Российская Академия наук Музей антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера)

Министерство культуры и массовых коммуникаций РФ

Федеральное агентство по культуре и кинематографии

Российский этнографический музей

Ю. Ю. КАРПОВ

Мировоззренческие аспекты культуры и социальный опыт горцев дагестана

Санкт-1 (етербург 2007

ББК Т3(24)47 УДК 947.9

Ответственный редактор В. А. Кисель

Рецензенты А. Ю. Синицын, В. А. Дмитриев

Утверждено к печати ученым советом

Музея антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера)

Российской Академии наук

Издается при финансовой поддержке

Российского гуманитарного научного фонда

{проект № 06-01'-16013d )

Карпов Ю. Ю. Взгляд на горцев. Взгляд с гор: Мировоззренческие аспекты культуры и социальный опыт горцев Дагестана.— СПб.: Петербургское Востоковедение, 2007. — 656 с. (Ethnographica Petropolitana).

В книге рассматриваются вопросы формирования мировоззренческих слагаемых культуры и их влияния на социально-политические пракгики населения горных районов Дагестана. Дан анализ систем­ных начал восприятия представителями горско-дагестанского общества природной и социальной сре­ды, которое во многом определяло ценностные ориентации местной культуры и взаимодействие мик рокосма данного общества с внешним миром. В историческое время горный Дагестан являл собой по-своему уникальный вариант социальной эволюции, где главным фигурантом была обшина, на базе ко­торой функционировали так называемые вольные общества, во многом определявшие политический облик Страны гор до второй половины XIX в. В работе широко освещены принципы и механизмы жиз­недеятельности данных социальных моделей, вопросы сложения базовой личности и ее отношений с «обществом», а также закономерности формирования комплекса власти и института политического лидера в местной среде. Особое внимание уделено проблеме Кавказской войны, так как Дагестан ока­зался родиной мюридистского движения и главным театром военных действий в войне России с горца­ми Кавказа. Использование исследовательских методов этнологии {социальной/культурной антрополо­гии) позволило предложить новую интерпретацию причинам и ходу развития указанных явлений и со­бытий. Завершающий раздел монографии посвящен трансформациям, которые в XX в, претерпело дагестанское общество в целом и горская община в частности, а также социокультурным и эгнополи-тическим процессам и явлениям, наблюдаемым в последнее время.

Книга предназначена для этнологов, историков, культурологов и широкого круга читателей, инте­ресующихся вопросами истории и культуры народов Дагестана и Кавказа в целом.

На первой странице обложки: Селение Тинди. Художн

1ик Ю. М. Кар

пов.

Технический редактор -Редактор и корректор

Подписано к печати 07.09.2007. Формат 70х100 7,₆ Печать офсетная. Гарнитура «Тайме». Бумага офсетная Объем 41 псч. л. Тираж 1000 экз. Заказ № 4349

Отпечатано с готовых диапозитивов в ГУП «Типография „Наука"» 199034, Санкт-Петербург, 9 линия, 12

© Ю. Ю. Карпов, 2007

© Петербургское Востоковедение, 2007

©МЛЭ РАН, 2007

Зарегистрированная торговая марка

Правды о цветах нет. есть наука ботаника. Виктор Шкловский

Предисловие

Понятию культура даются различные определения. Если понимать под куль­турой системное производство продуктов материального и духовного свойства и такую же передачу их значений и механизмов их создания во вре­мени, то подобное ее видение неизбежно должно опираться на понятие опыт. Тогда системно передаваемый от поколения к поколению социально значимый опыт будет являться собственно культурой. Опыт же приобретается в ходе со­прикосновения человека и групп людей с окружающей действительностью. Соприкосновения не только в страдательном залоге (ср.: «испытание»), по и активного (ср.: «опытный»). В русском языке «опытный» — это «искусивший­ся опытом, бывалый, знающий и умеющий, живший, видавший, делавший мно­го» [Даль, 1999, т. 2, с. 688 — 689J. В аварском языке «опыт» буквально озна­чает «пробу сил» (х1албихъи, отх1ал — 'сила' + бихьи — 'проба').

