Над нами бег свой остановят годы,
А новый день к другим придет с утра.
(А. Крупп)
Со мной ничего не случится...
(неоконченная повесть)
Костя Серов
Снег, снег.
Снег на крышах домов, троллейбусов, на плечах людей, снег в чернильном утреннем воздухе, слегка разбавленном зеленоватым светом ртутных фонарей.
Зима, как зима, началась не слишком поздно и не слишком рано. Этот снег уже не растает, на него лягут другие снега и будут по ним петлять лыжные следы, и все будет, как прежде, мир не изменится, это я стал другим, для меня эта зима будет не похожей на другие зимы, я так решил. Это очень нелегко - отказаться от того, что было раньше, когда вторую половину зимы и часть весны я оказывался далеко отсюда, за Полярным кругом, и те края были для меня вторым домом. Только прошлая зима все перевернула, и нет больше сил возвращаться туда, где нет второго дома.
Весна, лето, осень...
За это время я все успел продумать, и вот мое резюме: "Мавр сделал свое дело, мавр может не ходить". А ходить все-таки хочется, но надо быть твердым, если есть другие ребята, помоложе и покрепче. У меня работа совсем не бродячая, лаборатория электроники в НИИ, почти в центре города, автобусом до площади Победы, а там десять минут ходу, ровно столько, чтобы успеть выкурить сигарету. На работе - запах канифоли и нагретой изоляции, запах, знакомый чуть ли не с детства, а сейчас мне уже за тридцать.
Может сегодня, наконец, заработает моя проклятая установка, над которой я бьюсь два месяца, и тогда завлаб, - жутко талантливый инженер, не то, что я - будет мною доволен: шутка ли, четыре-пять месяцев в году я не работаю. "Настоящий инженер не должен так распыляться". Ну что же, теперь не буду.
- Костя, твоя любимая пора наступила, скоро опять убежишь к белым медведям.
- Не убегу, мне не уйти от твоих распрекрасных глаз.
Это Наташа, самая ехидная девушка и самая красивая в нашей лаборатории.
Все знают, что прошлой зимой у меня что-то случилось на севере, но подробностей никто не знает. Не хочу об этом говорить и вспоминать не хочу. И Наташа, и шеф, и остальные товарищи - это все люди, с которыми я делаю одно дело, они такие же, как и я. Я только немножко другой, хуже или лучше - не знаю. Просто они чувствуют себя на своем месте все время. Где бы они ни были, ностальгия погонит их сюда. Я другой: год на Памире, год на Полярном Урале. Раскидало мои привязанности по Союзу, не собрать, а отсюда теперь тоже не уйти навсегда, здесь самый большой кусок. И счастья и горя больше всего здесь осталось. Но в тех горах тоже пусто не было.
В лаборатории мы все друг о друге знаем: когда руки заняты паяльником, язык свободен, а за шесть лет понемногу-понемногу каждый раскрывается, устанавливаются определенные отношения, симпатии и антипатии стабилизируются. А острые углы сошлифовываются: бывают штили, бывает и крутая волна, но до шторма никогда не доходит.
Три года назад я стал мастером спорта по туризму, а так как считается, что мастер спорта - это не только спортивное мастерство, но и определенные моральные качества, то я, наверное, ими обладаю. Я не боюсь холода, усталости, я могу таскать тяжести по четырнадцать часов в сутки и преодолевать психологическую несовместимость. Если надо, я могу принимать решение и не боюсь чувства ответственности. Все это так, и все это неправда, потому что теперь все это в прошлом: около года назад оказалось, что я взвалил на себя слишком большую ношу, и, хотя я тогда дотянул ее почти до конца, у меня подогнулись колени. У меня еще хватило честности понять это и бросить все. Впрочем, я до сих пор не могу сообразить, что это: честность или трусость.
Началось все, как обычно, как начиналось каждый год уже три года подряд: пришла в январе бумага из ВЦСПС с просьбой освободить от работы инженера Серова К.А. с 30 января по 30 апреля "для работы на КСП (Контрольно-спасательный пункт) в районе Полярного Урала".
Когда я показал эту бумагу своему начальнику, Борису Алексеевичу, он только вздохнул:
- Не знаю, может быть, ты там кого-нибудь и спасаешь, но меня ты доведешь до инфаркта. Это уже точно.
- Ну, Борис Алексеевич, не такой уж я важный работник, чтобы из-за меня так терзаться.
- Работник ты, действительно, неважный, но сейчас каждый человек на счету. Ну что с тобой делать: не отпущу - ты через мою голову уйдешь.
- Конечно.
- Смотри, не замерзни там.
- Не замерзну.
Вечером я позвонил Саше.
- Привет, Доктор! Протрубили трубы, пора седлать своих деревянных лошадок, то есть вострить лыжи. Ты как, получил бумагу?
- Получил, шеф, и готов встать под твои знамена.
- Приходи ко мне, перекурим это дело.
Через два дня мы были уже в Москве, пробыли там три дня, получили снаряжение, медикаменты, инструкции, и уже вчетвером вылетели в Полярноуральск.
