Предисловие
Практически с самого начала основания "Ночных Снайперов" Диа -
на Арбенина придумала разделять собственное творчество на
"песни" и "антипесни". Последние суть стихотворные произве -
дения, остающиеся на бумаге и не переходящие в статус "текстов
песен" (много лет так и было, исключение - песня "Свобода",
когда-то давно отнесенная Дианой к "антипесне" и ставшая ею
вновь в этой книге, да "Автомобильный блюз", напротив, из пес -
ни самовольно вставший в ряд "антипесен"). Произведения мно -
го лет смешивались, если и сортируясь, то по дате написания, но
не по жанру. Вначале антипесни, хоть и существовали в доволь -
но значительном количестве, оставались для Арбениной не вто -
ричным продуктом, разумеется, но скорее неким естественным
бонусом к песням. Арбенина для самой себя всегда была музы -
кантом, и приоритетными были песни - их относительный па -
ритет текста и музыки, ритмическое и фонетическое строение,
настроение. Антипесен накопилось много - да. Они были от -
дельной и очень важной строкой арбенинского творчества - да.
Не более того. Однако поэтический росток пробивался, иронич -
но защищаясь, звался "стихуями" и "антипеснями" - от страха,
видимо. И пробился.
Пожалуй, единственный критерий ,по которому вновь напи -
санное становится "песней" или "антипесней", - мнение по этому
поводу автора. Самое субъективное и по-своему самое объектив -
ное мнение. Читателю же навскидку складывать в две стопки про -
читанное сложно и, скорее всего, не нужно. Недаром Арбенина
поражается тому, что максимально отделяя антипесни от текстов
песен, она сама четко видит выраженную их связь с музыкой - как
минимум, в имеющемся темпоритме. И говоря об Арбениной - му -
зыканте, невозможно не упомянуть Арбенину - поэта.
Иллюстрация первая или Заповедная зона
Она сидит в кафе, болтает, смеется, пьет кофе. Вдруг быст -
рый взгляд куда-то в сторону. Зацепилась. Резкое: "Лист!", секунд -
ная суета в поисках бумаги. И что-то нашли - то ли салфетку, то
ли оборотную сторону меню. И продолжается беседа в том же
темпе, никто не понижает голоса - ей не мешает жизнь. ... Роди -
лось. Первая запиночная читка, незаданный вопрос "ну как?!". Не
потерять этот лист бумаги. И пошли дальше журчать в разговоре.
15 минут и параллельные пространства с разным течением време -
ни: для всех оно идет своим ходом, для нее застыло... Что там про -
исходило в эти 15 минут астрала, сколько лет она потеряла или,
напротив, приобрела, не известно никому.
Пытаться насадить все ею написанное на временной и логи -
ческий каркас, выстроив причинно - следственные связи между
словом и событием, местоимением и адресатом, двоеточием и
фактом, занятие пусть и интересное, как всякая головоломка, но
довольно бессмысленное. Вот излюбленная тема ее критиков -
поиск противоречий в текстах. "Все-таки - "время - толковей -
ший знахарь" или "идиот кто придумал что время лечит"? Запу -
талась в образах? В эмоциях? В жизни? Объясните парадокс, Ди -
ана. Не объяснит. Она сама есть - парадокс - так живет, так и пи -
шет. Ее "стихуи" резко бьют в цель (да, и тут "снайперская" тер -
минология, буквальная, но что поделать, если эта артистка на -
шла себе слишком точное творческое и жизненное кредо), зача -
стую очень болезненно. В какой-то момент ловишь себя на мыс -
ли, что ты залез на не полагающуюся тебе территорию, куда-то
совсем private. Что, надо думать, есть самое ценное. Поэтичес -
кая эмоция Арбениной поймана в "прыжке", она всегда на самом
накале. Еще один фирменный знак - удивительное сочетание
лаконизма с насыщенностью. Ее поэзия, конечно, очень жен -
ская. Она настолько чувственна, настолько сдержана по форме.
И только женщина через персонифицированное любовное по -
слание может рассказать об основах бытия, попутно объясняя
пару философских проблем, открывая новые законы и изящно
иллюстрируя старые. А стимулом может являться как "да", так и
"нет", как присутствие, так и отсутствие - не сказанное слово,
не-встреча, не-любовь.
Она не использует большую часть общепринятых знаков пре -
пинания, и авторский почерк твердо переходит с черновиков на
печать: только строчные буквы, только точки, двоеточия и тире.