Активное соприкосновение/контактирование человека с окружающей дей­ствительностью своим начальным моментом имеет чувственное ощущение, которое переходит в устойчивое (и потому уже отчасти системное) ощущение внешних структурных характеристик объектов и процессов материального ми­ра. Подобное ощущение будет восприятием, которое есть «нахождение себя в ином», «знание иного плюс знание себя» [Лосев, 1993, с. 512 и след.]. Соот­ветственно, восприятие человеком или группой людей окружающего мира во всем разнообразии его форм, проявлений — это мировосприятие или миро­воззрение, и оно является рефлексией через приобретаемые и усваиваемые способы организации опыта.

Если рассматривать культуру в ее отношении к природе и обществу, то к первой она обращена вещественно-предметной деятельностью, удовлетворяю­щей потребности людей, а ко второму — организационно-коммуникативной дея­тельностью, «создающей форму для того содержания, которое несет с собой общество». Отношения общества и культуры могут рассматриваться в различ­ных категориях, например, как «содержание — форма» и т. п., однако в целом, действуя взаимно, они образуют «культурные способы опредмечивания обще­ственных отношений» или социокультурные явления и процессы. Последние складываются и проявляют себя в ходе опыта, т. е. контактирования общества с внешним миром, восприятия себя в нем — в его природных условиях, в его времени, тем самым создавая «особый тип предметной реальности» [ЬСаган, 1996, с. 95—97]. Предметная же реальность включает разнообразные общест­венные формы (социальные институты), а также формы организации пользо­вания материальными объектами (природными угодьями— землей и т. п.) —

через включение общества в природный макрокосм и организацию «своего» пространства и «своего» времени — микрокосма— в нем. Это создает условия для жизнеспособности общества как организованной, т. е. искусственно, точ­нее «культурно» сформированной целостности или социокультурной модели. «Свое» пространство такой модели подразумевает, что при любых естествен­ных пространственных формах окружающей среды люди делают их своими — искусственными, выделяя центр и периферию, т. е. вводя в системные отноше­ния, «окультуривая», что необходимо уже для ориентации в жизненном про­цессе. «Живое» (чувственное) восприятие мира совмещается с категориальным его восприятием, выработанным в условиях функционирования социокультур­ной модели, целостности. Здесь можно говорить о «своем способе пережива­ния мира» как отражении общественной практики (опыта) или о «своем осо­бом способе восприятия мира (каждой. — Ю. К.) цивилизацией» [Гуревич, 1972, с. 17]. «Концептуальные и чувственные категории», совокупно творя систему, создают при различных обстоятельствах разные «цивилизации».

Сорок лет назад появилась книга востоковедов Г. и Г. А. Франкфортов, Дж. Уилсона и Т. Якобсена, которую они назвали «попыткой понять взгляд древних жителей Египта и Месопотамии на окружающий их мир», и они реа­лизовали такую попытку, проследив различные варианты «связи между стра­ной и культурой». Контрастность пустыни и возделываемой земли в Египте, особая осязаемость природных циклов (от каждодневного до годовых) со стро­гой «упорядоченностью» разливов Нила, однообразие и симметричность ланд­шафта наложили, по мнению авторов, глубокий отпечаток на культуру древ­них египтян. Последний нашел выражение в четком следовании пропорциям, создававшим гармоничное равновесие в изобразительном искусстве, в стрем­лении к симметрии в космогонии и теогонии. Опосредованно это же прояви­лось в государственной системе, во главе которой стоял «идеальный прави­тель», сочетавший милость с устрашением («подобно тому как солнце и Нил милостивы, но грозны в своей производительной мощи»). Отличную картину мира являла Месопотамия, где «природа не сдерживала себя, во всей своей мощи она сокрушала и попирала волю человека, давала ему почувствовать во всей полноте, сколь он ничтожен». Иначе чем в Египте жители Месопотамии моделировали космическое государство и во многом повторявшую его земную модель государства [Франкфорт и др., 1984].

Ярко написанное исследование стало в свое время (а для подавляющей части отечественной аудитории через 20 лет) событием. Сейчас найдутся же­лающие упрекнуть его авторов в тех или иных недочетах либо ошибках, на­пример в концептуализации местности. Действительно, подход современного конструктивиста не приемлет этого.

