Из времени пребывания в 27-й гвардейской дивизии мне ещё запомнилось, как по указанию комдива Меркулова я должен был срочно заминировать две высоты. На карте в штабе дивизии мне обозначили эти высоты, находящиеся позади переднего края дивизии и показали их на местности. Вместе с комбатом одного из батальонов бригады, который уже успел дать двум своим ротам соответствующие распоряжения по минированию я и мой подчиненный Титкин отправились на эти высоты. Выбирая на одной из них место для установки минных полей, я вдруг осознал, что эта совсем не та высота, которую мне указали в штабе дивизии. Вместе с Титкиным и комбатом мы развернули карту, стали сверять её с местностью и пришли к однозначному выводу, что высоты, которые хочет минировать штаб дивизии, находятся дальше, в руках немцев.

Когда я, отменив минирование, доложил о случившемся в штабе дивизии, штабники поначалу начали срамить меня за топографическую неграмотность. Но затем после выезда на местность, разобравшись, в чём дело, стали искать выход из создавшегося положения. Оказалось, большой конфуз в том, что дивизия уже донесла в армию, а армия - в штаб фронта о взятии в одном из боёв этих злополучных высот. Мне говорили, что, узнав об ошибке, командир дивизии был крайне разгневан и кричал: «Офицеры инженерной бригады – культурные и грамотные люди, а у меня в штабе – неграмотные разгильдяи. Что хотите, то и делайте, но завтра высоты должны быть взяты, и доносить об этом не будем. Донесём, что бой шёл по отражению контратак противника».

Указанные высоты были действительно взяты — причем, втихую, если можно так сказать о боевых действиях. Избегая утечки информации, батальоны нашей бригады к минированию не привлекали - обошлись своими силами.
Меня всегда поражала находчивость наших советских солдат, и подтверждение этого встречалось буквально на каждом шагу. Как-то, идя на доклад к одному из командиров дивизии 65-й армии, я с удивлением встретил по дороге несколько солдат с совершенно чёрными лицами. Спросив их, не негры ли они случаем, я услышал в ответ: «Дрова у нас дают много копоти, а печурка в нашей землянке дрянная, вот мы и закоптились». Заинтересовавшись, я заглянул в эту землянку посмотреть, какими дровами пользуются её обитатели, я увидел, что они сжигают в железной печурке не дрова, а тол. Так я, не имеющий специального минёрского образования, узнал, что тол горит совершенно безопасно, давая много огня и тепла и громадное количество очень густой, чёрной и жирной копоти.

С изобретательностью по части добывания тепла в донских степях, где топят, как правило, соломой или кизяками, я еще раз столкнулся, когда после боя возвращался в свою землянку. По пути я набрел на группу оживлённо разговаривающих солдат - они грелись у костра. Костёр представлял собой старую повреждённую шину грузовой немецкой машины, которая полыхала невысоким, но жарким пламенем. Некоторые из усевшихся вокруг огня солдат даже сушили портянки. Неподалёку от этого необычного костра стояла небольшая палатка, возле нее, борясь с холодом, прыгала с ноги на ногу медсестра. Разговорившись с нею, я узнал, что она оказывала медицинскую помощь раненым в только что закончившемся бою, а сейчас ждёт, пока за ней и её имуществом приедет транспорт.

- А если не приедет, что вы будете делать? Не страшно вам тут будет одной? - спросил я.

- Конечно, страшновато. Оставайтесь со мной, тогда будет не страшно. Правда, у меня тесно в палатке, много вещей. Но ничего, мы ляжем в два яруса, - ответила мне шустрая медсестра. У неё оказалось полкотелка спирту, и мы вдвоем, вылив спирт в чайник с водой, выпили его полностью до прибытия её двуконной повозки.

Минёры всех 11 подразделений бригады отлично знали как советские, так и немецкие мины и знали, что нужно немедленно докладывать обо всём новом, с чем они встречаются. Поэтому я не был удивлён, когда в донесении одного из батальонов, действующих в 65-й армии, я прочитал: «Перед передним краем обороны противника обнаружены противотанковые минные поля с неизвестными, ранее не встречающимися минами».

