Когда все собрались в последний раз в маленькой столовой, Юрий Николаевич ни за что не захотел сесть на почетное место. Как вспоминали потом мой отец и сестра Гунта, слушали только что подаренную Юрию Николаевичу пластинку с записями героической вагнеровской оперы «Парсифаль». На другой стороне пластинки был «Траурный марш», почему-то поставили и его. А в карих глазах Юрия Николаевича появился синий блеск печали. Почему-то одна из сотрудниц подарила ему альбом о Братском кладбище в Риге, на фотографиях которого изображена статуя Матери, у ног ее покоятся солдаты всех войн. Почему-то Юрий Николаевич говорил о дальней поездке в ближайшем будущем, и все думали, что в Бурятию...

Елена Ивановна Рерих перед своим уходом сказала Юрию Николаевичу: «Когда появится новая звезда, тогда время ехать».

Картина Николая Константиновича «Звезда Героя» посвящена Юрию Николаевичу, человеку, готовому пойти на очередной жертвенный подвиг, и появление кометы было ему знаком того, что наступил срок для нового подвига. Тогда, перед приездом Юрия Николаевича на Родину, в Индии видели новую звезду. Об этом, в частности, в то время читал в латвийской газете «Циня» мой отец, Рихард Яковлевич Рудзитис.

По словам Богдановых, Еленой Ивановной было сказано, что Юрий Николаевич едет в Россию на три года. Очевидно, он знал срок своего ухода. Выполнив свою миссию, он ушел 21 мая 1960 года. Еще одно большое сердце приняло чашу яда эгоизма челове­ческого.

Мой отец с августа 1957 г. по май 1960 г. встречался с Юрием Николаевичем Рерихом около двадцати раз, был обмен письмами, которые хранятся в архиве Гунты Рудзите в Риге, ксерокопии имеются у меня.

Обычно отец брал в Москву нас с сестрой. Гунтой (теперь председателем Рижского Рериховского общества). По причине болезни я не участвовала в первых и последних встречах, но мы с сестрой иногда встречались с Юрием Николаевичем и без отца.

После каждой встречи мы втроем вспоминали, и отец записывал содержание разговоров, что составило дневник отца, который начал печатать латвийский журнал «Свет Огня» в ноябрьских номерах 1980 и 1981 годов.

Сегодня на основе своих воспоминаний и наблюдений я хотела начать разговор об образе Юрия Николаевича Рериха, как жизненном примере человека, которого можно было бы охарак­теризовать как Агни Йога.

Пришло время назвать Юрия Николаевича по праву новым определением — Агни Йогом — именно потому, что многие, читая книги Агни Йоги, все же мало представляют, что это реально значит.

Вокруг нас расплодилось столько лжейогов, лжеучителей, лжепророков! Около Учения Живой Этики, около Рериховских обществ появилось столько праведников, считающих себя почти Адептами, но с характерным для них признаком — ни малейшей сердечности в глазах. Или еще хуже — на моем пути встречалось бесконечное число медиумов с разными «сверхспособностями»: «видением» тонкого мира, «слышанием» голосов, диктующих всевозможные «новые учения», или владением так называемым «автоматическим писанием», «ясновидением» и даже «умением летать на другие планеты»!

Юрий Николаевич ничего из названных выше способностей не имел (а мой отец его очень хорошо знал и поддерживал с ним очень близкие отношения как один из самых близких друзей семьи Рерихов).

По своему образу жизни, нормам поведения, в общем, Юрий Николаевич ничем особенно не выделялся среди окружающих. Как сказано в книге «Агни Йога»: «Если Агни Йога должна быть введена в жизнь, то носители ее не должны отличаться от внешней жизни. Агни Йог входит в жизнь незамеченным...» (Агни Йога, 187). Единственно, Юрий Николаевич соблюдал некоторую аскезу: был неженатым, не курил, не пил, питался довольно скромно, обыкновенно вегетарианской пищей, спал на простой раскладушке и т.д. По поводу курения вспоминается случай: на выставке картин Николая Константиновича какой-то молодой человек поинтересовался, как они смогли работать на такой высоте, на что Юрий Николаевич ответил, что для этого нужна некоторая подготовка, например, нельзя курить, пить. Услышав это, юноша опустил глаза.

