Теократические основы иранской революции

В Иране революционной преданностью исламскому государству объясняется тенденция элитистских мобилизационных систем к смешению религиозных и светских ценностей. Стремясь к фун­даментальному преобразованию бюрократических авторитар­ных систем, революционеры осознавали необходимость сохра­нения связей с традиционными ценностями, способными слу­жить обоснованием политического курса, устремленного к но­вому общественно-политическому строю. Революционеры обе­щают не только построить идеальное общество в будущем, но и придать легитимность собственной преобразовательной дея­тельности путем обращения к религиозным традициям. Маркс подчеркивал, что Кромвель для победы буржуазной революции обращался к образам и сюжетам Ветхого завета. Когда же цель была достигнута, когда была завершена буржуазная трансформа­ция английского общества, Локк отказался от аппеляции к взгля­дам пророка Аввакума. Стало быть, в этих революциях воскреше­ние мертвых служило прославлению новых битв, а не пародиро­ванию старых, преувеличению данной задачи в воображении, а вовсе не бегству от разрешения ее в действительности, воскреше­нию духа революции, а не вызыванию ее духа⁶.

Когда иранские муллы (улемы), аятоллы и другое шиито-му-сульманское духовенство возглавило в конце 70-х годов антишах­скую революцию, они превратили монархическое государство в централизованную теократию, объединившую священные цен­ности с элитистскими мобилизационными структурами. Армия и тайная полиция, ранее управляемые гражданской администра­цией Ирана, попали под репрессивный контроль местных мече­тей, исламских комитетов и революционной гвардии. Подвергая критике ряд ценностей, ассоциируемых как с капитализмом Со­единенных Штатов, так и с советским коммунизмом, харизмати­ческий лидер аятолла Хомейни основал новую исламскую ре­спублику на примате духовных ценностей ислама шиитского тол­ка: идеализме, простоте, чистоте, законах Корана, справедливо­сти и единообразии. Этот союз мечетей и государства являет со­бой случай нетипичной реставрации народно-теократических ценностей, разворачивающийся на фоне научно-технических, светских тенденций, характерных для конца XX в. Воскресив мертвую систему, муллы получили большую, чем когда-либо в истории Ирана, власть над проведением политического курса.

Падение в начале 1979 г. династии Пехлеви явилось следстви­ем структурно-поведенческого кризиса, подорвавшего легитим-

167

ность монархического режима. Шахское государство не смогло ни обрести действенной сильной власти, ни вступить в союз с другими группами; поэтому проправительственная коалиция распалась. Репрессивное правление службы САВАК (Служба на­циональной безопасности и информации) и военных подходило к концу. Военное положение и цензура над прессой сменялись более мягким отношением к диссидентам. Такая непоследова­тельность усиливала решимость оппозиции свергнуть шаха. Мо­нархический режим пал еще и потому, что не обладал достаточ­ной консенсуальной властью, которая позволила бы ему полу­чить поддержку основных социальных групп. За шахом никогда не стояло широкой коалиции. В числе его главных сторонников, помимо высших армейских офицеров и тайной полиции, находи­лись верхушка чиновничества, технократы и промышленно-фи-нансовые нувориши. Они, однако, в 1978 г. оказались ненадеж­ными сторонниками. Много иранских богачей бежало из страны. Военно-полицейские силы ослаблялись фракционным соперни­чеством. Между офицерами и рядовыми, отказавшимися высту­пать против исламских революционеров после того, как в 1979 г. шах покинул страну, лежала пропасть. Большинство технократов и правительственных чиновников не были сторонниками шаха; в 1978 г. по стране прокатилась волна забастовок государственных служащих. Лишенный поддержки граждан и либеральной про­фессиональной элиты, в восстановлении своей власти шах пола­гался на вооруженую и финансовую помощь Великобритании и особенно США. Хотя в 1978 г. президент Картер и заявил о своей поддержке монархии, но он подчеркнул важность соблюдения прав человека. Это еще больше ослабило позиции шаха. Бюро по правам человека Государственного департамента США наложило эмбарго на предназначенное Ирану снаряжение для сил охраны общественного порядка. В то время как Совет национальной без­опасности США поддерживал военные действия Ирана против антишахских сил, Государственный департамент добивался, что­бы преемником династии Пехлеви стало стабильное, «умерен­ное», нерелигиозное гражданское правительство. Едва ли подо­бная противоречивая политика могла укрепить монархическое правление.

Дальнейшее разрушение основы власти шаха было обуслов­лено неэффективностью его правления и массовым характером оппозиции. Марвин Зонис описывает шаха как человека, отли­чающегося низкой самооценкой, нерешительностью, пас­сивностью, зависимостью, несамостоятельностью и отсутстви­ем веры в себя, то есть как в высшей степени противоречивую

168

личность⁷. Это заставляло его держаться помпезно, выказывать презрение к народу и проводить нерешительную, непоследова­тельную и непредсказуемую политику. Импульсивные решения чередовались с отходом от активной политической деятельно­сти в ответ на выступления оппозиции против его программ. Видимость абсолютной личной власти маскировала ограничен­ность его реального институционального контроля над прово­димыми социальными переменами — быстрой индустриализа­цией, урбанизацией и повышением доступности образования. Вследствие слабой институционализации правительственного аппарата подчиненным ему чиновникам недоставало четко от­работанных процедур принятия решений. В результате процесс проведения политики в стране был парализован. В 1974 г. шах узнал, что у него рак лимфатических желез. Это сделало его еще более нерешительным.

Шах часто менял свои решения, и это усиливало оппозици­онные настроения. Контроль над розничными ценами в торгов­ле он сочетал с приверженностью свободному рынку. После вве­дения политики перераспределения, развития социальных служб, повышения зарплат и субсидий на питание он переклю­чился по требованию МВФ на политику жесткой экономики. Порождая определенные ожидания и не оправдывая их, такая непоследовательная политика усилила недовольство самых раз­ных социальных групп: либерально настроенной интеллиген­ции, левых социалистов и традиционалистов вроде шиитского духовенства, студентов-семинаристов, базарных торговцев и не­имущей части горожан.

В конце 70-х годов образовался разрыв между политическими мероприятиями и их результатами. Вопреки ожиданиям шаха, что его программы принесут всеобщее экономическое процвета­ние, к 1977 г. начались замедление экономического роста, усиле­ние инфляции, безработицы, неравенства. В частности, после 1975 г. даже выпускники университетов, средних школ и семина­рий стали участниками антишахских демонстраций, митингов и маршей.

Несмотря на всю мощь военно-монархического государства, шахский режим пал, потому что клерикальная оппозиция сни­скала себе наибольшую поддержку и культурную легитимность. На протяжении всей истории противостояния шаху муллы доби­лись полной солидарности, в основе которой лежали общеисла­мистские ценности, тесные личные связи, появившиеся благода­ря бракам, заключавшимся между клерикальными семействами, а также корпоративная общность, возникшая после обучения в

169

семинариях, например в Куме. Одержимые неистовым стремле­нием к своей духовной цели — возрождению Ирана, — эти «пури­сты» добились верховенства над прочими группами, входящими в состав коалиции многих классов, таких, как либерально настро­енная интеллигенция и левые социалисты.