Можно считать это вызовом, можно позицией - жизнь без не -
нужных запятых как принцип. В Арбениной очевидны и высокая
эрудиция, и общий уровень образования, но она - явно не "шко -
лярка", существующая в заданных канонах, и настолько вольно -
в самом уважительном смысле - обращается со словом, что ее
способ самовыражения сам по себе уже стал стилем. Пишут нын -
че "под Арбенину", под ее рубленные и бесконечно нежные эмо -
ции, под столь же бережное, сколь и фривольное склонение нес -
клоняемого. Эта какая-то дикая, необъезженная свобода в сло -
вовыплескивании - четкий почерк Арбениной - поэта.
Иллюстрация вторая или Свобода сознания
Два взрослых человека покупают краски и специальные учебные
холсты. Предполагается, что нужно прорисовать имеющийся
трафарет на холсте; такая "раскраска" для начинающих худож -
ников. Два человека садятся и приступают к работе. Первый акку -
ратно выводит линии, не отступая от заданного контура. Второй
мгновение смотрит на холст, потом резко выдавливает краску из
тюбика, быстро и размашисто рисует нечто свое, непонятное, и ни
секунды не задумывается о том, что делает совсем не то, что бы -
ло задумано кем-то когда-то. Что это? Асоциальность и неумение
жить по правилам? Детство и капризное "хочу"? Т в о р ч е с т в о ?
Её поэзии свойственно яркое, прежде всего, образное вос -
произведение реальности. Эта образность мышления проявляет -
ся во всем. Даже ее абстракции конкретны. Некоторые изрече -
ния легко могут стать афоризмами и существовать отдельной
жизнью. Рваный ритм и нарочитая "разговорность" ранних ан -
типесен Арбениной постепенно эволюционируют в закончен -
ность форм. При этом если раньше в каждом произведении, как
правило, жила единая линия, то в новейших своих антипеснях
Диана зачастую собирает своеобразный конструктор. Он кажет -
ся то единым полотном, то массой разрозненных лоскутов. Иг -
ра в ассоциации с читателем не дает расслабиться ни на секунду.
Ежесекундно меняется подача: Арбенина то скупо цедит одно -
единственное слово, то захлебывается строчками, опережая са -
мое себя - это ее don't stop в качестве ориентира, вечная доро -
га. Ее строки текут, наблюдая за чувствами отдельно взятого жен -
щины - мужчины - ребенка, и попутно фиксируя саму Жизнь. Те -
кут не искусственно вырытым каналом в черте города, но бур -
ным природным потоком. Он не вполне контролируем, этот по -
ток, что, вероятно, заметно. И критике подвластен. Но гибок и
ищет себе четкий путь, из широких просторных мазков неумоли -
мо превращаясь в единственно верные штрихи.
Когда кем-то сказанные слова "не могу не писать" зачастую
окрашиваются не пафосными радостно-восторженными краска -
ми, но кровью - никто никогда не узнает, не почувствует, не про -
чувствует, не умрет с поэтом один, два, тысячу раз, так как это де -
дает он. Никто не поймет, где он отрезает от себя куски, а где лу -
кавит и играет, где легко жонглирует рифмами, а где отсчитыва -
ет часы в мучительном поиске. Она по-прежнему говорит "стихуи",
опасаясь употребить такое важное и страшное "стихи", она запина -
ется и рассекает кулаком воздух, читая публично. Но они ей сейчас
ближе и интимнее, чем песни. Сегодняшняя Арбенина - это, в
первую очередь, поэзия. Она ею живет, ею мучается, в ней же ку -
пается. Настал, видимо, момент, когда ей понадобилось выстре -
лить именно поэтическими пулями. Так получилось эта книга -
с включенными текстами песен, разумеется, без которых не бы -
ло бы и "Ночных Снайперов", и всех творческих граней Арбени -
ной, с крохотным заделом на возможное будущее в виде прозы, с
рисунками и картинами. Но впервые с полным погружением в
антипесни, стихуи...стихи
Юлия Конторова
Антипесни
свобода
свобода это когда грызешь веревку зубами.
свобода соль простыней обмотанных вокруг тела
новой победы измученной кашей признаний.
свобода шум лифта. ночью на кухне свет
не от свечи зачем? просто для чтения книг.
свобода это когда ты ничей ни в чем нигде
ни за чем никуда ни во что никогда.
свобода это деревянный шест
ломающийся в руках на высоте семь метров
и еще чуть-чуть
свобода это пот на лбу это пот на висках
это забытое слово забудь это улыбка "да".
