Бабкин М.А. ^*

«Иерархи Русской Православной Церкви и свержение монархии в России (весна 1917 г.)».

Отечественная история. 2005 г. № 3. C. 109 - 124.

Революционные события февраля-марта 1917 г. иерархи Русской православной церкви (РПЦ)¹ встретили неоднозначно. С момента обнародования Высочайших "Актов" Николая II и вел. кн. Михаила Александровича (2 и 3 марта) до появления 6 марта первой официальной реакции Св. Синода на революционные события² большинство архиереев³ не спешило выявлять свои политические симпатии. Архиереи, придерживавшиеся правых взглядов и в первых числах марта 1917 г. самостоятельно занимавшие позицию, которая воспринималась общественностью как "контрреволюционная", впоследствии корректировали ее, равняясь на заявленную Синодом точку зрения. Представители епископата, симпатизировавшие либерально-демократическим партиям и движениям, едва ли не заранее были готовы приветствовать свержение монархии. Так, один из наиболее "революционных" архиереев - депутат IV Государственной думы епископ Енисейский и Красноярский Никон (Бессонов) уже 3 марта 1917 г. отправил кн. Г. Е. Львову, М. В. Родзянко и А. И. Гучкову телеграммы: "Христос воскресе! Искренно рад перемене правительства"⁴. Пасхальное приветствие, прозвучавшее от красноярского архипастыря в середине Великого по-

C. 109
ста, накануне Крестопоклонной недели, свидетельствовало о воодушевленно-эмоциональном настрое, с которым он встретил известие о государственном перевороте.

3 марта викарий Ярославской епархии епископ Рыбинский Корнилий (Попов) объявил с амвона о свержении "волей народа" царского правительства, не удовлетворявшего своему назначению и допустившего страну до голода и беспорядка. Он и позже подвергал прежнее правительство жесткой критике, призывая паству подчиниться новой власти как "Богом данной"⁵.

Политическая позиция духовенства начала проявляться в субботу и воскресенье 4 и 5 марта, когда во всех церквах империи проходили торжественные богослужения. В центральных храмах крупных городов службы совершались местными архиереями, которые обращались к пастве с проповедями, призывая ее к миру, единодушию, гражданскому согласию и созидательному труду. Эти призывы звучали в контексте проповеди о необходимости для граждан России признания новой власти, сплочения вокруг Временного правительства и об обязательном подчинении ему "не за страх, а за совесть". Обращения с таким содержанием прозвучали, например, от архипастырей Тифлиса, Пскова, Владимира, Симферополя, Харькова, Симбирска, Костромы, Вятки, Калуги и Смоленска⁶. Так, епископ Саратовский и Царицынский Палладий (Добронравов) 5 марта обратился к своему духовенству с распоряжением "оказывать деятельную поддержку" Временному правительству, разъяснять пастве "общий наш долг подчинения новой законной власти"⁷. Викарные епископы Новгородской и Ярославской епархий на деятельность нового правительства призвали "Божие благословение"⁸.

Епископы Тихвинский Алексий (Симанский) и Витебский Кирион (Садзегелли), соответственно, 4 и 5 марта призвали свою паству молиться с помощи Божией в "созидательной работе нового, облеченного доверием народа правительства", для "увенчания успехом" трудов новой власти⁹. Причем в проповеди Кириона, прозвучавшей в кафедральном соборе Витебска, содержались едва ли не восторженные чувства о произведенном государственном перевороте, а Государственной думе объявлялась "честь и слава" за то, что та взяла власть в стране в свои руки. Его проповедническое обращение завершалось следующими словами: "Провозглашаю от чистого сердца: "Да здравствует Временное Правительство!"" Такое же приветствие содержалось и в его телеграмме, отправленной Временному правительству¹⁰. Архиепископ Таврический и Симферопольский Димитрий (Абашидзе) был еще более радикален:

5 марта он не только подверг суровой критике правление Николая II, но и заявил, что Сам Бог "положил предел царствования бывшего Государя"¹¹. Некоторые архипастыри выступали в те дни и на собраниях городского духовенства, пытавшихся определить отношение священнослужителей к новым политическим условиям.

Признание епископатом новой власти происходило на фоне и под влиянием массового революционного настроя, охватившего с первых чисел марта 1917 г. население страны. В те дни монархические идеи были крайне непопулярны, и государственный переворот воспринимался как насущная необходимость для спасения России.

