ЮРИЙ НИКОЛАЕВИЧ РЕРИХ

По тексту радиопередач, состоявшихся по Новосибирскому радио 16 и 23 августа 1992 г.

Сегодня, 16 августа, мы в Новосибирске впервые так широко отмечаем памятный день Юрия Николаевича Рериха — 90-летие со дня его рождения. Краткой была его жизнь — всего 57 лет, но каждый ее день, как и дни всех членов этой замечательной семьи, был насыщен напряженным подвижническим трудом на Общее Благо. Вместе с тем, о Юрии Николаевиче как-то меньше всего было известно до сих пор. Он находился несколько в тени. Его предстоит еще открыть — и как ученого и как человека. По словам директора института тибетологии в Гангтоке Нирмала Сингха, «Юрий Николаевич Рерих как человек был даже еще более велик, чем Юрий Николаевич Рерих как ученый». Вот этим двум граням единого облика мы и посвятим две наши передачи.

Юрий Николаевич был ученым-востоковедом. Область его интересов была связана с Азией. Монголия, Тибет, Индия, их история, культура, язык особенно вызывали его пристальный интерес. Причем этот интерес проявился у него очень рано, еще в гимназические годы,и поддерживался Николаем Константиновичем и Еленой Ивановной. Не случайно одну из первых своих работ « По тропам Срединной Азии» Юрий Николаевич впоследствии посвятил своим родителям, которые, по его словам, «подвигнули его на стезю науки и с детства вдохнули в его душу жажду новых открытий и исканий». Рано начинается знакомство с литературой по истории Азии, изучение языков. Все это проходило под руководством крупнейших русских ученых-востоковедов — монголиста А. Д. Руднева, египтолога Б. А. Тураева, которые были близки Н. К. Рериху. Позднее Юрий Николаевич продолжил свое образование в университетах Лондона,Парижа,США.

К 1923 году, когда началась знаменитая Центрально-Азиатская экспедиция, в котоpoй Юрий Николаевич принял участие, он завершил свое образование. Несмотря на молодость — а ему был 21 год — он был уже сложившимся ученым, со своим кругом научных интересов, с обширными и глубокими познаниями. В невероятно трудных походных условиях пишется первая научная работа Юрия Николаевича «Тибетская живопись», еще в 1925 году, до окончания экспедиции, опубликованная в Париже. Интереснейшие этнографические и лингвистические наблюдения, сделанные Юрием Николаевичем во время экспеди­ции, отражены в книге «По тропам Срединной Азии».

Очень важную роль в экспедиции сыграло знание Юрием Николаевичем более десятка азиатских языков и наречий, которыми он владел, как говорят, «без акцента», то есть, как местный житель. Это обеспечивало Рерихам возможность непос­редственного общения с местными жителями и, что особенно важно,— с ламами, священнослужителями тибетских монасты­рей, которые допускали их в самые сокровенные хранилища с древнейшими уникальнейшими манускриптами, несущими на­копленные за много веков и неизвестные европейцам знания.

Кроме того, на Юрия Николаевича возлагались обязанности начальника охраны каравана, так как по пути следования экспедиции она неоднократно подвергалась нападениям местных разбойников. В этом, между прочим, отразилась склонность Юрия Николаевича к военному делу. Как известно, в Париже он окончил Военную Академию и впоследствии часто носил френч, был очень подтянут, любил лошадей и был прекрасным наездни­ком. Отпечаток сурового воинского аскетизма лежал и на особенностях быта Юрия Николаевича, крайне неприхотливого и простого.

Экспедиция завершилась в 1928 году, и семья поселилась в долине Кулу, живописнейшем месте Гималаев. Вот как описыва­ет его один из посетителей:

«...Как чист, прозрачен и душист воздух в священной долине! Там ветер, несущий аромат со снежных вершин, смолы хвойных деревьев, некоторые из них в 200 и больше футов вышиной, и запах чистой воды целебных источников. Весной цветут вишни, а позже бродят сердитые медведи, любящие полакомиться ими. Около дома жимолость, посаженная Еле­ной Ивановной, и много роз, а на склоне горы в лесу целебные травы. Внизу мастерская Николая Константиновича, в которой много полотен Гималайских гор, с такими прозрачно-тонкими и бархатистыми оттенками красок. Смотришь и не насмотришься на них, так питают они сердце гармонией композиции и вдохновенным устремлением к прекрасным и далеким высотам духа. У входа в дом, в застекленной веранде, много цветов в вазонах — кактусы, алоэ. В доме

комната Елены Ивановны, кажущаяся вся наполненной синим цветом.. Там висит лампочка, которую она зажигала, когда записывала искры мудрости и света. Как хорошо пахнет в доме деревом и душистыми цветами! Тихо, только ветер шевелит ветви деревьев, да водопад шумит вдали. Выше дома - Гималайский Институт Исследований...

Какое-то непривычное сердечное напряжение в этих горах, видимо, почва полна электричества, и магнитные токи необычайно сильны».

