Всероссийская олимпиада школьников по литературе
муниципальный этап
11 класс
Задание 1. Перед Вами фрагменты лирических произведений русских поэтов о деревне, деревенской жизни и быте. Внимательно прочитайте фрагменты и определите автора каждого из них (8 баллов).
1.
Люблю я приют ваш печальный,
И вечер деревни глухой,
И за летом благовест дальный,
И кровлю, и крест золотой.
Люблю я немятого луга
К окну подползающий пар,
И тесного, тихого круга
Не раз долитой самовар.
Люблю я на тех посиделках
Старушки чепец и очки;
Люблю на окне на тарелках
Овса золотые злачки;
На столике близко к окошку
Корзину с узорным чулком,
И по полу резвую кошку
В прыжках за проворным клубком…
2.
Мне кажется все так знакомо,
Хоть не был я здесь никогда:
И крыша далекого дома,
И мальчик, и лес, и вода,
И мельницы говор унылый,
И ветхое в поле гумно...
Все это когда-то уж было,
Но мною забыто давно.
Так точно ступала лошадка,
Такие ж тащила мешки,
Такие ж у мельницы шаткой
Сидели в траве мужики,
И так же шел жид бородатый,
И так же шумела вода...
Все это уж было когда-то,
Но только не помню когда!
3.
Я твой: люблю сей темный сад
С его прохладой и цветами,
Сей луг, уставленный душистыми скирдами,
Где светлые ручьи в кустарниках шумят.
Везде передо мной подвижные картины:
Здесь вижу двух озер лазурные равнины,
Где парус рыбаря белеет иногда,
За ними ряд холмов и нивы полосаты,
Вдали рассыпанные хаты,
На влажных берегах бродящие стада,
Овины дымные и мельницы крилаты;
Везде следы довольства и труда...
4.
Люблю я вечером к деревне подъезжать,
Над старой церковью глазами провожать
Ворон играющую стаю;
Среди больших полей, заповедных лугов,
На тихих берегах заливов и прудов,
Люблю прислушиваться лаю
Собак недремлющих, мычанью тяжких стад,
Люблю заброшенный и запустелый сад
И лип незыблемые тени;
Не дрогнет воздуха стеклянная волна;
Стоишь и слушаешь — и грудь упоена
Блаженством безмятежной лени...
Задумчиво глядишь на лица мужиков —
И понимаешь их; предаться сам готов
Их бедному, простому быту...
Идет к колодезю старуха за водой;
Высокий шест скрипит и гнется; чередой
Подходят лошади к корыту...
Задание 2. Перед Вами фотографии разных русских писателей, с творчеством которых Вы знакомились на уроках литературы. Кто изображён на каждой из представленных фотографий? В своём ответе не забудьте указать номер фотографии, фамилию, имя и отчество писателя (12 баллов)
Задание 3. Как Вам известно, существует несколько портретов А.С. Пушкина, созданных разными художниками. Мы видим поэта в разном возрасте, настроении, к тому же и художники всегда смотрели на Пушкина по-своему, показывали его каждый в меру своего таланта.
Перед Вами небольшая информация об одном из самых известных портретов А.С. Пушкина. Прочитайте её внимательно и определите, кто из известных художников создал этот портрет (3 балла)
Портрет Пушкина этот художник написал летом 1827 года по заказу Антона Дельвига – одного из ближайших друзей поэта. Для создания портрета Пушкин специально приезжал в мастерскую позировать и подолгу сидел неподвижно, как требовалось для работы художника.
На портрете Пушкин изображён в обычном чёрном сюртуке, через плечо переброшен шотландский клетчатый плед. В правом углу картины за плечом у Пушкина – бронзовая статуэтка, муза Эрато, покровительница лирической поэзии.
Художнику удалось угадать в каждой черте сидевшего перед ним гениального поэта отражение тайны, чуда. Может быть, в своих долгих поисках душевной красоты и света художник встретил наконец самое полное их выражение…
Взгляд Пушкина на портрете – отрешённый, нездешний, словно поэт видит что-то огромное и великое, о чём можно только догадываться.
Когда работа была закончена, Пушкин подарил художнику стихи. В них скромно говорилось о готовом портрете: «Себя, как в зеркале, я вижу, / Но это зеркало мне льстит».