Однако со стороны отдельных представителей епископата в первые дни после государственного переворота раздавались проповеди и с почти противоположной оценкой событий. Так, архиепископ Кишиневский Анастасий (Грибановский) и епископ Пермский Андроник (Никольский) публично отзывались о Николае II с уважением, со словами сострадания и милосердия¹². Пермский архипастырь открыто высказал осуждение "бесчестных царских слуг и советников", которые, обманывая самодержца и делая все для разъединения царя с народом и народа с царем, довели страну до бунта и междоусобицы: "Да судит их Господь и в сем, и в будущем веке"¹³. Викарий Вятской епархии епископ Сарапульский и Елабужский Амвросий (Гудко) в переполненном молящимися соборе "восхвалял бывшего царя и в особенности его супругу, чем внес в народ нежелательное возбуждение"¹⁴. Однако примеры таких проповедей единичны.
C. 110
В обращении архиепископа Тамбовского Кирилла (Смирнова) к своей пастве 4 марта прозвучали слова об освобождении от присяги на верность династии Романовых. Причиной тому, по его мнению, служило отречение от престола Николая П. Говоря о сложившейся в стране политической ситуации владыка назвал "Акт об отказе вел. кн. Михаила Александровича от восприятия верховной власти" "Отречением вел. кн. Михаила Александровича от престола"¹⁵. Так в сознание паствы внедрялось представление о безвозвратном уходе с российской политической сцены младшего брата последнего императора, и в его лице - всего Дома Романовых. 5 марта аналогичные проповеди прозвучали от епископа Ташкентского Иннокентия (Пустынского) и викария Саратовской епархии епископа Вольского Досифея (Протопова)¹⁶.

Показательно, что на страницах некоторых епархиальных изданий "Акт" вел. кн. Михаила Александровича также именовался как "Отречение вел. кн. Михаила Александровича от престола" или как "Акт сложения с себя верховной власти вел. кн. Михаилом Александровичем". В Саратове он вышел под заголовком "Манифест об отречении от престола вел. кн. Михаила Александровича в пользу народа"¹⁷. Искажение названия "Акта" меняло его смысл. Хотя есть и противоположный пример: в "Воронежских епархиальных ведомостях" документ был опубликован под заглавием, буквально отражавшим его содержание: "Условное отречение вел. кн. Михаила Александровича"¹⁸.

В Кишиневе, Харькове, Владимире и Калуге в первых числах марта архиереи объясняли пастве смысл произошедших событий, руководствуясь текстом "Акта" вел. кн. Михаила Александровича. Призывая народ к безусловному подчинению Временному правительству как законной власти, они напоминали, что это правительство - временное, и должно обеспечить созыв Учредительного Собрания, которое предоставит всем гражданам возможность сказать свое свободное слово по поводу дальнейшего устроения верховной власти. Позицию этих архиереев можно определить как "условное", "временное" признание новой власти¹⁹. Епископ Пермский и Кунгурский Андроник 4 марта обратился с архипастырским призывом "Ко всем русским православным христианам", в котором, изложив суть Высочайших "Актов", охарактеризовал сложившуюся ситуацию в России как "междуцарствие". Призвав всех оказывать всякое послушание Временному правительству, он сказал: "Будем умолять Его Всещедрого (Бога. - М. Б. ), да устроит Сам Он власть и мир на земле нашей, да не оставит Он нас надолго без царя, как детей без матери. ...Да поможет Он нам, как триста лет назад нашим предкам, всем единодушно и воодушевленно получить родного царя от Него Всеблагого Промыслителя"²⁰. Схожие мысли звучали и в его проповеди, сказанной 5 марта в кафедральном соборе Перми²¹.
Приветствия, молитвенные пожелания успехов и благополучия были высказаны Временному правительству в телеграммах, посланных 3 - 6 марта на имя председателя правительства князя Г. Е. Львова, председателя Государственной думы М. В. Родзянко и обер-прокурора Св. Синода В. Н. Львова от архиереев Енисейской, Вятской, Полоцкой, Саратовской, Могилевской, Екатеринославской, Смоленской, Симбирской, Таврической, Харьковской и Калужской епархий²². Следовательно, нельзя согласиться с тезисом советской историографии, согласно которому политическая переориентация российского духовенства началась лишь после постановлений Синода 7- 9 марта²³.

6 марта Синод распорядился отслужить во всех церквах молебны с возглашением многолетия "богохранимой державе Российской и благоверному Временному правительству ея". В течение двух последующих дней в богослужебные чины были внесены изменения, смысл которых заключался в буквальной и повсеместной замене молитв о царской власти молитвами "о благоверном Временном правительстве". 9 марта революция уже оценивалась Св. Синодом как "свершившаяся воля Божия". Духовенству сообщалась "для исполнения" новая форма государственной присяги, установленная Временным правительством двумя днями ранее²⁴. После этого среди архиереев практически перестали звучать более правые высказывания и оценки: после

C. 111
революции выражать монархические симпатии вообще было опасно²⁵, отступление от политической линии высшего органа церковной власти влекло за собой дисциплинарные взыскания. Тем не менее, признание нового правительства и подчинение указам Синода автоматически выставляло весь епископат, все духовенство сторонниками революции, обусловливало их политическую переориентацию.