Директором Гималайского Института Исследований был на­значен Юрий Николаевич. Об этом периоде жизни и деятельно­сти рассказывает сотрудница архивного отдела Международного Центра Рерихов Нина Георгиевна Михайлова:

«В мае 1990-го года в Москву из Индии пришел бесценный груз, в котором было документальное наследие семьи Рерихов. В настоящее время группа архивистов Международного Цен­тра Рерихов занимается научной обработкой этих материа­лов. Я не буду говорить обо всем бесценном богатстве этого наследия, остановлюсь лишь только на материалах, которые касаются жизни и деятельности Ю. Н. Рериха.

Среди этих документов, которые мы в настоящее время просмотрели и обработали, есть очень интересные и говоря­щие нам о Юрии Николаевиче, может быть, значительно больше, чем мы знали до сих пор. Во-первых, когда читаешь его письма (хотя я никогда не слышала, как он говорит, не слышала его голоса, не знаю манеры его разговора), то как бы слышишь этот голос, видишь его, говорящего и делающего, потому что письма так выразительны и стиль такой живой,что сразу все очень хорошо представляешь себе. Материалов много, за разные периоды. Я бы остановилась на малоизвест­ном нам отрезке времени: это период 1929-30 годов, когда Юрий Николаевич, Николай Константинович и Святослав Николаевич после блестящего завершения Центрально-Азиат­ской экспедиции отправились в Европу, а затем в Америку. Я бы сказала, что раньше мы несколько внешне, формально представляли себе эту поездку, а об их непосредственной, конкретной деятельности там знали мало. А вот из писем Юрия Николаевича Елене Ивановне, которая в это время оставалась в Кулу, очень подробных, очень детальных, жела­ющих дать матери полную картину того, что с ними происходит, мы узнаем об этой их деятельности. Становится известно, что в этот период Юрий Николаевич заканчивает одну из своих книг о Центрально-Азиатской экспедиции, пишет статьи, совершает целое лекционное турне по университетским городам США, где читает лекции о культуре Востока, проводит массу интервью и ведет бесконечные переговоры, в плане подготовки научной деятельности инсти­тута «Урусвати», директором которого он был. Он договари­вается с различными фондами, с отдельными лицами, которые могли бы субсидировать, финансировать различного рода научную деятельность этого института: и археологическую, и экспедиционную; заключает какие-то договоры, разговаривает об издании тех или иных работ. Одновременно, наряду с этим, ведется большая работа по открытию Музея Рериха. К этому времени было построено знаменитое многоэтажное здание в Нью-Йорке и готовилась его, как бы мы сейчас сказали, презентация. Для этого Юрий Николаевич занимает­ся подготовкой выставки тибетских материалов и тибетской библиотеки, буквально делает все сам, вплоть до того, что приклеивает, прибивает, раскладывает образцы всевозмож­ные, во всем этом участвует активно и живо. При этом он явно тоскует от этой суматохи, от жизни большого города. Он стремится уехать в горы, уехать в Кулу, все время сетует в письмах, что нет возможности научно работать и очень хочет уехать назад в институт «Урусвати», чтобы там отдаться наконец своей научной работе, говорит о том, что статьи, которые он здесь пишет, носят популярный характер и в общем-то они не дают того удовлетворения от научной работы, которое можно получить, работая по-настоящему. Очень тоскует по непосредственному общению с матерью, хотя пишет ей регулярно, при этом говорит в письмах, что в письмах не так все можно сказать и не так написать, хочется непосредственного отзвука и понимания собеседника, с тем, чтобы можно было проверять на нем, на собеседнике, правильность своих мыслей, своих исследований. Он это привык делать еще с раннего возраста, когда они учились в Гарварде и он писал матери о всех своих намерени­ях, о своих задумках, о том, какова будет его научная работа, что он будет делать дальше. В этих письмах Юрий Николаевич предстает не только сухим ученым, человеком, думающим только об этом, — он очень заботливый сын, очень заботливый человек. Елена Ивановна в одном из писем когда-то писала, что самый семейный человек у них — это Юрий. И правда, он не забывает ни одного члена семьи, чтобы не передать ему персональный привет в письмах, не спросить об их заботах, об их занятиях, спрашивает о том, как растет их сад, какие книги по садоводству выслать. Одним словом, весь круг забот дома его интересует постоянно, всегда, и он постоянно об этом спрашивает, пишет, интересуется. Видно, что он в курсе всех дел оставшейся в Кулу части семьи. Вот, пожалуй, таким он предстает из того небольшого количества писем, которые нам удалось просмот­реть в последнее время».