«Переживание подлинности пространства,— пишет один из таких ученых безотносительно к упомянутой книге, — это единственное, что делает обра­щение к нему чем-то иным и большим, нежели исследование образов и схем пространства как частного случая в общей культурной картине мира. Но само это переживание подлинности может оказаться не подлинным, точнее говоря, противоположность подлинного и не подлинного рискует утерять смысл в той же мере, в какой... любой более или менее внятный способ концептуализации местности может быть интерпретирован как социальный и культурный фено­мен» [Филиппов, 2002, с. 51]. В несколько ином ракурсе скепсис может быть выражен через «проблему восприятия и переживания пространства не только

как несомненности, но и как результата выученного, концептуализированного взгляда» [Тишков, 20036, с. 288J.

Однако откуда берется «выученный, концептуализированный взгляд»? Во многом из различных форм и видов опыта, а не только из голов озабоченных разными проблемами так или иначе ангажированных лиц. Конечно, можно го­ворить, что, например, чеченское общество нынешних времен вполне совре­менно (и принадлежит к «культуре» едва ли не постиндустриальной), и все в событиях, наблюдаемых в Чечне в последние двадцать лет, обусловлено почти заурядными проблемами многих постсоветских обществ, только при особых обстоятельствах (см., напр.: [Тишков, 2001]). Однако вряд ли удастся действи­тельно понять эти «события» вне историко-культурного контекста жизнедея­тельности данного общества на протяжении, по крайней мере, последних ве­ков. Своя специфика была, существует и переживаема этим обществом, а рав­но и другими обществами как системно функционирующими организмами с собственным социальным опытом . И если в них конструируется этничность или нечто другое, отчасти подобное или, наоборот, противоположное ей, либо «социальность» иного порядка, то резонно полагать, что происходит это во многом по «своим» схемам и моделям и со «своей» спецификой. А специфика определяется многими факторами (перечислять которые почти бессмысленно ввиду их множества), и если некоторые факторы в последнее время оказыва­ются не столь действенными, как прежде (что требует изучения), то это не озна­чает, что на формирование самой социокультурной модели они не оказали в «свое» время при определенных условиях должного влияния. И потому вряд ли следует напрочь отвергать значение в том числе «концептуальных и чувст­венных категорий», которые, судя по всему, принимают активное участие в формировании системы «картин мира» — различных в разных условиях. И эти категории тоже являются слагаемыми указанного опыта.

Их значение может интерпретироваться различно. В сочинениях в стиле философского эссе «концептуализацию местности», «переживания простран­ства» в «национальном образе мира» не возбраняется подавать прямолинейно. «Если степь безымянна и безгранична, то в горах каждая вершина и долина имеют свое название и свою индивидуальность. Это способствует укреплению в человеке самостоятельности и в то же время себялюбия, оригинальничанья; защищает от искусственной централизации, но и создает опасности раздроб­ленности» [Шубарт, 2000, с. 15]. Или: «В России, где Космос— равнина, там Социум — горы: таким должен быть, в противовес Природе. А в Грузии, где Космос — горы, Социум должен быть прост, „равнинен", сглажен — и так слажен...» [Гачев, 2002, с. 162]. Такова специфика жанра, у которого есть свои преимущества и свои недостатки. Но вряд ли нужно абсолютно сторониться этих категорий и в работах академического жанра, ибо трудно при исследова­нии конкретных культур избегать (не видеть, что, однако, не означает изобре­тать и конструировать самим) специфики переживания (восприятия) их носи-

Влияние «традиционного» социальною опыта населения Чечни и Дагестана на прин­ципиально несхожие сценарии развития политических процессов в соответствующих рес­публиках в последние десятилетия показаны в статье Э. X. Кисриева [Кисриев, 2004а]. Со­шлюсь также на работы социального психолога Георгия Нижарадзе, который в ряде про­блем современною грузинского общества резонно видит влияние социокультурного насле­дия прошлого (см., напр.; [Нижарадзе, 2000]).

включенности в тамошнее пространство, благодаря опыту, приобретенному в пережитое и проживаемое время прошлого и настоящего.