Для АН-10 пять часов лета, и вот уже Заполярье - короткий день, длинные тени и морозы с ветрами. Полярноуральск - обычный город, улицы, как улицы, дома, как дома, за городом видны горы, все нормально, только зимой очень мало света и очень мало тепла, и это накладывает отпечаток на людей, живущих там: тепло приходится черпать в самих себе, и это тоже одна из причин северной болезни.
Никто не бывает на Севере однажды.
Сначала сами сходили в горы, А потом потекла служба. Выпустили в феврале две группы, которые благополучно прошли маршрут; в марте выпустили еще три группы, потом наступило затишье.
В конце марта принесла почта еще одну маршрутную книжку: группа из Куйбышева, шесть человек, в том числе одна женщина, поход пятой категории сложности, начало маршрута в поселке Северный, конец - станция Халь-Из на железной дороге, идущей на восток, к Оби. Контрольный срок - через двадцать дней после выхода.
- Когда у них начало похода?
- Послезавтра. Завтра они будут здесь, познакомимся.
Мы сидели в оперативке КСП и смотрели схему маршрута этой группы.
- Если учесть нынешнюю погоду, то маршрут очень сложный: в горах почти каждый день метет. Трудно им придется.
- Может закрыть маршрут? - предложил кто-то.
- Нет оснований. Идти в такую погоду можно, а в пятерку новички не ходят, должны пройти. Завтра посмотрим на них.
На следующий день в КСП появились двое парней, одетых в одинаковые меховые куртки.
- Здравствуйте. Можно увидеть начальника КСП?
- Можно, это я, Серов.
- Алексеев.
- Гайнуллин.
- Садитесь, поговорим. Маршрут свой, надеюсь, изучили хорошо?
- Да, все в порядке.
- Обратите особое внимание на перевал Неожиданный. Склон там лавиноопасный. Подъем не тяжелый, зато спуск... веревки, ледорубы, кошки - все может понадобиться.
- У нас есть.
- В конце Черного озера стоит домик с печью, там иногда останавливаются трактористы. Если что случится - спрямляйте маршрут - и прямо туда. Пока все. Где ваши ребята?
- На станции, ждут поезда на поселок Северный.
- Саша, пойдем посмотрим на них и на снаряжение, проверить их медицину. Выход мы всем разрешим.
Ну и ну! Махонький зал ожидания, казалось, был до отказа забит шестью пузатыми рюкзаками, да еще лыжи, да еще сами ребята.
Они нас ждали.
- Здравствуйте!
- Здравствуйте!..
- Как настроение?
- Отличное, Урал будет нашим!
- Не сомневаюсь. Покажите палатки, примусы, аптечку.
Снаряжены они были хорошо, ничего не скажешь.
- Если после похода будете в Полярноуральске, зайдите на КСП, расскажите, как прошли.
Подошел поезд, и ребята начали грузиться. Я посмотрел на невысокую фигурку Вали и подозвал Алексеева.
- Слушай, Виктор, береги жену, она единственная женщина в группе, ей вообще будет труднее, чем вам. Это - Полярный Урал. Ты, надеюсь, понял, что я тебе сказал?
- Понял, спасибо.
- Не за что, ну, счастливого пути, возвращайтесь победителями.
И все хором:
- До-сви-дания!
* * *
Жизнь шла своим чередом, мы бывали в гостях у авиаторов, слушали северные истории, Доктор пел песни, иногда запивали - это Север.
А погода с каждым днем становилась все хуже: шли снега, и даже в городе чувствовалось, как сильны ветры, а в горах этим ветрам есть где разгуляться.
Однажды, просматривая график группы, я заметил, что вчера или сегодня ребята должны были выйти на метеостанцию.
Я сказал об этом товарищам:
Надо будет завтра связаться по радио с метеорологами. Я не суеверный, но сдается мне - будет работа.
На следующий день в гидрометцентре мы попросили связаться с метеостанцией.
- Связь будет через полтора часа.
- Мы подождем.
Через полтора часа выяснилось: группа не приходила.
- Свяжитесь с геологами, может быть, трактористы их видели.
- Попробуем.
Через полчаса выяснилось: шесть дней тому назад они были в домике у Черного озера, собирались уходить через перевал.
Вот так. До метеостанции ходу три-четыре дня, еще добавим день, итого - пять, все равно не получается.
- Нужно готовить отряд к выходу, если они завтра не придут на метеостанцию, будем искать их. Нужно просить у авиаторов вертолет.
На другой день ребята готовили снаряжение, а я пошел к авиаторам.
- Понимаешь, Костя, без разрешения свыше мы не можем дать вам машину, знаешь, сколько стоит час вертолетного времени?
- Знаю, Михалыч, но там, в горах, люди.
- Ладно, что-нибудь придумаем. Была б моя воля, я бы запретил этим бездельника лазить в горы зимой. Это вам не Крым. Судить за такие дела надо.
- Ладно, Михалыч, о моральных аспектах туризма мы с тобой подискутируем, когда вернемся. Когда будет вертолет?
- Часа через два.
- Спасибо.
Плывет под нами белая тундра, петляет река, а через двадцать минут начинаются горы, белые, с черными шапками обрывов. Вертолет поднялся выше. Ничего не было живого под нами: мертвый мир, только бежала по горам, не отставая от нас, тень вертолета.