О научной деятельности Юрия Николаевича Рериха нам, непосвященным, судить очень трудно. Поэтому предоставим слово для рассказа о ней ученым. Своими размышлениями делится Андрей Николаевич Зелинский — бывший ученик Юрия Николаевича:

«Получилось так, что Юрий Николаевич свою научную деятельность фактически начал с цикла обобщающих работ. Оhu сравнительно коротки, но настолько насыщены содержа­нием, в них так глубоко поставлены проблемы, что они воспринимаются, как некий итог его творчества, хотя написаны, когда ему было 30 с небольшим. Вы спросите, а что же он потом делал? Видите-ли, настоящий ученый хочет знание из больших глубин достать. Для того, чтобы в эти глубины нырнуть, ему нужны средства. А эти средства, как правило, от нас закрыты... китайской стеной языкового барьера. Для того, чтобы эту китайскую стену преодолеть, ему надо было углубиться в изучение языков, хотя европейские языки он знал. И древние языки еще с гимназии знал прекрасно, но ему надо было углубиться в знание восточных, и особенно тибетских языков: разных наречий и стилей записи, потому что там есть определенные системы записей, которые даже для знающего тибетский язык непонятны, потому что есть какие-то определенные кодовые записи, например, для религиозных доктрин. Не говоря уже о том, что сами доктрины очень закрыты».

Именно в 30-е годы начинается работа Юрия Николаевича над уникальным в Истории востоковедения тибетско-русско-английским словарем с санскритскими параллелями. Нужно отме­тить, что до него подобную задачу перед собой не ставил ни один ученый. Работа над словарем продолжалась около 30 лет и не была закончена. Уже позднее группа ученых московского Инсти­тута востоковедения, которую возглавлял Юрий Михайлович Парфионович, завершила эту работу, и лишь в 80-е годы словарь был издан. Андрей Николаевич Зелинский продолжает свой рассказ-размышление:

«Есть еще одна важная вещь, когда говорим о том, что человек сделал. Вы знаете, дело в том, что если человек оставил огромные словари, переводы, работы, по филологии, это вызывает уважение, восхищение, но это еще не определя­ет главного: ради чего он это делал, во-первых, и потом: что эти словари и переводы могут дать нам сейчас. Нам важно знать, для чего это делал человек, и оставил ли этот человек ту идею, ради которой он это делал. Оставил ли он следы своих внутренних замыслов, своего осмысления исторической реальности прошлого и настоящего. Если он их оставил, значит он нам какие-то просеки проложил. Так вот, Юрий Николаевич, несомненно, эти просеки проложил».

Еще одна область научной деятельности Ю. Н. Рериха — переводы; причем переводы уникальных, сложнейших религиоз­но-философских текстов буддийского канона, с восточных — то есть тибетского, санскрита — на европейские языки. В частно­сти, специалисты особенно выделяют его перевод на английский язык «Голубых анналов». Вот что говорит об этом Вилена Санджеевна Дылыкова, ученый-тибетолог, сотрудница Института востоковедения:

«Уже одно то, что он перевел «Голубые анналы» (это история Тибета, но история религиозная, буддийская), и то, что он перевел всю 10-ю главу, посвященную Калачакре (а Калачакра — это колесо времени, это самое сокровенное Учение Востока, это алмазная сокровищница тибетского Учения), то, что Юрий Николаевич смог передать ее содержа­ние на английскрм языке, свидетельствует о том, что он был сам посвященным буддистом, ученым. Какие еще могут быть доказательства, раз он понимал то, что переводил? Это говорит о его высокой духовной продвинутости.

Юрий Николаевич — выдающийся тибетолог. Даже если бы он перевел с тибетского на английский язык только «Голубые анналы», он вошел бы в историю отечественной и зарубежной тибетологии как выдающийся тибетолог. Больше он мог бы ничего не писать.

Он был поэтом в душе. Его переводы окрашены такой поэзией, такой лиричностью, что их надо читать и читать. Мы потеряли прекрасного переводчика, который прекрасно знал русский язык и сумел передать его пленительную поэзию и легкость.

Он также переводил эпос о Гэсэре на английский язык. Это превосходная статья. Этот эпос написан на разговорном язы­ке, очень трудном для перевода, Причем он взял перевод Алек­сандры Давид-Ниль, потом взял Ешке и еще некоторые труды, после чего свел все версии в одну статью. Статья написана превосходным поэтическим языком. Это такая поэзия!»

Кстати, Гэсэр-хан, воинственный хан, некогда правивший на северо-востоке Тибета, — любимый герой Юрия Николаевича. В квартире его висела картина Николая Константиновича Рериха,посвященная Гэсэр-хану. Много сил уделил Ю. Н. Рерих изуче­нию центрально-азиатского эпоса о Гэсэр-хане. Во время одной из поездок в Восточный Тибет ему удалось найти уникальный экземпляр тибетской версии «Гэсэриады». По мнению Юрия Николаевича, этот эпос относится к 6-7 векам н.э., а его истоки, возможно, к еще более раннему времени.

В своей книге «По тропам Срединной Азии» Юрий Николае­вич вспоминает:

«Вечером на стоянке можно услышать древнюю балладу о Гэсэре. По преданию, он должен снова появиться в этой стране, чтобы основать царство справедливости. Трудно забыть этих сидящих на корточках людей, жадно внимающих рассказам о героических подвигах Гэсэр-хана и его семи соратников. Обычно скучное выражение лица кочевника меня­ется, его глаза загораются каким-то внутренним огнем».

