘видеть’. Такие конструкции засвидетельствованы в тамильском (используется глагол pa:r- ‘смотреть’), корейском (глагол po- ‘смотреть; видеть’), целом ряде тюркских (ср., например, башкирское qara- ‘смотреть’) и в др. языках; конативный показатель -mi- в японском языке также восходит к глаголу miru ‘видеть’. Семантическая связь между ‘смотреть’ и нереализованной попыткой заключается, скорее всего, в идее отсутствия (физического) контакта: с одной стороны, ситуация достигнутого финала метафорически сравнивается с ситуацией достижения физического контакта (ср. частую полисемию глаголов со значениями ‘получать’/’достигать’ и ‘удаваться’); с другой стороны, ‘смотреть’ в нормальном случае предполагает физическую дистанцию между воспринимающим субъектом и воспринимаемым объектом, при которой контакт возможен только в качестве будущей цели, но актуально не имеет места. “Смотреть” на открытую дверь и “получить” открытую дверь метафорически разводятся по разные стороны результативной зоны как попытка vs. актуальное достижение результата. Ср. в этом же контексте частую полисемию глаголов со значениями ‘искать’ и ‘иметь намерение’: оба соотносятся с ситуацией нереализованной цели, но в случае ‘искать’ присутствует и идея физической дистанции. Тем самым, аналитические конструкции со ‘смотреть’ оказываются в каком-то смысле близки “пространственным” моделям выражения конативности⁸.

Нам известны только два примера грамматикализации несовмещенного проксимативного значения (‘чуть не’): это непродуктивный словообразовательный суффикс -vziʁ- в эскимосском языке (Меновщиков/Вахтин 1990) и распространенная в некоторых тюркских языках любопытная аналитическая конструкция – например, в башкирском для этой цели используется прошедшее время вспомогательного глагола jað- (Юлдашев 1958).

следующая страница>