Выезжаю без проволочки в этот батальон. В землянке командира батальона мне сразу показали эту мину, лежавшую в заряжённом состоянии в углу землянки, мимоходом сообщив, что солдаты дали ей название «тоска минёра».

Что же это была за мина. Она оказалась металлической. «Это уже хорошо, - думаю. – Такие мины легко искать миноискателями, не то, что деревянные или пластмассовые». Будучи чечевицеобразной, мина своим внешним видом походила на резиновую круглую грелку для воды, с накидной навинтованной пробкой. Или, если хотите, на черепаху с пробкой на брюхе. Между верхней и нижней половинами мина имела наподобие гармошки мехов из мягкого металла. Под пробкой, как потом выяснилось, находилось взрывное устройство, содержащее в себе 4 взрывателя и 4 детонатора. Эта мина, как и большинство противотанковых мин, была нажимного действия. Поэтому она имела внутри пружину, распиравшую её половины.

На меня эта мина не произвела особого впечатления. Мина как мина, даже несколько хуже тех мин противника, какие я уже хорошо знал. Попросив оставить меня в землянке одного, я сходу её разрядил и не мог понять, почему минёры дали ей такое пессимистическое название. "Тоже мне «тоска минёра»… Тосковать здесь не о чем", - подумалось мне. Когда я высказал своё недоумение минёрам, ведущим наблюдение за минными полями противника, и стал говорить о простоте её разрядки, они мне заявили: «Придите на минное поле, сами увидите. С этими минами мы наплачемся, когда прикажут их разминировать. Это не просто тоска, а смертная тоска минёра».

Вечером под прикрытием темноты я пробрался с одним из минёром на минное поле противника и убедился, что разминировать его можно только путём взрыва каждой из мин. Дело в том, что эти мины были установлены немцами или румынами пробками или взрывателями вниз и вмёрзли в землю. Если не взрывать, то каждую такую мину пришлось бы выковыривать из земли, как изюминку из чёрствой булки. На это понадобилась бы уйма времени, и наверняка не обошлось бы без серьёзных жертв, поскольку противник охранял минные поля не только артиллеристским, но и пулемётным и автоматным огнём, а многие мины устанавливал на неизвлекаемость. Даже если бы пришлось разминировать только проходы в минных полях для наших танков, гибели саперов было бы не избежать. Вот уже действительно смертная тоска, а не мины.

Я знал, что очередное наступление армии начнётся не позже, чем через два-три дня, и по прибытии с переднего края вместе с комбатом организовал для подрыва этих мин изготовление самодельных удлинённых зарядов, представлявших собою деревянную рейку с привязанными к ней 200-граммовыми толовыми шашками. Затем я отправился к артиллеристам, чтобы уточнить время начала артподготовки, и к танкистам, чтобы определить проходы в минных полях. Вместе с тем я не переставал думать о том, как бы разминировать злополучные мины другим, менее шумным и менее канительным способом. Так ничего и не придумав, с утра я снова пошёл на передний край к минёрами. «Может быть, они за ночь что-нибудь удумали», - крутилась в голове мысль. И пошёл не зря. Нашёлся-таки солдат, который внёс такое предложение по разминированию этих злосчастных мин, что их вскоре начали называть «Привет минёру». Он предложил разрезать мину по мехам из мягкого металла, соединяющим её половины, простым сапёрным ножом. Своё предложение он тут же продемонстрировал. Он сел перед миной так, что она оказалась между его широко расставленными ногами, затем, взяв в правую руку сапёрный нож, а левую положив на мину, он смелым круговым движением ножа полоснул по мине, как это делают при разрезании арбуза пополам. Затем он с довольным видом подал мне верхнюю половину мины с зарядом, а сам занялся осторожным извлечением 4-х взрывателей из нижней половины мины, которые торчали в её центре, как арбузные семечки. Вся эта операция была проделана в течение считанных секунд.

Найденный способ разминирования оказался настолько эффективным, что когда через два дня был получен приказ к рассвету проделать проходы в минных полях противника, наши минёры не только проделали их, но к указанному часу и вообще к подчистую разминировали целые поля целиком, не потеряв при этом ни одного человека. Разминирование велось расчётами минёров, состоящими из 4-х человек: номер первый находил мины, номер второй подготовлял разминирование, номер третий срезал и отбрасывал верхнюю крышку мины, номер четвёртый вынимал взрыватели из мин.

