Художник
Г. Михайлина
Фото
А. Колосова
Анэс Зарифьян
ПОРТРЕТ НА ФОНЕ ФОНА
ПЕРЕСТРОЙКИ1
«Хорошо при свете лампы
Книжки милые читать,
Пересматривать эстампы
И по клавишам бренчать.
Щекоча мозги и чувство
Обаяньем красоты,
Лить душистый мед искусства
В бездну русской пустоты...»
Саша Чёрный
"Ламентации"
Неудобство нашей нынешней жизни состоит прежде всего в том, что нам некогда. Некогда было удобно, а вот теперь некогда. Читать и слушать – некогда! Сопереживать и сомучиться – тоже! Оглянуться и подумать – да вы что, с ума сошли? Вперед и только вперед! С сияющих вершин, до которых мы так и не дошли, – до не менее сияющих бездн, из которых мы-таки с неослабевающим интересом смотрим на те сияющие вершины, до которых так и не дошли. Се ля перестройка!
Я никогда не перестану утверждать, что слово "ПЕРЕСТРОЙКА" – гениально. Объяснить? Объясняю!
Открываем словарь русского языка С.И.Ожегова и, не доходя до ничего в нашей жизни не обозначающего словечка "стройка", смотрим "пере...". Боже мой! Сколько же здесь для умного человека возможностей! Как все-таки велик и могуч русский язык! А мы-то, умники, считали, что "перестройка" сеть нечто вполне устоявшееся, пусть не слишком конкретное, но все же довольно устойчивое сочетание. А вот ни черта вы не знаете русского языка, если так думаете. Ибо, к вашему сведению, "пере-" может означать что угодно: не только, скажем, "направление действия через что- нибудь", но и "повторение действия заново". Не лишь "чрезмерность, излишек, преобладание в действии", но и, представьте, "деление пополам, на части". И уж не столько "взаимность действия", а чаще всею "изменение направленности". Вот так, господа, синьоры, товарищи, судари читатели! Теперь, надеюсь, понятно, почему так неровно течет процесс того, что мы с большой натяжкой называем нашей жизнью. Почему мы то плачем от умиления при виде всерасширяющейся гласности, ну, скажем, хотя бы в вопросах секса, то удивляемся, отчего это средства массовой информации так одиозно подходят к освещению вроде бы одного и того же события: одним танки и бэтээры напоминают голубей мира, другим – именно танки и бэтээры! Господи, ну перестройка же: у одних "деление", у других – "направление действия через что-нибудь". Или кого-нибудь...
Понимаю, понимаю, что утомил вас, любезные мои соотечественники. Но что поделаешь, "чрезмерность, излишек..." и т.д. – суть свойство текущего момента, тем более, что все прочитанное – лишь ПРЕдАМБаУЛА, что в переводе значит либо вводную часть или введение, либо (с итальянского) преддверие законченного действа. Амба!
ФОН
Вы обратили внимание, как ловко я подвожу вас к знакомству с моим героем, еще ни словом о нем не упомянув? Конечно, это говорит не только о большом таланте, но и, как вы понимаете, о необходимой осторожности и бережности, с какой я с ним обхожусь. Сейчас он появится, сейчас. Вот только еще чуть-чуть потерпите – не все ж другим философствовать...
Итак, преамбула после преамбулы перед началом основного действия.
