С Михаилом Михайловичем Кущём я познакомился в последних числах августа 1942 года в Сталинграде, где он, в качестве помощника командира роты специального минирования руководил установкой управляемых по радио мин на наших промышленных и гражданских объектах. Как я уже писал, рота спецминирования не входила в состав моей оперативной группы и действовала совершенно независимо от нас, но я был хорошо с ней связан и довольно часто встречался с командиром этой роты Пергаментом и его помощником Кущём. С ними я выполнял задания командира бригады по изготовлению на уцелевших заводах Сталинграда нужного нам оборудования для минирования. С ними я не однажды попадал под жесточайшие бомбёжки. У них я, тогда еще необстрелянный немцами, учился науке выживания в новой для меня войне

...Прибыв на минное поле, я увидел, что разминирование производилось, в общем, правильно. Минёры, двигаясь на предусмотренном инструкцией расстоянии друг от друга, разыскивали мины щупами (деревянными палками длиной два метра с металлическими стержнями на одном из концов). Все они были, что называется, стреляные воробьи: мины ПМД с 200 граммовыми толовыми шашками хорошо знали, разминирования не боялись - все накормлены, хорошо отдохнули, настроение бодрое. Проблема была лишь в том, что мины на полметра укрывал снег, с осени они вмёрзли в грунт и щупами едва определялись - попробуй тут догадаться, что именно под щупом - ком смерзшегося грунта или деревянный корпус мины... Для начала я предложил командиру взвода замедлить темп разминирования насколько возможно и усилить осторожность и бдительность, а сам пошел от одного расчёта к другому, присматриваясь к их опасной работе.

Моё внимание привлёк уже немолодой сурового вида солдат, который работал в одном из расчётов первым номером, то есть отыскивал щупом мины. От других он отличался какой-то подчеркнутой аккуратностью как в одежде, так и в своих действиях. Шинель, валенки, поясной ремень - все у него было хорошо подогнано, однако шапка, несмотря на мороз, была на макушке, оставляя неприкрытыми уши. Щуп у солдата имел прямо-таки фабричный вид. На деревянный стержень с обоих концов были надеты стрелянные патроны от сигнальных ракет, а сам стержень выглядел как отлакированный. По сравнению с другими минерами солдат и щупом пользовался иначе. Он втыкал его в снег почти под прямым углом и, как бы простукивая землю, прислушивался. На мой вопрос, почему он так действует, солдат ответил:

- Я, товарищ майор, щупом не щупаю, а постукиваю. Только по звуку и узнаю, где мина, и пока что получается. Поэтому и не закрываю шапкой уши.

Кущу, подъехавшему в это время к минному полю, я рассказал, каким способом один из его минеров отыскивает мины. Те извлеченные мины, что я успел осмотреть, были покрыты только снегом или травой и снегом, но не землей, так что их деревянная крышка действительно должна была отзываться на простукивание металлическим концом щупа. Вариант такого разминирования я предлагал начать немедленно, выбрав для этого несколько опытных минёров с хорошим слухом.

Кущ вместе со мной осмотрел найденные мины, находящиеся всё ещё в заряжённом состоянии, постучал щупом по их крышкам, а затем по грунту и, подумав, сказал:

- Я считаю так, Юрий Васильевич, давайте лично опробуем новые способ, сами. Слух у меня отличный, поэтому я буду находить мины, а вы - их извлекать. Так мы скорее поймем, хороший это способ или нет.

И вот, превратившись в минёров, мы принялись за работу. Уже примерно через час стало очевидно и нам, и всему взводу, работавшему на этом участке, что найден довольно надёжный и эффективный способ снятия противопехотных и противотанковых деревянных мин для данных конкретных условий. К наступлению сумерек, новый способ разминирования был не только усвоен минёрами, но и стал достоянием всего батальона, поскольку Кущ довёл его до сведения всех командиров рот. Сами щупы к этому времени были модернизированы - получили форму печатной буквы "Г", где короткая часть конструкции была металлической, а длинная деревянной. В последующие дни все минёры батальона Куща без всяких потерь закончили выполнение сложной задачи.
В один из вечеров за ужином, выпив положенные граммы, мы отдыхали с Кущём. Разомлевший от тёплой избы, хорошего ужина и, может быть, немного от водки, я добрыми глазами смотрел на Куща, любуясь его стройной и мужественной фигурой:

- Быть тебе генералом, Миша. При твоей смелости, любви к солдату и оперативности, это закономерно. Ты далеко пойдёшь, Миша. Назначение комбатом - это только начало.