В Москве, когда в последний год Юрий Николаевич почувст­вовал усталость, и у него, и у Богдановых снизился гемоглобин в крови, Юрий Николаевич вставал очень рано и до рассвета прогуливался по ближайшему скверу. Раньше в Кулу он каждое утро совершал прогулки верхом.

Одевался Юрий Николаевич чисто, аккуратно, но обыкновен­но: европейский костюм, светлые рубашки, галстук. Привез из Индии и одевал, путешествуя, походный костюм, состоящий из кителя и брюк-галифе песочного цвета с коричневыми кожаными пуговицами.

Я видела Юрия Николаевича неоднократно; что меня больше всего поразило? Во-первых, то, что ни одна фотография, даже фильм, который снял его ученик А. Н. Зелинский, не смогли отразить подлинную огненность глаз, движений, мимики и рук. Все его существо излучало особую энергию, неисчерпаемую внутреннюю силу, вместе с особым обаянием и чуткостью.

В начале рассказа о нем хотелось поделиться несколькими фрагментами из моих мемуаров, касающимися описания его внешности.

«В дверях противоположной комнаты появляется среднего роста крепко сложенный человек. Светлое, с выступающими скулами овальное лицо, коротко стриженая седая бородка. Взлет черных крылатых бровей, несколько секунд как бы пронизываю­щий меня насквозь проницательный взгляд. А уже через полминуты его большие миндалевидные карие глаза озаряются обаятельной улыбкой, и на его щеках появляются выразительные глубокие ямочки. Он идет нам навстречу, обнимает отца и тепло обеими руками сжимает мои и Гунтины ладони, здоровается он со мной так, как будто и мы давным-давно самые близкие друзья. С тех пор я никогда больше не чувствовала, на себе его испытывающего взгляда».

«Юрий Николаевич сидел в своем кресле у письменного стола, спокойно положив руки на подлокотники, временами скрещивая пальцы, и только по постоянно меняющемуся выра­жению его лица, по тому, как временами то высоко взлетали, то спокойно опускались его густые дугообразные брови, как в больших карих глазах временами то играло лукавое веселье, то появлялась затаенная грусть, то вспыхивало неожиданное сия­ние, я понимала, какое богатство души скрыто в этом, казалось бы, внешне таком скромном человеке».

«Когда говорили о самом сокровенном, самом близком, его глаза становились какими-то бездонными, уходящими в беспре­дельность тысячелетий, напоминающими таинственные огромные черные зрачки статуй египетских саркофагов».

Когда Юрий Николаевич вернулся на Родину, он включился в работу с большим напряжением. В течение трех лет, пока он жил в России, он сделал невероятно много для пробуждения подлинной духовной культуры. Надо сказать, что это были невероятно трудные годы «хрущевщины», прошло всего три года после смерти Сталина, и вся деятельность великого ученого проходила под позорным надзором КГБ. Не буду перечислять всего того, что он сделал, укажу лишь немногое из того, чем он делился с нами в разговорах и письмах.

Теперь трудно представить, какие невероятные преграды, особенно со стороны художников, ему надо было преодолеть, прежде чем после семи с лишним месяцев открылась первая выставка картин Николая Рериха в Москве, за которой последо­вали выставки в Ленинграде, Риге, Киеве, Тбилиси и др., а в 1960г. состоялась выставка брата — Святослава Николаевича. Он добился того, что начали публиковать литературное наследие Николая Константиновича, издавались репродукции, альбомы, монографии, был снят фильм, вышли передачи на радио, по телевидению. Сам он прочел огромное количество лекций об отце, о его живописи, литературных трудах, философии и экспедициях. Своими лекциями он начал вносить ясность в вопросы о восточных йогах, и очень много читал лекций по вопросам восточной литературы, философии и религии, начал издавать серию книг буддийской классической литературы, чему в большой мере препятствовали атеистически настроенные кол­леги. Готовил для издания свои работы, обучал в Институте Востоковедения новых исследователей-аспирантов.