У любого явления есть фон. Иногда – видимый и слышимый (его это явление выставляет напоказ). Чаще же всего – вроде бы и видимый, и слышимый, но далеко не всеми и далеко не близко. Вот так бы я сказал. Так вот, второй вид фона – авторская песня. Да нет, конечно, пишут люди и поют. Концертируют и устраивают всякие там фестивали, конкурсы, концерты. Но – фон. Ибо делают все это вроде как бы для себя и себе подобных. Такая спецэлита без элитарности. И если, скажем, рок-музыка стала "чистым" фоном сегодняшнего дня вкупе со стареющими, но по- прежнему широко популярными кумирами "малой" эстрады вчерашнего дня, то та самая песня – фон приглушенный, нелюбимый тем самым явлением. Больше того, зачастую мешающий перестроечным процессам, ибо он – фон – наряду с продажной желтой прессой (ну, там "Комсомолка" с московским собратом, разные там "Огоньки", "Аргументированные факты", невесть откуда взявшаяся и, конечно же, ужасно необъективная с нормально- официальной точки зрения "Независимая газета") мешает самому процессу, лезет не в свое дело, надсмехается над святым и сурьезным. Писали б себе лирику – лютики-цветочки – вот и ладно бы было. Но нет – лезуть!
Не скули ж устали, как побитый "фриц"!
Разве это мало: в месяц – пять яиц!
Вот и на колготки вытянул билет!
Плюс – бутылка водки, пачка сигарет...
Все о'кей! Короче, счастье – впереди!
Как контроль рабочий, по земле пройди,
К голому прилавку пробивая путь;
Павлика и Павку вспомнить не забудь...
...Ни души, ни тела; оскудел, раскис;
И вопрос "что делать?" над тобой повис:
Богу ль класть поклоны? Разводить ли кур?
В кулаке – талоны, а в башке – сумбур...
ПОРТРЕТ
То, что вы прочитали выше (я про стихи, конечно), принадлежит народу. Как и все, написанное Анэсом Зарифьяном. Это имя, если вы не близки авторской пссне, для вас, возможно, ничего не означает. И напрасно! На самом деле оно означает поэзию плюс активную жизненную позицию, о необходимости которой так долго говорили большевики. Плюс, конечно, музыку, о необходимости которой большевики ничего не говорили, но у Анэса Зарифьяна она существует в нерушимом союзе со стихами – то есть в виде песен...
Когда году в 85-86 меня пригласили на концерт какого-то барда из Фрунзе, я долго и нудно выспрашивал: "а кто такой, а почему не знаю, а в каком жанре он пишет, а сколько ему лет, и если уже (тогда) под сорок, то откуда он вообще взялся в нашем дружном, сплоченном и до боли знакомом коллективе?" А уж когда мне сказали, что он, ко всему прочему, проректор института физкультуры, – я замахал руками (что по телефону все равно было не видно) и заявил, что – с удовольствием, но дикая занятость... обязанности главы семьи и гражданина... опять же, дикая занятость... Короче, в следующий раз. Нет, ну действительно: проректор-физкультурник; амбал, небось; гитара в лапе не помещается, а я – глава семьи и гражданин, к тому же дикая... впрочем, это я уже говорил. Но имя с фамилией запомнились (мнемотехника: Зарифьян – Мирзаян, Анэс – Атос, очень легко запоминается).
Потом был поезд "Москва – Саратов", уносящий в приволжские голодные дали московскую делегацию Всесоюзного фестиваля авторской песни (первого) и примкнувших к ней гостей, добиравшихся транзитом через гостеприимную в ту пору столицу (Господи, как мы жили без талонов и визиток, как все было сложно и примитивно!). Поезд идет, а мы стоим. Стоим в тамбуре и курим. Хорошо стоим, неспешно покуриваем. Хорошо! Мой визави (напротив стоял), худенький такой, сутуловатый, ростом меня пониже, что-то мне все рассказывал, а я все покуривал – мало ли их, рассказчиков... Потом этот, худенький, говорит: давай познакомимся. Чего, думаю, знакомиться – много вас, знакомящихся с незнакомыми в тамбурах. А он говорит: я, говорит, Зарифьян. Вот тут-то я и сел... Фигурально, конечно. "Амбал" оказался вполне интеллектуалом и очень даже приятным в общении человеком. А какой он бард – я тогда и понятия не имел, но на всякий случай похвалил – мол, очень интересно все, что я слышал, написано. Это было действительно интересно, потому что не слышал я ничего. Но это так, к слову.