- Иголку в стоге сена ищем, - прокричал мне пилот, - где тут разглядишь чего? Еще хорошо, что погода ясная, а то совсем бы вам худо было.
Я ничего не ответил. Как бы там ни было, а эту иголку нам все равно надо найти.
- Скоро будет метеостанция. Видишь речку? Это - Сань-яха. Скоро посадка.
- Готовьтесь, ребята.
На метеостанции нас ждали.
- Когда выходите?
- Сразу.
- Выпейте чайку на дорогу и поедем.
- Спасибо.
В домике метеостанции было тепло, уютно. Тикали часы на стене, тикали часы на передатчике. Время неумолимо шло. Принесли по-северному крепкий чай, молча выпили.
Потом пилоты встали.
- Нам пора.
- Нам тоже. Спасибо, счастливо долететь.
- А вам удачи. Держите связь, когда найдете ребят, может, прилетим.
Вертолет медленно поднялся, обдав всех снежной пылью, и исчез за горами, затих.
И мы собрались.
Справа горы, слева горы, посередине гусеничный ГАЗ-49, и мы в нем резво катим по тундре.
Я сел рядом с водителем и смотрел вперед.
- Вряд ли они будут здесь, - сказал водитель, часа через два будем у домика, может они там. Зажги-ка мне сигарету.
Я дал ему закурить, и дальше катили молча, да и трудно было говорить: грохот в вездеходе стоял не хуже, чем в вертолете.
А потом горы слева отступили в сторону, и вдали показался маленький фанерный домик с высокой трубой. За домиком, стиснутое с двух сторон горами, лежало Черное озеро.
- Вот и приехали, только тут никого, в горах они.
В домике было пусто и холодно.
- Ну что ж, через день-два мы их найдем, - я был уверен в этом. - Ну, спасибо, Борис, будем с вами держать связь.
- Будем ждать. Счастливо.
Развернулся вездеход на месте, фыркнул и зашлепал гусеницами по снегу, только комья в разные стороны полетели.
Мы вытащили карту, осмотрелись, наметили ориентиры и встали на лыжи.
Сначала дорога шла по речке, на которую с обеих сторон навалились горы, мы шли, а они все ближе подступали, все ближе, а потом долина превратилась в узкий каньон, только полоса неба над головой. Через полтора часа сделали привал, развернули рацию - нужно было проверить связь. Слышно было хорошо, и мы договорились о времени сеансов радиосвязи.
Лыжи легко скользили по твердому насту, и когда мы поднялись на водораздел, было еще светло.
- Пройдем до темноты еще километров шесть, а дальше сегодня нет смысла идти: в темноте еще мимо проскочить можно.
И вдруг Саша, шедший впереди, крикнул:
- Смотрите, вот они!
Рядом с одиноко торчащей скалой сделана снежная стенка, защищающая палатку от ветра. За стенкой должна быть палатка.
За стенкой была пустая яма, в которой валялось несколько пустых консервных банок. Больше ничего.
- Здесь они были, мы на верном пути. Надо спешить.
- Что же с ними случилось, где их прихватило?
- Может, лавину спустили?
- Это будет самое плохое, но может быть и еще десяток менее страшных вариантов.
- Узнаем завтра.
Усиливался ветер, идти становилось все труднее, и часа через полтора, найдя более-менее защищенную расщелину, мы остановились, быстро установили палатку и устроились на ночлег.
Палатка трепетала от порывов ветра, и пламя свечи нервно вздрагивало, и плясали на стенках тени, причудливые, как картинки из книги сказок. Уютно фырчал примус, наш источник тепла и горячей пищи - источник жизни.
Развернули рацию.
- Центр, центр, я КСП, как слышите? Прием.
Слышимость была плохой: радиоволны частично отражались горами, и это было плохо - вдруг ребята будут найдены в таком месте, где нас совсем не услышат, тогда трудно будет рассчитывать на помощь. Мы передали свои координаты и завтрашний азимут - это хоть что-то. Главное - перейти перевал, там уже проще, только бы они в лавину не попали. - Не будем загадывать вперед.
На душе у меня было тяжело, потому что спасатель, как солдат: хорошо, когда они стоят на страже, но плохо, когда они заняты своим основным делом.
Подъем на гребень перевала занял у нас половину дня, а там, в каменном туре, мы нашли записку, оставленную группой Алексеева. Записка была написана четыре дня тому назад. Они были где-то недалеко, поэтому теперь нам особенно нужно было быть внимательными. Где-то здесь, неподалеку, произошло несчастье, какое - неизвестно. Люди столкнулись с чем-то, чего не смогли преодолеть. Возможно, нас ожидает то же, а нам нельзя рисковать собой: несчастье с нами - двойное несчастье. Впереди лежал крутой спуск с перевала.
- На лыжах здесь не пройдем, снимайте их.
- Может не стоит, спустимся осторожно, жаль столько времени терять.
- А голову терять не жаль? Хочешь лавину подрезать? Сэкономим час-два, а потерять можем все. Пойдем в связках, по двое. Саша, мы пойдем первыми.
Тяжело было пахать этот склон, когда все спустились, полчаса сидели, приходили в себя, потом взвалили рюкзаки и пошли на лыжах дальше.