В молчании пустыни рассказывается священная история о победе Света:

Когда наш мир едва начинался,

Когда исполненная блаженства

Гора Сумеру была холмом,

Когда огненно-красное солнце было звездой,

От Небесного Отца

Великий, могучий,

Десяти стран света владыка Гэсэр-богдо

На золотую землю спустился,

Владыкой мира стал.

Темные, тяжкие страдания.

Уничтожить спустился,

Народ возродить.

Владыка Гэсэр-богдо

Мудрого скакуна вещего,

Гнедого оседлал,

Драгоценное оружие — Свою булатную саблю взял.

Скакун Вещий-гнедой

По синим облакам ступает,

Не по травянистой земле шагает,

Не по пустынной земле идет...

Дьявола с демонами подавив,

Туман-мглу расчистив,

Спасительный могучий Гэсэр

Снова вверх взглянул,

Отца-неба солнце вышло,

Вселенная-земля ясной стала.

Гэсэр-хан в срок обещает открыть золотые поля людям, которые сумеют достойно встретить грядущее время Майтрейи  век Общего Блага, век мировой Общины. По всей Азии ожидается наступление новой эры. Легенда о Гэсэре— не просто героическое сказание, это воплощение мечты о лучшем будущем в образе славного прошлого. Юрий Николаевич вспоминает:

«Во время пребывания в Центральной Азии наша экспедиция убедилась, что в многотомном эпосе скоро появится новая глава о Гэсэре, сокрушающем царство зла».

И сейчас поется немало песен о будущих подвигах Гэсэра. Если бы на Западе знали, что значит в Азии слово Гэсэр-хан! Через все молчаливые пространства Азии несется голос о Будущем.

В 1957 году Юрий Николаевич вернулся на Родину, осуществив тем самым заветное желание Н. К. и Е. И. Рерихов, мечтавших о возвращении в Россию. Начинается московский период жизни Ю. Н., который охватывает 3 неполных года. Конечно, это очень короткий срок. Но как много он успел сделать!

Благодаря поддержке Юрия Николаевича со стороны Н. С. Хрущева в Институте востоковедения был открыт для него сектор истории религии Индии, что по тем атеистическим временам было неслыханным. Вокруг возглавившего этот сектор Юрия Николаевича стали собираться люди. Все чувствовали его глубо­чайшие познания, ум, эрудицию, особенно в области религиеведения и философии, где он был незаменим. Весь отдел Индии боготворил его, многие обращались к нему за консультациями. Особенно восторженно относилась к Юрию Николаевичу творче­ская молодежь, новое поколение. Она старалась вобрать в себя его знания, его метод научного познания.

По словам тех, кто видел Юрия Николаевича в первые месяцы пребывания в Москве, он обладал отличным здоровьем. У него был цветущий вид, замечательный румянец на щеках, сияющие лучистые глаза, подтянутая спортивная фигура. Он легко без одышки взбегал на третий этаж. Было впечатление, по словам Андрея Николаевича Зелинского, что он «только что вернулся прямо с Гималаев, откуда он, как цветок, выросший на верши­нах, попал в иную среду, еще не успев увянуть».

Другой его ученик, Геннадий Иванович Яковлев, отмечает всегда ровное и хорошее настроение Юрия Николаевича. Он не помнит ни одного случая упадка настроения или переживаний, волнений, удрученности, и отмечает сильную волю и огромную самодисциплину.

Юрий Николаевич был чрезвычайно пунктуален. На встречу или на занятия всегда приходил минута в минуту. Не было случая, чтобы он когда-либо опоздал. Он очень бережно относил­ся и к своему и к чужому времени. У него был свой четкий распорядок дня. Вставал он очень рано — в 5 утра, прогуливался по парку, работал. Ложился спать в 11 вечера. Говорил, что не признает никаких отклонений.

Работал очень много, но при этом не был суетлив или раздражителен. Его внешняя манера была очень сдержанная — без лишних движений, жестов, — спокойная и доброжелательная к окружающим.

Татьяна Яковлевна Елизаренкова, ныне крупнейший в нашей стране ученый-санскритолог, рассказывает о работе секто­ра, который возглавлял Юрий Николаевич:

«Все, связанное с ним, было необычно. То войдешь в комнату — в секторе идет заседание, но только на монголь­ском языке. Сидят буряты,сидят монголы, наши монголисты, ведет Юрий Николаевич. Монгольский язык он очень любил.

То вдруг приходят какие-то люди и показывают ему ковер индийской работы и расспрашивают об узоре, о качестве ковра. То есть к нему приходили совершенно разные люди с совершенно разными вопросами. Он принимал всех одинаково ровно, одинаково благожелательно. И никто никогда не мог узнать, к кому он как относится. Это было абсолютно непонятно по его лицу. О его отношении невозможно было судить.

Сектор Рериха был как-то вне института. Это была и школа молодых востоковедов — ведь в буддологии был разгром. Юрий Николаевич это восстановил, причем делал это совершенно сознательно. Понимал, что надо серию «Библиоте­ка Буддика» восстановить, учить людей надо. Причем изо дня в день он вел занятия по языкам, на которых созданы буддийские тексты. А институт жил своей жизнью...»