Хороший он бард. Необычный – и не только тем, что, как выяснилось, предпочитает гитаре рояль. Непредсказуемый. Но творчество его наверняка нравится не всем. Почему – поговорим позже.
Не возвращайтесь ко мне
ни наяву, ни во сие
те, с кем сводила любовь.
Лучше забудьте! – но вновь
летом, зимой, по весне
не возвращайтесь ко мне!
Да и в осеннюю муть
не порывайтесь взглянуть,
что изменилось с тех лет.
Вы не отыщете след
чувств, разрывающих грудь, –
только взгрустнете чуть-чуть...
Это – Анэс Зарифьян.
Но сегодня благодарен нашей прессе я:
Лопнут с зависти любой месье и сэр!
Ибо самая древнейшая профессия
Не утрачена у нас в СССР!
...Чуть посверкивая кольцами и пломбами
И совсем не нарываясь на скандал,
Экс-девицы, став мощнейшими секс-бомбами,
Подрывают агрессивный капитал.
Связи тесные, полезные, завидные!
Не страшны им ни милиция, ни СПИД –
Чтоб текли в страну товары дефицитные
Невзирая на иммунодефицит...
И это тоже – Анэс Зарифьян.
Меня трясут: «Ты за кого?
За белых иль за красных?!
Увольте! – тягостней всего
Психоз вождишек разных.
Своим умом живу давно,
Не древко чту, а Древо.
А дураков везде полно –
И справа есть, и слева...
И это тоже, как вы, наверно... – точно, Зарифьян.
Так что он, кто он – лирик, сатирик, юморист, политолог? Да проще все, проще: что болит, о том он и говорит. Причем рискованно шутить Анэс Гургенович начал еще в ту пору, когда это было... как бы помягче... не свойственно советскому человеку. Золотые студенческие годы провел он в стенах медицинского института в славном городе Пишпеке... впрочем, за двадцать лет до рождения Зарифьяна, в 1926-м, город переименовали во Фрунзе, чтобы теперь вернуть исконно-кыргызское Бишкек. Уроженец этого симпатичного Пишпека-Фрунзе-Бишкека, Анэс относится к русскоязычному населению, к тому же и национальность у него довольно спорная, как сам он говорит, – "полукровка":
Да я и сам порой в смятении:
Каких корней? Каких кровей?
Наполовину – сын Армении,
На долю равную – еврей.
Но каждой кровной половиною,
Куда б судьба ни занесла,
Тянусь я к Азии с повинною,
Где вся-то жизнь моя прошла.
У сердца нет национальности –
И Бог с ней, с пятою графой!
В тисках обыденной реальности
Спасаюсь певчею строфой.
Бежит по жилам смесь гремучая,
С которой мало кто знаком.
А по ночам себя я мучаю
Бессмертным русским языком.
Но вернемся к нашим институтам. Медики шутили в своем КВН, потом – в своем студенческом театре. Потом не шутили – разбрелись выполнять клятву Гиппократа. Зарифьян выполнял ее сначала в аспирантуре, затем, после защиты кандидатской, преподавал физиологию на соответствующей кафедре Кыргызского мединститута, а уж потом партия и правительство высоко оценили его труд, направив в институт физкультуры. Проректором по научной работе. Поэтому, когда он приезжает в Москву или когда я бываю во Фрунзе (пардон, Бишкеке), мы очень мило беседуем на высокие научные темы – как он выбивает деньги, приборы, тренажеры и все остальное – по научной части. Такова проректорская жизнь! Казалось бы, ну на черта –тебе, профессору, серьезному и уважаемому в городе человеку, – какие-то стихи... еще того хуже – песни... Можно подумать, что для вступления в Союз писателей! Можно подумать и это – тем более, он туда вступил-таки (4 книжки за 7 лет – нормально!) Но зачем ему Союз писателей, если он, как выяснилось, даже не помнит, сколько платит членских взносов, а так как иными льготами отнюдь не избалован, то – зачем?