В начале работы я сосредоточу внимание на мотиве «переживания про­странства», конкретно — гор. Назову его мотивом, ибо подобное переживание действительно может являться конструктом творчества отдельных людей в разных ситуациях и в различных целях, что желательно проследить и уточ­нить. Однако вряд ли стоит априори исключать «реакции» культуры и ее носи­телей на «свое» и «чужое» пространство, «реакции», которые способны нахо­дить отражение в разных формах социального опыта. Материалы большинства глав, связанные с разнообразными явлениями культуры горцев Дагестана, должны скорректировать эти и иные предположения. Не общие характеристи­ки социально-исторического, семиотического, цивилизационного и других подходов, а анализ конкретики (в ее подчас утомительно большом объеме) способен, как видится, приблизить к более или менее объективным оценкам характера взаимодействия мировоззрения и социального опыта. И такой же подход позволяет иначе, чем ныне распространено, взглянуть на проблему Кавказской войны XIX в., на ее идеологию и практику . Иначе уже потому, что образ «дома», маркирующий центр «своего» микрокосма или же состав­ляющий сам микрокосм, определенно влияет на взаимоотношения его обита­телей с соседями — ближними и дальними, с которыми на протяжении исто­рического времени сложился оригинальный порядок отношений, и теми но­выми соседями, которые появляются в орбите жизнедеятельности дома-микрокосма с собственными порядками. С учетом закономерностей функцио­нирования культуры, развития социального опыта в прошлом (если такие за­кономерности удастся выявить) можно более взвешенно пытаться оценивать и явления, которые происходят в дагестанском обществе в последние годы и в настоящий момент. Таковы цель и основные задачи настоящей работы.

У Адама Мицкевича в цикле «Крымских сонетов» есть стихотворение с примечательным для настоящего случая названием: «Вид гор из степей Козло­ва». Михаил Лермонтов сделал его вольный перевод под влиянием личных кавказских впечатлений.

Аллах ли там воздвиг твердыни, Притоны ангелам своим; Иль дивы, словом роковым, Стеной умели так высоко Громады скал нагромоздить, Чтоб путь на север заградить Звездам, кочующим с востока?..

³ Одним из парадоксов современного исторического кавказоведения является то, что при крайне негативном отношении ученых Северного Кавказа к интерпретации причин и истоков Кавказской войны, которую более двадцати лет назад предложил М. М. Ьлиев (о ней подробнее см. в 3-й и 4-й главах), равноценный ответный ход с их стороны предпринят не был. Поэтому «концепция» Ьлиева в настоящее время является весьма популярной в науке, а его работы признаются «самыми фундаментальными» на тему Кавказской войны (см., напр.: [Война и ислам, 2000, с. 12, 17; Гатагова, 2001, с. 51; Гордин, 2000, с. 33]).

Название моей работы подразумевает взгляд на горы и их обитателей из болотистого Петербурга. Попавшего в горы впервые они завораживают гран­диозностью (а могут испугать, подавить, как случилось с одним моим ком­паньоном по одной из экспедиций)— очень многое в них выглядит карди­нально иначе, отличаются здешние люди и каноны их жизни.

В свою очередь, по свидетельствам некоторых моих друзей-кавказцев, при первом знакомстве с ровной бескрайностью лесов Северо-Запада России или с осенне-зимней безликостью голой степи Украины их глаз требовал в обзоре некой преграды — огромных размеров стены, которая бы замыкала простран­ство, а лучше — ярких вертикалей гор. Еще рассказывают о некоем самодея­тельном художнике, на картинах которого дороги почти всегда нарисованы идущими вертикально; для зрителей это было непонятным до тех пор, пока они не узнавали о его горском происхождении. Отсюда вторая составляющая названия работы — взгляд с гор.

Это маленькие, очень частные зарисовки «переживания пространства», ко­торые, конечно же, не следует абсолютизировать (а может быть, и совсем при­нимать в расчет). Однако в таких «переживаниях» имеется интрига. Не навя­зываю ее, но предлагаю проследить на различных материалах, имеет ли реаль­ное основание использование такой интриги в оценках истории и культуры горцев Дагестана. Материалы, которые будут здесь изложены, я собирал с на­чала 1980-х гг. в библиотеках, в архивах, в этнографическом поле ⁴. Они не ис­черпывающи, но, как представляется, в целом репрезентативны.

Завершая предисловие, хочу привести такую цитату: «Если скудость ума, недостаток опытности в современных делах, слабые познания прошедших де­лают сочинение мое ошибочным и малополезным, то, по крайней мерс, я про­кладываю путь тому, кто, обладая большими достоинствами, большим красно­речием и проницательностью, сумеет выполнить его удовлетворительнее...» Автор закончил фразу так: «...Поэтому если я не заслуживаю похвалы, то не должен быть подвергаем и порицанию» [Макиавелли, 1998, с. 147]. В свой ад­рес я готов принять все заслуженные порицания.

