Петр Чаадаев
Русские западники первой половины XIX в. особой глубиной мысли не отличались и в основном увлекались западноевропейскими идеями социально-политической либерализации, прогресса и просветительской деятельности под знаком космополитизма, рационализма и атеизма и общим дрейфом в сторону социализма. Но среди них был один примечательный человек — Петр Яковлевич Чаадаев (1794-1856), друг А.С. Пушкина, гусарский офицер, талантливый аристократ, который не разделял атеизм западников, но солидарен был с ними в том, что общество и власть должны открыть пути для социальной работы просвещенной личности, которая отказывается мириться с окружающим злом. Он размышлял также о тайне мировой истории, понимал, что нет смысла говорить о прогрессе в отрыве от веры в историческое действие Провидения Божия, и ратовал за то, чтобы христиане осознавали и исполняли свое назначение в жизни страны и мира. Это отличало его от обычных западников, которые пренебрегали верой и противопоставили ей свои кумиры — социальный порядок и прогресс, земные практические дела, индивидуалистическое самоутверждение личности.

Запад очаровал его успехами в социальной жизни, культуре, науке. В Париже он обратился к Богу. Некоторые думали, что он перешел в Католичество, но это не так. Он не знал католической дисциплины и учения, не вникал в догматику и до конца жизни бывал на исповеди в православном храме в Москве. Он придал непомерно большое значение Католичеству и крайне занизил духовное значение Православия — как византийского, так и русского. Он дистанционно восхищался социальной активностью Католичества и, пренебрегая Протестантством и светским гуманизмом, приписывал католикам определяющую роль в культуре Европы, в улучшении нравов, в науке, литературе, философии, искусстве, в социальных изменениях и политике.

Слова молитвы Господней «да приидет Царствие Твое» он поставил эпиграфом к своим «Философическим письмам» и интерпретировал их так: цель христианства — созидание Царствия Божия на земле, в виде христианской цивилизации. Он перенес Царство Божие в план истории — это ошибка. Христос не для того пришел, чтобы предложить проект новой христианской цивилизации. Но П.Ч. приписал ей высший провиденциальный смысл и призвал каждого войти в мировую работу по ее созиданию, а также воспитать в себе духовную солидарность в общем деле. Эта солидарность требует формирования мирового христианского сознания, в котором, как он считал, сольются все нравственные силы мира в одну силу. Глобализация сознания, решил он без особых раздумий, справится с ошибками индивидуального разума и с индивидуализмом как таковым.

П.Ч. подготовил восемь «Философических писем» (1828-30). Первое — самое известное и чаще всего цитируемое — Н.И. Надеждин поместил в своем журнале «Телескоп» в 1836 г. Автор писал, что в российском прошлом не было ничего хорошего, что страна, выпав из мировой христианской работы, преподает миру великий трагический урок, как не надо делать. Письмо вызвало скандал и репрессивную реакцию — редактор был сослан (ненадолго) в Усть-Сысольск (Сыктывкар), журнал закрыт, а автор объявлен сумасшедшим. Некоторые увидели в такой мере наказания скрытую государеву милость: на «сумасшедшего» другие кары не налагались. Процитируем характерное место:

«Сначала дикое варварство, затем грубое суеверие, далее — иноземное владычество, жестокое, унизительное, дух которого национальная власть впоследствии унаследовала, — вот печальная история нашей юности. Пора бьющей через край деятельности, кипучей игры нравственных сил народа — ничего такого у нас. Пора нашей социальной жизни, соответствующая этому возрасту, была наполнена бесцветным и мрачным существованием без мощности, без напряжения, его ничто не одушевляло, кроме злодеяний, ничто не смягчало, кроме рабства… Мы живем лишь в самом ограниченном настоящем, без прошедшего и без будущего, среди плоского застоя» (1, с.20).

Забыть навсегда о былом мраке, преодолеть изоляцию и присоединиться к мировой христианской работе — вот его ответ. П.Ч. не предлагал унии с католиками. Его невоцерковленная мысль мотивирована страстным непринятием российской действительности, в ней отразилось недостаточное знание как русской истории и культуры, так и западной. Сказалось влияние масонских идей — одно время П.Ч. был членом ложи «Соединенные друзья», но остался в стороне от декабристского мятежа.