Хочется думать, что этот минёр-рационализатор и сейчас жив и здоров. Его предложение сберегло жизнь многим минёров нашей бригады. Искренне сожалею, что память не сохранила фамилии и имени этого минёра.

В конце декабря 1942 года, когда немцы во главе с Паулюсом были окружены настолько серьёзно, что о выходе их из котла не могло быть и речи, 65-я армия наряду с другими продолжала упорные бои на уничтожение немецкой группировки. У минёров частей, подчинённых моей опергруппе, было много работы. Наступают дивизии – нужно делать в минных полях большие проходы. После наступления, когда дивизии залегли в обороне - нужно прикрывать их минными полями. Я переезжал из одной дивизии в другую, следя за тем, чтобы работы минёров были безупречными и чтобы к бригаде не было никаких претензий. Естественно, при этом я вместе с минёрами непосредственно участвовал во многих боях или наблюдал за ходом боя от начала до конца.

В одном из таких боёв мы с другом моей молодости Я. Н. Берзиным даже сходили вместе с пехотинцами в атаку. Ян Андреевич, начальник оперативного отдела штаба инжвойск Донского фронта, приехал меня инспектировать и после тщательной проверки документации, которую вела опергруппа, захотел вместе со мною побыть в батальонах бригады, ведущих боевые действия. В один из батальонов мы прибыли в момент, когда минёры, проделав ночью проходы в минных полях, отдыхали, а пехота, заняв исходный рубеж для атаки, через несколько минут, должна была пойти в наступление. Узнав об этом, Ян Андреевич, что называется, загорелся. Ему, латышскому стрелку, воевавшему еще в Гражданскую войну, атаки были не в диковинку, и он бодро и, я бы даже сказал, с радостным волнением, хотя как и всегда неторопливо, сформулировал своё предложение:

-Давай, Юра, тряхнём стариной. Вспомним нашу молодость и повоюем сегодня как рядовые стрелки.

- Согласен, - ответил я. - Но только не с винтовкой и автоматом, а с пистолетом. Пригибаясь, мы продвинулись с ним в переднюю цепь стрелков, и по команде для пехоты пошли вместе со стрелками вперёд, вслед за валом рвущихся снарядов. Поначалу мы с Яном шли поодаль друг от друга, но, увидев, что ближайшие к нам стрелки в первой цепи идут по-двое и по-трое, курят и разговаривают между собой, мы последовали их примеру.

- Не та теперь атака, что была в Гражданскую войну. - ворчал Ян. - В такой атаке, в которую мы с тобой попали, не столько страшен немец, сколько наша собственная артиллерия. Слушаешь, как фыркают осколки, идёшь и думаешь, а вдруг шарахнет снарядом по тебе...

Примерно, через час мы с Берзиным, не сделав ни одного выстрела, достигли высоты, которую перед нашей атакой занимали немцы. Они сбежали, когда до окопов оставалось метров пять. Пехота свою ближайшую задачу выполнила и залегла, а мы решили идти к минёрам.

- Пожалуй, правы те, кто говорят, что пехота стала оккупационным войском, - согласились мы, возвращаясь после атаки.

Наверняка, бывали атаки и посерьезней, возможно, такие же свирепые, как во время Гражданской войны, и даже еще более яростные, но я таких в Великую Отечественную войну не видел ни разу.

Провожать Берзина я пошёл в хутор Вертячий и там стал свидетелем не поддающейся разумению картины. С ледяной горы катались наши детишки - как и положено, с криками и смехом. Только катались они на довольно необычных ледянках. Это были трупы немцев, облитые, чтобы хорошо скользить, ледяной водой. На той горе их, специально замороженных, оказалось немало... Я не знал, как реагировать на это, так же как я не знал, как поступить, когда увидел солдата, использующего в качестве мишени при стрельбе труп замёрзшего немца. Труп он поставил так, чтобы стрелять по ягодицам. Im Krieg, wie im Krieg, - подумал я по-немецки ( На войне, как на войне - И.К.).