⁴ Я благодарен коллегам-этнографам А. И. Азарову, Ю. М. Ботякову, Е. Л. Капустиной, Е. Б. Кочстовой, А. В. Курбанову, Л. Ю. Синицыну, а также художникам IO. М. Карпову и II. В. Семенову, которые в разные годы помогали мне собирать материал во время экспеди­ционных поездок на Кавказ.

Глава 1

Для начала три выдержки из работ авторов XIX столетия. Они примеча­тельны характерными впечатлениями сторонних людей от увиденного в горах Дагестана: самих гор— не просто непривычной, но величественно чу­жой для жителей равнин среды обитания человека, и горцев— насельников здешних мест, в чьем облике, манерах и проч. угадывался след здешней при­роды, ее мира.

Первые две цитаты относятся к самому западному району Дагестана, насе­ленному дидойцами, чье самоназвание цезы происходит от местной лексемы це]— 'орел'. Этот район, известный с античных времен под именем Дидо или Дидоэти, выглядит предельно контрастным по сравнению с Алазанскои доли­ной, над которой он нависает с востока отвесной стеной, нередко скрываемой облаками. Вот что писал Н. И. Воронов:

Признаться, после недавних видов роскошной Алазанскои долины, проезд по этому горному коридору, притом с непривычки к здешним тропинкам над глубокими скатами... первые впечатления Дагестана на незнакомого с его тру­щобами путника производят нечто тяжелое, болезненное... На скатах дидойских громадных гор все людское и все, что не горы, кажется равно ничтожностью: оно бежит от глаз... Целый аул представляется издали не больше чем осиным гнездом, прилепленным к камню; засеянные хлебом поля кажутся разбросанны­ми там и сям по горе желтыми пятнами, на которых работающие женщины ко­пошатся точно муравьи... Этою громадностью фона... здешних видов, скрады­вающего все детали, можно объяснить то общее впечатление, какое производит собою Верхний Дагестан: повсюду горы, издали — самые безжизненные, на ко­торых, кажется, нет угодья ни для растительности, ни для животных и человека. А между тем край заселен густо, лесу вдоволь, и сколько стад находит для себя обильную пищу на этих, по виду, голых горах... Может быть, орлами они назы­вают себя потому, что селения их, как орлиные гнезда, расположены на значи­тельной высоте...

[Воронов, 1868, с. 9—10, 12, 15—16J '

Другой автор буквально вторил ему:

Самое близкое к Грузии дагестанское племя, заоблачные гнезда которых ви­сят на своих утесах прямо над роскошной Кахетией. текущей вином и медом. —

Здесь и далее в цитатах сохранены авторские варианты написания терминов, топони­мов, имен и т. п.

дидойцы, — даже называют сами себя орлами, цези... До такой степени они со­знают свое положение орлов, свои вкусы орлов, свою удаль орлов...

[Марков, 1883, с, XLIII]

И наконец обобщенный взгляд на дагестанца как такового:

Каждый оборванный горец, сложив руки накрест, или взявшись за рукоять кинжала, или опершись на ружье, стоял так гордо, будто был властелином все­ленной... Во всем видны гордость и сознание собственного достоинства.

[Дубровин, 1871, с. 547]

Образные характеристики и определения. Очевидно, специфическая аура Дагестана накладывала свой отпечаток на все, что имело к нему отношение и соприкасалось с ним.

1.1. Гора Кавказ

Текст Ветхого Завета гласит:

И увидел Господь [Бог], что велико развращение человеков на земле, и что все мысли и помышления сердца их были зло во всякое время; и раскаялся Гос­подь, что создал человека на земле, и восскорбел в сердце Своем. И сказал Гос­подь: истреблю с лица земли человеков, которых Я сотворил, от человеков до скотов, и гадов и птиц небесных истреблю, ибо Я раскаялся, что создал их.

Ной же обрел благодать пред очами Господа [Бога]...

Далее следует рассказ о пророке Ное и о его скитании в ковчеге со своими родственниками и тварями земными по бескрайним водам.

...И вспомнил Бог о Ное, и о всех зверях, и о всех скотах, [и о всех птицах, и о всех гадах пресмыкающихся], бывших с ним в ковчеге; и навел Бог ветер на землю, и воды остановились... И остановился ковчег в седьмом месяце, в семна­дцатый день месяца, на горах Араратских... И благословил Бог Ноя и сынов его и сказал им: плодитесь и размножайтесь и наполняйте землю [и обладайте ею]...