За спиной на фоне иссиня-черного неба белела врезанная в скалы чаша перевала. Над склоном висели, казавшиеся снизу неподвижными, языки поднятого ветром снега: там опять начиналась пурга, а здесь, внизу, было пока относительно тихо.
С обеих сторон над ущельем нависли скалы, а еще один перевал. А пока вперед вел довольно пологий спуск, усеянный камнями. Нужно было очень внимательно смотреть под ноги.
Мы катились вниз не более десяти минут и вдруг увидели палатку, она почти до конька была засыпана снегом, прижатая к скале, она была почти незаметна. Нам просто повезло, что мы ее увидели.
Что же там?
Все стояли неподвижно, не решаясь сделать эти несколько десятков шагов, потом оцепенение прошло, и все бросились вперед.
- Ребята, как вы там, живы?
Послышались голоса, приглушенные снегом, завалившим палатку.
- Живы! Нас нашли! Это люди!
Быстро скинули рюкзаки, сняли лыжи. Саша вытащил из рюкзака лопатку и начал отбрасывать от входа снег, остальные ледорубами помогали ему. Я сказал:
- Ставим здесь свою палатку и вторую тоже. Сегодня никуда не пойдем, скоро стемнеет. Еще неизвестно, в каком они состоянии, смогут ли идти. Вызывай, Леня, метеостанцию.
Леня достал рацию и начал настраиваться. Наконец палатка была освобождена от снега, и сразу несколько человек начали расстегивать вход.
Небритые, с ввалившимися глазами, они лежали в промерзлых спальных мешках и смотрели на нас.
Алексеев был без сознания. У женщины по щекам катились слезы, она улыбалась и всхлипывала:
- Я знала, что кто-нибудь придет. Я все время ждала и всем говорила. Витя, за нами пришли, - она повернулась к Алексееву. - Витя! - он не отзывался, и она опять заплакала. - Несчастье какое, что же с ним делать? Спасите его, ему совсем плохо!
- Как все произошло? Рассказывайте!
- Был туман, когда мы спускались с перевала, не хотелось застрять на хребте. И мы решили спускаться. Чуть выше отсюда Витя налетел на камень, - она всхлипнула, - сломал лыжу, и, кажется, нога тоже сломана. Остальные успели затормозить. Остановились здесь. А потом - пурга двое суток, порвалась палатка, нас стало засыпать.
Ребята отдали теплые вещи пострадавшим, а позавчера мороз усилился, и обморозились Боря и Саша. Мы отогревались примусом, больше суток не гасили его, А потом бензина осталось совсем мало... Мы бы не выбрались отсюда сами...
Вот такие веселые были у них дела. Ко мне подошел Леня и тихонько шепнул, что связи нет. Только этого нам не хватало.
- Попробуй еще раз. На всех каналах попробуй.
Мы осторожно перенесли ребят в нашу вторую палатку, зажгли бензиновую печь, и стало тепло. Саша занялся Алексеевым и вторым Женей. Ну, Саша свое дело знает. Я пошел в палатку на помощь Лене. Мы бились над рацией почти час и ничего не добились, нам никто не отвечал: горы надежно нас заэкранировали.
- Придется пробиваться самим.
- Тяжело будет.
- Тяжело. Сделаем из лыж нарты, на них положим больных, остальных максимально разгрузим. Все лишнее оставим.
- А что у нас лишнее?
- Да, это тоже верно, лишнего мало. Придется крепко поработать. Главное - выбраться из гор, а там нас услышат, тогда помогут.
Вход в палатку зашевелился, и в проеме показалась Сашина голова.
- Дайте-ка залезть.
- Осторожней только. Как дела?
- Плохи дела. Алексеев на грани жизни и смерти, нужна операция. Второй, как его, Женя, он идти не сможет, кажется, трещина в кости. Еще у двоих обморожены пальцы на ногах, ты бы посмотрел, в каком они виде: шкура клочьями лезет. Сплошная романтика: не туристский поход, а полярная экспедиция конца прошлого века.
Остальные - это Гайнуллин и Валя - без повреждений, но не блеск, это тоже небойцы, такая депрессия, как будто они пешком Ледовитый океан пересекали и потеряли в пути половину товарищей. Ну, а что у вас? Как связь?
- Нет связи.
- Хреново дело. Алексеева за этот рывочек с перевала дисквалифицировать надо...
Хотя его уже жизнь дисквалифицировала. Боюсь, останется без ноги. Это в лучшем случае.
- А в худшем?
Сашка только рукой махнул.
- Жалко парня, и ее тоже. Очень жалко. Дайте кто-нибудь закурить.
- Возьми, Саша. Завтра выходим с рассветом. Ты ночуй у них, мало ли что понадобиться.
- Сейчас покурю и пойду. Когда подъем?
- Часов в пять, надо еще собрать нарты.
- Думаешь, за один день успеем выбраться?
- Другого выхода нет.
- Ну, я пошел, не скучайте. - Он вылез из палатки.
- Леня, ты завтра дежуришь. Встанешь в четыре часа утра. Еду готовь на всех, на двенадцать человек. А теперь - спать.
- Я помогу Лене.