После 7 марта содержание проповедей большей части архиереев практически не изменилось. Так, искреннюю радость по поводу революции высказал архиепископ Симбирский и Сызранский Вениамин (Муратовский), который 8 марта 1917 г. воздал "благодарение Богу" за свершившийся государственный переворот. В его речи, произнесенной в кафедральном соборе, император Николай II был назван "негодным кормчим"²⁶. Жесткая критика самодержавия и упование на новый государственный строй содержались и в обращениях к пастве епархиальных и викарных преосвященных: Донского и Новочеркасского Митрофана (Симашкевича), Омского и Павлодарского Сильвестра (Ольшевского), Двинского Пантелеймона (Рожновского), Красноярского и Енисейского Никона, Вольского Досифея, Рыбинского Корнилия и др.²⁷ Епископ Уфимский и Мензелинский Андрей (Ухтомский) писал: "Режим правительства был в последнее время беспринципный, грешный, безнравственный. Самодержавие русских царей выродилось сначала в самовластие, а потом в явное своевластие, превосходившее все вероятия"²⁸.

Другие архипастыри, например, епископы Орловский и Севский Макарий (Гневушев), Курский и Обоянский Тихон (Василевский), Калужский и Боровский Феофан (Туляков), Новгородский и Старорусский Арсений (Стадницкий) утверждали, что возвращение страны к старому строю невозможно. Смена формы государственной власти воспринималась ими как окончательно свершившийся факт²⁹. Возглавлявший Грузинскую кафедру архиепископ Карталинский и Кахетинский Платон (Рожденственский) пояснил пастве смысл произошедших событий следующим образом: русский народ, вручивший в 1613 г. самодержавную власть Михаилу Федоровичу Романову, в 1917 г. "почувствовав и сознав свою политическую и гражданскую зрелость, выразил желание взять самодержавие назад"; а Николай II пошел навстречу своим подданным, исполнив их желание³⁰.

Многие епископы открыто говорили, что страна уже "измучена павшим строем" и, возлагая большие надежды на коренное переустройство государственной жизни на началах свободы, равенства и братства, приветствовали "возрождение и обновление" России, а также "давно желанную свободу"³¹. Викарий Ставропольской епархии епископ Александровский Михаил (Космодемьянский) в своей пасхальной проповеди сравнил самодержавие с "дьявольскими цепями", которыми была-де окована вся жизнь граждан России. С падением этих пут, по его словам, началось "всестороннее воскресение" государственной, политической, общественной, национальной, вероисповедной и правовой жизни страны³². Архиепископ Курский Тихон, видевший будущую Россию демократической республикой, выразил поддержку совершившемуся перевороту и благословил действия нового правительства, изъявив желание отслужить благодарственный молебен по поводу совершившихся событий³³.

Однако непосредственно политические симпатии в пользу республиканского строя иерархи не высказывали и, по-видимому, главную роль в этом сыграла линия Синода. Лишь Красноярский епископ Никон 10 марта открыто объявил о своих политических убеждениях: "Я полагаю, что в России должна быть РЕСПУБЛИКА (выделено Никоном. - М. Б. )". Выступая на собрании кадетской партии 12 марта и позже, служа молебны о победе революции, он говорил, что "радуется о совершившемся перевороте", что "о монархе, даже конституционном, у нас и речи быть не может"³⁴.

Одной из характерных особенностей российского епископата в целом было стремление демонстрировать аполитичность, чтобы не компрометировать себя связью ни с реакцией, ни с революцией. Такую демонстративно-нейтральную, выжидательную позицию занимал, например, архиепископ Рижский и Литовский Иоанн (Смирнов). Он считал, что по причине временной неопределенности в отношениях

C. 112
Церкви и государства ему преждевременно выступать с какими-то заявлениями и постановлениями принципиального характера. Это оправдывалось тем, что духовенство должно защищать интересы всего общества, стоять всех партий подобно тому, как "небесное выше всего земного", либо "не унижать себя до политики". Среди архиереев такую позицию занимали, например, архиепископ Петроградский Вениамин (Казанский) и управляющий московской митрополией епископ Дмитровский Иоасаф (Каллистов), запрещавшие говорить с церковных амвонов проповеди политического характера³⁵. Однако несмотря на такую публичную позицию, личное отношение к новой власти у этих архиереев было иным. Епископ Иоасаф 22 апреля в своей резолюции на одном из документов, касающихся епархиальных дел, засвидетельствовал "сочувствие новому направлению жизни"³⁶. Архиепископ Вениамин в письме, посланном 5 мая кн. Г. Е. Львову, свидетельствовал о "патриотических чувствах и полнейшем доверии" духовенства к новой власти³⁷.

В проповедях российского епископата практически не затрагивались вопросы о земле и частной собственности. Это можно объяснить тем, что архиереи не хотели обострять отношения ни с одной из социальных групп общества, а также ни с какими партиями, имевшими различные программы по названным "краеугольным" вопросам. Викарий Новгородской епархии епископ Кирилловский Варсонофий (Лебедев) был одним из немногих, кто в своей проповеди затронул тему о собственности и земле. Обращаясь к пастве, он сказал буквально следующее: "Сохрани вас Бог понимать свободу как разрешение ехать в чужую дачу за лесом или грабить своего соседа. Грабители и воры, по Божьему Слову, не наследуют Царства Небесного, а здесь на земле получат наказание от власти"³⁸. Краткость и лаконичность этих слов более говорят о желании владыки обойти тему грабежей и погромов, чем посвящать ей свою проповедь: суровое обличение с высоты епископской кафедры могло спровоцировать местных обывателей на захват церковной собственности.