Задание 4. Прочитайте размышления литературного критика С. Дудышкина и выдержку из журнала «Обзор русской словесности за <…> год».
Современник этого поэта критик Дудышкин утверждает: «Будущий историк, который решится описать эпоху <…>, будет пользоваться смыслом его стихов как лучшим материалом для очерка нравственной жизни эпохи и настроения умов молодого поколения», « <…> будут читать те, которые будут страдать от своего ложного положения в обществе, кто удержит в душе презрение к подобному обществу».
В журнале «Обзор русской словесности за <…> год» содержится такая характеристика века: «У нас во всех действиях замечается отсутствие сосредоточенности и напряжения. <…> За что ни примемся, всё бросаем наполовину; к чему ни привяжемся, разлюбим через минуту <…> нет ничего, что привязывало бы, что пробуждало бы <…> симпатию или любовь, ничего прочного, ничего постоянного; всё протекает, всё уходит, не оставляя следа ни вне ни внутри нас. <…> Мы живём одним настоящим, в самых тесных его пределах, без прошедшего и будущего, среди мёртвого застоя».
Стихи именно этого поэта наиболее точно и полно характеризуют нравственную атмосферу эпохи, в которую он жил. Определите, о каком из русских поэтов XIX века идёт речь (3 балла)
Задание 5. Вы, конечно, читали повесть Марка Твена «Приключения Тома Сойера». Вспомните: «Вдруг страшный удар обрушился на плечи Тома. Точно такой же достался и Джо. В продолжение двух минут учитель усерднейшим образом выколачивал пыль из двух курток; вся школа ликовала и радовалась. Приятели были слишком поглощены своей забавой и не заметили, что незадолго перед тем в классе внезапно водворилась тишина, так как учитель подошёл к ним на цыпочках и наклонился над ними. Довольно долго он следил за их игрой, прежде чем со своей стороны внёс в неё некоторое разнообразие…».
В этом отрывке автор использует такую форму выражения мысли, когда слово или высказывание обретает в контексте речи значение, противоположное буквальному смыслу или отрицающее его. Как называется этот литературоведческий приём? (4 балла)
Задание 6. Вам предложены два творческих задания: написать отзыв о рассказе и сделать сопоставительный анализ стихотворений. Выполните только ОДНО из этих заданий по Вашему собственному выбору (20 баллов)
1. Прочитайте рассказ Бориса Петровича Екимова «Сколь работы, Петрович…» и напишите отзыв об этом произведении.
Б.П. Екимов
«Сколь работы, Петрович…»
Подворье Алеши Батакова обычно встречает и провожает меня собачьим лаем: заливистая шавка – у ворот; у скотьих базов волкодав в добрую телушку ростом глухо гавкнет, глядит, куда правишься. Хозяина не видать.
Подворье, даже по меркам хуторским, огромное: подле забора – малая хатка, а дальше – город: скотьи катухи, сараи, крытые да выгульные базы, скирды сенника, а еще – немереные огород да сад, которые тянутся в упор до займищного леса. Где-то там, в глубине своего просторного государства, Алеша. Заросшее недельной щетиной лицо, вваленные щеки, худое жилистое тело. «Петрович, сколь работы…» – обычное присловье его.
Видимся нечасто. Больше – на ходу.
Вечером, уже в полутьме, на лошади скачет, остановится.
– Бычки другой день домой не идут, – жалуется. – С чеченскими свалахтались, уходят на просо, аж к Змеиному рыну. Это ведь до поры… Надо искать да гнать. – И поскакал в гору. Пригонит бычков поздно, уже в ночи.
Чуть свет, на заре, на берег идем с приятелем, к лодке, навстречу громыхает Алешин тракторенок. Уже от воды. В тележке – мотор, сети да ящики с рыбой, коли есть она. Порою мимо проскочит, лишь рукой покажет: мол, спешу; чаще остановится, не выключая движка, доложит: «Сплыл на леща… Сплыл на чехонь…» И результат. Закончит обычным: «Петрович, на уху возьмешь?» «Спасибо, сами поймаем». – «Ну гляди… Будешь уезжать – упреди. Посерьезней чего добудем…» И покатил дальше.