Геннадий Иванович Яковлев занимался у Юрия Николаевича в группе аспирантов, изучавших тибетский язык. Он рассказы­вал, как проходили занятия, и отмечал, что это не были просто схоластические занятия языком. Юрий Николаевич во время занятий предлагал для чтения различные тексты из хроник, из буддийских источников. И поскольку многое в них было непо­нятно, он тут же комментировал по ходу чтения, свободно владея этим материалом. Если Юрий Николаевич видел, что человек готов воспринять больше, то он постепенно чуть приоткрывал ему завесу сокровенного восточного знания.

Татьяна Яковлевна Елизаренкова очень рано поняла, по ее словам, что «для него главным были не науки, это было совершенно очевидно, а что-то другое... Юрий Николаевич говорил о двух путях. Один он определял, это — путь науки. Второй он не определял, это, говорил он, не путь науки, а другой. Вот этот-то другой путь его и интересовал. И эти два пути, говорил он, несовместимы, и языком науки не описать второго пути. И приводил примеры из жизни восточных народов. Никаких иных пояснений не было».

И вот главная, на наш взгляд, мысль, высказанная Татьяной Яковлевной: «Все мы стали немножко другими после периода общения с Юрием Николаевичем. Я уже не говорю о том, что мы стали востоковедами — не узкими специалистами, не лингвистами, не философами, не литературоведами, какими нас готовили в вузах, а — востоковедами. И, кроме того, все мы стали немножко другими людьми. Это, наверное, главное».

Рассказ Татьяны Яковлевны наталкивает на размышления. Во-первых, совершенно понятно, что у Юрия Николаевича существовал свой, оригинальный метод научного познания, основанный на широком синтетическом знании истории и культуры изучаемого региона, включающем и сокровенные духов­ные понятия и доктрины, без чего понять все происходящее было невозможно.

Во-вторых, ясно, что за этот короткий отрезок времени в три неполных года он сумел заложить основы новой научной школы в нашей стране.

И, наконец, становится ясно, что задача, с которой Юрий Николаевич приехал на Родину, была гораздо шире чисто научной сферы и заключалась в том, чтобы дать импульс новому сознанию соотечественников, подвести их к тем новым идеям и путям, которые он почерпнул в источнике великой восточной мудрости.

До сих пор речь шла о Юрии Николаевиче как об ученом. Сейчас хотелось бы коснуться другой стороны его жизни и деятельности. Интересы Юрия Николаевича не ограничивались только узко научной сферой. Его миссия была значительно шире и заключалась в том, чтобы вернуть Родине принадлежащее ей все духовное богатство семьи Рерихов: картины, книги, — и тем самым дать импульс к формированию нового сознания соотече­ственников, заложить фундамент будущих достижений. Думает­ся, сейчас эта мысль особенно нуждается в нашем осознании.

Сразу по приезде в Москву Юрий Николаевич начинает работу по организации выставок картин Николая Константино­вича и Святослава Николаевича Рерихов. Через семь месяцев его усиленной работы состоялась первая выставка картин Николая

Константиновича, сначала в .Москве, а затем, в других городах.Через два года, в 1960 году с большими трудностями удалось организовать выставку картин Святослава Николаевича.

Юрий Николаевич добился того, что начали публиковать литературное наследие Николая Константиновича, начали издавать репродукции,альбомы. Появилась первая монография о нем, написанная Павлом Федоровичем Беликовым и Валентиной Павловной Князевой. Юрий Николаевич тщательно просматривал материал этой книги в процессе ее написания.

Кроме того, Юрий Николаевич прочел огромное количество лекций об экспедиции Рерихов, о живописи и литературных трудах Николая Константиновича, о восточной философии,религии, литературе. Эти вопросы он впервые по-настоящему затронул и дал их истинное понимание.

Наконец, Юрий Николаевич вел переговоры об открытии Мемориального музея Николая Константиновича Рериха в Ле­нинграде, в бывшем Обществе Поощрения Художеств. А позднее намечалось открытие его филиала на Алтае или в Сибири. В 1959 году Юрий Николаевич даже планировал отбор вещей для Музея уже конкретно в Новосибирске, что для нас имеет особое значение.Ведь Алтай и Сибирь вызывали пристальный интерес всей семьи Рерихов. Известно также, что у Юрия Николаевича даже были планы поехать работать в Сибирское отделение Академии наук, и он возлагал большие надежды на этот край, которому предназначено великое будущее.