Охватившее страну недовольство подтолкнуло шиитских мулл к тому, чтобы возглавить исламскую революцию; культур­ные ценности позволили им одержать победу над династией Пехлеви. Когда в 70-е годы правительство взяло под свой конт­роль пожертвования мечетям, закрыло религиозные издатель­ства, распустило студенческие религиозные ассоциации, под­вергло арестам, пыткам и казням мулл-диссидентов, это вызва­ло волну ненависти к шаху. Вторжениями в мечети и святые ме­ста тайной полиции не удалось запугать мулл. Несмотря на все попытки ослабить их политическую власть, последние были все-таки более независимы, чем любая другая социальная груп­па. Так как шах подвергал преследованиям профсоюзы, ассо­циации профессионалов и политические партии, только муллы имели возможности для выражения протеста против его поли­тики. Опыт, которым они обладали в организации религиозных процессий, пригодился им, когда они возглавляли антишах­ские уличные демонстрации. Будучи искусными ораторами, они способны были выразить мысли и чаяния городского насе­ления. Религиозные поборы и пожертвования от торговцев с базаров давали финансовую самостоятельность мечетям, нахо­дящимся вблизи базаров. Таким образом, городские муллы обладали всем необходимым для того, чтобы возглавить антишахскую революцию: мотивами, финансами, иерархиче­ской организацией, навыками общения и связью с городскими массами.

В ходе своего духовного «крестового похода» муллы обвини­ли шаха в разрушении исламских ценностей. В стране, где свы­ше 90% населения являлись мусульманами-шиитами, шах вы­ступал как носитель доисламских персидских традиций, восхо­дящих к Киру Великому (600—529), основателю персидской им­перии. Он попытался соединить нравственные традиции Ирана («иранскую теологию») и материальные блага, которые можно было получить у западных держав — Соединенных Штатов, Ве­ликобритании и Франции: последние достижения науки, техно­логии, ядерную энергию и экономические займы. Но когда в конце 70-х годов экономический рост снизился, верность шаха традициям персидской культуры не обеспечила ему моральной поддержки. С религиозной точки зрения его отношение к пер-

170

сидской культуре, светским ценностям, связи с США и Велико­британией доказывали нелегитимность его правления. Муллы обвиняли шаха в прозападной государственно-капиталистиче­ской политике, приведшей к тому, что иранцы начали подражать стилю жизни, принятому в Западной Европе и США, что приве­ло к престижным расходам, кризису духовности, падению нра­вов и упадку культуры.

Для того чтобы остановить падение значения культурных цен­ностей, связанное с крахом монархического режима, муллы вы­ступали за слияние священных и мирских ценностей в рамках единого теократического режима. Муллы полагали, что лишь они, а не светские властители типа шаха, обладали полномочия­ми для проведения в жизнь законов Корана и такого управления обществом, при котором Иран сможет вернуть себе духовную чи­стоту раннеисламского периода. Считая себя духовным центром иранского общества и вершиной политической иерархии, они призывали массы к борьбе с монархическим режимом. Разыгры­вались мистерии и проводились ритуальные шествия, прослав­лявшие мученичество имамов (духовных лидеров) прошлого, по­страдавших от несправедливостей правителей. Религиозные про­цессии и траурные церемонии превращались в политические де­монстрации, символизирующие враждебность порочному режи­му. С помощью этих мобилизующих действий, связывающих священные традиции с современной политической ситуацией, улемы ослабляли легитимность шаха, подрывали основы его вла­сти и устанавливали новый теократический режим, руководимый религиозными законниками⁸.

Заключение

При анализе перехода к мобилизационной системе в Германии, Китае, Вьетнаме, на Кубе и в Иране были рассмотрены три цен­тральных вопроса: теоретические причины фундаментальных преобразований, вытекающие из них изменения в политике и влияние на социальные преобразования новой государственной политики. Во-первых, переход к элитистской мобилизацион­ной системе с теоретической точки зрения явился результатом крайне неблагополучного стечения обстоятельств, связанного с одновременным углублением структурного, культурного и по­веденческого кризисов. В каждой из пяти стран произошел рас­пад проправительственной коалиции не из-за массовых репрес­сий, а из-за того, что ее деятельность была парализована и она не смогла разрешить основные социально-экономические про-

171

блемы. Полиция и судьи Веймарской республики сквозь пальцы смотрели на неистовство нацистов. Репрессивные меры, ис­пользуемые наряду с согласительной тактикой, едва ли могли сокрушить радикальную оппозицию, противостоявшую прави­тельствам Китая, Вьетнама, Кубы и Ирана. Напротив, непосле­довательные репрессии привели к еще большему неподчинению режиму, так как снижали страх перед возмездием, не устраняя антиправительственных настроений. Зашедший в тупик про­цесс проведения политики, не сумевший стабилизировать быс­трые социальные перемены, усилил неповиновение существую­щим властям.

Все пять названных режимов основывались на слабом инсти­туциональном фундаменте. В Веймарской республике государ­ственные служащие, армейские офицеры и судьи демонстриро­вали весьма слабую лояльность демократическим принципам. Когда в 30-е годы правительство утратило дееспособность, кан­цлер и президент руководили страной главным образом посред­ством указов, а не проводя законы через рейхстаг. Правительст­венные учреждения в Китае, Вьетнаме, на Кубе и в Иране не имели под собой прочной институциональной базы. Находясь в зависимости от воли своих верховных правителей, они не разра­ботали стабильные процедуры принятия решений, их деятельно­сти не хватало инновационности и комплексности; поэтому они и не обладали четкими неперсонифицированными полномочия­ми и обратной информационной связью, без которой нельзя обойтись при проведении политики адаптации к меняющимся условиям.

Недееспособность правительства вместе с деинституциона-лизацией обусловили утрату легитимности. Власть предержа­щие чиновники оказались не в состоянии убедить население в том, что искренне верят в правоту своего дела, считают его по­лезным, а именно это могло бы стать оправданием их пребыва­ния у власти. Существующее правительство не могло обеспечи­вать материальные блага для того, чтобы снискать себе поддер­жку широких масс и честолюбивых элит. Оно не нашло таких духовно-нравственных и идеологических доводов, которые убе­дили бы скептиков в необходимости идти на жертвы ради дости­жения конечной цели. В отличие от него мобилизационная оп­позиция повысила свою легитимность. «Мобилизаторы» объе­динили такие, казалось бы, противоположные ценности, как священное и мирское, популистское и элитарное, традицион­ное и современное, коллективистское и индивидуалистическое. Организовав межклассовую коалицию, основанную на сети не-

172

формальных малых групп, мобилизационное движение получи­ло тем самым прочную структурную базу для свержения правя­щего режима⁹.