Юрий Николаевич побеждал препятствие за препятствием, созидая по мере сил и возможностей. Вот еще одна веха Агни Йога. «Около Агни Йога всегда найдете построения. Самая трудность созидания будет ступенью одоления несовершенства» (Агни Йога, 403).

Ученый работал напряженно, но гармонично, без суеты, бережно используя свое и чужое время. Ему была очень непонятна большая трата времени на частые бессмысленные собрания в душных и накуренных помещениях, на что он в последнее время жаловался.

В книге «Сердце» читаем: «Агни Йог ко всем бережлив не по скупости, но зная ценность энергии, проливаемой сверху.Так он бережет как свою, так и окружающую энергию» (Сердце, 37).

Жизнь Юрия Николаевича — путь жертвенности, путь труда на Общее Благо. Мало кто знал о духовном одиночестве Юрия Николаевича, сильной утомляемости от большого города, беспре­рывных трудностях и препятствиях, бытовых неудобствах. Иногда сестрички, так звали Богдановых, спускались в магазин за продуктами и не могли выстоять огромные очереди, возвращались с пустыми руками. Приходилось заменять их самому ученому.

Все приходили к нему за помощью, за советом, за энергией, за радостью. «Агни Йог не только является магнитным центром, но он следует как оздоровитель местности... Агни Йог принимает на себя токи пространственные» (Мир Огненный, ч.1, 286).

Мало кто понимал, как часто Юрий Николаевич страдал от дисгармонии людей. «...Каждый может отяготить его, но помочь могут лишь немногие» (Мир Огненный, ч.1, 286).

И все же почти никто не видел в нем признаков усталости, и каждый получал большой заряд энергии. «Конечно, высший Агни Йог творит, не уставая духом» (Беспредельность, 263).

И все же — что являлось источником, казалось, неисчерпае­мой силы и непрестанного обновления этого человека?

Юрий Николаевич действительно был «восточным» человеком и никогда не говорил о сокровенном или говорил так просто, как будто незаметно, что можно было услышать это, а можно было и пропустить. По словам ученого, «восточные люди очень боятся произнести сокровенное. Лучше даже солгут, чем предадут».

Из дневниковых записей Николая Константиновича и Юрия Николаевича мы знали о встречах с Махатмами и о посещении Рерихами Гималайских Ашрамов.

Наша знакомая Г. (Голубкина) рассказывала, что однажды, когда Юрий Николаевич выходил из выставочного зала, к нему подошла женщина и задала вопрос: «Существует ли Шамбала?» На что Юрий Николаевич, посмотрев женщине в глаза, после некоторого молчания ответил: «Да, я сам там был».

На следующий день после закрытия первой выставки Николая Константиновича, к Юрию Николаевичу, кроме нас, пришли еще и другие друзья из Риги — Г. Ф. Лукин и Бр.Якобсон. Заговори­ли о личностях, по духовным качествам близких Белому Братст­ву, и Гаральд Феликсович спросил в этом отношении насчет Р. Вагнера и получил исчерпывающий ответ: «Да, Вагнер смог бы подойти близко, но тяжелые стороны его жизни его отдаляли. Вагнер — человек тяжелого характера. Бетховен по своим огням мог быть кандидатом ближе, чем все другие. В искусстве человек не всегда соответствует своему внутреннему облику. Надо оцени­вать по внутреннему облику. У Лермонтова зачатки уже ближе. Пушкин — большой талант, но Лермонтов по внутреннему облику выше, чем Пушкин, если сравнивать у обоих одноимен­ные стихотворения «Пророк». В русской литературе в это время больше всех как человек выдвигается Чаадаев. Герцен как-то говорил, что Чаадаева не заметить в толпе было просто невоз­можным, даже по его глазам... У Рафаэля тоже свои слабости».