Вечером возвращаюсь от речки и займища мимо Алешиного подворья. Сумерки. Солнце уже опустилось за Львовичеву гору. Шавка залаяла. На ступенях крылечка что-то шевельнулось. Глянул: Алеша сидит.
– Здорово дневали, – говорю.
– Слава богу, Петрович, заходи. – И на шавку прицыкнул, а сам сидит на ступенях.
Я вошел во двор, он лишь тогда медленно приподнялся, посмеялся над собой:
– До хаты добрался, а взойти не могу… Ныне жену отправлял, в три поднялся, поехал, три раза сплыл. Надо, Петрович… Отвез жену прямиком к базару. Вернулся, сколь работы, Петрович, не присел за день. Одно за другое цепляет. Скотина, птица, огород… Вот прибился к хате, присел – и не встану. А надо еще собак покормить, да и самому… Тебя чем угостить, Петрович?.. Либо чехонью? Хорошая подошла…
Я отнекался и, быстро распрощавшись, ушел. Какие уж тут беседы…
Другое дело – днем. Идешь мимо, увидишь, окликнешь: «Здорово работали!» «Слава богу, Петрович! Заходи, попроведай…»
Побритый, улыбчивый, ясноглазый, Алеша глядит молодо, как и положено в тридцать с немногим лет; тем более что он на лицо худощав и телом костляв и жилист, подвижен, на ногу скор.
– Новости какие? – любопытствует он. – В городе, в Москве? Мы тут потонули в навозе. Ничего не знаем. Газет не видим. Да и когда их читать, Петрович? Сколь работы… Телевизор паутиной оброс, летом про него и забыли… Сколь работы… Пойдем поглядишь мое хозяйство. Хвалиться особо нечем. Надумал вот хату строить…
Про хату давно было сказано. Два ли, три года назад притянул Алеша трактором ребристые молотильные катки с Евлампиевского хутора, с его руин. В древние годы этими катками, вырубленными из дикого камня-песчаника, молотили хлеб на токах, потом катки приспособили ставить фундаментом, под первый венец. Вот и Алеша на них позарился, трактором приволок, потом оправдывался, что они лежат без дела:
– Петрович, сами-то ладно, а скотина должна под крышей стоять. Иначе с нее не спросишь. Это мне отец всегда говорил. А он по скотине был первый. И гуляк держал, и овечек, и коз. Помногу. За что и выжили… Петрович, птица под белым небом лишь днем, а ночью надо в тепле… Тем более на гнезде, – внушал он. – Петрович, она хоть и свиньей зовется, но в сырости, при сквозняке жить не будет, – убеждал он меня.
Его отец когда-то жил здесь. Батаковых подворье старые люди еще помнят. Оно давно в руинах.
Дело в том, что на хуторе Алеша – новосел, хотя и здешний рожак. Когда-то Батаковы здесь жили, а потом ушли в райцентр. Там и Алеша трудился на судоремонтном заводе. Женился, двоих сыновей народил, построил дом – все как положено.
А потом начались горькие перемены. Все закрылось. Невеликие заводики: авторемонтный, судоремонтный, металлопроволочный, «Сельхозтехника» и прочее. Бродят мужики по райцентру с утра до ночи, друг об друга бьются. Нет работы.
У Алеши сыновья-малолетки, жена, сам – четвертый… Вот и приехал на старые пепелища. Стали жить враскорячку: дом – в райцентре, там – школа, там учатся сыновья, и, конечно, мать при них, хозяин – на хуторе.
Брошенную развалюху-саманку подправил, на землю нынче, слава богу, запрета нет.
– Петрович, тут столь делов… – показывал он свое хозяйство при знакомстве и первых встречах. – Тут работать и работать…
Летом приезжают жена да сыновья. «Трудятся, как мураши… – говорят о них. – На речку не ходят».
«Речка» – это вроде хуторского бульвара ли, клуба для молодых. Городские внуки там кувыркаются на зеленой травке, загорают, в воде бултыхаются, крутят любовь. Алешиных ребят там не видно.
Да их и нигде не видно. Батаковская усадьба – в полхутора. Как не затеряться среди скотьих сараев, катухов, базов да навесов, а еще – молодой сад, огородная плантация.