Переход к элитистской мобилизационной системе привнес и иной политический стиль. Данная система предполагала господ­ство какой-либо одной политической организации над различ­ными социальными группами. Мобилизационные «крестовые походы» походили на военные кампании. Господствующим сти­лем исполнения правительственных решений стал «штурм». Эли-тистская система организовывала силы общества на осуществле­ние ограниченного числа задач: высокие темпы экономического роста, ликвидация неграмотности, развитие здравоохранения и особенно достижение военных успехов. Ради этих целей государ­ство, военные и массовые организации шли вперед, как на штурм крепости, не считаясь с физическими и человеческими затратами в преодолении трудностей¹⁰.

Воздействие, которое оказывали на общество эти системные трансформации, зависело не только от общегражданской поли­тики, но и от ресурсов нации, уровня экономического развития и включенности ее в мировую капиталистическую экономику. Благодаря наличию этих структурных переменных, как прави­ло, возникал разрыв между политическими намерениями лиде­ров и реальным воздействием проводимой политики на соци­альную стратификацию. Образование и здравоохранение дейст­вительно становились более доступными для широких слоев на­селения. Выходец из низов общества, выучившись на специали­ста и вступив в ряды правящей партии (или, как в Иране, рели­гиозной ассоциации), обеспечивал себе вертикальную мобиль­ность. Вместе с тем, в процессе проведения политики немалую роль продолжали играть мужчины из элитарных слоев обще­ства, в частности управленцы, технократы и идеологи; именно они обладали наибольшей политической властью, богатством и авторитетом. Меньшими правами и привилегиями пользова­лись промышленные рабочие, мелкие предприниматели, город­ская нищета, беднейшие крестьяне и женщины¹¹. Следователь­но, фундаментальные социальные перемены на деле были не столь велики, как обещанные «революционным евангелием» трансформации. В редких случаях, таких, как поражение наци­стов во второй мировой войне, элитистская мобилизационная система трансформировалась в согласительную — по крайней мере это произошло в западной части Германии. В остальных неспособность этой системы достичь революционные цели по­служила дополнительным толчком в сторону бюрократического

173

авторитарного режима. Так произошло в Советском Союзе, Ки­тае, Вьетнаме и Иране. После смерти единоличных вождей эти политические системы ослабили идеологическое давление, уме­рили централизм и координирующую зависимость от центра при большем плюрализме, а также сократили полномочия госу­дарственной власти — все это признаки того, что доминирую­щую роль начал играть бюрократический авторитарный стиль политического производства.

Глава 8

Переход к бюрократической авторитарной системе

С конца второй мировой войны и вплоть до 80-х годов наиболее распространенным типом системной трансформации оставался бюрократический авторитарный режим. После смерти советского и китайского единоличных лидеров повсеместно наметился спад мобилизационных тенденций. Бюрократическая авторитарная модель государственной политики стала доминирующей. В Ла­тинской Америке в результате военных переворотов в большинст­ве случаев были свергнуты гражданские правительства. Управляе­мые военными бюрократические авторитарные режимы попыта­лись покончить с либеральным плюрализмом и построить госу­дарство на принципах стабильного экономического развития. Приход к власти бюрократических авторитарных элит (за исклю­чением Советского Союза после смерти Сталина) ознаменовался отходом от социализма и сближением с капитализмом. Несмотря на идеологическую риторику, китайские и вьетнамские политиче­ские деятели отказались от мобилизации народных масс на дости­жение эгалитарных целей. Был ослаблен централизованный кон­троль государства над экономикой. Возросла роль региональных правительств, частных надомных предприятий и зарубежных ин­вестиционных корпораций. Производство, торговля и распреде­ление регулировались не через государственное планирование, а рыночными механизмами. Кроме того, в Латинской Америке по­сле военных путчей, низвергших гражданских лидеров в Бразилии (1964), Аргентине (1966,1976), Уругвае (1973) и Чили (1973), нача­лись преследования социалистических партий, марксистских движений, профсоюзов, радикальных общественных ассоциаций и левых средств массовой информации. Координацию экономи­ческой политики взяли на себя военные чиновники и технократы.

175

Основной контроль оказался в руках государства, отечественных капиталистов и ТНК. Ускорение экономического развития и сни­жение инфляции заняли приоритетное положение, по отноше­нию к уравниванию доходов и полной занятости¹. Такие тенден­ции появились в Китае и во Вьетнаме после падения там элитист-ских мобилизационных систем.

Крушение элитистских мобилизационных систем

Элитистские мобилизационные системы распались в результате структурного, культурного и поведенческого кризисов, которые снизили активность масс, подорвали организационное единство, нравственные ценности и стремление к социальным преобразо­ваниям. В структурном плане действия государства, авангардной партии и политизированных социальных групп отличались от­сутствием гибкости. Монистическая политическая система напо­минала кипящую скороварку. Измученные мобилизационными кампаниями и массы, и элиты отказывались выполнять полити­ческие требования. Правящие круги стремились получить доступ к разнообразной информации относительно направлений поли­тики, желая лучше приспособиться к меняющейся ситуации. Церкви, семьи и частные экономические ассоциации получили больше независимости от жесткого государственного контроля. Для осуществления модернизации экономики правительство разрешило иностранным институтам, таким, как ведущие инду­стриальные капиталистические страны, МВФ и ТНК, предостав­лять кредиты, передовую технологию, специалистов и создавать благоприятные условия для торговли.

Когда правительственная политика по реализации идеологи­ческих целей — экономического изобилия, общественного ра­венства и гражданского альтруизма — провалилась, культурная легитимность правительства кончилась. Соперничающие элиты были дезориентированы авторитаризмом и субъективизмом ха­ризматического лидера. Колебания при принятии решений пре­пятствовали эффективному достижению цели. После смерти вождя его бывшие соперники стремились упорядочить политиче­ский процесс, предлагая постоянные правила политической иг­ры. С целью преодоления деинституционализации новая колле­гиальная бюрократия попыталась выработать стабильные нормы, регулирующие политику, распределение прав и обязанностей и способы разрешения процедурных конфликтов.

Поведенческий кризис возник, когда не справившиеся с уп­равлением политики столкнулись с апатией граждан. Мобилиза-

176

ционные лидеры, чтобы удержать власть, прибегали к идеологи­ческим репрессиям. Политический процесс вследствие отсутст­вия точной и полной информации давал сбои. Идеологам прихо­дилось уступать власть технократам: государственным бюрокра­там, управленцам, инженерам, экономистам. Последние, будучи ориентированы на прагматический стиль руководства, пытались вводить новые технологии, призванные повысить производи­тельность труда. Энтузиазм масс слабел. Граждане начали уста­вать от политизации, отвергая партийно-государственное идео­логическое принуждение и уходя от активного участия в полити­ке. Достижение политиками тех или иных программных целей — например, победы в войне, снижения уровня неграмотности или распределения земли между крестьянской беднотой — принима­лось положительно. Когда же люди начинали сознавать тщет­ность надежд на реализацию таких радикальных целей, как по­строение эгалитарного общества, возрождение альтруизма и эко­номическое изобилие, появлялись разочарование, цинизм и сни­жение политической активности. Если правящим кругам не уда­валось выработать эффективные стратегии для достижения по­ставленных целей, если основные группы населения противи­лись дальнейшей мобилизации или правительственные чиновни­ки не реагировали на требования масс, политическая пассив­ность людей возрастала. Элиты полагали, что бюрократический авторитарный способ политического производства позволит им держать под контролем проведение новых политических страте­гий, предусматривающих новаторское решение общественных проблем. С точки зрения занимаемой ими авторитарной позиции любая согласительная стратегия, даже если она и дает стимул к инновациям, ослабляет контроль центральной власти над про­цессом проведения политики, следствием чего явятся слишком частые межгрупповые конфликты, хаос и политическая неразбе­риха, а это воспрепятствует эффективному достижению цели².