«Главное — внутренний облик» — еще и еще раз повторял Юрий Николаевич. «Подвижники — те, у кого все стороны характера уже соответствуют их Credo». И я поняла, что это самое можно сказать и об Агни Йоге.

Что составило Credo этого человека? —Это внутреннее видение и слышание всей жизни, это особая восприимчивость качеств его сердца, что в большой мере соответствует параграфу 774 из книги «Беспредельность»: «Каждое утонченное ощущение дает соприкасание с пространственным огнем. Потому только высший Агни Йог передает человечеству высшую восприимчи­вость. Вся эволюция зиждется на утончении».

Его сердце было настолько развито, что он видел и чувствовал в кажущихся обычных явлениях знаки, на которые ориентиро­вался, которые определяли его выбор в решающие моменты. «Много знаков дается человечеству, нужно лишь не забывать их. Каждый из нас помнит эти вехи, разбросанные в разных годах жизни. Когда Скрижали явлены, тогда нужно лишь читать их и в мужестве следовать к Свету» (Мир Огненный, ч.1, 648).

«Но только огненное сердце поймет скрытое значение тонких знаков. Пусть сотрудники поймут, что каждый знак имеет назначение. Сколько Высоких Существ посылают моления и надеются, что будут поняты» (Мир Огненный, ч.2, 178).

Например, в письме от 8 декабря 1959г. он пишет Рихарду Яковлевичу: «Будущий год вообще обещает быть значительным. За последнее время было много разных знаков». О многих знаках он рассказывал и в беседах с нами. Многократно удачу и Помощь в своих делах он предвидел, когда, по его словам, он отметил «хорошие знамения» в различных знаках Шамбалы, например, у кого-то знак в медальоне на груди, или как-то увидел напечатан­ные в это время книги о Шамбале...

«Так во всем можно видеть движения под знаками. Понятие символа не что другое, как напоминание о знаке. Успех целых народов происходит под символом.

Считаю, можно среди самых опасных переходов дойти под Высшим Знаком» (Аум, 126).

Эти знамения, в разной форме и разного содержания, которыми руководствовался Юрий Николаевич, часто означали присоединение к проводу Космического Огня, проводу Космиче­ского Магнита — Разума.

«Прикасание к проводу Космического Огня дает устремление духу, и жизненные действия напрягаются этим жизненным огнем. Поэтому Огненный Агни Йог чует все космические пертурбации и напрягает все нити пространственные» (Беспре­дельность, 864).

Юрий Николаевич оценивал людей по внутреннему огню, который он просто называл энтузиазмом, другими словами — по способности бескорыстно отдать себя работе на Общее Благо. Когда многие обращались к нему с вопросом «Что делать?», он отвечал просто: «Надо поднимать энтузиазм и героизм. Надо во всем и всегда поддерживать энтузиазм, если он направлен на Общее Благо».

Что еще поражало в нем при наших встречах? Это энциклопедичность знаний, широта взглядов, интерес ко всему. Каждая встреча была настолько воспитательна, что дневник отца, кото­рый фиксировал в основном лишь то, о чем мы говорили, составил около 150 страниц.

Широта знаний, развитость мышления, неоспоримо — одни из главнейших качеств Агни Йога.

«Так знание есть путь огненный. Разве не вдохновительно знать, как близок путь к Миру Огненному?» (Мир Огненный, ч.З, 497).