В первые дни и недели марта 1917 г. в условиях создавшейся в стране экстремальной ситуации прихожане шли в храмы, стремясь услышать церковную проповедь о новой политической обстановке и получить пастырское указание для руководства к действиям. Их волновали вопросы об отношении к совершившемуся перевороту, к Временному правительству, старой и новой государственной присяге. Они также интересовались взглядами и политическими симпатиями священнослужителей³⁹.

В проповедях епископата весной 1917 г. часто звучали слова о том, что Церковь не связана неразрывно с определенной формой государственного правления, и что для церковной молитвы безразлична форма государственного строя, поскольку "нет власти не от Бога; существующие же власти от Бога установлены"⁴⁰. Отсюда иногда делалось заключение едва ли не о богоустановленности Временного правительства, а осуществленный политический переворот получал церковную санкцию.

За этим стояло стремление иерархов разъяснить духовенству и пастве, что царская власть лишь внешне связана с церковной и не имеет к ней прямого отношения. Подтверждением тому служит тот факт, что ни в одном из известных официальных документов Церкви, выпущенных весной и летом 1917 г., ни Николай II, ни кто-либо из российских императоров не именовались помазанниками Божиими.

В качестве основных факторов, которые привели Россию к Февральской революции и перемене государственного строя, иерархи выдвигали "неисповедимый Промысел Божий"⁴¹, проявление "Божественной воли"⁴² или свершившийся "суд Божий" за "порабощение" Церкви императорской властью и препятствия восстановлению патриаршества⁴³. Архиепископ Херсонский и Одесский Назарий (Кириллов) в обращении к своей пастве сказал, что свершившиеся события "есть воля Божия - святая и благая"; а епископ Омский Сильвестр со страниц епархиального издания заявил, что "суд Божий" постиг Николая II за то, что за время своего правления царь не прислушивался к голосу народа⁴⁴. Похожую точку зрения высказал викарий Полоцкой епархии епископ Двинский Пантелеймон. Он заявил, что "грех против Церкви это есть самый главный грех старой власти и, пожалуй, он больше всего и привел

C. 113
прежнее правительство к погибели". Этот грех заключался в "господстве" императора над высшим духовенством, в отказе царя созывать архиерейские соборы и в участии светских чиновников в церковном управлении. Желая полностью отмежеваться от царского прошлого, владыка назвал врагами православия всех тех, кто продолжал утверждать, что старые порядки и старая власть были благоприятны для Церкви и для духовенства. "Это неверно, они никогда не были благоприятны", - заявил он в послании к пастве⁴⁵.

В результате, положительное отношение к государственному перевороту представлялось не только патриотическим, но и религиозным долгом. Именно о таком понимании церковного и гражданского долга перед Родиной говорилось в обращенных к народу проповедях десятков российских архиереев⁴⁶.

В целом проповедь российского епископата весной и летом 1917 г. была направлена на умиротворение народа: звучали призывы к братолюбию, к установлению государственного и общественного порядка, к подчинению Временному правительству как законной власти⁴⁷. Характерным и типичным для всего епископата было обращение к своей пастве епископа Орловского и Севского Макария (Гневушева), сделанное 12 марта: "Усерднейше прошу... приложить все средства к поддержанию мира, спокойствия, дабы утверждающийся новый строй государственной и общественной жизни вошел в жизнь народную безболезненно и без страданий"⁴⁸. Столь же типичным было обращение к своему духовенству управляющего Холмской епархией епископа Вельского Серафима (Остроумова). Основную задачу церковных пастырей весной 1917 г. он видел в следующем: "Вносить христианские начала любви, свободы и братства в народную деятельность, чтобы не было злобы, раздоров и нестроений, и чтобы все было проникнуто одной христианской любовью"⁴⁹. Епископ Полтавский и Переяславский Феофан (Быстров) поставил перед духовенством в качестве первой задачи в послереволюционные дни "внесение успокоения в сельское население"⁵⁰.

Временное правительство в проповедях и воззваниях иерархов объявлялось как "Богом данное", правящее "с Божией всесильной помощью"⁵¹; на него призывалось благословение⁵². Показательно содержание молитвы, составленной по инициативе епископа Витебского Кириона (Садзегелли) в первой половине марта для чтения во всех церквах Полоцкой епархии. В ней Временному правительству испрашивались "укрепление, умудрение и благословение", армии - победа над врагом, а всем гражданам страны - единение, любовь, мир, всепрощение и послушание новой власти "не токмо за страх, но и за совесть"⁵³.