Советский Союз

В Советском Союзе авторитарный бюрократический режим уста­новился после смерти Сталина в 1953 г. Даже при Сталине бю­рократические тенденции сочетались с элитистскими мобилиза­ционными кампаниями по индустриализации страны, разгрому нацистской Германии и восстановлению советского общества после второй мировой войны. Эти сталинистские кампании по­литически изматывали как рядовых советских граждан, так и правящую верхушку Коммунистической партии Советского Со-

177

юза (КПСС). После смерти Сталина его преемники не выказыва­ли особого энтузиазма по поводу активизации масс. Борясь за уп­рочение собственной власти, они разочаровались в «штурмах» — политической пропаганде, идеологическом доктринерстве, во­люнтаристских призывах к упорному труду, тренировке силы во­ли и отчаянных попытках решить экономические задачи. Запу­ганные воспоминаниями о сталинском терроре и массовых чист­ках, чиновники КПСС чувствовали, что продолжение жестоких репрессий не принесет пользы.

В правление Сталина репрессии породили падение легитим­ности, деинституционализацию и уход от ответственности за осу­ществляемую политику. Поэтому после его смерти управленче­ская элита попыталась институционализировать политический процесс, основанный на стабильности процедур и профессио­нальной компетентности. Понимая вред, нанесенный деятельно­стью Сталина, партийно-государственные чиновники настаива­ли на необходимости планирования темпов роста, соблюдения определенных процедур в управлении и поддержания социаль­ной гармонии. Должностные лица в партийном и государствен­ном аппарате — технократы, специалисты, инженеры, руководи­тели государственных предприятий и научно-исследовательских институтов, а также сотрудники службы безопасности — усилили свое влияние на идеологов. Эти управленцы обосновывали свое право руководить, опираясь на собственную техническую компе­тентность в области расширения производства, а не на следова­ние идеологической доктрине марксизма-ленинизма или массо­вые кампании, которые усиливали классовую борьбу.

В пбстсталинистский, бюрократический авторитарный пери­од идеология имела ритуалистический характер, служащий осу­ществлению контроля над массами, подтверждению легитимно­сти существующей советской системы и обоснованию государст­венной политики. Политические лидеры уделяли мало внимания воспитанию нового социалистического человека. Хотя партия продолжала действовать в качестве воспитателя, задача сохране­ния показного послушания оттесняла на второй план попытки трансформировать отношение масс. Коммунистическая партия продолжала выступать в роли выразителя интересов народа, од­нако национализм и интересы государства стали более важными ориентирами государственной деятельности, чем марксизм-ле­нинизм. Чиновники получали все больше возможностей догова­риваться с партийными функционерами относительно претворе­ния в жизнь конкретной политики и могли даже настаивать на принятии вариантов, более приемлемых для правительства.

178

Так как централизованное правление Сталина затрудняло ко­ординацию ресурсов в рамках сложной плановой экономиче­ской системы, преемники Сталина передали полномочия регио­нальным управлениям и государственным предприятиям. Про­тиворечие между формальной централизацией власти и децент­рализацией полномочий на деле привело к растущему неподчи­нению Кремлю с его командной системой. Формально власть над региональными и местными органами осуществлялась цент­ром, и чиновники на местах должны были подчиняться прика­зам, исходящим от партийно-государственной верхушки. Пред­полагалось, что иерархически построенная партийно-государст­венная бюрократия гарантирует выполнение местными чинов­никами директив центра. Однако реальный процесс оказался более децентрализованным, чем это допускалось формальными условиями демократического централизма. Хотя городские и ре­гиональные органы правления действительно зависели от цент­ральной государственной бюрократии в плане получения основ­ных ресурсов, местный партактив, чиновники республиканско­го значения и директора государственных предприятий получи­ли определенную самостоятельность в управлении подведомст­венными организациями, обеспечении инвестиционных фондов и выделении средств на культурные нужды региона. Местные лидеры занимались выторговыванием у правительственных чи­новников министерства финансов и Госплана средств для свое­го региона.

Политическая разобщенность, характерная для бюрократи­ческого авторитарного советского режима, мешала осуществле­нию намеченных целей. Репрессивный характер правления пар­тийно-государственной элиты порождал не поддержку, а огра­ниченное, неустойчивое поверхностное поведенческое повино­вение. Репрессии, коррупция и некомпетентность руководства привели к отчуждению масс от режима, к цинизму, апатии, инерции и безынициативности исполнителей намеченных про­грамм. Эффективной координации действий мешала существо­вавшая в КПСС система отношений по типу «патрон — клиент». Партсекретари, их семьи и приближенные формировали на ме­стах личностные кланы. Вследствие этого коррупция и местная автономия от центрального государственного руководства за­трудняли преобразование общества и даже препятствовали еди­ному контролю над системой. Будучи не в состоянии проводить единую политическую линию, партийная верхушка передала большие координационные полномочия правительственным институтам, таким, как Совет министров. Однако и внутри этих

179

правительственных учреждений осуществлению единой поли­тической стратегии мешали фракционное соперничество и об­разование временных коалиций. Рост плюрализма в обществе еще более ослабил партийный контроль. Ограниченную само­стоятельность приобрели церкви, этнические группы и даже ча­стные предприятия. В условиях действия теневых рыночных структур сфера компетенции партийно-государственной власти суживалась. Значительная часть экономической жизни — услуги населению, торговля, кустарное производство — оказа­лась под контролем мелкого частного бизнеса. К концу 80-х го­дов в стране действовал некий симбиоз Госплана и «черного рынка»³.

Китай

Контраст между Китаем эпохи «великой пролетарской культур­ной революции» (1966-1976) и Китаем Дэн Сяопина (1978-1993) служит иллюстрацией перехода от мобилизационного к бюрок­ратическому авторитарному режиму. Экономическая политика превратилась из политики государственного социализма в стра­тегию «двойного пути», соединяющую в себе централизацию планирования с определенными чертами рыночной экономики.

«Культурная революция» Мао была направлена на утверж­дение моральных ценностей: идеологической чистоты, духов­ного очищения и нравственного возрождения. Материальным стимулам уделялось меньше внимания. Коллективизм был признан более важным, нежели удовлетворение личных инте­ресов. Мао заставлял своих сторонников следовать принципам аскетизма, альтруизма и жертвовать собой ради социалистиче­ских преобразований. Политический элитизм служил оправда­нием правления «красных»: идеологов, пропагандистов, кре­стьян и солдат, игравших ключевые роли в коммунистической революции.