- Далеко пойду, если патруль не остановит, - деликатно прекратил он мои панегирики. На этом пути, остановил его не патруль, а смерть. Смерть, как и в большинстве случаев на фронте, неожиданная, мгновенная и ужасающе преждевременная. Когда после Великой Отечественной войны где-то в конце 1945 года я узнал о том, что Михаил Михайлович Кущ не дожил до нашей победы, сражённый осколком немецкого снаряда в бою под Познанью 1 января 1945 года, мне стало тяжко и горько. Думалось, я, чуть ли не вдвое старше Михаила, уцелел на войне, а вот его, рослого молодого парня атлетического сложения, храброго и уверенного в себе, с открытой подкупающей улыбкой и весёлым озорным взглядом, больше нет среди нас.

Сейчас, по прошествии многих лет, особенно когда я смотрю на фото памятника нашему советскому солдату в Трептов парке в Берлине, мне представляется, что это и есть Миша Кущ.

Основная часть мин при разминировании уничтожалась с помощью взрывов. Таких взрывов при работе всех подразделений бригады, естественно, было много, и как-то они привлекли внимание пленных немцев, собранных в одном лагере для отправке по железной дороге в глубокий тыл. Военнопленные, приняв эти взрывы за огонь немецкой артиллерии, попытались организовать освобождение из лагеря, но его удалось предупредить и, таких образом, избежать ненужных смертей.

Помимо разминирования, как уже упоминалось, бригада должна была заниматься захоронением немецких трупов. В феврале месяце и даже в марте, когда земля еще не оттаяла, захоронение являлось весьма трудным делом. В самом начале января, когда мы только что овладели Сталинградом, ко мне со слезами обратилась одна женщина, донельзя измученная при немцах, и попросила оказать ей помощь в похоронах мужа. Немножко придя в себя после предложенного ей горячего чая с хлебом, она рассказала мне свою историю. По её словам, она и муж остались в Сталинграде и жили в просторной землянке, куда переселились из своего сгоревшего деревянного домика. Их землянку заняли немцы, но разрешили им остаться в уголке в роли прислуги и подкармливали за это объедками. Когда с едой у немцев стало плохо, они выгнали её мужа из землянки и приказали ему не показываться им на глаза. Муж от голода и холода вскоре умер, и она спрятала умершего в развалинах.

Мне и шедшим со мной минёрам она показала место хранения покойника. Он лежал, покрытый простынёй, в нижнем этаже сгоревшего и разрушенного от обстрела кирпичного здания. Края простыни, чтобы ее не сдуло гулявшим в развалинах ветром, были прижаты к полу камнями и кирпичами, которые создавали как бы низенькую ограду вокруг покойника. Из сочувствия к женщине минеры попросили у меня разрешения похоронить её мужа. Из найденных досок они быстро сколотили гроб, и мы на машине отвезли покойника на кладбище. Заодно я хотел проверить, сколько времени уходит на откопку могилы, коль скоро бригада получила задачу хоронить немецкие трупы. Проверка повергла меня в уныние - мерзлая земля едва поддавалась не только лопатам, но и ломам... Сколько же времени и сил предстояло затратить на все это...

Однако вопреки мрачным прогнозам, с этой задачей бригада справилась легко и быстро. Нашелся минёр-рационализатор, по-видимому, ни раз наблюдавший в своей опаснейшей профессии, что при подрыве человека на противотанковой мине от него ничего не остаётся. Этот минёр предложил не хоронить немцев, а взрывать, и с моего молчаливого согласия минёры поступали так: подлежащую уничтожению немецкую мину они клали на живот и грудь трупа и взрывали. Получалась двойная выгода: уничтожалась мина – исчезал труп. Причем, исчезал начисто. Морально я оправдывался тем, что по обычаю некоторых народов покойника принято сжигать, а пепел развеивать. Что-то подобное по результату получалось и у нас.