В высказываниях ряда архиереев представители новой власти характеризовались высокими эпитетами. Так, епископ Александровский Михаил (Космодемьянский) публично именовал Родзянко, Керенского и Милюкова "устоями, столпами новой, свободной народно-правовой русской жизни"⁵⁴, а епископ Владикавказский и Моздокский Макарий (Павлов) называл обер-прокурора Львова "первым представителем народной воли", "поборником Христовой свободы", деятельность же Временного правительства - "мудрым руководством"⁵⁵.

В связи со свержением царя открылись перспективы и для проведения давно назревшей церковной реформы, с помощью которой можно было бы обновить весь строй внутрицерковной жизни. Возглавлявший Новгородскую епархию архиепископ Арсений (Стадницкий), член Синода, 26 марта на пастырском собрании в Новгороде связал свержение самодержавия с наступившей "свободной" церкви: "Двести лет Православная церковь пребывала в рабстве. Теперь даруется ей свобода. Боже, какой простор!" Подобное высказывание содержало и его выступление на Новгородском епархиальном съезде 31 мая. Радость по поводу наступившего "освобождения" Церкви от государственного "гнета" и возможного в связи с этим "обновления" церковной жизни высказывали и другие епископы, среди которых Донской и Новочеркасский Митрофан (Симашкевич), Кубанский и Екатеринодарский Иоанн (Левицкий), Симбирский и Сызранский Вениамин (Муратовский), Каменец-Подольский и Брацлавский Митрофан (Афонский)⁵⁶. Поэтому нельзя согласиться с тезисом совре-

C. 114
менной церковной историографии, что среди российского епископата лишь епископ Уфимский Андрей (Ухтомский) всерьез связывал с Февральской революцией надежды на оздоровление церковной жизни⁵⁷.

В проповедях едва ли не всех архиереев говорилось о необходимости мобилизации всех граждан страны для победы над внешним врагом - Германией⁵⁸. Однако, по высказанному епископом Курским Тихоном мнению, стране стоит опасаться внутренних, "более злых" врагов - тех, кто в условиях войны начнет призывать народ к неподчинению действующему правительству или расшатывать в народе доверие к нему. Аналогично, "врагом Отечества, врагом не менее опасным, чем воюющие с нами немцы" епископ Вольский Досифей, викарий Саратовской епархии, называл всякого, вмешивающегося в распоряжения новопоставленных властей, "смущающего народную массу тревожными слухами, раздражающего друг друга личными распрями"⁵⁹. Некоторые иерархи призывали войска к укреплению воинской дисциплины⁶⁰. Такие проповеди перекликались с содержаниями общих и частных обращений и воззваний, выпущенных Временным правительством весной 1917 г.: к армии и флоту, к офицерам и солдатам, к жителям деревни, к помещикам, земледельцам, казакам и проч. В них содержались призывы всемерно поддерживать фронт, строго соблюдать рабочую и воинскую дисциплину, говорилось о необходимости сплочения всего общества вокруг правительства с целью доведения войны до победы. Отстаивание рубежей России отождествлялось с защитой гражданских свобод и нового строя государственной жизни, а поражение на фронте - с возвратом к прежнему старому порядку⁶¹. Таким образом, в главных положениях обращения к народу духовных властей и светского правительства совпадали.

В практике церковно-государственных отношений весны 1917 г. известны примеры достаточно тесного взаимодействия представителей епископата и местных властей. Например, епископ Вятский Никандр (Феноменов) 12 апреля 1917 г. во время посещения Вятского губернского исполнительного комитета, обсуждал вопросы, которые духовенству надлежало разъяснять народу. В ходе консультации был составлен следующий перечень тем церковных проповедей: 1) поддержка Временного правительства; 2) поддержка местной власти и ее учреждений; 3) неприкосновенность частных владений до соответствующего решения Учредительного собрания; 4) обязательная уплата налогов и несение установленных повинностей; 5) обличение дезертирства; 6) доверие государственным сберегательным кассам и участие населения в "Займе свободы"⁶².

Телеграммы с приветствиями председателю Государственной думы, председателю Временного правительства и обер-прокурору Синода лично послали по меньшей мере 20 архипастырей. Нередко архиереи подписывали телеграммы и от имени духовенства своих епархий. Кроме того, более двух с половиной десятков телеграмм представителям новой власти подписали иерархи - участники различных собраний епархиального и городского духовенства⁶³. От имени преподавательских корпораций Петроградской, Киевской и Казанской духовных академий телеграммы Временному правительству послали их ректоры - епископы Ямбургский Анастасий (Александров), Каневский Василий (Богдашевский) и Чистопольский Анатолий (Грисюк)⁶⁴. Во всех "архиерейских" телеграммах выражалось доверие новой власти и высказывалась готовность всемерно помогать ей в установлении в России спокойствия и порядка. Широко звучали пожелания скорейшей победы над Германией, благодарности правительству за декларирование церковной "свободы" и приветствия новому политическому строю. Например, от епископа Кубанского Иоанна и духовенства Екатеринодара в Синод пришла телеграмма с выражением радости о "наступлении новой эры в жизни Православной церкви". А в телеграмме викария Костромской епархии епископа Кинешемского Севастиана (Вести), адресованной обер-прокурору Синода, деятельность Временного правительства была названа "добровольным великим подвигом освобождения нашего Отечества от рабства династии Романовых"⁶⁵.