[Ветхий Завет. Бытие, 5: 5—7: 8: 1—4; 9: 1]

Большая часть рода человеческого, исповедующая иудаизм, христианство и ислам, убеждена, что жизнь после Потопа началась на Земле именно с Ара­ратских гор. Есть разночтения в том, какая конкретно гора упоминается в Свя­щенном Писании, но крайне редки сомнения в локализации ее в пределах Кавказа". Поэтому, так или иначе, земля Кавказа, Гора Кавказ (здесь и далее выделено мною. — Ю. К.) воспринимаются колыбелью современного (после-потоппого) человечества. Отсюда и научная терминология XIX столетия: кав-касионский (европеоидный) антропологический тип и яфетиды историко-линг-вистических построений академика Н. Я. Марра. Отсюда же претензии той или

" Останки легендарного ковчега Ноя «находят» и в Дагестане. Насколько мне извест­но, они якобы были некогда обнаружены в окрестностях селения Карата и в Рутульском р-не. В последнем на горе Нугьеабан (Поя гора) в конце лета устраивается мавлид (моление) [ПМА, № 1757, л. 56; 2006, л. 51 об.—52]. Впрочем, останки ковчега якобы недавно были обнаружены и в горах Южного Казахстана (устное сообщение казахстанского этнографа Р. Кукашева).

иной части обитателей современного Кавказа на наследование именно ими за­ветов пророка Ноя. В начале XXI в. они звучат неожиданно громко.

Идеолог и лидер одного из общественно-политических движений совре­менной Чечни Хож-Ахмед Нухаев уверенно заявляет, что гора, на которой на­шел спасение легендарный ковчег и откуда возобновилась жизнь,— это Эль­брус, располагавшийся якобы на земле чеченцев, и что его народ является пря­мыми потомками пророка, хранителями древнейшего священного языка и ана­логичных традиций, соответственно, и судьба у этого народа особая [Нухаев, 2002, с. 205 и след.]. «Может появиться вопрос, — говорит Нухаев, — сущест­вует ли до сих пор в мире народ, который идентифицировал бы себя (!? — Ю. К.) как „народ Ноя" (Ноаха, Нуха)? Да, такой народ существует и по сей день, занимая... то священное место, на которое сошли с Ковчега спасенные Всевышним от Потопа люди. Народ этот— нохчи (чеченцы)». По убеждению Пухаева, именно данный народ может и должен, точнее, ему предписано свы­ше показать миру, человечеству пример выхода из тупика, в котором оно ока­залось в результате шествия по ложному и все разрушающему пути цивилиза­ции. Выход якобы один — воссоздание общественной структуры, построенной на кровнородственных связях и живущей по «естественным законам», которые как нельзя более точно соответствуют законам мединской общины пророка Мухаммада (Магомеда) и истинного ислама. Примечательно, что автор кон­цепции на чеченской почве находит едва ли не истоки этой мировой религии. Он поясняет: Чечня страна горная, а образ горы может быть представлен тре­угольником. «Гора», по-чеченски лам, в народном сознании напрямую ассоции­руется с «силой». Три треугольника, которые, согласно выстраиваемому пла­ну, лежат в основании будущего готового жить по законам природы чеченско­го общества (каждый треугольник имеет свой цвет и свою символику, зеленый олицетворяет веру, ислам, красный — символ нации, крови, белый — власти и чистоты), — это три горы — три силы, а совмещенные в форме звезды они да­ют 9-кратно увеличенную силу. Если принять во внимание, что «9» по-чечен­ски исс, то девятиконечная звезда будет являться зримым олицетворением ИС(С)-ЛАМа. Вот такая многозначительная символика. В трехмерном измере­нии подобная звезда выглядит девятигранной пирамидой, которую, по мнению автора концепции, резонно называть горой, «так как гора является (как это многократно подтверждает и Коран) воплощением и символом всего самого устойчивого, твердого, незыблемого на земле». Она же— «Национальная го­ра» — «модель Национального порядка» [Нухаев, 2003].

Современное мифотворчество?! Его заразительность обеспечивается не одним талантом автора убеждать, но и сохранившимися в народе легендами и преданиями. Х.-А. Нухаев обоснованно ссылается на традиционные представ­ления чеченцев (а им чрезвычайно близки, если не аналогичны и представле­ния ингушей) о