это изумрудная чистота
и вопрос: почему буквы вдоль белого листа черны.
и какое кому дело что ты
побывав в руках моих
заставила захотеть забыть?
я схожу с ума
из какого ты теста свобода?
я короную тебя любимая!
я короную тебя любимая!
я короную тебя любимая!
свобода спасибо тебе родная!
ты колешь мне пальцы
избалованное дитя!
ты жалишь изгиб плеча
и не шутя ты шепчешь слова
звенящие в воздухе будней
ставшим вечным week-end'ом
между тобой и мной.
90-е...
про тома йорка
мы рассекаем друг друга мгновенно.
нас миллионы. и нам по колено.
мы курим при встрече. при встрече жмем руки.
мы сушим тела чтобы были упруги.
мы только штанами метем по асфальту.
нам юбки - измена. а платья - как спальник.
а я слушаю тома йорка
про самый уличный спирит.
и питерский дождь рассекаю
колесами мотоцикла.
и если ты станешь взрослой
и даже совсем не тоненькой
я буду любить тебя так же
как в наше первое лето.
мы врем нашим мамам. отцов мы не знаем.
мы кольца на самый большой надеваем.
мы травим чернилами голые плечи.
мы меряем силу ладоней - кто крепче.
целуемся в четную - узкие губы.
мы злимся когда обзывают нас грубо.
мы бьем без раздумий с размаху и точно.
по-девичьи нежно. по-девичью сочно.
мы любим орехи. мы белки с хвостами.
мы скачем по клубам. и схема простая:
сначала по пиву. потом по танцполу.
и градус крепчает. дальнейшее скоро
и быстро случится в кино в туалете
на заднем сиденье без света на свете.
для нас - не проблема. нас больше - мы стая.
и нас по-иному уже не заставишь.
питер.2002
я хочу тебя
я выброшен из саней стаей волков.
день догорает уходит обратно в царство оков.
я закрываю глаза. кто-то смотрит в меня изнутри.
франт строгий изящный живущий с тобой
зажигает тростью своей фонари.
а я хочу тебя.
волшебный игрок был рожден проектировать весть.
невесомый в былом артефакт оставляет
теперь на губах нелепую жесть.
я закрываю глаза. пытаюсь увидеть фонари
но километры душат меня
как тот кто смотрит в меня изнутри.
а я хочу тебя!
в безысходности темном углу
я - волк, попавший в капкан из дней.
я к тебе доползу пряча в шкуре луну,
если меня не искромсают полозья саней.
я закрываю глаза. я пытаюсь стать тенью твоей.
но тот, кто смотрит в меня изнутри
заслоняет спиной свет фонарей.
а я хочу тебя!
1993
do you love me
Вверх
так - вверх вверх
так
глубоко
внизу.
Пусть пусть пусть я ломаю стрелы из этих
голосов ибо не существует ничего
кроме голосов и стрел.
наступит день, когда они придут к нам с тобой,
и никто не скажет что мы "едем" "гоним"
будет вот так, вот так!!!
и можно захлёбываться в своей глотке
своим же горлом.
и промелькнувшее слово "teacher"
уступит слову "darling".
и орать и стонать от боли покинутого
и поймут и умрут вместе
главное honestly! всё можно
только honestly like a crystal.
я утону в себе.
а когда идёт дождь - всё умывают капли.
блестят волосы виски теплы щёки мокры
а губы горячи. do you love me?
они берут осторожными руками
твоё солнечное сплетение и расплетают его.
ничего что ты не умеешь говорить им своё
пересохшее "спасибо"
просто не знаешь как это по-другому
do you love me?
камни летят вниз с горы:
один ударит меня под лопатку
другой пролетит в миллиметре мимо затылка.
вырастут крылья но я буду молчать
потому что do you love me?
и по восходящим прямым пунктирного цвета
неизъяснимо в молчании без дома без обуви
без воды в карманах
вот опять так обнимаю запястья
- do you love me.
do you love me?
1994
чтобы родиться
чтобы родиться - нужно умереть.
и гибкость положив на наковальню
в смиренье траектории узреть
зеленый дерн обнявшийся с печалью.
закрученные в узел виражи
и насекомое напившееся яду
дробят себя в цветные витражи
в покое ветра находя отраду.
а яблоко упавшее к ногам
расколет сердцевины твердый знак
и девочка внезапно закричит.
услышав стон отстрелянных собак.
1994
здравствуй
здравствуй! я странствую также.