Структурные условия периода правления Мао отражают гос­подство политизированных организаций над социальными груп­пами. Будучи менее централизованными и иерархичными, чем в 1949 — 1966 гг., политические структуры представляли собой смешение элитистских и популистских мобилизационных форм. Идя в наступление на партийную бюрократию, Мао Цзэдун осла­бил власть центрального правительства и аппарата Коммунисти­ческой партии Китая (КПК). На выполнение указов Мао населе­ние мобилизовывали многочисленные структуры, находящиеся вне КПК. Массовые ассоциации, революционные комитеты и

180

«красные охранники» (хунвэйбины) организовывали специаль­ные кампании, заставляя людей участвовать в них. В политиче­ской жизни царило идеологическое, экономическое и физиче­ское насилие. Чистки, тюремное заключение, пытки, незакон­ные аресты, задержания, тайная слежка, увольнение, кампании по перевоспитанию, перевод диссидентов на низшие должно­сти — все это запугивало как элиты, так и народные массы.

Мао играл роль харизматического лидера — социалистическо­го пророка, идеолога-просветителя, поэта-мечтателя, военачаль­ника, главы КПК и высоконравственного архитектора трансфор­мируемого общества. Воспевая революционную борьбу, он пере­фразировал традиционный китайский фольклор, повествующий о крестьянских бунтах, в духе сказаний о социалистической мо­дернизации. Великий Кормчий, он намеревался вести Китай к социализму, а в конечном счете и к коммунизму. Мао, Солнце Нового Китая, был светочем политического просвещения. Он го­ворил с массами языком, способствующим их сплочению вокруг новой политической культуры. Ученики считали его спасителем, уберегшим Китай от империалистов и внутренних врагов, ме­шавших социалистическому строительству. Подчиненные ему идеологи руководили толкованием священных текстов Мао Цзэ-дуна. С помощью произведений искусства, пьес, опер, танцев, а также политических кампаний эти пропагандисты доносили уче­ния Мао до народных масс.

В результате политической мобилизации в ходе «культурной революции» процесс проведения политики начал замедляться. Распространение репрессий деморализовало людей, лишая ощу­щения личной безопасности и свободного доступа к информа­ции, необходимый для принятия решений. Маоистский поход против бюрократии мешал четкому разграничению функций партии и правительства. Фракционные схватки за политическое главенство ставили проведение политики в патовую ситуацию. Колебания в программных положениях, изменения в интерпре­тации политических понятий и непостоянство в соотношении сил — все это мешало решительным действиям политических ли­деров. В условиях, когда властные полномочия были децентрали­зованы и рассредоточены по регионам, провинциям, деревням, коммунам, производственным звеньям, чиновники низшего зве­на часто не выполняли директивы из центра. Поэтому после смерти Мао в 1976 г. возникло стремление к установлению более стабильной политической системы. Массы хотели отдохнуть от политики, правящие круги желали упорядочить процесс, наце­ленный на активизацию масс. В числе новых приоритетов были

181

не только развитие тяжелой промышленности, но и производст­ва продуктов питания, потребительских товаров и услуг. Эконо­мика Китая широко открыла двери для внешней торговли, капи­таловложений и займов. По мере роста частных фирм, коопера­тивов, сельских, городских и совместных предприятий расширя­лась диверсификация видов деятельности.

Несмотря на развитие экономического плюрализма, прави­тельственные решения в постмаоистский период продолжали приниматься в рамках бюрократических авторитарных канонов. Политические вожди поставили главной целью ускорение эко­номического роста, обеспечение социальной стабильности и со­хранение существующего политического строя. Творцы полити­ки перенесли акцент на развитие материальной базы и выдвину­ли тезис о «четырех модернизациях»: промышленной, сельско­хозяйственной, технологической и оборонной. Повышение эф­фективности и производительности труда считалось более важ­ным, чем моральное обновление. Получил признание мотив до­стижения личной выгоды: «разбогатеть почетно». Идеальные взаимоотношения между правителями и управляемыми все еще характеризовались политическим элитизмом. Но теперь уже критерии соответствия руководящему посту включали в себя та­кие аспекты, как технические навыки, профессионализм, обла­дание специальными знаниями и высокий образовательный уровень.

При Дэн Сяопине руководство, государственное планирова­ние сосуществовало бок о бок с рыночными механизмами. В ки­тайской «социалистической товарной экономике» принятие эко­номических решений происходило в соответствии с приказами и планами. Составляемые Госсоветом административные акты распределяли производственные квоты. Государственный руко­водящий план намечал общие цели. Главными методами дости­жения экономических целей стали рыночные механизмы, такие, как уровень цен и денежный спрос, а также переговоры между центральными и местными руководителями.

Китайские чиновники провели децентрализацию управлен­ческой власти в аграрном секторе экономики, распределив вла­стные полномочия между сильными провинциальными и го­родскими органами управления, сохранявшими самостоятель­ность по отношению к центральной государственной власти. Провинциальная администрация занималась сбором налогов, выступала в роли собственника государственных предприятий, руководила коллективными предприятиями, утверждая назна­чения управляющих на них, разрабатывала производственные

182

планы и регулировала внешнюю торговлю. Возглавлявшие го­родскую администрацию секретари местных организаций КПК осуществляли надзор за образованием, здравоохранением, жи­лищной политикой и развитием городской инфраструктуры. Городские и особенно провинциальные правительства переда­вали часть своих ресурсов центральным правительственным учреждениям. Такие правительственные институты общенаци­онального масштаба, как министерство финансов, Государст­венный комитет по планированию, Народный банк Китая, Го­сударственный экономический комитет и Госсовет практиче­ски не обладали полномочиями для того, чтобы диктовать свои условия учреждениям местного и провинциального уровней. Региональная автаркия мешала процессу принятия решений в экономической политике. Более богатые прибрежные провин­ции, такие, как Гуандун и Фуцзянь, не желали передавать свои ресурсы бедным провинциям внутренних районов западной части страны. Центральный банк был не в состоянии контро­лировать растущие денежные массы, выпускаемые его отделе­ниями на местах, региональными и специализированными банками, обслуживающими сельское хозяйство, строительст­во, промышленность и торговлю. Провинциальные чиновни­ки, сельские руководители и частные предприниматели отка­зывались отчислять налоги центральному правительству, кото­рое при финансировании своей политики оказалось в зависи­мости от доходов государственных предприятий. Правительст­венным учреждениям также не хватало власти для эффективно­го регулирования официального и «теневого» частного сектора. Партийная элита и люди со связями покупали товары по низ­ким государственным ценам, а затем продавали их на рынке значительно дороже.