Читая в штабе бригады рапорты частей об успешном захоронении немецких трупов, я понимал, как достигается этот успех. Понимали это, конечно, и офицеры частей. Наверняка, знали об этом Иоффе и Харченко, хотя я лично никогда им об этом не говорил. Захоронением бригада, по-видимому, занималась до конца марта, когда земля уже начала оттаивать. Однажды в поле моего зрения попал сильно пожилой житель Сталинграда, который бродил среди трупов немцев и внимательно их рассматривал. Оказалось, что он приходит чуть ли не из центра города и снимает с трупов одежду. При мне он снимал свитер с раздутого немца. Мне казалось, что сделать это невозможно, но старичок ухитрился. Лезвием от безопасной бритвы он распорол свитер по всем швам, после чего легко снял его, аккуратно свернул и положил в рюкзак. Не знаю, кто был этот старичок. Может, дедушка, заботящийся о прокормлении своих внуков и а, может, мародер и спекулянт. Но так или иначе это свидетельствовало о том, что стремление человека сохранить свою жизнь или жизнь своих потомков неистребимо.

Занимаясь выполнением поставленных перед ней в ту пору задач, бригада одновременно готовила себя к новым боям с противником на Центральном фронте, куда выехали и выезжали войска Донского фронта. В это время в бригаде и появился офицер Голубев, приявший участие в разминировании с помощью подразделения собак. С Голубевым и его собаками я познакомился ещё в период боевых действий в составе 65-й армии. Если не ошибаюсь, Голубев служил ещё в царской армии. Высокий, худощавый, скромный в общении, он давно занимался вопросом использования собак в армии. Когда я с ним встретился, он обучал собак-смертников, предназначенных для уничтожения танков противника. При появлении танка эти собаки бросались под него. Они несли на спинах внушительные заряды тола, в которые вставлялся взрыватель, торчавший над спиной собаки как стержень. Когда стержневой взрыватель задевал за дно танка, то, срабатывая, взрывал заряд тола. При этом подрывался танк, за что собака платила своей жизнью.

Многие потешались над Голубевым. Остряки говорили, что с помощью собак он собирается сбивать самолёты. Рассказывали историю о том, как два его подчинённых сержанта решили воочию убедиться, что происходит с собакой при взрыве на её спине заряда тола. Они вставили заряд-детонатор с бикфордовым шнуром, зажгли его и отбежали от собаки. Однако она последовала за ними... В панике сержанты бросились от неё наутёк, собака - следом. Их спасло только то, что они успели забежать в двухэтажный дом и подняться по лестнице на второй этаж - собака взорвалась на первом. Говорили, что аналогичное происшествие произошло и при демонстрации гибели собаки от взрыва группе генералов, стоявших на безопасном расстоянии от неё. Когда зажгли бикфордов шнур, собака вдруг побежала к ним. Генералы, сообразив, чем это грозит, на предельной скорости бросились от неё врассыпную. Правда, при этом никто, кроме собаки, не погиб, но переполоху и насмешек над генералами было много.

Я, увидев на практике, что собаки Голубева безошибочно находят мины, проникся к ним большой симпатией и считал, что они могут оказать бригаде большую помощь при разминировании. Так оно и получилось.

Кроме подразделения собак, предназначенных для разминирования, бригада готовила ещё целый ряд нововведений в своих частях. Из таких надо, прежде всего, отметить подвижные отряды заграждения (ПОЗ). В какой-то мере намёком на ПОЗ являлись действия минёров в Казачьем кургане. Я же лично по-настоящему занялся этим вопросом по указанию Иоффе. Примерно в конце февраля или в начале марта он вызвал меня к себе и начал мне читать поэму о минерах. Поэма была юмористическая, и поначалу мне показалось, что она написана о нашей бригаде и некоторые строчки её относятся ко мне. Я был смущён этим, и только когда поэма была более чем наполовину прочитана, я понял, что речь идёт о другой бригаде.

Оказалось, что поэму написал знакомый мне ещё по академии Дмитрий Семёнович Кривозуб, служивший в бригаде, аналогичной нашей, где было много офицеров, работавших со мною на протяжении нескольких лет. По прочтении поэмы, мы перебрали наших общих знакомых, и Михаил Фадеевич рассказал мне о подвижных отрядах заграждения, которые действуют в других инженерных бригадах. Он высказал о ПОЗ только самые общие соображения, которые ему были сообщены в письме, прилагаемом к поэме, и приказал мне заняться этим вопросом столь серьёзно, чтобы я смог на предстоящем сборе командиров частей бригады сделать доклад на эту тему. Уйдя от Иоффе, я буквально заболел предстоящим докладом, и с того дня мои мысли в свободное от текущих дел время были заняты только им. Мне было совершенно ясно, что в предстоящих боевых действиях на Центральном фронте мы должны минировать не так , как делали это на Донском фронте. Для того, чтобы объяснить себе, как же лучше минировать, я часто беседовал с командирами подразделений бригады, со многими офицерами и рядовыми минёрами. К указанному сроку доклад был подготовлен, одобрен командованием бригады и прочитан на упомянутом совещании, которое состоялось в самом конце марта в Паньшино.