Слово пристрастного отношения не есть слово истины. «Унылый и зловещий пессимизм» относительно России и ее путей (3, с.256), — так оценил о. Георгий Флоровский духовную подоснову этого письма. П.Ч., увлекшись полемикой, пренебрег значением Православия в судьбах России, деятельностью благоверных князей, великих святых, соборов. В оформлении национального лица России роль Православия несомненна. И не в худший период византийской истории она восприняла от греков свет Евангелия. И не от роковой судьбы Русь и затем Россия долгое время прямо не участвовала в западных делах, и не обязательно ей повторять пути других народов. П.Ч. не в меру идеализировал Запад, недооценив тяжесть соблазнов автономной культуры, роль протестантского раскола, преступлений светских властей, амбиций папизма и пр. В ХХ в. Симона Вейль писала, что во Франции кардинал Ришелье в свое время «разрушил большую часть нравственной жизни страны», а затем Людовик XIV «с еще большей жестокостью низвел Францию до состояния морального опустошения» (7, с.120).

Позднее П.Ч. многое пересмотрел. Отрезвили революционные события конца 30 х гг. в Европе. Увидев «злополучие старого общества», он признал, что Россия была в стороне от Запада по воле свыше: Промысел Божий на время отвел Россию, чтобы она не заразилась грехами Запада. Русский народ сохранил чистоту веры и способен войти в мировую работу с новыми силами, тогда как западные христиане, устав от своей истории, уже не так хорошо трудятся, их сковывают исторические грехи. Социально-политический активизм и культурная работа католиков больше не казались Чаадаеву безупречными.

Ему «открывается двусмысленность богатого прошлого, “роковое давление времен”. Именно свобода от западного прошлого, кажется теперь Чаадаеву, дает русскому народу несравненное преимущество в строении будущего, — “ибо большое преимущество иметь возможность созерцать и судить мир со всей высоты мысли, свободной от необузданных страстей и жалких корыстей”. Теперь он видит именно в России “народ Божий будущих времен”… “Христианство политическое” должно уступить место христианству “чисто духовному”» (Флоровский, 2, c.248). Переоценки П.Ч ва не во всем бесспорны. Но их результат выразился в убеждении, что русские христиане должны дать западным полновесный ответ на их проблемы: Россия имеет чему научить Запад; счастлив тот народ, который входит в мировую работу после других народов.

С этим П.Ч. ассоциировал идею духовного взаимодополнения православного Востока и католического Запада, ставшую на какое-то время популярной среди экуменистов второй половины ХХ в.:

«Сосредоточиваясь, углубляясь, замыкаясь в себе, созидался человеческий ум на Востоке; раскидываясь вовне, излучаясь во все стороны, борясь со всеми препятствиями, развивается он на Западе… На Востоке мысль, углубившись в самое себя, уйдя в тишину, скрывшись в пустыню, предоставила общественной власти распоряжение всеми благами земли; на Западе идея, всюду кидаясь, вступаясь за все нужды человека, алкая счастья во всех его видах, основала власть на принципе права; тем не менее и в той, и в другой сфере жизнь была полна и плодотворна; там и здесь человеческий разум не имел недостатка в высоких вдохновениях, глубоких мыслях и возвышенных созданиях» (1, с.146).

Вопрос не так прост. П.Ч. решал его в русле обычного для античной философии понимания, что внешняя активность человека должна сочетаться с умением духовно сосредотачиваться: энергию деятельности дает созерцания. Для каких-то задач это годится. Но Истина Христова и исполнение воли Отца Небесного, правильно понятые в свете Св. Предания, не названы П.Ч вым как основа для взаимодополнения духовности Востока и Запада.

О патриотизме. Согласно П.Ч., «мы имеем пока только патриотические инстинкты» (1, с.153), нужно духовно претворить естественное чувство любви к Родине: не искать греховного величия нации, а стать в служении Господу великим народом, осознающим свою миссию, способным перехватить инициативу у Запада и продолжить его христианскую работу. Лишить наш народ патриотической идеи, значит сделать его жизнь бессмысленной. Настоящим патриотам следует трезво и ясно мыслить, сформировать христианский разум, чувство высшей правды, нравственную ответственность, дисциплину мысли и труда, научиться преодолевать конфликты в собственной среде, иметь единство духа, и тогда оздоровится жизнь страны.

«Больше, чем кто-либо из вас, поверьте, я люблю свою страну, желаю ей славы, умею ценить высокие качества моего народа… Я не научился любить свою родину с закрытыми глазами, с преклоненной головой, с запертыми устами. Я нахожу, что человек может быть полезен своей стране только в том случае, если ясно видит ее; я думаю, что время слепых влюбленностей прошло, что теперь мы прежде всего обязаны Родине истиной… Я полагаю, что мы пришли позже других, чтобы делать лучше их, чтобы не впадать в их заблуждения и суеверия» (1, с.149-150).