- Хорошо, Вася.
Что-то плохо в эту ночь спалось: засыпал и просыпался и опять засыпал. Среди ночи проснулся, зажег фонарь и посмотрел на часы - половина третьего.
Ветер.
Ветер гудел, как паяльная лампа, и палатка билась так, что скрипели лыжи, распиравшие ее. Никто не просыпался.
Это все. Как теперь выбираться? Этого я уже не ожидал. Сами мы бы как-нибудь прошли, сами мы бы и переждать могли, а как теперь быть?
Ждать нельзя: парней нужно срочно в больницу. Идти нельзя - пока мы будем их тащить, они замерзнут, а Гайнуллин и Валя тоже нам не помощники. Ну, Костя, думай, тебе решать, в твоих руках теперь жизнь и смерть этих людей. А может, к утру все утихнет? Хотя здесь так не бывает: уж ежели закружит, то не меньше, чем на сутки. А если дольше? Что делать? Столько мыслей, и ни одна из них не решение. Ясно одно: идти нельзя - это гибель для нескольких человек. Оставаться нельзя, Алексеев здесь погибнет.
С такими невеселыми мыслями я пролежал до четырех часов, а потом разбудил Ваську и Леню.
Оба они сразу оценили обстановку, Вася сказал:
- Ну и погодка, как в кино. Как идти будем, командир?
- Поживем - увидим, а пока надо завтрак готовить. Я помогу вам, все равно не сплю.
Загудели примусы, и в палатке сразу стало теплее. Я захватил кастрюли и вылез из палатки, и сразу набросился на меня ветер, сбил с ног, снег залепил глаза. Я кое-как набил кастрюли, вырезал несколько снежных кирпичей и передал все это в палатку, потом добрался до второй палатки и разбудил Сашу.
- Ну, как там погода?
- Дует, как в аэродинамической трубе. Разожги печь, чтоб теплее было, бензину у нас хватит.
Через час был готов завтрак, и тогда мы разбудили остальных. Все смотрели на меня и ждали решения, а его у меня не было.
Первой заговорила Валя:
- Мы все равно пойдем? Да? Ходят же люди в пургу, если очень надо?
- Не волнуйся, Валя, мы что-нибудь придумаем, да и пурга, может, скоро утихнет.
Я-то знал, что пурга утихнет не скоро, и она это тоже хорошо знала.
Но я еще не знал, что ни Валя, ни Гайнуллин не смогут пройти эти тридцать километров.
Саша молча занимался больными, в разговор не вступал, у него была своя работа.
- Пока поешьте, а потом будем решать. Сейчас соберем нарты, а когда станет совсем светло, посмотрим, как нам идти.
Валя немного успокоилась, хотя и чувствовала, что говорю не очень уверенно.
- Доктор, что с Витей? Он будет жить? Помогите ему.
- Я и так делаю все, что могу. Не волнуйся, положим его в больницу, и все будет хорошо.
- Значит надо идти, надо быстрее уходить отсюда. Я пойду помогать вам, - она начала подниматься.
- Не нужно, успеешь намерзнуться. Мы сами справимся.
Я вылез из палатки. За мной вылез Доктор.
- Ну что, Саша?
- Плохо. Он протянет еще день-два, а потом будет поздно.
А ветер сбивал с ног, и приходилось ложиться на него грудью, чтобы не упасть.
- Так что же будем делать?
- А ты не знаешь?
- Знаю, но мне трудно решиться.
На обеих чашах весов лежат человеческие жизни, как разглядеть, какая перетянет?
- Да, Костя, это почти точно.
- А все-таки, что ты думаешь?
- Как врач, я считаю, что надо спешить, жизнь человека в опасности. Как турист, я понимаю, что мы не пройдем, надо переждать пургу, а как человек... Мне тоже трудно, но я знаю, что у меня есть командир, который для того и существует, чтобы в критической обстановке осуществлять руководство. Если бы не было критических ситуаций, не нужны были бы и командиры. Ты самый опытный и знаешь лучше меня, что выход только один.
- Да, но это будет на моей совести, хватит ли силы? И все равно, пока будем готовиться к выходу.
А ветер все не унимался, даже, кажется, стал сильнее, и, пока шел этот разговор, мы задубели от холода. Залезли в палатку. Вся наша шестерка была в сборе. Это все сильные ребята, они знают, что такое идти в пургу, знают, что это, хотя и трудно, но если нужно - возможно.
- Ну, вот что, бойцы, будем собираться, дайте-ка рацию, попробую еще раз выйти на связь.
- Всем, всем, я спасотряд КСП, всем, всем. Прием, - щелкнуло реле.
И еще несколько раз на разных каналах. В телефоне только шорох разрядов. Иногда обрывки музыки, радиопереговоров, но все очень тихо, неразборчиво.
- Все, хватит. - Я выключил рацию и стал ее укладывать.
- Пошли готовить нарты.
Мы вылезли из палатки и стали свинчивать каркасы и крепить их к лыжам.
Когда нужно было снимать варежки, руки сразу немели, пальцы переставали гнуться, потом приходилось долго отогревать их под одеждой. Когда пальцы отогревались, приходила боль.