В конце декабря мне по распоряжению начинжа 65-й армии Швыдкого пришлось принимать деятельное участие в подготовке к взятию одной высоты, на которой немцы добросовестно окопались и даже имели ДЗОТы. Неоднократные попытки выбить их оттуда успеха не имели, мы же от пулемётного огня противника несли значительные потери. Однако Швыдкой, скорее всего по указанию Батова, вознамерился во что бы то ни стало взять высоту,

- А не сделать ли нам тоннель под нее? - предложил он. - И взорвать к чертям немецких пулемётчиков?

- Идея интересная, - сказал я, - но я бы не хотел, чтобы на отрытие тоннеля привлекались минёры бригады. Они и так заняты сверх головы минированием и разминированием...

На то, чтобы вырыть довольно длинный тоннель, с охотой пошли пехотинцы. Минёров же пришлось привлечь только для переноса большого количества взрывчатых веществ в тоннель и для подготовки самого взрыва. Командующий армией Батов, внимательно следивший за нашими работами, был доволен и похвалил Швыдкого. Взрыв был намечен на следующий день, как только пехотинцы поднимутся в атаку. Я с начинжем приехал посмотреть, как все это будет. Однако в последнюю минуту Батов отменил своё решение.

- Подрывать высоту не будем. Боюсь, что наше нацменовское пополнение, прибывшее в дивизию, испугается взрыва больше, чем немцы, и разбежится.... Попробуем сегодня взять её ещё раз, без взрыва.

Попробовали и взяли, с теми же нацменами. Взрывчатые вещества пришлось вытаскивать из тоннеля, а тоннель, если его не закопали, может, и сегодня местные ребятишки используют для своих игр.
Гораздо сложней оказалась задача захватить другую высоту - так называемый Казачий курган. Одна из дивизий армии окопавшаяся у подножия этого кургана, уже несколько раз брала его, но немцы своими контратаками при поддержке танков снова его отбирали.

- Подумай серьёзно над тем, как минёры могут помочь дивизии в захвате Казачьего кургана не на полчаса или час, а навсегда. - заключил наш разговор на эту тему Павел Александрович Швыдкой. - Завтра доложишь мне свои соображения.

Я сразу помчался к Казачьему кургану. Рассматривая его с КП командира 173-й дивизии полковника В. С. Аскаленова, я убедился, что курган представляет собою не ахти какую высоту. В штабе дивизии я узнал, что очередная попытка овладеть курганом намечена на конец декабря и что она будет осуществляться при поддержке танковой бригады. Тогда у меня и возникла мысль во время танковой атаки доставить на курган какое-то количество мин и немедленно установить противотанковые минные поля. Танкисты, к которым я приехал, согласились с моим предложением, только при условии, что мины будут перевозиться не на танке, а на прицепе, на каком-нибудь транспортном средстве. Я доложил Швыдкому о своем плане и при этом пояснил, что минные поля непосредственно после захвата нами кургана могут быть и незначительными, но затем в ночное время мы их усилим, а что касается транспортировки мин, то для этого подойдут специальные волокуши, в сопровождении нескольких минёров.

Павел Александрович одобрил мой план и предложил вместо волокуш использовать специальные сани, добавив, что он этим займется. Я же отвечаю за мины и подготовку к операции самих минёров.

Накануне штурма все было готово как в дивизии и танковой бригаде, так и у нас. В одном из батальонов бригады были отобраны для предстоящего скоростного минирования лучшие из лучших минёров в количестве трех человек. Предполагалось, что один минёр будет ехать на санях с минами, а два других - на танках. Вместе со Швыдким я осмотрел и сани. Они имели низкую посадку, широкие и надёжные полозья, и при этом были довольно вместительные, что позволяло уложить на них вполне достаточное количество мин для первоначального минирования.