– Петрович, тут делов…
«Делов» и в самом деле немало. Тот же погреб. Кажется, что в нем? Обычная крытая яма с «выходом». Летом там холодок. Для молока, для всякого варева хорошо. Не скиснет. Зимой хранится картошка да другой овощ. Сам когда-то копал в доме своем, в поселке. Крышу менял, когда подпревала. Сосед мой, хозяйственный дед Петро, погреб соорудил – всей улице на удивленье, ходили на экскурсию. Широкий спуск по ступеням, а внизу – простор: картофельный закром, полки для банок с вареньем-соленьем, место для бочек, высокий потолок, труба для вытяжки – словом, хоромы. Но что дед Петро…
Алешин погреб, когда я лишь заглянул в него, обомлев, – это что-то немыслимое: вроде станции метро. Глубоченный бункер в два этажа с перекрытием. Дикого камня кладка на растворе. Электрический свет.
– Петрович, – убеждал меня Алеша, – погреб для хуторского быта – первое дело. Это в городе холодильник, бросил кусок мяса – и все. А у нас… Молоко кислое, пресное, творог… А картошки сколь… А свеклы, моркови. Себе, скотине…
Мы опускались в глубины погреба, в глухие низы.
– Петрович, – внушал мне Алеша, – сам знаешь, рыбой заниматься без погреба – пустой номер. При нашей жаре погубишь или за так отдашь… Такие труды, ночьми не спишь, хоронишься, а проку… С погребом – уже моя воля. Цену не дают! Я засолю по-хорошему. Она в тузлуке все лето пролежит. Нужно, отмочил да повялил – и все в дело.
На воле полыхало жаркое лето. В подземной глубине было холодно. Поднявшись наверх, я с удовольствием подставлял озябшую спину солнышку, согреваясь. И вдруг иной холодок меня пронизал. Хозяин стоял возле: вовсе не богатырь, кожа да кости, жилистые плети рук, узкие плечи, втянутый живот, про таких говорят у нас: на балык ли, в дощеку высох. А рядом – это каменное подземелье, колодезная глубина его, в два этажа, просторные своды…
– Алеша, – спросил я, – ты как его сделал?
Это был пустой вопрос, потому что знал я: никаких экскаваторов, бульдозеров, никакой техники и никакой помощи, кроме сыновьей, а они – ребятишки… не было ничего.
Но ведь сделано. Я только что вылез оттуда, из холодного подземелья. Такую страсть лишь выкопать, столько земли выбросить, да еще с такой глубины ее тягать надо ведрами, да заготовить камень, привезти, опустить вниз, выложить стены, дважды перекрыть… Он стоит, светлыми глазами хлопает, вздыхает, повторяя свое:
– Петрович, сколь работы… Сколь работы, Петрович… А куда денешься… без погреба, сам понимаешь… Жизнь хуторская – это не город. Тем более рыбой заниматься…
Что тут скажешь… лишь повторишь, Алеше вослед: «Сколь работы…»
И только ли погреб? А скотьи сараи, базы, птичник, два артезианских колодца – во дворе и на плантации, цистерны для воды, железные трубы по всему огороду и саду.
– Петрович, – внушал он мне, – при нашей жаре день и ночь надо лить. Что капусту, что помидоры… А уж молодые садины, особенно яблоньки, груши… Дед Астах – люди и ныне помнят – ночи напролет, бывало, возит из речки и поливает. Батаков сад, ты слыхал, наверное, по-над речкой. И мельница там была, Батакова… За что и пропал. А без воды у нас ни в чем росту не будет, нечего и затевать.
В первую зиму он ставил забор. Из займища на санках – тогда у него и трактора не было – возит и возит жерди. На пиле под навесом «распускает» их вдоль, снимает кору. Только и видишь его: тянет сани, согнувшись. Только и слышишь: визжит пила, даже ночью, когда выходишь из дома. Зимняя ночная хмарь, снег по земле. Хутора во тьме не видать, лишь редкие огни. И голос пилы-циркулярки.
Встретишь его, в займище ли, на пути, он объясняет:
– Петрович, это же скотина… Тем более у чеченов, они вовсе не пасут. Трудись все лето на огороде, вырасти, а они зараз снесут, а свиньи если залезут… Дикие приходят… Забор надо настоящий, Петрович… Сколь работы. Но куда деваться…
Закурит – и потянул немалый, крепко увязанный воз. Добро, что зима была снежная. Дорогу накатал. Деревянные полозья идут легко.