Все пока, пока, пока –
не на долгие века:
это солнце,
это небо,
эти, в дымке, облака.
Все пока, пока, пока:
друга верная рука
и другая,
дорогая
до изгиба ноготка!
Все пока, пока, пока:
вдохновенье ли, тоска,
обретенья, неудачи,
дум угрюмые войска.
...А поскольку все – пока,
и тропинка коротка,
остается – улыбаться,
остается – не сдаваться
и самим собой остаться
до последнего звонка...
Может, поэтому?..
Честно говоря, меня сначала сильно раздражала его "правильность", некое поэтическое дон-кихотство. Попробую объяснить во избежание недоразумений. Вот говорит поэт: "в каждом из нас есть собственный Бог, имя которому – Совесть". Да, все правильно! Или создает поэт парафразы на тему, скажем, "свято место пусто не бывает" или "стену лбом не пробьешь". И здесь все правильно! Но – поэзия не терпит категоричности в оценке, песня – тем более. Однако поэт продолжает настаивать на своем – и ты, вроде, то ли привыкаешь, то ли соглашаешься. Это я и называю поэтическим донкихотством, впрочем, термин может быть другим. Если вам по душе придется творчество моего героя, попробуйте поразмышлять на эту тему в перерывах между собственными проблемами. Я же готов подтвердить, что все это происходит из-за личности самого автора – он такой, и только такой, как и его стихи. Фальши – нет, конъюнктуры – минимум (если не называть конъюнктурой «злобу дня»).
Видать, не слабо укрепляли мы Ирак.
Теперь Ирак – источник кризисов и драк.
Грозит химической отравой: "Я те дам!"
наш бывший выкормыш, дружок Хусейн Саддам.
...Видать, напрасно ублажали мы Ирак.
Скажи, Держава,
кто твой друг, а кто твой враг?
И тут не надобно особого ума,
чтоб догадаться, кем же ты была сама?
Так легко было бы отнести это к конъюнктуре, если б не даты – написано летом 1990-го, а не в январе 91-го. Просто у него это болело уже тогда, и родилось – предвидение... или просто логика событий? Он вот сейчас жалуется, что плохо пишутся песни – все больше появляется произведений "соцреализма". А для него это естественно – таким видится мир. Я пишу столь въедливо, чтобы вы вместе со мной могли лучше разобраться в характере и в образе мышления Анэса Зарифьяна. Если же это для вас не столь занятная материя, не стесняйтесь, читайте о других, выбирайте – у нас, слава Богу, плюрализм.
Мы с ним одногодки, с Анэсом. И оба – осенние. Правда, я старше его на месяц и десять дней. Так что по праву старшего могу и попенять на то, что все меньше лирики в его нынешнем творчестве. Давайте вместе попеняем: Ай-я-яй!
А с другой стороны – ему интересней и важней сейчас писать о другом.
Прощайте, добрый славный Дон Кихот
с лицом по-детски мудрым, беззащитным.
Теперь Вас все признают дальновидным –
друзья, враги, парламент ли, народ.
Во всех газетах разом помянут
о физике, о бомбе водородной.
А лучше бы – о жизни благородной,
до смертных, болью взорванных минут.
...Лишенный звезд, ушли Вы в те миры,
где звезды не на лацканах мерцают,
где душу за любовь не порицают
и правду не кладут под топоры.
Осталось молча голову склонить
да дальше жить – достойно, без боязни.
Вы были против смертной, знаю, казни,
но нам себя – казнить, казнить, казнить...
Вы поняли, что это – памяти Андрея Дмитриевича Сахарова. Но в этом – в совестливости, в понимании частички собственной вины – и сам автор.
Вот, правильное я нашел слово – совестливость! Ею Анэс Зарифьян наделен в достаточной мере. Как и любой нормальный человек, если поэта можно назвать нормальным. Наверное, из-за совестливости и влезает он в политическую борьбу (по мере своих демократических сил), стараясь прикрыть собой человека – того самого, "простого", неважно какой национальности, религии, убежденности. Оружие-то у него до смешного мирное – стихи да песни, да и оружие ли это?