П.Ч. остался одинок. Он ждал торжества Царства в ходе истории, не придав должного значения трагедии западных духовных путей. «Мировое христианское сознание» оставалось для него сильным искушением. Иван и Петр Киреевские сомневались в доброкачественности последнего и отвергли, отнеся его к «проклятой чаадаевщине». При этом что И. Киреевский, будучи критиком его идей, оставался хорошим другом и содействовал тому, чтобы П.Ч. остался в Православии. Уважая такую дружбу, не будем судить его чрезмерно строго, тем более что ко времени публикации первого письма его взгляды заметно изменились. В конце концов, как заметил Флоровский, «было бы напрасно искать у него “систему”. У него был принцип, но не система. [Кроме того] у него не было богословских идей» (2, с.248 249).

Его труды впервые опубликовал в Париже в 1862 г. по-французски кн. И.С. Гагарин. Этот русский иезуит раньше ухода из Православия печатал Тютчева и сомнительно вел себя в трагической истории гибели Пушкина. С именами Ч ва и Гагарина связан небольшой и малопривлекательный ряд более поздних религиозных западников — иезуита П. Пирлинга, редемпториста В. Печерина и др. Они выбрали Католичество, не найдя путей использовать Православие для либерализации России. Оно «бесплодно в жизни общественной» (Гагарин), это «вера Фотия» (Пирлинг), «восточная схизма» (Печерин) — так высокомерно отделывались от Православия деятели этого направления. Гагарин утверждал, что без Католичества Россия обречена на безнадежный выбор между революцией и тиранией, а иезуиты спасут от революции и подведут Россию, как писал в ХХ в. иезуит Ф. Руло, к либеральной социально-политической альтернативе. Спасение из Рима, разумеется, не пришло, а либералы-западники и поныне презирают Православие, да и Католичество тоже.

П.Ч. содействовал самоопределению многих русских мыслителей. Славянофилы, став оппонентами западников, не ждали ничего хорошего ни от какой либерализации, потому что увидели в либералах просто врагов христианства, поэтому их выбор был в пользу народности и самодержавия как хранителей Православия, несмотря на все грехи, которые творились от имени монархии и нации. Западники, с их точки зрения, готовят подмену российских норм жизни на европейские, которые они приравнивали к языческим. Чаадаеву, нарисовавшему картину западнического христианского прогресса, они просто не поверили и не приняли ее всерьез. На вызов П.Ч. тем не менее нужно было достойно ответить. Первым отозвался в частном порядке А.С. Пушкин. Он не закрывал глаза на то, что духовная жизнь порабощенного русского народа не развивалась, как должно, но он принял российскую историю со всеми ее трагедиями, принял как крест, со скорбью сердца, и не изменил всему светлому в ней, не пошел на компромиссы с ее злом: «…Клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, какой нам Бог ее дал» (1, с.525).

П.Ч. прислушался к Пушкину и, как мы видели, изменил свое понимание. Гагарин обвинял: П.Ч. «изменил своему знамени». Но бывают знамена, от которых лучше отойти ради истины. Печерин, не пожелав идти под знамена иезуитов, придумал свой аналог чаадаевской надежде на особую историческую роль России для Запада: Папа «обратил свой взор на Восток. Можно сказать, он ожидает чего-то, что должно придти оттуда. Можно сказать, что старому стволу латинской расы начинает недоставать свежих соков: нужно, чтобы Восток снова взял на себя свою старинную роль и оживил одряхлевший Запад, влив в него новую жизнь» («Символ», 2001, № 44, с.108). Это все не более, чем ностальгические надежды человека, прокинувшего Россию, а в Католичестве тех лет — в сумрачные времена папы Пия IX — господствовали наступательные установки в отношении Православия.

В наше время чаадаевская постановка вопросов узнается в рассуждениях о том, что Россия в силу ее горделивой самоизоляции от «большого мира» оказалась в «цивилизационном тупике», что она «культурно несамодостаточна», что она принадлежит «третьему миру», т.е. безнадежно отсталому миру обществ и культур, второсортных по сравнению с динамичным Западом, эффективно наращивающим свой постиндустриальный интеллектуальный и технологический потенциал. Выход из тупика ищут через осознание случившегося, придавая этому смысл интеллектуального или социокультурного покаяния, предлагают принять «христианский универсализм» для восполнения национальной религиозности, соединив его с признанием ценности собственной традиции в ее самобытности, а также — и это уже не по Чаадаеву —начать развертывание в стране каких-то социально-культурных программ, аналогичных Возрождению и Реформации, но в духе нынешней вестернизации. Все это относится к области благих пожеланий и намерений или личных кредо некоторого круга авторов, которые так и не разъяснили, что же следует иметь в виду под «христианским универсализмом» в его собственном содержании, как не разъяснил и П.Ч., как понимать суть «мирового христианского сознания».