Ставил он забор с сыновьями. И теперь, когда мимо иду, не удержусь: подойду и потрогаю. Ровные струганые плашки. У каждого гвоздя под шляпкой – еще и шайба. А сверху – краской закрыто. Тут никакая ржа не возьмет. Плашка за плашкой, пролет за пролетом… Тянется и тянется. Конца нет. Охват – километра два, не меньше. «Сколь работы, Петрович…»
Но это все – прошлое. Нынче Алешу, как на хуторе говорят, «рукой не достанешь». Коровы, быки, телята – табун немалый. Лошади есть, их татары берут. Свиноматки племенные. Поросята свои, это уже полдела. Десятка два, наверное, всегда на откорме. Конечно, птица: куры, гуси хорошие, белые. Огород, сад. Колесный трактор, хоть и старенький. Машина с прицепом, «уазик». Для наших дорог – лучше не надо. Алеша занимается рыбой. Цены теперь неплохие. Перекупщиков – море. Лишь свистни. Но рыба – дело нелегкое. Весна, на воде – холод; тем более потаясь, ночью. Сладкого мало. Но где оно, сладкое?
Иногда Алеша спросит меня:
– Петрович, ты все же повыше… Когда же наладится? Заводы стоят… Я заезжаю иногда, кое-какие железки нужны. Погляжу – аж страшно… Но ведь без этого не обойтись, без техники?
Он глядит на меня с надеждой. А что я отвечу…
– Это же важное, понимаешь, Петрович. Мы делали водометные катера, баржи. На всю страну. Это ведь – нужное.
Мне кажется, что он по своему заводу тоскует. И чего-то ждет. А день нынешний – лишь для прокорма: сыновья, жена. Потому и раскорячка: райцентр и хутор.
Но время бежит. Старшего сына нынче забрали в армию.
– Петрович, все понимаю: долг, все мы отслужили, обязаны. Но сколь делов… Он парень до работы цапучий. Ни подгонять, ни подсказывать. Упрется как бычок. А ныне – ну вроде руку обрезали. А тот – еще молодой. И жена – при нем, не кинешь. Самый возраст. А здесь сколь работы, Петрович…
– Надо кого-то брать, – предлагаю я. – Бича привези. Будешь кормить, платить помаленьку. Ему хорошо и тебе. Чечены держат…
– Это надо привычку иметь, – вздыхает он. – Как-то неловко, вроде батрак. Я уж думал. Но надо чтобы по-людски жил человек… А у меня и жить толком негде. Мазанка… Дом строить… Сколь работы с ним, Петрович…
Разговор этот был в пору осеннюю. Потом долго не виделись.
Зимой возвращался я как-то с речки, ходил окуней дергать. День был ненастный. С утра проглянуло солнце, а потом стало гаснуть. По речке, на льду, дуло, мело. Поначалу шла метель низовая – кура. А потом повалил снег, и все смешалось в белесой мгле. Уже ни холмов, ни речки, а снежная круговерть.
Но все это – недалеко от хутора. Никакой беды. Одежда теплая. Пробирался я к дому, прикрывая лицо от ветра и снега. Прошел низину, заросшую вербой да тополем, и вот он – хутор, которого не видать. Лишь белесая мгла, ветер, снег. Но понятно, куда идти, ноги сами несут мимо подворья Алеши Батакова. Почуяв меня, глухо заворчала овчарка. Значит, рядом забор. Обогнул его и услышал стук. Рядом стучали, по дереву. Я остановился.
Все так же сыпало и мело. Под ветром снег летел сверху и снизу. Пуржило. Рядом серой мутью проглядывали ворота. Залилась лаем шавка, стук оборвался. Через снежную круговерть, глуховато, раздался голос:
– Кого Бог несет?
По голосу узнал я Алешу, громко ответил:
– Гости идут! Гости!!
Открыл я воротца, а тут и хозяин встретил меня радостным возгласом:
– Петрович! Либо блукаешь?! Рыбалил?! – углядел он мои снасти и рассмеялся: – Нужда?.. По такой пурге.