и также всегда о тебе моих мыслей печаль.
милая! встретимся верно!
Старайся в ту пору видеть меня.
не звучание времени в песнях.
не дань вездесущей любви к переменчивой моде...
мои руки чисты. и ладони хранили
тебя далеко находясь.
и тоскуя подушечки пальцев лениво
ссыпали пески в море будущих льдов
тревожа уснувших на дне.
и я понял.
я именно понял - ничуть не борясь
с неизменным мне посланным родом -
что люблю тебя нежный мой друг
как прежде высокой и сильной тоской.
а залогом останется - горечь ночей
и присутствие духа и слияние глаз
и разлука что нам навсегда.
1994
я опять ушел
я опять ушёл. и не потому
что стал с годами чрезмерно горд
или слаб что не позволяет рулю
срываться с обрыва речных озёр.
и не потому что куда-то спешил
и не потому что кого-то искал.
просто вы решались прийти
долго. от этого слишком устал.
но-таки пришли и горло вперед
рванулось сметая стены границ.
и опять был обманут я вашим огнем
спешащим к многоголосию лиц.
но за нежность губ которую пил
(не доверяя впрочем словам)
за невозможный взлёт тёмных бровей
я благодарен вам.
вы остались там забавлять себя
забродившим соком минувших лет.
а я вышел на улицу и вдохнул
тяжесть солнечных эполет.
1994
курю
фильтр сгорает на сильном ветру
медленней в холод быстрее в жару
и вероятность падения ниц
зависит от смены лиц.
тлеет бумага предавшись огню
как долгожданному судному дню
тело бумаги слито навек
с горечью пряных век.
пепел перед смертельным прыжком
назовет возможно меня дураком
но трость моей молчаливой руки
сильнее ему вопреки.
дым невесомый тяжел как топор
режет глаза его мягкий напор.
и разноцветная времени ртуть
тщится понять что-нибудь.
чернеют лёгкие словом "курю"
готовят себя к табачному дню
засыпает гортань в предчувствии лет
пустым оставляя кисет.
1994
посвящается английским борзым
ты
с видом побитой собаки по улице бешено мчалась.
задевала прохожих искусанными ушами.
головою упрямой мотала отчаянно-звонко
и саднящие раны лизать на ходу успевала.
я
к тебе приближался стремительно как авиатор.
и уставшая шляпа моя все пыталась обнять подбородок.
подошвы ботинок скользили по влажному небу
измятой листвы в колючих осенних лужах.
мы столкнулись!
и ты неожиданно больно
прокусила мне руку,когда я пытался погладить
твою нежную спину и капли разбуженной боли
обогрели асфальт зёрнами крошечных пятен.
1994
всхлип
в цепких объятиях никого я засыпаю.
и вижу вокзал: рукопожатье: кивок головы:
тропических черт знакомый овал.
но тебя ли я звал имя твердя
по проводам в дрейфе снегов?
тебя ли я ждал к тебе ли спешил
проклиная растянутость материков?
1994
я могу уйти
я могу уйти.
и это не будет пафос.
или просто желание
выпить чашечку кофе
в непарижском кафе
где кто-то
когда-то
на пол
опрокинул пару глотков
закипевшей брони
для души не успевшей окрепнуть
от ночи объятий
аромата увы совсем
не кофейного свойства.
лучше быть коленкором
чем стыть от рукопожатий
создавшего маслом картину
в раме застывшей крови.
но пока я стою
вдыхая запахи дома.
и отчаянно морщусь
от горечи отрешений.
оседает на связках
щемящего имени слово.
и плачет пан-флейта
от верности со-отношений
1994
начинаю скучать
начинаю скучать. увы мы еще
с тобой не простились на ночи на долгие дни
в обученьях наукам которые
нам в перспективе не будут нужны.
тело стареет а ночи бесцельны.
я не имею в виду панацею
люди нацелены только в себя
и убивают порой не любя.
дело отнюдь не в подушечном рае:
мне надоело играть в самурая.
я же ночами порой замерзаю
а телефон отвратительный хам.
по телефону уместно о жизни
но дотянуться до тоненькой кисти
вах! воздаем мы отчизну - отчизне
картонные люди коронные сны.
умным мыслям бывает не место
с умными лицами (в частности) пресно
и обессоливать славное тесто
что обездоливать верность собой.
почти отболело моя красавица
смотришь молчишь а под сердцем плавится
может быть снова тебе понравится
на улицах ночью искать поезда.