После смерти Мао с ростом рыночной экономики развивался и плюрализм. Частные книжные магазины и киоски периодиче­ской печати лишь незначительно контролировались государст­вом. Люди, имеющие спутниковые антенны-«тарелки», смотрели по телевизору программы MTV и Би-би-си. Духовенство могло беспрепятственно проводить богослужения. В этом классово дифференцированном обществе предприниматели, фермеры, имеющие прибыльное хозяйство, управляющие государственных предприятий и частные зарубежные инвесторы получили некото­рую независимость от партийно-государственного контроля. Ча­стные предприятия, сконцентрированные на богатом юго-вос­точном «золотом берегу», производили потребительские товары, торговали ими, а также работали в сфере услуг. На селе в рамках

183

программы деколлективизации частные владельцы заключали долгосрочные договоры на аренду обрабатываемых земельных участков. Многие члены КПК стали фермерами и розничными торговцами. Их политическая принадлежность обеспечивала по­лучение кредитов, запасных частей, удобрений, а также государ­ственные лицензии, необходимые для открытия частного пред­приятия.

Под влиянием усиливающейся децентрализации, приватиза­ции и экономического плюрализма координация политики нару­шалась фракционностью. В КПК шла борьба по поводу полити­ческих приоритетов между технократами и интеллигенцией, с од­ной стороны, и более идеологизированными кадрами, с другой. В правительственном секторе разгоралась конкуренция за скудные ресурсы между центральными, провинциальными и городскими чиновниками. Государственные предприятия соперничали с сельскими и городскими. Министерство тяжелой промышленно­сти предлагало программы, отличающиеся от представленных министерством легкой промышленности. Народно-освободи­тельная армия, несмотря на ее общенациональный характер, при всем ее единстве и дисциплинированности, также не осталась вне фракционного соперничества. Высшие командные инстанции, например, Центральный военный совет, руководство Общеполи­тического управления и высший генералитет состояли из ветера­нов революционного партизанского движения, имевших тесные связи с КПК. В отличие от них офицеры среднего звена — майо­ры, полковники, генерал-майоры в возрасте до пятидесяти лет с большим энтузиазмом относились к модернизации вооруженных сил. Не приемля идеологизации и жесткого контроля со стороны КПК, они стремились к повышению боеготовности, улучшению специальной подготовки, получению современных вооружений и освоению научно-технических достижений. Внутри страны бо­лее богатые прибрежные районы спорили с бедными областями, расположенными внутри страны, о том, какой должна быть эко­номическая стратегия, а представители юго-восточного берега выступали за расширение рыночных реформ. Если городские ли­бералы боролись за расширение гражданских свобод, то сельские предприниматели хотели получить конкретные выгоды: деньги и потребительские товары. Рабочие промышленных предприятий в городах приветствовали дополнительные льготы и равное повы­шение зарплат, опережающее рост цен. Однако на частных пред­приятиях рабочие добивались большей дифференциации в опла­те труда. Все эти конфликты препятствовали проведению едино­го политического курса. Раздробленности способствовало и от-

184

сутствие четко установленных властных полномочий партии и правительства. Хотя разграничение обязанностей между ними стало более дифференцированным, различие между формули­ровкой решений со стороны партии и исполнением их государст­венными институтами оставалось неясным.

Благодаря политическим нововведениям Дэн Сяопина КПК ослабила контроль над принятием экономических решений. Бо­лее компетентная государственная бюрократия, руководимая технократами, одержала победу над идеологизированными «красными». Специалисты поддерживали усиление управленче­ской самостоятельности государственных предприятий. При Мао крестьянами в коммунах управляли партийные кадры; поли­тические реформы Дэна стимулировали развитие прибыльного сельского хозяйства, семейных ферм и разрешали иметь в част­ной собственности животных, орудия производства, трактора, повозки и грузовики. Сельские партийные кадры утрачивали власть над экономической деятельностью крестьян. Таким обра­зом, роль партии уменьшилась. Сократилось число правительст­венных чиновников. Одному человеку стало труднее занять сразу два поста — партийный и государственный. Партия осуществля­ла общее руководство фермерами, управляющими государствен­ных предприятий и правительственными чиновниками, а не спу­скала им конкретные директивы.

Хотя при Дэне Сяопине авторитет коммунистической партии упал, ее лидеры не собирались отказываться от руководящей ро­ли партии. Элиты должны были заявить о верности четырем ос­новным идеологическим принципам: социалистической модер­низации, руководящей роли КПК, демократической диктатуре народа, марксизму-ленинизму и маоизму. Озабоченная сохране­нием идеологической чистоты перед лицом опасности «духовной поллюции» и «буржуазной либерализации», КПК определяла стратегии достижения идеологических целей и поднимала массы на социалистическую модернизацию. Между партийной деятель­ностью и государственными функциями не было четкого разде­ления. Различия между общими направлениями политики и пар­тийными рекомендациями также оставались размытыми. В усло­виях подобной ролевой неопределенности КПК продолжала на­значать правительственных чиновников, осуществлять контроль за государственными предприятиями и обеспечивать идеологи­ческую чистоту в системе образования. Таким образом, даже с развитием рыночных механизмов четкой дифференциации меж­ду государством и обществом не произошло. Китайские партий­но-государственные элиты продолжали утверждать свое господ-

185

ство над социальными группами. Вместе с тем индивиды получи­ли большую свободу, так, например, им было разрешено выез­жать за рубеж, переселяться из сельских местностей в города, да­но право на вертикальную мобильность, пользование различны­ми источниками информации и покупку потребительских това­ров. Однако политические репрессии продолжались, порождая массовый цинизм, апатию и разочарование в идеологических по­сулах.

В 80-е годы между технократическими лидерами и разочаро­ванным городским населением стали возникать трения. Главные политические решения принимались с участием экспертов: пра­вительственных чиновников, партийной бюрократии, ученых, преподавателей, экономистов, инженеров, управляющих пред­приятий, плановиков, архитекторов и специалистов в области кибернетики. В целях стимулирования технологических иннова­ций это коллегиальное руководство стремилось к большему плю­рализму в этом процессе. Но вместе с рассредоточением власти пришла коррупция. Партийно-государственная бюрократия вос­пользовалась своим контролем над огромными ресурсами, чтобы в обмен на экономические привилегии получить политическую поддержку. Взяточничество, вымогательство и коррупция рас­цвели с большей силой, чем при Мао. «Железная плошка риса» не могла обеспечить экономическую безопасность; государство уже не гарантировало занятость, повышение зарплаты и щедрые пенсии для городских рабочих. Политические элиты утрачивали легитимность. Политика лидеров КПК вызывала массовую апа­тию, цинизм и презрение.

При Дэн Сяопине политический процесс отличался прагма­тизмом. Целесообразность взяла верх над приверженностью иде­ологическим целям. Он заставлял экспертов находить эффектив­ные средства и «искать истину в фактах». По его мнению, неваж­но, черна кошка или бела, важно, что она ловит мышей. Мао, «большой дракон», видел в хаосе стимул к преобразующим изме­нениям. Дэн, «малый дракон», считал обязательным соблюдение процедурной стабильности во время экономической модерниза­ции. Он вел себя не столько как харизматический герой, сколько как арбитр, периодически говорящий «брек» многочисленным, сменяющим друг друга фракциям с разными идеологическими воззрениями, политическими предпочтениями, региональными интересами, личной лояльностью и возрастными особенностя­ми. Коалиции складывались и распадались. Когда верховной вла­сти угрожали экономические и политические кризисы, часто происходило изменение политического курса.