Думаю, что необходимо коснуться одной стороны жизни семьи Рерихов, по поводу которой я часто встречала непонима­ние и кривотолки, — это отношение Юрия Николаевича и всей семьи Рерихов к религии и, в частности, к православию. Вся семья Рерихов была глубоко православна. Об этом мне лично говорили «сестрички», что, в частности, Юрий Николаевич всю жизнь носил крест и соблюдал обряды, когда посещал церковь,— крестился, ставил свечи. Он многократно ездил в Троице-Сергиеву Лавру, и я помню, как он с радостью делился с нами о том, какое неизгладимое впечатление это у него оставляло:

«Храм Святой Троицы великолепный, хор звучал мощно, было много молодежи и солдат».

В тот же раз он с теплотой рассказал, что картина отца «Святой Сергий трижды спасет Россию» из пражской коллекций была передана в Третьяковскую галерею, где хранится в залах запасников. Местные сотрудники, когда идут в этот зал, говорят:«Пойдем к Сергию». Некоторые крестятся, а другие молятся на коленях.

Историческое открытие первой выставки Н. К. Рериха было назначено на воскресенье, 12 апреля 1958 года в 16 часов, в день православной Пасхи. Мы с сестрой пришли к Юрию Николаеви­чу с цветами и подарком уже утром, одни, без отца. Так получилось, что мы одни с Юрием Николаевичем и сестричками Богдановыми обедали с куличом, пасхой и крашеными яйцами, и помню, как Юрий Николаевич, оценивая потерю внутреннего содержания обрядов, с горечью отметил, что в России от Пасхи остались лишь яйца да куличи. Когда на такси ехали с Юрием Николаевичем на выставку, я была свидетелем его необычно быстрой реакции на окружающее, когда он несколько раз обращал наше внимание на толпы людей, стоявших у переполненных церквей в переулках, чего, в отличие от него, не заметила.

Действительно, у Юрия Николаевича была удивительная внутренняя подвижность, можно сказать, он имел «орлиный глаз», — в сочетании с большим спокойствием и гармонией. И так как у меня лично это качество не развито, потому-то меня это многократно в общении с ним так поражало! Так, однажды , на переполненной людьми выставке Николая Константиновича в Ленинграде мы с отцом должны были найти Юрия Николаевича. Рихард Яковлевич плохо чувствовал себя и сидел в стороне, и я несколько раз прошла через всю выставку и, не найдя Юрия Николаевича, уже собиралась идти обратно к отцу, как совсем неожиданно чьи-то теплые руки сердечно обняли меня за плечи сзади и повернули к себе. Это был Юрий Николаевич. Он не знал, что мы здесь и что его ищем, но он легко мог воспринимать наши мысли и мысли других.

Помню, что однажды он почувствовал, что к нему поднима­лись на квартиру люди, но не позвонив, вернулись, и в недоумении он спрашивал нас, кто это. Оказалось, что двое из Риги (чета Калнс) поднялись к нему, но в последний момент постеснялись его тревожить и вернулись обратно. Он прекрасно чувствовал излучения людей, и помню, как просил отца его не беспокоить, если человек известен как медиум, психист или явно с личными претензиями к нему и пр.

Я заметила, что у всех людей, которые общались с ним, в том числе и у меня, в его присутствии растворялись любые волнения, напряженность, застенчивость и пр., и человек начинал чувство­вать себя особенно хорошо, как будто наравне с ним. Это поистине признак великого человека, вмещающего всех людей независимо от их возраста, образования, уровня культуры, национальности, религиозной принадлежности.

Несмотря на свой высокий интеллектуальный уровень, он не выставлял свои знания напоказ. Все получали от него духовную теплоту и внутреннюю радость.

«Дух, насыщенный устремлением огня, дает притяжение всем жизненным импульсам. Как каждая энергия достигает своего тождественного элемента, так дух Высшего Агни Йога достигает сердца устремленных к Истине. Так каждая энергия сердца творит людей. Рычаг сердца дает все напряженные устремления. Потому люди тянутся к огненному сердцу Агни Йога. Так мощь сердца утверждает устремление явления Агни Йога. Так творче­ство сердца может создать ручательство Света. Утверждаю!» (Беспредельность, 638). Сказано как будто о Юрии Николаевиче!