...Сюрреалистический какой-то получается у меня портрет. Неровные мазки, странные краски, сложные переплетения сюжета и разорванность мышления. Но ведь портрет-то, не забывайте, на фоне фона – а это что-нибудь да значит.
Последние мазки! Последнее "прости" моему герою! Итак, с одной стороны вполне благополучный и даже преуспевающий ученый, с другой – мятущийся, самоироничный, неудовлетворенный собой поэт-бард. Переплетение лирики и сатиры, дон-кихотства и язвительности. "В переулках притихли прохожие. За окном и па сердце – гроза. Боже мой! До чего же хорошие у тебя глаза!" – "Возможно, бюрократия падет, возможно, власть к Советам перейдет. А вдруг играют с нами в дурака и воцарится жесткая рука?" Как все это в нем уживается столь мирно (но не постоянно) – не знает никто, в том числе и сам Анэс. Разбираться придется нам с вами, если, конечно, возникнет такое желание. Предварительно рекомендую прочитать четыре его поэтических книжки1 и прослушать пластинку2 с его песнями. А пока в мой портрет вносит самый последний штрих тот, кто на портрете изображен: к вам обращается своей новой книгой Анэс Зарифьян. Я умываю руки...
Игорь Михалёв,
бард, журналист
Какая масть пошла в Апреле!
Вы вспомните, друзья мои, –
О Перестройке вмиг запели
И вóроны, и соловьи.
На гласности вольготном пире
Сидел я, предан немоте:
Что толку в бардовской сатире?
У прессы ль ковылять в хвосте?!
Но демократии волна
Не обошлась без мутной пены.
И зазвучала постепенно
Былой иронии струна...
* * *
Кто их знает, – виноват проект
Иль была халтура слишком бойкою?
Не успели завершить "объект",
Как пришлось заняться перестройкою.
"Предстоят великие дела!
В прежней хате было б не до смеха нам:
Стены кривы, кровля протекла,
Да и крыша, в сущности, поехала...
Но фундамент должно уберечь,
А не рушить варварскими лапами!" –
Вот такую выдал миру речь
Архитектор1, окружась прорабами.
И народ внимал остолбенев,
На лету пытаясь мысль усваивать:
Что же мы построили за хлев,
Если всё придется перестраивать?!
1986 – 1990 гг.
газ. "Комсомолец Киргизии"
5 декабря 1990 г.
* * *
Не впервые такое случается –
На круги́ своя Мир возвращается.
Рано, поздно ли, прежде беспечные,
Открываем мы истины вечные.
Было в прошлом немало хренового...
А теперь – столько свежего, нового!
Все очухались, как по наитию,
Эпохальные сделав открытия:
Что грешно день-деньской гонять лодыря,
Что срамно напиваться до одури,
Пресмыкаться пред злом титулованным,
Похваляться и жить наворованным;
Что (а ну, гордо голову вскиньте-ка!)
Человек – не подобие винтика,
И превыше ползучей практичности
Вольность, Честь и Достоинство Личности;
Что возможна своя точка зрения,
А не только единое мнение,
Подкрепленное рукоподнятием –
Нашим самым любимым занятием;
Что смешно избирать свышеизбранных,
Что вольно почитать и непризнанных;
Ну а вера была обесценена,
И не все гениально у Ленина.
Вдруг прозрев, оценили Высоцкого,
Заодно уж – изгнанника Бродского,
Пильняка, Пастернака, Набокова,
Воздавая теперь Богу – Богово.
Диссидентам дают индульгенцию;
Недобитую интеллигенцию
Именуют надеждой народною,
А не жалкой прослойкой безродною.
Новь за новью стремглав открывается!
В "Правде"1 правда впервой появляется.
Телеоко прозрело и – рады мы! –
Озаряет нас острыми "Взглядами"2.