Все выступления Юрия Николаевича, сам его необычайно обаятельный облик служили притягательным магнитом для многих людей. И во время лекций, и на организованных им выставках происходили незабываемые встречи, беседы, которые запечатлелись в памяти людей , особенно тех, которые называли себя рериховцами. Каким запомнился Юрий Николаевич? Многократно встречался с ним Рихард Яковлевич Рудзитис, много лет бывший председателем Латвийского рериховского общества в Риге и находившийся в интенсивной переписке с Е. И. Рерих. Вместе с Рихардом Яковлевичем на встречи ходили две его тогда совсем юные дочери  Гунта и Илзе. Вот как описывает Юрия Николаевича Илзе Рихардовна Рудзите, художница, младшая дочь Рихарда Яковлевича:

В дверях противоположной комнаты появляется среднего роста, крепко сложенный человек. Светлое с выступающими скулами овальное лицо, коротко стриженная седая бородка. Взлет черных крылатых бровей, несколько секунд как бы пронизывающий меня насквозь проницательный взгляд. А уже через полминуты большие миндалевидные карие глаза озаря­ются обаятельной. улыбкой... »

Этот рассказ дополняет Гунта Рихардовна:

«Ведь Юрий Николаевич был истинно сын своих родителей. Когда я его впервые увидела, то наблюдала, как у него в лице сменялись черты матери и отца. Когда я узнала его поглубже, увидела, что он и по сути весь бесконечно предан идеям отца и матери.

Как-то после нескольких встреч я задумалась: какие у него глаза? Черные, миндалеобразные, как у восточного человека:материнские глаза. В другой раз я посмотрела: у него же серые глаза, почти отцовские, но в них и столько материнского, и столько жизни и огня в этих глазах. Они казались черными, огненными, полными энергии. Это на самом деле было так. Я у нескольких человек спрашивала, какие у него глаза. «Черные, темно-коричневые», — говорили. Очень выра­зительные, они освещали и грели, но и осуждали иногда очень строго».

В облике Юрия Николаевича не было ничего внешнего, броского. Одевался он обычно. Вел себя очень сдержанно, спокойно. Всех, кто с ним встречался, пленяла невероятная простота и доступность, это единодушно отмечают все. Несмотря на огромное превосходство в знаниях, научном авторитете, он никогда не давал собеседнику почувствовать это превосходство.

Рассказывает Мария Филлиповна Дроздова-Черноволенко, жена художника и композитора Виктора Тихоновича Черноволенко. Оба они не раз встречались с Юрием Николаеви­чем в московский период его жизни:

«Юрию Николаевичу была присуща поразительная скром­ность в отношениях с теми людьми, которые окружали его, приходили на встречи, с ним общались... Всегда меня поражало одно. Это его скромность и манера не показывать себя выше других. Это совершенно другой уровень поведения, для нас абсолютно непривычный. Он знал, где, когнда и по какому поводу говорить. Важна каждая его фраза. Как-то у нас была беседа, в которой он сообщил, что должен был выступить по приглашению в одном обществе. Потом, после того как прошло выступление, мы спросили его: ну как? Он говорит:«Вы знаете, очень много говорили, но такое впечатление, что ни о чем». Это тоже характеризует его как человека.

Человек с огромными знаниями, он никому ничего не вещал. Он был удивительно скромный, поразительный по глубине собеседник. Никогда он не давал почувствовать, что он все знает. Всегда он с глубоким уважением относился к собеседнику любого уровня. Это у него было удивительное человече­ское качество.

Когда Юрий Николаевич выступал с лекциями, он не любил садиться за стол, удаляться от аудитории. Он стоял вот так, — у неео была манера — руки вот так сложит. И вот все мы стоим с открытыми ртами, слушаем, и он стоит среди всех. И создавалась удивительная атмосфера от того, что он среди зрителей, не сидит.

В «Избранном» есть очень интересный материал, переве­денный с санскрита на тибетский. Он утрачен был в санскрите, а с тибетского на английский Юрий Николаевич, перевёл. Это полемика одного пандита-ученого с другим. Видимо, у них была дискуссия, говоря современным языком (это начало XII века). Называется она «Переписка сиддхи». Эти ранние ученые, как они удивительно уважительно относятся друг к другу, без каких-то окриков пытаются доказы­вать. «Многочтимый пандит, Вы утверждаете то-то, а я считаю, что так-то, так-то и так-то». Меня поражает эта почтительная форма доказательств своего мнения без навя­зывания. У Юрия Николаевича это было всегда. Это удиви­тельно — никакой категоричности. Все воспринимается как само собой разумеющееся. Принял ты это — хорошо, не принял — не потому, что ты глупее, а просто потому, что ты до этого не дорос. А говорить, что ты неправ и все, — этого у Юрия Николаевича никогда не было. Это удивитель­ный по отношению к собеседнику человек»..

Все, кто общался с Юрием Николаевичем, ощутили на себе его поразительную заботливость и внимание. Он входил во все мелочи жизни человека и всегда выражал сочувствие и стремил­ся тактично и незаметно помочь ему. Вот какой интересный пример приводит Видена Санджеевна Дылыкова:

«Знаете, мне очень повезло, что мы с семьей познакомились с послом Цейлона. Он был у нас на квартире с женой, и они относились ко мне, как к маленькой девочке. И они меня как-то очень полюбили и пригласили в посольство вместе с родителями. Интересно, как все выходили нарядные, выклика­лись машины послов. И вот выходили мы, просто советские послы, простые люди, и нам нужно было идти пешком. Это было ужасно неудобно. И вот Юрий Николаевич, он был таким тонким человеком, понял, что мы испытываем неловкость... Юрий Николаевич приглашал нас в свою машину, когда заканчивался прием. Он просто подходил к маме и папе и приглашал: «Давайте вместе поедем, я отвезу д6 метро, которое вам удобно, там вас высажу». Так Юрий Николаевич был нашим шофером».