C. 115
Лишь в российской глубинке отдельные, редкие представители рядового духовенства, находясь вдали от непосредственного епископского надзора, продолжали иногда высказывать симпатии старому режиму⁶⁶. Реакционные позиции среди иерархов занимали буквально единицы. Причем реакционным считалось даже настроение "нерадости о революции". Такие архиереи обычно переизбирались, низлагались со своих кафедр своим же, более революционно настроенным епархиальным духовенством и выводились Синодом за штат. Так были уволены "на покой" митрополит Московский и Коломенский Макарий (Парвицкий-Невский), архиепископ Тобольский и Сибирский Варнава (Накропин), ректор Московской духовной академии епископ Волоколамский Феодор (Поздеевский) и некоторые другие⁶⁷. Например, епископу Томскому Анатолию (Каменскому), благословившему 11 марта 1917 г. знамя местного отделения Союза Русского народа⁶⁸, на состоявшемся в конце мая 1917 г. епархиальном съезде со стороны томского духовенства было выражено недоверие за его черносотенные взгляды в прошлом. В поддержку епископа высказалось менее трети делегатов - 34 человека, а против него - 73⁶⁹. О недоверии к своему архиерею делегаты телеграфировали в Синод, который, невзирая на наличие другой петиции от прихожан, поданной в защиту архипастыря, пошел навстречу требованиям духовенства и предложил епископу Анатолию подать прошение об увольнении. Что и было исполнено⁷⁰ .

Открыто контрреволюционные взгляды выражали не более чем 5 - 7% епископата⁷¹. Так, епископ Тобольский и Сибирский Гермоген (Долганов) в качестве резолюции на постановлениях своего епархиального съезда писал: "Я ни благословлю случившегося переворота, ни праздную мнимой еще "пасхи" (вернее же мучительной Голгофы) нашей многострадальной России и исстрадавшегося душою духовенства и народа, ни лобызаю туманное и "бурное" лицо революции, ни в дружбу и единение с нею не вступаю, ибо ясно еще не знаю, кто и что она есть сегодня и что она даст нашей Родине, особенно же Церкви Божией, завтра"⁷².

Аналогичную, "не соответствующую духу времени и новому государственному строю" позицию заняли архиепископы Кишиневский Анастасий (Грибановский) и Воронежский Тихон (Никаноров), епископы Екатеринославский Агапит (Вишневский), Петропавловский Мефодий (Красноперое), Пермский Андроник (Никольский), Елисаветградский Прокопий (Титов), Екатеринбургский Серафим (Голубятников) и Астраханский Митрофан (Краснопольский). Например, астраханский архиерей не разрешал своему духовенству совершать торжественные молебствия в честь революционных событий, не дал своей подписи под приветственными телеграммами, посланными духовенством епархии Временному правительству. Аналогично поступил и воронежский архипастырь, не дав разрешения на просьбу священников устроить в городе в течение дня колокольный звон в знак радости по случаю свержения монархии. В приемной Тихона вплоть до 9 июня висели портреты императора Николая II, его супруги и императора Александра III. Когда местный исполком снимал портреты, архиепископ выразил протест на его незаконные действия⁷³.

В подавляющем же большинстве церковные иерархи занимали достаточно умеренную позицию. Одним из ее проявлений стало участие епископата в так называемых "праздниках революции", проходивших в марте 1917 г. по всей стране. Иногда эти торжества назывались "днями свободы", "праздниками перехода к новому строю", "праздниками единения", "днями памяти жертв освободительного движения", или "праздниками Русской свободы". Празднества представляли собой подчас грандиозные, заранее спланированные народные торжества, проходившие с массовыми манифестациями (иногда в них участвовало до 50 и даже 100 тыс. человек), под музыку оркестров, с красными знаменами, пением революционных гимнов и песен "свободы", парадами войск. "Дни свободы" охватывали буквально всю страну. Во многих городах (например, в Орле, Вятке, Витебске, Чите и Новгороде-Северском) службы в честь "праздника освобождения России" возглавляли местные архиереи. Эти службы проходили в кафедральных соборах и на городских площадях⁷⁴.

C. 116
Зачастую представители епископата задавали определенный тон этим праздникам. Например, ректор Казанской духовной академии епископ Чистопольский Анатолий во время народного праздника "торжествовал в честь свободы"; в Минске, после совершения молебна, викарный епископ Слуцкий Феофилакт (Клементьев) произнес "прочувствованную проповедь"⁷⁵. В Архангельске, Красноярске, Орле, Иркутске, Омске, Костроме, Баку, Верном и Владивостоке архиерейские молебны в "дни свободы" завершались возглашением "вечной памяти борцам, за свободу народную положившим жизнь свою"⁷⁶. В Вятке, Томске, Нижнем Новгороде, Пскове, Калуге и Петрозаводске епископы служили панихиды с поминовением "всех за веру, отечество, благо и свободу народную положивших жизнь свою", произносили проповеди "о величии подвига борцов за свободу"⁷⁷.