1994
мне бы петь о любви
мне бы петь о любви. и об ангелах добрых с крылами.
но стол деревянный - это такая грусть.
я стихов не пишу. и святым никого не считаю.
я иконы не ставлю в углы и на них не крещусь.
мне бы нимб золотой над твоей головою повесить
и страстью пылать у дверного глазка.
но лучше я стану фригидной принцессой
чем растаю как воск у колен мудака.
мне бы петь о любви и об ангелах добрых с крылами
но памятник гордый - это такая блажь.
нарисуй просто небо с осенними облаками.
и пусть стонет твой лист и не устает карандаш.
1994
мне холодно вчера
мне холодно вчера и будет завтра.
немая безысходность в ритме боли
на муравьиный шест венок лавровый
нанизывает в такт и не вздохнуть.
актриса уронила запах тлена
на лацканы своей последней роли.
мужской пиджак и туфельки по крышам
как весело и славно падать вниз.
мессир! побудьте магом. вам возможно.
пусть тонок пульс и слезы дробью в горле.
замусорен эфир я стекленею
но покидаю воздух не дыша.
а страхи ни к чему: бесплотны тени
бесплатны мысли серебро реально.
и верность свыше данному союзу
была быть может даже хороша.
1995
брамс
здесь время диктует броун.
а ночь некрепка фасадом.
на пыльном сукне спит муха
обнявшись со словом "crumbs".
а я распорола небо
чтоб не было очень сухо.
и в сгустке желаний плавал
томил свои пальцы брамс.
и лоб упирался в стекла
и змеи свивались клубками.
я знаю когда ты спиною
хотя и не в полный рост.
песок барабаном в воду.
наследник зреет стрелою.
и в смерти слоновой кости
рождается матовый хвост.
1995
выдохнув
выдохнув воду из легких солью пропитанных
он прицепил себя к пирсу усталый и пресный
солнечный бог испачкавший губы в неистовом
лунном сиянии спину подставил
звенящему льду одиночества.
на потеплевшей щеке бликами клетчатой
воздуха ткани пил он предел ощущений.
а после нырнул в поток золотой бесконечности
и взвыл плато ладони изранив в танце метели.
в кругах на воде кувыркались медные линии
ветреных рук оставшихся у изголовья
ее силуэта в проем деревянный вписанный
не красками не пустотой и даже не кровью.
настоянный купорос сочился меж стеклами
и поводом был для ошибок порой безразличных.
бережно телу внимая в ритме бессонниц
горло немело пытаясь держаться приличий.
и равенство дня с потолком а ночи с рассветом
сковало свободу его цепями сомнений
в неизмеримости чувств: не больше не меньше.
но он не дал себе времени для суеты изменений.
вот так бы мы жили с тобой: имея в запасе
сорок семь лет оставшихся в общем кармане.
к небу ходили бы в гости на крепкий тропический кофе
и земля принимая бы нас пружинила под сапогами.
1995
старая женщина
no fun no tears nj death.
старая женщина:
в холоде аудитории
фразы бессмысленно-умные.
вдруг тишина -
грустно смотрит в окно.
1995
можно закрыть дверь
можно закрыть дверь не сказав тебе "все".
спуститься по лестнице чувствуя каждый шаг:
выйти на улицу и повести плечом:
от существа свободы заноет сердце а в такт
движению век вольется ночной рассвет
в мое одиночество суммой случайных встреч.
(классики иногда слишком явно лгут
поэтому мало кто их способен беречь).
но прохладно. извне температура дна
эмигрирует вглубь горячего "ты”
казуистика скажешь? родная одна
ты сумела себя отдать волшебству простоты.
остается время чтобы закрыть глаза
лечь лицом на ладони свои (так увы верней)
и вспомнить как безупречно тонка
была шея ее в кольцах минувших дней.
1995
подожди. я устала
подожди. я устала.
твой шаг для меня слишком скор.
испещренный годами свой лоб
подставляю ветрам.
мы стоим на мосту как и те
что стреляли в упор
по щекам по рукам по сердцам
по безлюдным дворам.
я о чувствах. я только о них.
мои пули - слова.
одиночество чудно во мне.
я достаточна в нем.
а тоска что питала меня
оказалась мертва.
и не слушает нас
кто не знает о чем мы поем.
ах как плавится сталь!
как становится золотом жесть!
я люблю серебро
но к лицу тебе солнечный свет.
шелк ночных облаков
укрывает от всех твою честь.
мы с тобою в кольце
даже если меня рядом нет.
1995
следующая страница>