Юрий Николаевич был исключительно великодушным челове­ком. Он никого не осуждал, а внимательно оценивал. Так, когда Гаральд Феликсович яро стал нападать на личность Наполеона, ученый остановил его, говоря, что Кутузов хорошо отзывался о Бонапарте и какому-то офицеру выразил упрек: «Кто вам дал право его осуждать?» Отец добавил, что когда он был в Париже, в Пантеоне Наполеона, он чувствовал, что все французы его очень уважают.

В другой раз моя сестра Гунта пожаловалась на экскурсовода, который рассказывал нелепые вещи о картинах Николая Констан­тиновича, на что Юрий Николаевич лишь улыбнулся и в ответ упомянул анекдот из царских времен, когда на выставке какой-то генерал совсем не понял и уничтожающе отозвался о какой-то картине Николая Константиновича, но когда узнал, что Рерих является директором школы Императорского общества поощрения художеств, извинился и полностью изменил свое мнение. В первых беседах я не участвовала из-за болезни, но послала Юрию Николаевичу длинное письмо, на которое он ответил мне потом, как будто незаметно и постепенно, в течение многих бесед.

Буквально в каждой встрече, в каждой беседе Юрий Никола­евич касался Алтая, и очень больно, что люди до сих пор не оценивают всего значения Алтая и не понимают то глубокое основание, ради которого вся семья Рерихов после возвращения на Родину хотела поселиться именно в Горном Алтае.

Юрий Николаевич хотел, чтобы Алтаю были выделены лучшие картины для специального Музея Рериха. Это, к сожалению, до сих пор не сделано, и алтайские музеи оригинальных картин до сих пор не имеют.

Юрий Николаевич сам уже тогда хотел переехать работать в Сибирское отделение Академии Наук.

В конце выступления хотелось бы привести несколько мыслей Юрия Николаевича,которые показались мне очень актуальными:

«Многие мечтают о свободе. Внутренний человек всегда свободен. Главное — внутренний человек».

«Для меня тайн не существует. Я ни в чем не скрываюсь. Самое лучшее — действовать совершенно открыто».

«Не печальтесь о работе, ее для всех будет достаточно. Новые люди появятся, когда будут соответствующие обстоятельства». «Все повернулось. Пути обратно нет».

«Будут большие сдвиги, по-моему, большие энергии спуска­ются на Землю»,

«Восток говорит о рождении Новой Эры, которая, может быть, начнется катаклизмами, а сектанты говорят о конце мира».

Когда Юрий Николаевич открыл первую выставку своего великого Отца, мы с сестрой написали в книге отзывов над всеми надписями:«С новой Эрой, друзья!»

И действительно, Юрий Николаевич вернулся на Родину с миссией открыть России врата в будущее, врата в Новую Эру, и нам казалось, что в воздухе наконец-то загудели колокола, возвестившие о начале воскресения России.

Г. Р. Рудзите

С Юрием Николаевичем я познакомилась 15-ти лет на чердаке нашего дома в Межапарке в г. Риге и... полюбила его на всю жизнь. Там лежали тщательно уложенные ящики с архивом бывшего Латвийского Общества Рериха. Наверху одного — две толстые тетради в коленкоровом переплете, написанные детской рукой. Одна из них — сочинения по русскому, другая — списки монет маленького нумизмата. На первой странице: «Ученик... класса Ю. Рерих». Покрыт ящик был журналом «Индиа Мага­зин», где на одной странице я нашла и фото Юрия в тибетской одежде вместе с отцом, совсем еще юного, застенчивого, но с прямым смелым взглядом.

Эти же глаза смотрели на меня поздним вечером 27 августа 1957 года, когда мы с моим отцом Рихардом Яковлевичем Рудзитисом пришли к Юрию Николаевичу на дом, в еще не достроенном квартале на Ленинском проспекте в Москве. На его лице чередовались черты матери и отца, а глаза, по сути серые, всегда казались черными, такой в них горел огонь.