Наконец нарты были собраны, и я опять залез в палатку к Алексееву.
И Валя сразу поднялась мне навстречу:
- Ну что? Когда выходим, почему вы медлите? Ему же совсем плохо, и с каждым часом все хуже. Я же сама вижу. Уйдем отсюда, это же могила. Тут можно сойти с ума от этой неподвижности. Идемте же!
Я посмотрел на ребят, они лежали в том же положении, в котором я их оставил полтора часа назад. В глазах - отсутствие каких бы то ни было мыслей и желаний. Не то, чтобы обреченность, но полная апатия, воля их была сломлена. Я знаю, что это такое: именно в таком состоянии люди замерзают на Севере. А четверым придется целый день лежать на нартах, да и Гайнуллин сдал, одна Валя на что-то способна, одна из шестерых.
Мало.
Ну что ей сказать? Разве логика ей сейчас поможет? Она видит, как умирает ее муж, и готова сама его тащить, а что будет в пути? Нет, я не имею права рисковать шестью ради одного. Черт возьми, какая странная арифметика! Я попытался ей это объяснить:
- Валя, пойми, сейчас бессмысленно идти, метет так, что в трех метрах ничего не видно, в любом месте можно сорваться, и никто нам не поможет тогда. Да и сама посмотри на своих товарищей: они не выдержат этого перехода в такую погоду, замерзнут все.
- А кто поможет ему, когда будет поздно? - она еще что-то хотела сказать, но только махнула рукой. - Все понятно.
- Как только чуть утихнет ветер и улучшится видимость - сразу выходим.
И тогда я увидел ее глаза, в них было столько боли и тоски и еще презрения, что я не выдержал и решил дать приказ о выходе. Будь, что будет, пусть все погибнут, но перед ней я буду чист. Мне еще раз не выдержать этого взгляда. А он? Он же замерзнет раньше всех. Нет, это не выход. Надо ждать.
- Валя, я обещаю, как только утихнет, сразу выходим. Сейчас сюда придет Саша.
И опять никто не проронил ни слова, как будто не было этого разговора. Я вернулся в свою палатку.
- Ну, как вы думаете, сможем мы пойти или нет?
- Надо подождать.
- Ребята замерзнут, а с таким грузом мы за день не дойдем.
- В общем, решили так: будем ждать, другого выхода нет. Валю и Гайнуллина переведем в нашу палатку. Саша, ты иди к ним, а мы по очереди будем тебе помогать. Тогда никто не останется без присмотра.
Потом было самое страшное. Я еще подумал о том, чтобы послать двух человек на метеостанцию с просьбой о помощи, но тогда мы остались бы вчетвером, а помощь при такой погоде пришла бы не раньше, чем через три дня. А то и позже. Оставалось одно: ждать. Прошел еще один день, не принесший ни утешения, ни облегчения: пурга не утихала. А Алексееву становилось все хуже. Валя совсем не спала: сидела у бензиновой печки и смотрела остановившимися глазами на голубое пламя. Ничего не говорила, и казалось, постарела за эти дни на несколько лет. А я тоже почти не спал, только слушал, как шумит ветер.
Потом кончился второй день пурги, наступила третья ночь. И тогда ветер устал, почудилось мне какое-то изменение в тональности гудения ветра. Теперь я уже знал, что выберемся отсюда, но я так устал за это время, что уже не мог радоваться. Мне было все равно, выберемся отсюда или нет. Я отупел от вынужденного безделья. С трудом удалось заставить себя действовать, быть опять энергичным, решительным. Утром после завтрака уложили рюкзаки, свернули палатку. Небо было почти безоблачным, розовым на востоке. Розовели и вершины гор на западе, а на востоке они еще черными зубьями врезались в розовое небо.
Когда все готово было к выходу, появился новый звук, не ветер, нет, другое, наконец поняли - вертолет!
Вот он появляется из-за гор и приближается к нам. Я бросился к рюкзаку, достал ракетницу, зарядил, выстрелил. В небе зажглась большая зеленая звезда. Я перезарядил ракетницу и выстрелил еще раз. На вертолете заметили наши сигналы, он приближался, опускаясь все ниже, пока шасси его прочно не встали на прочный наст.
Это был тот самый вертолет, на котором мы летели из Полярноуральска. И экипаж был тот же.
Из кабины выскочил пилот, и сразу же очутился у меня в объятьях.
- Ну, слава Всевышнему. Как вы тут, живые?
- Пока живые. Как ты нас нашел?
- Вашу радиостанцию армейцы запеленговали и передали нам координаты, а мы, как только распогодилось, вылетели. Как у них дела?
- Плохи, особенно у руководителя.
- Я всех не могу забрать, сам понимаешь - высота. Вы-то доберетесь сами?
- Доберемся. Возьми их и Доктора.
- Возьму.
Внесли в кабину Алексеева, а потом остальных троих. Гайнуллин и Валя вошли в вертолет сами. Саша со всеми нами обнялся.
- Мне как-то тоскливо оставлять вас.
- Ничего, Доктор, через два дня увидимся. Только бы Алексеев выкарабкался из этой истории. У меня неспокойно на душе.
- Ну, самое страшное позади, все обойдется. Счастливого Пути, ребята!