186

Один из кризисов возник в конце 80-х годов, когда союз го­рожан — студентов, интеллигенции, частных предпринимате­лей и фабричных рабочих — попытался усилить в китайской по­литической системе согласительные черты. Студенты пекин­ских университетов желали расширения гражданских свобод, таких, как закрепленное законом право на демонстрации, со­здание независимых студенческих организаций, возможность доступа к ведущим партийно-государственным лидерам, сред­ствам массовой информации и большая открытость политиче­ской системы, допускающей непосредственное участие в поли­тике. Студенческие демонстрации стали выражением презрения к политическим властям и негодования по поводу их коррумпи­рованности и склонности к репрессиям. Для студентов «цвет кошки не имел значения: главное — хорошая это кошка или плохая». Сторонники конфуцианского идеала просвещенного правления, интеллектуалы настаивали на расширении граждан­ских свобод, увеличении профессиональной автономности и назначении на должность в соответствии с личными заслугами. Стремясь к получению прибылей и большей экономической свободе, независимые предприниматели не хотели следовать партийно-государственным директивам и давать взятки. Город­ские рабочие протестовали против роста инфляции, снижения зарплат, увеличения безработицы, неудовлетворительного обеспечения жильем, неравенства в доходах и коррупции в ря­дах чиновничества. Партийные кадры и правительственные чи­новники занимались вымогательством и брали взятки. От их произвола зависели получение квартиры, право на выезд из страны и получение работы.

Распад КПК и разобщенность правительства создали струк­турные условия, при которых интеллигенция, студенты и рабо­чие начали мирные акции протеста. Демонстрации, митинги, го­лодные забастовки, всеобщие забастовки и классовые бойкоты стали обычными явлениями. Представители рабочих отдельных предприятий организовывали самостоятельные союзы: «группы поддержки», «отряды пикетирующих» и «отряды смертников». Имеющие мотоциклы владельцы собственных фирм носились по улицам Пекина и назывались бригадами «летучих тигров».

Опасаясь активности масс и потери государственного контро­ля, китайские политики не стали искать мирного пути. Под руко­водством Дэн Сяопина, президента Ян Шанкуня и их сторонни­ков правительство объявило военное положение. Вместо того чтобы перейти на сторону оппозиции, войска Народно-освобо­дительной армии в июне 1989 г. расстреляли мирную демонстра-

187

цию на площади Тяньаньмэнь в Пекине. Несмотря на то, что не­которые из руководителей министерства иностранных дел, средств массовой информации и научно-исследовательских ин­ститутов, а также некоторые члены Всекитайского собрания на­родных представителей поддерживали демонстрантов, господст­вующая элита отвергала идеологический плюрализм. Они назы­вали диссидентски настроенных студентов хулиганами, голово­резами, преступными контрреволюционерами-заговорщиками, изменниками, духовными осквернителями и буржуазными либе­ралами. Несмотря на структурный кризис и спад легитимности, ни разобщенность правящих кругов, ни активность масс не при­вели к созданию согласительной системы. Государственные ре­прессивные органы — Народно-освободительная армия, народ­ная вооруженная милиция и аппарат сил безопасности — подави­ли оппозицию действующему бюрократическому авторитарному режиму. Партийные органы запретили любые стихийные вы­ступления студентов, интеллигенции и рабочих. КПК усилила требование идеологической правоверности в вооруженных си­лах, учебных заведениях и средствах массовой информации. Чле­нов партии преклонного возраста, ветеранов «Великого похода», бывших на пенсии, вернули на должности главных советников. Но как ни была господствующая герантократия верна идеям ки­тайской разновидности социализма — «социалистической товар­ной экономики», соединяющей в себе государственное планиро­вание с рыночными механизмами, — она не стремилась к более демократичной согласительной политической системе⁴. Как и в прошлом военная сила взяла верх над строем, основанным на гражданских добродетелях.

Вьетнам

Не только в Китае, но и во Вьетнаме элитистская мобилизаци­онная система превратилась в 80-е годы в бюрократический ав­торитарный режим. Вьетнамская мобилизационная система распалась, так как не смогла приспособиться к условиям мир­ного времени. После завершения 20-летней войны (1955—1975) за воссоединение нации, войны с Красными кхмерами (1977—1980) и борьбы против нападений китайской армии на северные границы Вьетнама (1979) руководство Коммунистиче­ской партии Вьетнама (КПВ) и его сторонники не имели поли­тических ресурсов. Мобилизовать массы на войну оказалось проще, чем на послевоенное восстановление разрушенного хо­зяйства и модернизацию экономики. Государственные репрес-

188

сии привели к неподчинению директивам центральных партий­ных органов. Из-за установленных правительством низких за­купочных цен крестьяне отказывались поставлять зерно госу­дарству. Центральное правительство Вьетнама было не таким сильным, как китайское. В бедных, промышленно неразвитых районах преобладало натуральное хозяйство, центральные пла­новые органы не имели средств вывести экономику из застоя. Поэтому партийно-государственные круги взяли на вооружение более плюралистские, менее централизованные стратегии, спо­собствующие нововведениям и одновременно позволяющие бюрократам сохранять руководящую роль в принятии экономи­ческих решений. Они боролись за превращение Вьетнама из по­ля битвы в рыночную площадь.

Идеологи КПВ всегда приспосабливали марксизм-ленинизм к национальным особенностям Вьетнама; по мере того как в 80-е годы набирал силу бюрократический авторитарный тип ве­дения политики, на первое место выходил национализм. Эконо­мическое процветание нации стало более важной задачей, чем воспитание социалистической личности в духе альтруизма. Ма­териальные стимулы были призваны дать толчок расширению экономического производства. Вьетнамский коммунизм предпо­лагал прежде всего приверженность патриархальной семье. Взаи­моотношения между правителями и управляемыми строились на базе личных связей, а не на элитизме. КПВ все еще претендовала на «руководящую роль» в политической системе, и, допустив об­щепартийную дискуссию по поводу плюрализма, запретила мно­гопартийные выборы в Национальное собрание.