Началось самое чудесное время и в моей жизни, и в жизни моего отца. Около двадцати встреч, письма, книги, вести, переданные через друзей. Три года, свет которых освещает всю жизнь. Когда Светоч угас, он погасил и моего отца, его не стало через полгода после ухода Юрия Николаевича.

Впервые я познала наяву, реально, в жизни Елену Ивановну и Николая Константиновича, — их воспитание, их мысли. Эмоциональный, даже пылкий по природе, Юрий Николаевич все умел сохранить в себе. И в беседе, и в книге его слова обдуманны, сдержанны. Правда, один раз его глаза воспламени­лись огнем — при встрече с глазами Учителя на сокровенном портрете, и весь он загорелся, как пламя.

Общался Юрий Николаевич без лишних слов, движений. Он твердил, что рука должна быть протянута с определенной целью. Но был замечательным собеседником, создававшим зримые обра­зы перед глазами слушавшего. О трудностях чаще говорил с юмором. Он нам передал много удивительного из жизни родителей и брата.

Юрий Николаевич терпеливо и охотно отвечал на многочис­ленные вопросы моего отца. Старался коснуться и тех проблем, которые были задеты в разговоре с недавно побывавшими друзьями.

Отличался он удивительной интеллигентностью и культурой, был не просто полиглотом; но общался на большинстве языков, которые знал, «без акцента». Работал не спеша, в особом ритме, распределяя силы на весь день.

Юрий Николаевич не терпел боязливости, показухи, мещан­ства, неисполнения обещаний. Обычно терпеливый, мягкий, он мог стать суровым. И я на себе испытала всю гамму его чувств, хотя он нас баловал неимоверно. Он не поучал, чаще он старался передать свои мысли ненавязчиво, как бы невзначай, даже примером в разговоре с другим.

Для меня было приятным открытием то, что он, в отличие от большинства читающих Живую Этику, не бросался цитатами из Учения. Незнающий даже мог подумать, что он к ней неприча­стен, — он, самолично получающий прямые Указания! Юрий Николаевич передавал суть мыслей Живой Этики в своем мышлении, в своих поступках. Уловивший однажды мой удив­ленный взгляд, он при первой возможности тихо пояснил: «Мы, восточные, не говорим о сокровенном, дорогом для нас».

Он ненавидел ложь, иногда удивительно откровенно отвечал на весьма сокровенные вопросы. Например, на вопрос одной женщины на выставке: «Видели ли вы Учителя, были ли вы в Шамбале?», ответил: «Да». Но если надо было охранить сокро­венное, то ничто в его лице — ни один мускул — не выдавало тайны.

Строго избегал Юрий Николаевич людей с астральными наклонностями («видениями», «голосами», «автоматическим пись­мом») астральных «гуру», а также их друзей и знакомых.

С первого момента приезда в Москву Юрий Рерих весь был сосредоточен на том, чтобы понять, познать советскую действи­тельность, весьма трудную для каждого живого свободного ума. Он же приехал, чтобы передать Родине наследие родителей. Довершить то, что они не смогли, находясь вдали.

Таким же преданным Великому Делу родителей он был всю жизнь. Прекрасный художник в молодости, всесторонне одарен­ный, он изучает то, что нужнее всего для экспедиции — восточные языки, культуру. На вопрос моего отца, был ли он женат, он ответил: «Я же не мог... подвергать семью всем опасностям путешественника и воителя».