Утром 28 декабря начался бой за курган. С КП комдива Аскаленова я увидел, как танк, буксирующий сани с минами и минёром, выскочил на курган. Выскочил он для немцев столь внезапно, что не успели они открыть огонь, как он достиг окопов противника и начал давить тех, кто не успел убежать. Занялись этим и другие танки.. Двигаясь над окопами взад и вперёд, вдоль и поперёк, танкист, очевидно, забыл и про сани и минёра, мотая их за собой, и иногда, развернув башню на 180 градусов, стрелял по отступающему противнику прямо над головой нашего минера. Я, наблюдая эту картину, хватался за голову, опасаясь и за минера и за его смертоносный груз, который в любой момент мог взлететь на воздух. Однако этого не случилось. Да и сам минер оказался не из робких. Несколько раз он соскакивал с саней, деловито поправляя свой груз и даже стрелял из автомата по немцам... Наконец он сумел отцепить сани от танка и начал устанавливать минное поле. Вскоре к нему присоединились ещё два минёра, ехавших на броне танков, и вскоре Казачий курган стал неприступен для противника. Примерно, к 12 часам дня он был окончательно взят и закреплён за нами. В течение дня немцы пытались контратаковать, но только потеряли на наших минах несколько своих танков. В ночь с 28 на 29 декабря Казачий курган был заминирован нами столь фундаментально, что последующие контратаки немцев уже не могли принести им никакого успеха. Говорят, что Казачий курган с тех пор носит название «Курган минёров». Минёр, ехавший на санях буксируемых танком, остался в этом бою жив и даже не был ранен. Был он жив и здоров и до моего ухода из бригады. Не могу себе простить, что начисто забыл его фамилию, хотя, закрыв глаза, вижу отчётливо его коренастую фигуру и добродушное лицо русского солдата зрелого возраста. Ему было не меньше 40 лет, если не больше.

После боя за Казачий курган перед самым Новым годом я непосредственно участвовал еще в одном, тоже не менее успешном, бою. Забежав в только что оставленную немцами землянку, я увидел там довольно красивую ёлочку, сделанную из бумаги и увешанную ёлочными украшениями. Эту ёлочку, поскольку она из немецких рук попала в русские руки, я и сержант Ворона решили модернизировать. Вместо креста на верхушке мы прикрепили красную пятиугольную звёздочку, изготовленную из фанеры. Многочисленных ангелов с белоснежными крыльями мы превратили в парашютистов, оборвав им крылья и снабдив их парашютами, сделанными из самой белой бумаги, какая у нас нашлась. Прочие игрушки, гирлянды и цепи остались на ёлке без переделки. Но посидеть в новогодний вечер у этой ёлки мне не пришлось. В самый канун Нового года во второй половине дня комбриг меня вызвал в Паньшино, куда переехал штаб бригады, и приказал с каким-то сверхсрочным поручением немедленно выехать в штаб Донского фронта. Перспектива встречать Новый 1943 год в дороге меня, понятно, и не радовала, но приказ есть приказ. Когда в лунную новогоднюю ночь моя трофейная легковая машина опель-капитан покрыла большую часть дороги до штаба фронта, я вдруг увидел стоящую у обочины роскошную легковую машину. На дороге возле машины маячили фигуры солдата и женщины. Женщина, одетая в гражданское пальто с меховым воротником, выразительными жестами просила нас остановиться.

Я попросил водителя остановить машину и вылез из неё, чтобы узнать, в чём дело. Женщина, у которой из-под мехового воротника пальто был виден воротник кителя с медицинскими петлицами и двумя шпалами, бросила на меня умоляющий взор:

- Будьте добры, довезите меня до штаба фронта. С машиной случилась неприятность. Она нуждается в ремонте. Я еду к мужу встречать Новый Год. Машина и водитель останутся здесь. За ней муж пришлёт грузовик...

Я, естественно, предложил ей место в моей машине, а остающемуся в степи шофёру налил немного водки из фляжки, на случай, если ему придётся встречать Новый год одному. По дороге я разговорился с незнакомкой, нежданно-нагадано оказавшейся моей попутчицей. Она оказалась хорошо воспитанной, весёлой и остроумной женщиной, способной вести непринуждённый разговор на любую тему. Когда до села, где дислоцировался штаб фронта, осталось езды не более 10-15 минут, я предложил на ходу проводить старый 1942 год. Моя незнакомка - майор медицинской службы - охотно согласилась. Я налил в крышку немецкой трофейной фляжки и в кружку, данную мне водителем, водки и мы с удовольствием выпили за уходящий оказавшийся удачным для нас 1942 год и, не помню уже, чем, закусили.

Подъезжая к селу, я спросил незнакомку, кто её муж и как его найти, чтобы довести её прямо до его местонахождения.