Доклад был встречен командирами частей одобрительно, и его положения были приняты, по сути, безоговорочно. До отъезда на Центральный фронт во всех частях со всем составом положения доклада изучались, уточнялись и дополнялись.

Кроме подвижных отрядов заграждения, ставящих мины непосредственно перед наступающими танками противника, как новинку бригада создала управляемое минное поле, которое имело задачу подрывать танки противника и уничтожать сопровождающую их пехоту. Подвижные отряды заграждений были приняты на вооружение частей бригады и полностью оправдали себя в боях на Курской Дуге, и стали неотъемлемой частью в дальнейшей боевой деятельности бригады так же, как и управляемые противотанковые и противопехотные минные поля.

Боевая деятельность 16 ОИБСН на Юго-западном, Сталинградском и Донском фронтах, была высоко оценена Главным командованием Советской армии - 1 апреля ей присвоили звание гвардейской, и она стала именоваться - 1-я Гвардейская Отдельная Инженерная Бригада Специального Назначения. Мне и сейчас приятно вспомнить, что 1 апреля 1943 года меня вызвал к себе заместитель командира бригады Виктор Кондратьевич Харченко и, сообщив мне, что бригада стала 1-й Гвардейской, привинтил мне к гимнастёрке на груди гвардейский значок. Он также добавил, что я его получаю первым в бригаде, и что это говорит о многом и ко многому меня обязывает.
Заканчивая записки, относящиеся к боям под Сталинградом, я не могу умолчать о том, что здесь произошло моё первое расхождение с Михаилом Фадеевичем Иоффе. Это было в хуторе Вертячем накануне разгрома окружённой в Сталинграде немецкой группировки. 65-й армии предстояла серьёзная боевая операция, в обеспечении которой участвовали все части, подчинённые моей опергруппе. Учитывая важность предстоящей операции, я, естественно, продумал все детали боевых действий этих частей и предполагал обсудить их с каждым командиром части в отдельности, принимая во внимание особенности части и её командира. Неожиданно в Вертячий приехал командир бригады Иоффе и созвал совещание командиров частей, подчинённых опергруппе. На этом совещании он давал указания по предстоящей завтра боевой операции. Указания он давал без подъёма и как-то чрезвычайно вяло, и поэтому, когда он дал слово мне как начальнику опергруппы, я выступил если не более толково, то более впечатляюще, чем он. Это объяснялось, конечно, прежде всего, тем, что я был крепко подготовлен к выступлению и знал все подробности предстоящих действий. По окончании совещания, когда разошлись все командиры частей, Иоффе, оставшись со мной вдвоём, дал мне понять, что я не должен выступать после него так, чтобы тускнело его собственное выступление. Было видно, что он недоволен мною, но, может быть, и самим собою.

Этот разговор произвёл на меня крайне тяжёлое впечатление. Мне было горько разочаровываться в Иоффе, видеть, что интересы собственной карьеры на войне для него едва ли не превыше всего. Размышляя в дальнейшем об этом разговоре, я принял решение уйти из бригады. Через многие годы, когда я узнал, что он в детстве увлекался музыкой и играл на кларнете, я стал думать, что он избалован вниманием, - отсюда его чрезмерное себялюбие и стремление к превосходству. Такие черты были характерны и для Хренова, под началом которого Иоффе воевал с финнами..

Но к чести Михаила Фадеевича надо сказать, что в дальнейшем он никогда не возвращался к тому конфликту между нами и ни в коей мере не изменил ко мне отношения. Он даже заговаривал со мною о назначении меня начальником штаба бригады вместо Тихомирова, который собирался уйти из Действующей армии по семейным обстоятельствам в тыл. Но я на это предложение ответил категорическим отказом, сказав, что я приехал на фронт воевать, а не писать сводки о боевых действиях. Примерно так же я ответил и начинжу 65-й армии Швыдкому, который настойчиво и неоднократно предлагал пойти к нему начальником штаба. Я, конечно, понимал, что, уйдя из бригады на должность начальника штаба инжвойск армии, я сделал бы карьеру, но мне прямо-таки претило думать об этом, когда вокруг ежедневно гибли люди.
<предыдущая страница