В структурном плане вьетнамский режим больше открыт для личных источников информации, необходимых для эффектив­ного осуществления политики. Идеологические репрессии со­кратились, хотя полиция сохранила за собой полномочия по­давлять неорганизованные оппозиционные выступления. По мере того как провинции и регионы получали больше политиче­ской самостоятельности, усиливалась децентрализация. В част­ности, на Юге партийные кадры, правительственные чиновни­ки и частные предприниматели действовали весьма независимо от жесткого контроля Ханоя. Хотя КПВ и попыталась коорди­нировать действия правительства, ей пришлось столкнуться с крайней фракционной разобщенностью. Здесь, как и в Китае, шла борьба идеологических «пуристов» («красных») с более прагматичными технократами («специалистами»). Наиболее ортодоксальные марксисты-ленинисты стремились быстро по­строить социализм с помощью тактики элитистской мобилиза-

189

ции: централизованного государственного планирования, пра­вительственного контроля над ценами, создания моральных стимулов для рабочих и введения кооперативной собственности на фермы и промышленные объекты. В отличие от них более прагматичные реформаторы, которые вошли в высший эталон власти в середине 80-х годов, полагали, что переход к социализ­му займет много времени. В промежуточный период правящему режиму следует установить «социалистическую демократию» с многоотраслевой товарной экономикой, соединяющей государ­ственное планирование с действием рыночных механизмов. Ре­форматоры отдавали предпочтение программам, ставящим на первое место децентрализацию управления, осуществляемого специалистами, развитие легкой промышленности и сельского хозяйства, установление гибких рыночных цен, введение мате­риального стимулирования (неравенства зарплат), частного на­домного сектора, создание благоприятных условий для ино­странных инвестиций.

После 1985 г. принятие решений в правительстве проходило под знаком прагматической стратегии децентрализации. -КПВ сформулировала общеполитическую линию. Долговременные планы намечались Государственной комиссией по планирова­нию. После этого другие институты — как общественные, так и частные — брали на себя воплощение в жизнь общих директив. Данные структуры включали семейные фермы, производствен­ные объединения, кооперативы, государственные предприятия, отечественные частные фирмы, а также зарубежные инвестици­онные корпорации, работающие на основе создания совместных предприятий. Частные фирмы, главным образом семейные, за­нимались розничной торговлей, сельским хозяйством, сферой услуг и мелкими отраслями промышленности. Зарубежные кор­порации из Тайваня, Гонконга, Франции, Австралии, Южной Кореи и Японии делали инвестиции в пищевую промышлен­ность, лесное хозяйство, строительство отелей, развитие тури­стических регионов, добычу нефти, транспорт, телекоммуника­ции, сталелитейную и обрабатывающую отрасли промышленно­сти. В условиях бюрократического авторитарного режима объек­том контроля центрального правительства являлся более ограни­ченный спектр деятельности, чем в мобилизационной системе. Государство было уже не собственником всего капитала, а управ­ляющей, направляющей и регулирующей силой на рынке. Госу­дарственные предприятия стали получать меньше субсидий; ставшие самостоятельными руководители зависели от прибылей. Повышение процентных ставок и девальвация валюты означали

190

больший упор на рынок. Отпуск цен и расширение рыночной торговли снизили нехватку продуктов питания и потребитель­ских товаров.

Руководители Коммунистической партии Вьетнама стреми­лись установить более институционализированный и в то же вре­мя более адаптируемый режим. Важную роль стали играть управ­ленцы, юристы, технократы и активные политики. Члены Наци­онального собрания корректировали предложения министров, доводили до их сведения требования избирателей. Постоянный комитет Национального собрания рассматривал кандидатуры на .посты в правительстве; другие комитеты обсуждали бюджеты ми­нистерств. Выступая от лица инженеров, ученых и менеджеров, технократы способствовали развитию науки, технологий и мето­дов рационального хозяйствования. Судьи также получили боль­шую независимость от КПВ; они настаивали на необходимости институционализации стабильных правовых процедур и управ­ленческих инструкций.

Несмотря на попытки институционализации, бюрократиче­ская авторитарная система все еще имела слабый правовой фун­дамент. Между сферами компетенции партии и правительства не существовало четких функциональных разграничений. Напри­мер, партия осуществляла кадровую политику в отношении зако­нодателей и высшего эшелона государственных служащих. Хотя КПВ претендовала лишь на разработку основных направлений, «генеральной линии» политики, зачастую она бралась за форму­лирование и даже осуществление тех или иных частных прави­тельственных программ. Поэтому процесс проведения политики зашел в тупик. Уход от ответственности препятствовал эффек­тивности действий. Расплывчатые законы относительно прав собственности, ипотеки, прав на землю, владения недвижимо­стью и сделок мешали нормальному функционированию рыноч­ной экономики. Неэффективность политического курса явля­лась результатом неспособности создать необходимые институты с четко обозначенными нормативными обязанностями.

Коррупция в партийно-государственных кругах ослабляла ле­гитимность режима. Даже если профсоюзы, крестьяне, частные университеты и пресса получили бы больше самостоятельности, они все равно оставались бы под контролем КПВ, ограничиваю­щей их инициативу. Таким образом, граждане оказались отчуж-Дены от бюрократической авторитарной системы.

Высокий уровень безработицы, низкие темпы роста и инф­ляция также ухудшали отношение народа к правящему режиму. Ослабленный неразвитостью промышленной базы, недостаточ-

191

ной инфраструктурой, военной разрухой и отсутствием контак­тов с другими странами, а также торговым эмбарго США, Вьет­нам не смог добиться таких же высоких темпов роста, как Китай в 80-е годы. Региональная автономия в принятии экономиче­ских решений привела к такой коррумпированности местных правящих бюрократов, что стала мешать повышению темпов роста. Неэффективные механизмы снабжения, хранения и спе­куляция породили нехватку потребительских товаров, обостряя инфляционные процессы. Росту безработицы в городах способ­ствовала демобилизация военных и отсталость промышленного сектора. Поэтому правительство Вьетнама вынуждено было со­здавать более благоприятные условия для отечественных част­ных предприятий и зарубежных инвестиционных корпораций, надеясь ускорить темпы развития, снизить безработицу и улуч­шить обеспечение потребительскими товарами повышенного спроса.

Коррумпированность чиновников была бедствием для эко­номики, соединяющей государственное планирование с рын­ком. Партийно-государственная элита покупала ресурсы, такие, как уголь, по назначенным Государственной комиссии по пла­нированию низким ценам, а затем продавала их на рынке по го­раздо более высоким ценам. Представители высшего эшелона власти и члены КПВ сдавали собственное жилье частным зару­бежным корпорациям, получая огромную прибыль. Контроли­руя основные производственные ресурсы, партийно-государст­венная бюрократия могла преобрести потребительские товары, получить образование и медицинские услуги, не доступные ря­довым вьетнамцам. Функционеры КПВ оказывали служебные услуги: выдавали лицензии своим клиентам. Вымогательства, взятки и другие проявления коррумпированности не только на­страивали против них рядовых граждан, но и вызывали негодо­вание высших партийных лидеров, бичевавших «бюрократиче­скую болезнь»: высокомерие, элитизм, мандаринизм и некомпе­тентность.

Как и китайские партийно-буржуазные демократы, их вьет­намские коллеги не желали исправлять положение установлени­ем более плюралистской согласительной системы. Вместо этого господствующей силой бюрократического авторитарного режи­ма стали полиция, Народная армия Вьетнама и гражданская служба, контролируемые КПВ. Хотя экономический плюрализм процветал, политический плюрализм к началу 90-х годов еще не пробудился⁵.

192

<предыдущая страница | следующая страница>