Вилена Санджеевна отмечает, что Юрий Николаевич «на­столько тонко понимал все извилины человеческой души, что делал все, чтобы упростить и снять с людей какие-либо неудоб­ства». Илзе Рудзите дополняет это наблюдение: «Я заметила, — пишет она, — что у всех людей, которые общались с ним, в том числе и у меня, в его присутствии растворялись любые волнения, напряженность, застенчивость, и человек начинал чувствовать себя особенно хорошо, как будто наравне с ним. Это поистине признак великого человека, вмещающего всех людей, независимо от их возраста, образования, уровня культуры...»

Интересное наблюдение делает Вилена Санджеевна Дылы­кова:

«Он был очень скромным человеком, очень тихим, хотя говорил на всех языках. Знаете, для него не было языковых барьеров, как для нас. Он себя чувствовал очень свободно, очень раскованно. Во всех посольствах он был своим челове­ком, но при этом вел себя удивительно скромно. Он как бы присутствовал и как бы отсутствовал... Он избегал суеты. Это человек, который совершенно не выносил суету. Он был настолько совершенен в своем личном продвижении, он был настолько подготовлен всей своей жизнью к этому этапу жизни, что эту суету просто не замечал. Она для него отсутствовала, вернее, он в ней отсутствовал. Суета была, и мы в ней все пребывали, а вот он в ней отсутствовал».

Конечно, деятельность Юрия Николаевича, его взгляды, ми­ровоззрение, непривычные для того времени, часто встречали настороженность и непонимание, а порой и противодействие и грубый окрик. Все это травмировало Юрия Николаевича, кото­рый отличался чрезвычайной деликатностью и вежливостью и того же ждал от других. Однако он проявлял большое терпение и мужество, стремясь понять происходящее вокруг него, разо­браться в новой обстановке и найти наиболее оптимальное и гармоничное решение.

Юрий Николаевич был чрезвычайно неприхотлив в отноше­нии условий работы. Первое время, когда у него еще не было своего кабинета в институте, он занимался под лестницей или в актовом зале — ничто не могло ему служить помехой в работе.

Столь же аскетичен был и его домашний быт. Его спальню часто сравнивают со спальней солдата: постелью ему служил матрац на низеньких ножках, покрытый серым грубошерстным одеялом. Рядом — небольшой столик, на котором всегда стояли свежие цветы. Около окна — книжный шкаф. На стенах — старинные русские иконы и тибетские танки, портреты Елены Ивановны, Николая Константиновича, Святослава .Николаевича. А в углу, прямо у изголовья, стояла большая бронзовая статуя Будды, которой Юрий Николаевич очень дорожил.

Большую помощь Юрию Николаевичу оказывали сестры Людмила и Ираида Богдановы, с которыми он приехал из Индии. Все заботы о быте и домашнем хозяйстве ложились на их плечи. Особенно нужно сказать о старшей сестре — Людмиле, очень скромной, но удивительной женщине. Она была несколько в тени, но без нее и Юрию Николаевичу было бы трудно. Она была опорой невидимой и неслышимой.

Рассказывает Гунта Рихардовна Рудзите:

«Юрий Николаевич маленькими этюдами Гималаев особенно дорожил. Они время от времени делали экспозицию дома и вспоминали путешествие. Ведь там было много встреч, о которых мы не знаем. Юрий Николаевич мне однажды сказал:

«Мы, восточные, о дорогом для себя не говорим». Когда он говорил, он не бросался цитатами из Живой Этики. Подруга моей мамы, которая неоднократно виделась с Юрием Николаевичем и переписывалась с ним, говорила: «Юрий. Николаевич непричастен к Живой Этике».

Большую радость вызвал приезд Юрия Николаевича среди рериховцев. Многие стремились с ним встретиться, задать волновавшие вопросы, просто увидеть старшего сына Николая Константиновича и Елены Ивановны Рерихов. И радость от этих встреч была взаимной. Именно здесь Юрий Николаевич мог коснуться самого сокровенного, самого главного.

На все вопросы он отвечал терпеливо и охотно. Все, кто с ним встречался, получали не только знания, совет, помощь, но и большую духовную радость, и уходили с новым зарядом энергии, окрыленные.

Юрии Николаевич никогда не поучал, не вещал истину, не провозглашал, но порой незаметно, как бы невзначай, говорил о самом важном, самом нужном для собеседника.

Вот что рассказывает об этом Гунта Рихардовна Рудзите:

«Он старался воспитывать. Он учил, что самое опасное — это мелкая боязнь. От этого и другое происходит. Но он не прямо так поучал: «Не надо бояться и все», нет, он с кем-то разговаривал, и вдруг так, между прочим, рассказывал о вреде малого страха. И так незаметно. Я слушала между делом, не очень внимательно, но эти слова были адресованы мне , я их все замечала. Но если бы он меня поучал, тогда у меня возникло бы внутреннее сопротивление, упрямство. Но он старался как можно меньше тыкать пальцем, говорить никак не поучительным тоном, но передать все-таки суть какого-то явления. Это трудно рассказывать — малейшие моменты, их много».