Загрохотал двигатель, поднялся снег, и мы остались впятером.
- Поехали!
- Поехали!
Опять горы, подъемы, спуски, спуски, подъемы, потом последнее на нашем пути озеро, на противоположном берегу которого стоит домик радиостанции.
Нас там уже ждали: с борта вертолета передали, что мы идем, что к вечеру рассчитываем быть на станции.
Поэтому нас ни о чем не расспрашивали, а отвели в баню, да чаем со спиртом напоили. Я уснул, как только залез в спальный мешок.
Утром ГАЗ-47 отвез нас в Полярноуральск. Экспедиция закончилась.
В город мы прибыли, когда уже стемнело, уютно светились окна домов, светилась ртуть фонарей, и даже не верилось, что совсем рядом существует совсем не похожий на этот мир белого безмолвия.
- Ребята, завтра к девяти соберемся на КСП.
- Хорошо, Костя, будет сделано. Как там Алексеев?
- Завтра узнаем, а может и сегодня.
Разошлись все, а я почти бегом шел в гостиницу, хотелось увидеть Сашку, узнать, как дела.
Перед своей дверью остановился, взялся за ручку и помедлил: я услышал Сашкин голос - Сашка пел что-то непонятное.
Рывком распахнул дверь и увидел: Сашка стоял посреди комнаты, широко расставив ноги, и пел. Он был здорово пьян. На столе стояла полупустая бутылка спирта, какая-то еда.
Он почти не прореагировал на мое появление, только прервал пение и сказал почти трезво:
- А, Костя, заходи, выпей вот.
- Что с Алексеевым?
- Умер он, понимаешь, умер, сердце не выдержало. Зря все это было, зря старались.
- Замолчи, Сашка!
Это все. Я во всем виноват, если бы мы сразу вышли, мы бы сэкономили ровно сутки, еще была надежда.
Она была права, она все понимала. Я убил человека. Как же теперь жить, как людям смотреть в глаза? Я ничего не хочу больше, я не могу работать. Бросить, бросить все, это не для меня! Я налил себе полстакана спирта и, не разбавляя, выпил. А в ушах звучат ее слова:
- А кто поможет ему, если будет поздно? А кто поможет ему, если будет поздно? А кто поможет...
Эта фраза звучала в голове, как звучит испорченная пластинка, когда игла не может выйти из одной борозды в другую.
А потом начал действовать спирт, боль стала тупой, и чтобы ослабить ее еще больше, я опять налил себе и выпил.
На следующий день в горисполкоме разбирали происшествие, народу было много. Кроме участников экспедиции были спасатели, оставшиеся в резерве, врач из больницы, двое из милиции, еще какие-то люди.
Я сидел безучастный, как будто и не имел никакого отношения к происходящему, и не руководил спасательной работой.
"А кто поможет ему, если будет поздно?" Действия Серова, то есть мои, признаны правильными, даже назвали наше поведение мужественным.
Иногда требуется гораздо больше мужества, чтобы переждать пургу и тем самым сохранить людям жизнь. Серов это понял. А ломиться в лоб опасности - мы сейчас увидели, к чему это приводит. Алексеев тяжело поплатился за свое легкомыслие, и это должно послужить впредь предостережением для тех, кто не понял до конца, что такое опасность.
Зачем они об этом говорят, это не поможет Алексееву и не утешит Валю, а мы могли сэкономить сутки. "Кто поможет ему, если будет поздно?"
А там продолжали говорить.
- Если бы не мужество, проявленное группой Серова, мы бы сейчас говорили не об одном, а о шести погибших. Правильно поступили товарищи из Харькова. Когда они увидели, что им не пройти, они повернули назад. Ну что ж, поход сорвался, потеряли год подготовки, но у них впереди еще вся жизнь, и тот, кто настойчив, тот всегда добьется своего. Я резюмирую: учитывая нынешнее состояние погоды и те прогнозы, которыми мы располагаем, необходимо на месяц закрыть маршруты в северной части Полярного Урала. Может быть, Серов хочет что-нибудь сказать.
- Нет, все и так ясно.
После разбора вышли на улицу. Ветер гнал по дороге снег, опять была пурга.
- Я не могу здесь оставаться, хочу скрыться где-нибудь. Я не имею права больше быть спасателем. Но где скрыться от себя?
- Эх, шеф, ты совсем распустился, возьми себя в руки, неужели ты думаешь, что было бы легче, если бы погибший был не один, а несколько человек? А после этого бы кончилась пурга?
- Было бы тяжелее, но сейчас тоже тяжело, поэтому и хочется все бросить к черту. Я хочу перестать думать об этом. Только сейчас нужно найти Валю и поговорить с ней, это трудно, но надо.
- Не надо, она вчера уехала.
- Ну что ж, тогда уеду и я, возьму отпуск и поеду к тетке, в деревню на Псковщине, молоко пить. Можешь считать меня трусом...
- Думаешь, хорошо будет? Затоскуешь там. И никто не считает тебя трусом, северные маршруты закрыли, а на южных ребята сами справятся. Если хочешь, я поеду с тобой.
- Не нужно Саша, да и сам я, наверное, никуда не уеду. Просто тяжело все, а лямку надо дотянуть до конца сезона.