А в душе все ж неверье суровое
И – на донце – сомнение талое,
Потому что слепящее новое –
Это зря позабытое старое.
1986 – 1988 гг.
газ. "Комсомолец Киргизии"
6 июня 1990 г.
КОМИССИОННЫЕ СТРАДАНИЯ*
Выполняя праведные миссии,
ищут-рыщут грозные комиссии.
И вы, и мы
в самой гуще этой кутерьмы.
Раздается свыше вызов грозненький!
Через час вручаются вопросники.
И мы, и вы
знаем, что вопросы не новы.
Но, склонясь услужливыми клерками,
мчимся с перекрестными проверками:
вы – к нам, мы – к вам.
А не то дадут по головам!
На своей работе дел по темечко!
Так зачем бездарно тратить времечко?!
У нас, у вас
есть надежный выход про запас!
Упростив друг другу ситуацию,
о себе подкинем информацию
мы – вам, вы – нам,
приспособясь к странным временам.
Будут в справках все абзацы гладкими,
а в конце чуть-чуть про недостатки мы
ввернем, но так,
чтоб не вызвать мстительных атак.
Друг на друга просто не надышимся!
Как послы державные, распишемся:
вы – там, мы – тут.
Это ж дело нескольких минут!
Не открыв ни краешка Америки,
сто страниц, отстуканных на "Эрике",
снесем туда,
где кипит бумажная страда.
Не с того ль дела вокруг неважные,
что в почете сведенья бумажные,
а жизнь, она
за бумагой вовсе не видна...
Июль 1985 г.
ГОРЬКАЯ ПРОВАЛЬНАЯ ПЕСНЯ,
или Исповедь про вал1
Это не девятый вал,
Что художник рисовал2.
Катит мутная волна –
Захлебнулась вся страна!
Раньше, вправду, было мало
И продуктов, и металла,
И обувки не хватало –
Как народ ни бедовал!
Вот на этих-то невзгодах,
На мучительных заботах
Стал вздыматься год от года
Пресловутый серый вал.
Это не девятый вал.
Мир такого не знавал!
Океанского сильней
И цунами пострашней!
Уж давно привычным стало
Все оценивать по валу:
Мебель, фрукты, одеяла,
Обувь, гвозди и стихи...
Заграницу перегнали
И по туфлям, и по стали,
Хоть когда-то начинали
С молотка и от сохи.
Это не девятый вал.
Наш – сбивает наповал!
Миллионы утюгов
Прут, как танки на врагов.3
Понеслись товары валом!
Оглядись – всего навалом:
Горы черного металла
И зеленых огурцов.
Но железо хрупковато,
Огурцы пусты, как вата,
А одежда тускловата
И для скромных мертвецов.
Это не девятый вал.
Тот лишь снасти оборвал,
А от нашего – беда! –
На плаву трещат борта.
По прилавкам и в подвалах
Необъятные завалы
Барахла, что план давало,
А сейчас лежит в пыли:
Телевизоров с подвохом
И штанов, которых чохом
Мы на целую эпоху –
Тяп да ляп – произвели.
Это не девятый вал.
Сколько лет он растлевал
Нашу щедрую страну
И тянул ее ко дну!
Ширпотреб давался валом,
И культура не зевала:
Чушь и серость издавала
Миллионным тиражом.
Сорный вал макулатуры,
Теле-радиохалтуры
По законам конъюнктуры
Полз чудовищным ужом!
Это не девятый вал.
Сколько жил он надорвал!
Сколько нам нанес потерь!
Поумнеем ли теперь?
Неужели, как бывало,
Не откажемся от вала,
От абсурдного аврала,
Заводящего в тупик?
Неужели те, кто выше,
Кто сейчас законы пишет,
Так вовек и не услышат
Всенародный горький крик:
Если мы не сдержим вал,
То грозит такой провал,
Что придется до нуля
Сбросить скорость корабля!
Апрель 1986 г.
следующая страница>