Юрий Николаевич, при всей своей открытости и благожела­тельности, очень отрицательно относился к людям с какими-то астральными явлениями — различными «видениями», слышани­ями голосов и другими феноменальными наклонностями. Он решительно отказывался от какого бы то ни было общения с ними.

Когда кто-то обращался к Юрию Николаевичу с вопросом «Что делать?», он отвечал просто:

«Надо поднимать энтузиазм и героизм. Надо во всем поддер­живать энтузиазм, если он направлен на общее благо».

Сам он был истинным подвижником, подлинным служителем общего блага. Путь его — путь жертвенного служения, лишен­ный всякого личного оттенка. В книге «Озарение» говорится:

«Только отказавшиеся сознательно, от личного и перенесшие сознание в понятие эволюции Мира могут в Нашем понимании называться подвижниками».

Все, кто соприкасался с Юрием Николаевичем, интуитивно чувствовали значительность явления, которое они наблюдали. Нередко одна встреча с Юрием Николаевичем, одна беседа с ним коренным образом меняли взгляды и представления людей, а подчас и самую их жизнь. Так, одна женщина, которой лишь один раз довелось беседовать с Юрием Николаевичем на выстав­ке, потом говорила: «То, чем я была до встречи, это одна жизнь, а после — другая. Он изменил всю мою жизнь».

В чем же причина такого воздействия Юрия Николаевича на окружающих? В чем загадка его личности? Думается, что такое воздействие вызвано особой убедительностью его слов. И эту убедительность придавало словам не только и не столько знание и эрудиция Юрия Николаевича, но то, что он был тем редким человеком, который не только знал, каким должен быть совер­шенный человек, но осуществил его в себе. Он в себе, в самой своей сущности собрал редчайший синтез замечательных челове­ческих качеств.

При внешней невероятной, потрясавшей всех простоте, в нем ощущалась бездонная, беспредельная глубина духовного Космоса. И каждый получал доступ к этим глубинам в той мере, в какой сам мог в них проникнуть. Многие интуитивно чувствовали его внутреннее величие. И лишь немногие могли его объяснить.

Говорит Гунта Рихардовна Рудзите:

«У него был неимоверный внутренний свет. Могу сказать также, что у него был свой, недоступный нам, мир, в котором он жил. Он видел и слышал малейшую мысль нашу и даже то, что мы не говорили. Он был удивительно внимательный к каждому, и нежный, и заботливый. И все же у него был еще мир, великий мир, которого мы касались через его ауру, через его свет, мысли и слова, но все-таки он был для нас недоступный.

Образ у всех остался, но как его передать? Это невозмож­но описать. Где-то в глубине души у всех остался образ — живой, прекрасный, но передать это труднее, потому что ни один фотоснимок его не передает».

Большим потрясением для всех была внезапная смерть Юрия Николаевича. Андрей Николаевич Зелинский сравнил его с птицей, сраженной на лету. Он ушел, полный планов, энергии и сил. И неосуществленное им предстоит претворить еще в жизнь.

Об этом говорит Наталья Дмитриевна Спирина:

«Померк свет над столицей, и одним служителем Общего Блага стало вдруг меньше».

Так было Сказано об уходе Юрия Николаевича Рериха. Многогранен свет, который нес людям Юрий Николаевич. Свет знаний уникальных и свет добра многообразного. Люди перерождались после встречи с ним. Свет потенциальный, заложенный в них изначала, вспыхивал и разгорался от сопри­касания со Светочем великого напряжения. Высокие качества, которые Юрий Николаевич проявлял в общении с людьми, пробуждали в них отклик: его забота и внимание к их нуждам; сочувствие и понимание всего, происходящего с ними и в них;слова о высоком, сказанные по сознанию собеседника; его контакт с Высшим, который не прерывался ни на мгновение — все создавало вокруг него интенсивное поле положительных энергий, которое воздействовало не только на людей, но и очищало окружающее пространство, загрязненное низкими, темными мыслями и эмоциями. Пространство и человек взаимосвя­заны и взаимозависимы. И подобные очистители — подлинные благодетели человечества, разрядители энергий зла. Но велика их жертва. Они берут на себя несовершенства окружающего мира и трансмутируют огнем своего сердца. Это благодетельное напряжение неописуемо велико, но и следствия благие не могут быть исчислены нашими мерами. Их длительность, их распрост­ранение, их результаты могут сказаться через большие сроки.

Конференция, посвященная Юрию Николаевичу Рериху, ко­торая проходила в нашем городе — не есть ли и она отблеск того светоносного дара людям, который он пронес через всю свою многотрудную жизнь, как чашу нерасплесканную?»

Ю. Н. Рерих

<предыдущая страница | следующая страница>