– Мой муж Рокоссовский Константин Константинович, и нам не придётся долго его искать.

Действительно, долго нам искать не пришлось, так как у въезда на улицу, где жил командующий фронтом, стоял усиленный пост. До того, как мы добрались до этой улицы, майор стала уговаривать меня встретить Новый год вместе с ней и с К.К. Рокоссовским. «Костя будет в восторге от вас и будет благодарен, что я познакомила его с вами. Вы не представляете, какой чудесный человек Костя», - щебетала медицинский майор.

Я ей категорически отказал:

- Голубушка, я следую дальше в штаб фронта и еще не выполнил приказ. Я не хочу и не могу выглядеть в глазах командующего фронтом нахалом, подхалимом и ловкачом, так что знакомиться с ним ни в коем случае не буду.

У поста я помог ей выйти из машины, и она попросила меня подождать несколько минут, пока она не вернется вместе с Рокоссовским, чтобы убедить меня остаться. Когда пост беспрекословно её пропустил и она нырнула в один из ближайших домов, я сел в машину и мы погнали в штаб инжвойск фронта. Новый 1943 год я встретил с Яном Андреевичем Берзиным, и мы вспоминали, как не раз встречались по этому поводу в Киеве в годы своей уже далёкой молодости.

В дальнейшем, когда я разминировал город Гомель и лично проверял, не заминирован ли дом, предназначенный для командующего Белорусским фронтом товарища Рокоссовского, мне указали на его жену. Это была отнюдь не майор медицинской службы, а стареющая женщина, как говорят, симпатичная, но полностью лишённая молодости и привлекательности, которыми обладала та моя попутчица. Ее я и по сей день вспоминаю с доброй улыбкой.
Командир бригады, изредка заезжавший к нам в опергруппу, когда она размещалась в землянке вблизи Вертячего, как-то полушутя-полусерьёзно сказал мне, что было бы неплохо, если бы я взял в плен какого-нибудь немца и прислал его в штаб бригады. Вскоре, в январе 1943, такая возможность представилась. В одном из боёв я первым заскочил в немецкую землянку у подножия только что отбитой нами у немцев высоты. В землянке, освещённой светильником, сделанным из малокалиберного снаряда, за столом сидели два немецких солдата. Завидев меня, они как по команде вскочили и подняли руки вверх. На столе перед ними лежали два автомата с вынутыми из них обоймами.

Из торопливых и испуганных слов немцев я понял, что они решили добровольно сдаться в плен и потому остались в землянке. Отодвинув подальше от них автоматы, я предложил им сесть и начал их допрос. Оба немца оказались танкистами из одного экипажа, танк которых подбила наша артиллерия. Один из них до войны работал на на авиационном заводе, фрезеровщиком, другой, парикмахер, имел собственную мастерскую. Оба они вынули из карманов наши листовки на немецком языке, тыча пальцем в строки, призывающие сдаваться в плен и гарантирующие при этом сохранение жизни, право на ношение военной формы и что-то ещё. По моему указанию немцы взяли свои ранцы, из которых были видны скатки одеял, и, следуя впереди меня, вышли из землянки. Разыскав водителя своей автомашины, я послал его с парикмахером на пункт сбора пленных, а со вторым немцем остался у машины. До прихода водителя немец, его звали Карл Вейнер, сказал мне, что он не состоит и не состоял в партии нацистов, и жена у него не немка, а француженка, родившая ему сына, которому сегодня исполнилось три года 2 месяца и 5 дней…

Приехав с немцем в нашу землянку, я застал в ней, кроме опергруппы, и Харченко. Немецкий танкист был высокого роста, одет в чистую одежду, с хорошо вымытыми руками и лицом, аккуратно пострижен и побрит. Узнав, что он голоден, мы предложили ему поесть. Когда он, перед тем как сесть за стол, снял шинель, мы увидели на его груди немецкий орден «железный крест». Немец с удовольствием съел поданное ему, причём ел он весьма сдержанно и деликатно, не торопясь и без жадности, хотя чувствовалось, что он сильно голоден. Харченко одобрил моё намерение отправить пленного немца в штаб бригады, признав, что это как раз такой немец, какой им нужен.

<предыдущая страница | следующая страница>