Религиозные элементы праздников революции заранее планировались местными властями. Так, накануне "дня свободы", назначенного в Архангельске на 10 марта, была обнародована программа торжеств. Она содержала в себе следующие пункты: "1) празднование устраивается на Соборной площади; 2) сбор - в 11 час. дня; 3) молебен, вечная память, салют, речи, парад; 4) войсковым частям прийти обязательно с красными знаменами (полковое знамя по желанию);... 7) парад принимается красным флагом, поддерживаемым рабочим, солдатом и матросом, и окруженным в 5-ти шагах от флага представителями общественных организаций"⁷⁸. По схожей программе, с участием местных архиереев проходил "день свободы" в Рязани и Калуге⁷⁹.

То, что светские власти отводили духовенству заметную роль в революционных праздниках, говорит, как о признании властью значительного влияния духовенства на массовое сознание населения, так и о том, что власть активно пользовалась поддержкой священнослужителей. Проведение в эти дни торжественных публичных богослужений с участием архиереев и многочисленных священно- и церковнослужителей свидетельствует не только о наличии определенной политизации весной 1917 г. церковной жизни, но и о стремлении духовенства занять достойное для себя место в новой социально-политической обстановке.

Зачастую во время "праздников революции" граждане присягали на верность государству Российскому и новой власти с участием духовенства (в частности, служители алтаря подавали православной пастве для целования крест и Евангелие)⁸⁰. В день празднования "зари свободы" в Тифлисе, 19 марта, войска к присяге на городской площади привели экзарх Кавказа архиепископ Платон (Рождественский) и епископ Эриванский Дамиан (Говоров). При этом архиереи отслужили молебен с коленопреклоненной молитвой о даровании победы над врагом и возглашением "вечной памяти" воинам, павшим на поле брани и борцам за свободу, "жизнь за други своя положившим". Войска вторили салютом в 21 залп⁸¹. Во Владикавказе, Каменец-Подольске и Ставрополе аналогичные праздники с церемониями присяги также проходили с участием архиереев: соответственно, епископов Владикавказского Макария, Подольского Митрофана и викарного епископа Александровского Михаила. После присяги войск на верность новому строю, первый сказал "приличествующую событию" проповедь, а последний приветствовал солдат гарнизона возгласом: "Благоверному Временному правительству - "Ура!"" И войска ему дружно ответили⁸².

Об отношении духовенства к событиям Февральской революции свидетельствует и его участие в праздновании для солидарности трудящихся 1 Мая (18 апреля ст. ст.). Оно не было повсеместным: в Москве торжественные службы в честь Первомая состоялись лишь в немногочисленных церквах, а также по личному распоряжению управляющего Московской епархией епископа Дмитровского Иоасафа (Каллистова) в Храме Христа Спасителя. Причем вечером епископ Иоасаф осудил приходское столичное духовенство за недостаточно активное участие в празднике рабочих. В этом же смысле высказался и находившийся в Москве управляющий Холмской епархией епископ Вельский Серафим (Остроумов): "Нам сегодня следовало бы быть в храмах, чтобы душою слиться с теми, кто ныне празднует, торжественным богослужением, звоном колоколов показать, что мы действительно сочувствуем той свободе, которая
C. 117
провозглашена в великие мартовские дни и которая дорога нам, потому что она покоится на учении Самого Христа и апостолов и составляет дух и сущность Евангелия. Мы должны были быть сегодня с народом, как Христос был с ним всегда, ибо ни одно учение так не демократично, как евангельское". Поддерживая мысли епископа Серафима, управляющий Московской епархией отметил, что "надо принять за правило" служить торжественные службы с крестными ходами, праздничным звоном, и многолетиями благоверному правительству "во дни народных праздников, имеющих быть в будущем"⁸³. Таким образом, с 1918 г. по планам московского епископата "день солидарности рабочих всего мира, боевой смотр сил трудящихся всех стран" 1 Мая должен был принять религиозный характер⁸⁴. Этому способствовало и то, что, по словам современников, в 1917 г. Первомай "превратился из чисто пролетарского в праздник всего русского народа"⁸⁵.

В других местах праздник 1 Мая отмечался духовенством более широко и торжественно. Благодарственные молебны в честь него были совершены местными архипастырями в Каменец-Подольске, Верном и Томске. В последнем, в конце богослужения владыка Анатолий (Каменский) возгласил многолетие всем трудящимся⁸⁶. В праздничном первомайском митинге на соборной площади Новочеркасска принимали участие архиепископ Донской и Новочеркасский Митрофан (Симашкевич) и его викарий - епископ Аксайский Гермоген (Максимов). В своем обращении к воинам и народу викарный епископ сказал, что с "воцарением" в России свободы "засияло солнце радости и наступит благоденствие мира"⁸⁷.