Приехал Юрий Николаевич по приглашению руководства страны, Никиты Сергеевича Хрущева. Но по воле его был помещен «поближе», в Москве, а не в Ленинграде — милом Петербурге — где прошли молодые годы Юрия Николаевича и где был известный Институт Востоковедения. На каждом шагу он сталкивался с чужой, непонимающей, но всесильной волей. Наследие отца, даже имя его было встречено с недоброжелательностью и страхом. Сколько энергии и находчивости потребовала первая выставка вновь привезенных 400 картин Н. Рериха,в конце концов разрешенная лишь в Малом зале на Кузнецком Мосту. Как все охали о геройстве К. Юона, который наконец взялся написать предисловие к каталогу, — «все-таки Юон сотворил предсмертный подвиг». Небольшие размеры помещения дали экспозиции особую силу напряженности света красок. А длинные очереди притягивали особое внимание. Выставка обошла все крупные музеи Союза. И... залегла в запасниках Русского музея.

Много было боли. Лучшие картины Николая Константиновича должны были быть переданы Алтаю. Но отбор картин прошел за спиной Юрия Николаевича. Весьма возмущенный, он все-таки облегченно вздохнул, что 60 отобранных картин не были из худших.

Картины отца — наследственная часть Юрия Николаевича — были даром, преподнесенным лишь с одним условием, чтобы они находились в постоянной экспозиции. Начало казалось обнаде­живающим. Шел спор о месте Мемориального музея Н. Рериха. То думали о дворцах Подмосковья в Архангельском, то о постройке нового здания где-то в центре Москвы. Наконец остановились на бывшем доме Общества Поощрения Художеств в Ленинграде. Осенью 1959 г. Юрий Николаевич все сам осмотрел и дал согласие. А пока, временно, картины были помещены в Русском музее (после пылкого спора между Третья­ковкой и Русским музеем). В последний момент, после разговора с директором Русского музея, Юрий Николаевич изменил список и часть лучших картин, сколько позволила площадь стен в квартире, оставил у себя. Временно. Он боялся, что не все картины будут выставлены. Стены квартиры Юрий Николаевич обил серым нейтральным полотном и каждый свободный санти­метр между книжными полками покрыл картинами. «Гессэр-хан», «Св. Сергий Строитель», Гималайские пейзажи, «Держательница Мира». Пока, конечно, пока они здесь. Они все — дар Николая Рериха Родине. Но лишь при одном условии. Чтобы служили людям. Как сами Рерихи — в вечном труде. Но картины до сих пор ждут, чтобы их подняли из запасников Русского музея.

Юрий Николаевич привез, кроме своих трудов, тяжелый трехтомник — манускрипт отца «Моя жизнь», 999 очерков, начатый Н. Рерихом уже в 1937 годул Первая часть манускрипта должна была быть издана еще до войны Латвийским Обществом Рериха, но осенью 1940 года Общество было ликвидировано советскими властями и имущество конфисковано. (Там же предполагалось издать и Дневники путешествия 1925-1928 гг. Н. К. Рериха и Ю. Н. Рериха). «Моя Жизнь» Н. Рериха, оказалось, никому не была нужна. С великим трудом несколько очерков в сокращённом виде напечатал журнал «Октябрь» 1958, №10. После не раз они печатались отрывками, искромсанные, то в книгах, то в газетах и в журналах, но в полном виде, в редакции автора — никогда.

Третье желание Николая Константиновича было видеть обнов­ленным буддийский храм в Петербурге, у колыбели создания которого он стоял. Это отчасти исполнилось.

Росли горы папок на письменном столе Юрия Николаевича. Росло напряжение, тревога. Множество ненужных дел, собрания в накуренных помещениях. Упреки, выпады со стороны истинных советских представителей в адрес «буржуазного ученого». Нико­му не нужным оказался и труд Ю. Н. Рериха «Средняя Азия», который он сам весьма ценил. Весной 1960 года Юрий Никола­евич мечтал о побеге и отдыхе в степях родной Монголии, просто в палатках. Решил перейти работать в Бурятию, в Улан-Удэ — летом прочесть там ряд лекций и тогда же договориться о переезде. Не успел. Ушел. Ушел, не попрощавшись. А может быть, не совсем так. За неделю перед уходом он совершил последнюю трапезу с самыми близкими друзьями. Посадил моего отца на свое место. Просил всех сблизиться, сотрудничать.