– У меня-то нужда, – ответил я в тон. – Голод – не тетка, и в пургу погонит. А ты вот чего колотишь?
– Заходи, поглядишь. Проходи, проходи. В доме затишно.
Во дворе, в снежной метельной белеси, углядел я каркас строящегося дома. Вослед за хозяином поднялся по трапу, но обещанного затишья не отыскал, хотя одна из стен наполовину была закрыта.
– В горнице сядем? – посмеиваясь, спросил Алеша. – Или на кухне? У печки теплее.
– Кабы не вспотеть, – ответил я. – Выбрал ты время для стройки…
– Самая пора, Петрович. Ни сенокоса теперь, ни посадки, ни полива, жука не надо морить, заниматься рассадой, скотину пасти тоже не надо, и рыба не идет, лишь самые жадные, вроде тебя, хвост морозят. А я каркас заготовил еще по осени, сын приехал, поставили… Теперь лишь колоти… Весной помажется, и помаленьку… Осенью – новоселье, приезжай, – пригласил радушный хозяин.
Я лишь головой покачал, произнеся присловье Алешино:
– Сколь работы…
Хоть и не больно высоко поднят был каркас над землей, но казалось, что здесь метет и дует яростней, даже снизу несло, из щелей настила.
Долго не поговоришь. Я быстро распрощался. Хозяин проводил меня до ворот: телогреечка-ватник, солдатским ремнем подпоясанная, шапка-ушанка, под ней – острый нос, небритые вваленные щеки, а глаза веселые.
– Про новоселье не забудь…
Он успел нырнуть куда-то в белесую невидь, предупредив: «Погоди…» – и мигом вернулся с гостинцем – вяленой рыбой: пяток увесистых синцов осеннего посола.
От Алешиного подворья до теплого моего жилья путь недолгий.
Добравшись, я сбросил в сенях тяжелую шубу да валенки. А потом налегке в натопленной хате чаевничал. И Алешиного синца разодрал, не выдержал.
Серебристая тонкая шкурка. Под ней – розовая нежная мякоть, текучий жир, невеликая грудка икры в ястыковой пелене, прозрачные боковины с тонкими ребрышками, головка, плавники, брюшина, – все едовое. Ешь, смачно вгрызаешься, сосешь, причмокивая, и шумно нюхаешь, впиваешься глазами в сладкий кус. И жадно косишь на тот, что рядом.
Нет, это – не еда, не утоление плоти, но праздник ее.
Хороша рыбка у Алеши Батакова, а уж осенний посол и вовсе сказка.
2. Прочитайте стихотворения Николая Гумилёва и Максимилиана Волошина, представленные ниже. Выполните сопоставительный анализ этих стихотворений.
Николай Гумилев
Падуанский собор
Да, этот храм и дивен, и печален,
Он — искушенье, радость и гроза,
Горят в окошечках исповедален
Желаньем истомлённые глаза.
Растёт и падает напев органа
И вновь растёт, полнее и страшней,
Как будто кровь, бунтующая пьяно
В гранитных венах сумрачных церквей.
От пурпура, от мучеников томных,
От белизны их обнажённых тел,
Бежать бы из-под этих сводов тёмных,
Пока соблазн душой не овладел.
Скорей! Одно последнее усилье!
Но вдруг слабеешь, выходя на двор:
Готические башни, словно крылья,
Католицизм в лазури распростёр.
Максимилиан Волошин
Вечерние стекла
Гаснет день. В соборе все поблёкло.
Дымный камень лиловат и сер.
И цветами отцветают стёкла
В глубине готических пещер.
Тёмным светом вытканные ткани,
Страстных душ венчальная фата,
В них рубин вина, возникший в Кане,
Алость роз, расцветших у креста.
Хризолит осенний и пьянящий,
Мед полудней — царственный янтарь,
Аметист — молитвенный алтарь
И сапфир испуганный и зрящий.
В них горит вечерний океан,
В них призыв далёкого набата,
В них глухой, торжественный орган,
В них душа стоцветная распята.
Тем, чей путь таинственно суров,
Чья душа тоскою осиянна,
Вы – цветы осенних вечеров,
Поздних зорь далёкая Осанна.