Однако известны случаи и другой позиции представителей епископата в отношении праздника рабочих. Епископ Пермский Андроник отказался принять в нем участие, а начальник Российской духовной миссии в Пекине епископ Переславский Иннокентий (Фигуровский) публично называл Первомай языческим праздником⁸⁸.

16 апреля (29 апреля н.ст.) 1917 г., в г. Томске отмечался еще один новый праздник - "Первый День женского равноправия". Такое название на волне революционных событий было присвоено церковному празднику - дню "памяти святых жен-мироносиц", отмечаемому в третий воскресный день после Пасхи. В честь женского праздника епископ Томский Анатолий на соборной площади отслужил молебен и сказал проповедь⁸⁹.

На примере члена IV Государственной думы епископа Томского Анатолия можно проследить достаточно быстрый процесс политической переориентации представителя иерархии в период Февральской революции: от благословения знамени Союза русского народа (11 марта), объявления смены власти как "свершившей воли Божией" и призыва к пастве о необходимости умиротворения и послушания Временному правительству (14 марта)⁹⁰ - до публичного участия в революционных праздниках (16 и 18 апреля), включая торжества по случаю социалистического Первомая.
Быструю политическую переориентацию епископата (у многочисленных его представителей она осуществилась буквально в одночасье) можно объяснить четырьмя факторами. Первый - недовольство архиереев своим "порабощенным" положением в императорской России: духовенство с начала XX в. постепенно становилось в оппозицию к царской власти⁹¹, стремясь освободиться от государственного надзора и опеки, желая получить возможность самоуправления и самоустроения. Это освобождение связывалось со свержением царской власти, о чем весной и летом 1917 г. духовенство признавалось как в устных проповедях, так и в церковной периодической печати⁹². В частности, утверждалось, что демократическая форма правления, в отличие от самодержавной, дает более благоприятные условия развития церковной жизни⁹³. Второй фактор - желание духовенства подчеркнуть свое единство с паствой. В третью очередь влияло вполне искреннее чувство радости по поводу наступления долгожданных церковных и гражданских "свобод", декларированных Временным правительством. На политическую переориентацию отдельных представителей епископата в течение первых дней и недель весны 1917 г. влиял и страх перед революционными событиями. Объявление церковным иерархом своей реакционной позиции
C. 118
было тождественно немедленной постановке вопроса (как местными властями, так и более радикально настроенным духовенством) о смещении архиерея с кафедры.

Революционные иллюзии духовенства стали рассеиваться вместе с наступлением общего разочарования граждан России в политике Временного правительства. В июле-августе 1917 г., в проповедях епархиальных архиереев зазвучали тревожные ноты о грядущих судьбах России, ее народа и Православной церкви⁹⁴. К этому периоду стала очевидна неспособность Временного правительства проводить необходимые реформы и удерживать страну от нарастающей анархии и хаоса. Вместе с тем, в стране углублялся экономический кризис, разваливалась армия, в обществе обострялась борьба между различными либеральными и социалистическими партиями. Народ устал от продолжавшейся более трех лет войны, на фоне которой все кризисные явления резко усиливались и грозили самому существованию Российского государства.

Во внутрицерковной жизни весной и летом резко обозначился кризис. Высшая иерархия стремительно теряла власть над священниками. Св. Синод получил от епархиальных архиереев множество жалоб на падение на местах церковной дисциплины. Епископы докладывали, что приходские священнослужители прекратили сдавать в консисторские кассы деньги, необходимые на епархиальные нужды. Соответственно, резко снизились и перечисления средств Синоду. Падение церковной дисциплины проявилось и в том, что в рассматриваемый промежуток времени местные епархиальные съезды духовенства нередко низлагали или предпринимали попытки низложить своих правящих архиереев. Во многих областях среди духовенства организовывались различные обновленческие союзы, в своих программах ставившие целью не только либерализацию религиозной жизни и проведение коренных преобразований церковного строя, но и захват власти в епархиях. Вследствие этого иерархи стали переходить в оппозицию революции. Они начали связывать свои надежды на восстановление внутрицерковной дисциплины если не с сильной властью в стране, то с установлением "церковного монархизма" - патриаршества.

Все вышеизложенное позволяет сделать вывод, что политическая позиция епископата в период Февральской революции послужила одним из важных факторов, решивших судьбу монархии. Весной 1917 г. епископат активно способствовал признанию новой власти в центре и на местах, призывая к этому и духовенство своих епархий, которое, в свою очередь, влияло на сознание многомиллионной паствы, составляющей около 70% населения страны⁹⁵. Призывы к признанию Временного правительства, спокойствию и созидательному труду побуждали народ к повиновению новой власти, способствовали формированию у него положительного отношения к свержению династии Романовых и, тем самым, фактически узаконивали революцию.

следующая страница>