Но до конца сезона я не дотянул: на следующий день я не смог подняться с постели, не было сил. Саша назвал это каким-то мудреным латинским названием, а по-русски это попросту называется сдали нервы. Через неделю я был в Минске. Саша вернулся через месяц после меня...
Вот и вся история. Теперь мне уже не быть прежним. Не могу я быть спасателем.
Неужели они там в Москве ничего не поняли? Я же твердо сказал: со спасательной работой покончено, зачем они меня вызывают, я не поеду.
Через три недели у нас с Ритой свадьба, она насовсем переезжает ко мне, это уже решено окончательно. Зачем они душу бередят? На работе я весь день сидел как побитый, тупо смотрел в схему и ничего не понимал.
- Костя, у тебя что, похмелье?
- Нет.
- Ну, значит, заболел, вид у тебя помятый. Случилось что-нибудь?
- Да нет, просто раздумья всякие.
- Как у вас с Ритой?
- Все нормально.
- Приглашение на свадьбу не отменяется?
- Нет.
Вечером я встретился с доктором. Он был возбужден, в мыслях он уже был на Полярном Урале.
- Что же делать, доктор?
- Собирать рюкзак и звонить Рите.
- О чем?
- О том, что свадьба откладывается на апрель, что ты нужен на Севере.
- Я никуда не поеду.
- Звони Рите и собирай рюкзак.
- Пойми, Саша, я год об этом думал, я не могу быть спасателем, даже рядовым, мне не вытянуть еще раз этого груза. А кроме того, уехать сейчас, когда осталось три недели до свадьбы... Рита этого не простит.
- Если она умная женщина - простит.
- Но я сам не хочу.
- Эх, Костя, я думал, что ты мужчина, который просто устал. Каждый имеет право на усталость, но ты уже достаточно отдохнул. Ты был моим учителем, ты сделал из меня человека, неужели ты не понимаешь, как это нужно всем нам! Ты должен поехать, ты еще жив, мой командир!
- Я не поеду.
- У нас в запасе три дня. Если тебя так волнует свадьба, прилетишь сюда на день-другой, денег на билет добудем.
- Дело не в этом.
- Костя, я все равно поеду, даже и без тебя, но это будет концом всему тому, что почти десять лет нас связывало. Ты дал мне почти все, но это в прошлом. Ты хочешь стать ничем?
- Уходи, Саша.
- Прощай.
Саша Галкин
Тундра начинается в семи километрах от Москвы. Сначала туман, в пяти метрах ничего не видно, потом становится светлее, наконец, откуда-то сбоку появляется розовое солнце, и тогда внизу показываются снежные долины и розовеющие горы - это почти настоящая тундра, какой ты видел ее много раз, когда выдавались такие погоды по утрам, только до совсем настоящей тундры еще добрых две тысячи верст, просто АН-10 пробил облака, и четыре его турбины тянут на северо-восток восемь тонн труб, да нас, четырех случайных пассажиров, это называется спецрейс. Номер 34 или 35, точно не запомнил, это не так важно, гораздо важнее то, что мы летим на северо-восток, и рядом со мной сидит мой старый друг и учитель Костя Серов, с которым я готов идти куда угодно, хоть пешком от Минска до Северного полюса. Костя все-таки перешагнул границу, которая разделяет на две части мир.
Она коварная, эта граница, она проходит через все, через наши дома, квартиры, через нас самих, ее нужно увидеть и решить: по какую сторону ты. Зачем ты живешь, и что ты делаешь в этом мире. Для себя или для людей ты? Иногда этот вопрос ни разу не встает: он либо там, либо здесь.
Костя колебался, но он не из тех людей, кто остается по ту сторону границы, ему там нечего делать, и он шагнул в тундру. А тундра начинается в семи километрах от нас. Это очень близко. Все остается по-старому: люди знают, что куда бы они не пошли зимой - в горы, в тундру - везде где-то есть надежные ребята, которые следят за ними, и если где-нибудь беда, эти ребята всегда придут на помощь, и это всегда будет так.
Из письма Кости Серова
Родная моя!
Прости, что так получилось. Сегодня я улетаю в Москву. За эти два дня я о многом успел подумать, много пережить.
Мне нельзя оставаться, я нужен там, это мое дело, как бы я его ни делал, а делать нужно. Я не могу быть счастливым зная, что меня звали на помощь, а я не пришел, хотя мог.
Я говорил, что не имею права быть спасателем, но еще в большей степени я не имею права не быть им. Одним махом невозможно перечеркнуть все прошлое. Я уезжаю.
Самолет в Москву улетает рано утром.
Я очень виноват перед тобой, все наши планы теперь меняются, но только во временном смысле. Я люблю тебя, очень люблю, я все время хочу быть вместе с тобой, но есть еще дела, от которых тоже не уйти. Мы скоро увидимся с тобой, обязательно увидимся и будем вместе. А то, что иногда придется расставаться, так это не очень страшно. Не волнуйся за меня, родная, я твердо знаю одно: со мной ничего не случится. Я много раз говорил это, и сейчас повторяю:
- Со мной ничего не случится.
Мы еще будем счастливы, обязательно будем.
1971.
