Крушение бюрократических авторитарных систем

Одним из самых поразительных политических событий конца XX в. был распад бюрократических авторитарных режимов. В бывшем Советском Союзе и Восточной Европе кончилось прав­ление коммунистических партий. СССР распался на пятнадцать независимых государств. Югославия превратилась в воюющие между собой этнические государства. Чешские и словацкие лиде­ры договорились о создании двух независимых республик. Гер­манская Демократическая Республика объединилась с Федера­тивной Республикой Германии. В большинстве латиноамерикан­ских стран политическая власть перешла к законно избранным гражданским политикам. Южная Корея и Тайвань добились большего плюрализма и гражданских свобод.

Внутри слабых согласительных систем шла борьба за полити­ческое господство между бюрократическими авторитарными элитами и лидерами согласительного типа. Демократические ли­деры провозглашали свою приверженность идеалам либерализ­ма: гражданским правам и свободам, правовому ограничению правительственного произвола, выборам на конкурентной осно­ве и повышению роли закона. Несмотря на то, что бюрократиче­ские авторитарные чиновники сопротивлялись становлению плюралистической демократии, они вместе с гражданскими по­литиками демократического направления поддерживали рыноч­ную экономику, включая защиту права частной собственности².

204

Возникающие внутри страны и в международном масштабе \ структурные кризисы привели к распаду коалиции, поддержи­вавшей режим. Единство военных или коммунистических партий распалось, что усилило позиции социальных групп, выступаю­щих за гражданские свободы. К их числу относились студенче­ские ассоциации, профсоюзы, церкви и организации профессио­налов (юристов, журналистов, интеллигенции, поэтов, художни­ков, музыкантов, драматургов, духовенства и учителей). Рост оп­позиции за рубежом военному или коммунистическому господ­ству способствовал победе согласительных систем. Становлению согласительных режимов оказывали помощь Соединенные Шта­ты, Советский Союз, Ватикан и межправительственные органи­зации, такие, как Европейский Союз (ЕС), Организация амери­канских государств (ОАГ), ООН и Международный суд ООН.

Деинституционализация ослабила процедурную легитим­ность бюрократических авторитарных систем и стимулировала стремление к демократизации. Она возникала, когда бюрократи­ческие правила вступали в конфликт с неформальными нормами. С одной стороны, они стимулировали личные успехи, равенство перед законом, установленный, основанный на иерархии поря­док. С другой — существующие неформальные нормы позволяли бюрократам принимать решения в соответствии с традициями (этническими или родственными связями), элитарными приви­легиями, персональным фаворитизмом и фракционностью. По­литический процесс оказывался во власти коррупции и хаоса. Принятие решений в правительстве становилось слишком про­извольным и неэффективным. Процедурная легитимность сни­жалась. Согласительные лидеры получали поддержку от правя­щих кругов и рядовых граждан, приветствовавших большую от­крытость политических систем, ограничивающих волюнтаризм и коррумпированность чиновников в законодательном порядке. Идущее сверху приспособленческое поведение соединилось с популистской мобилизацией снизу; так возник поведенческий кризис, преобразовавший бюрократическую авторитарную сис­тему в согласительный режим. Чиновники не могли ни сформу­лировать, ни проводить политику, которая могла решить внут­ренние и внешние проблемы. Управляя с помощью репрессив­ных методов, государственные бюрократы не считались с исходя­щими от низов правительственной иерархии инициативами. Подчиненные избегали риска; они передавали лишь ту информа­цию, которая была нужна политикам. Не получая точной и пол­ной информации, необходимой для выработки эффективной по­литики, руководители не могли контролировать новую ситуа-

205

цию. Считая, что их безопасности что-то угрожает, бюрократы продолжали избегать риска и не выдвигали инновационных про­грамм. Следствием этого явился застой. Социально-политиче­ский кризис углублялся.

С точки зрения рационального выбора переход к согласитель­ной системе произошел, когда бюрократические элиты почувст­вовали, что цена продолжения военного или коммунистического партийного правления превышает ожидаемые выгоды. Перед ни­ми встал выбор: продолжать подавлять оппозицию или проявить большую терпимость. Подавление длилось до тех пор, пока выго­ды, получаемые от репрессивных методов, превышали потери, наносимые ими. Толерантность же появилась, когда выгоды от стратегии приспособления перевесили сопряженные с ней ощу­тимые затраты. Представление о выгодах и потерях формирова­лось под влиянием культурных ценностей и структурных взаимо­связей.

Чиновники действующего правительства выбирают репрес­сивные методы, когда цена терпимости представляется слишком высокой. Тогда в политическом процессе главную роль начинают играть «ястребы». Их цель — удержать власть или сохранить такие ценности, как, например, христианская культура в Южной Аме­рике или марксизм-ленинизм в Восточной Европе. В структур­ном плане эти сторонники жесткой линии готовы к консенсусу, основанному на тесной организационной координации, идеоло­гической солидарности и контроле за репрессивными силами. Возглавляли оппозицию радикалы; они стремились к непосред­ственной трансформации правительства и общества в целом. Не­смотря на идеологическую риторику, этим диссидентским лиде­рам для достижения целей не хватало как раз организационного единства, идеологической солидарности и контроля за репрес­сивными силами.

Правящие круги стали предоставлять оппозиции большую по­литическую свободу, когда выгодность толерантности превысила ее цену. В этот момент значительное политическое влияние полу­чили «голуби»; истинной целью они считали политическую сво­боду, а переговоры — наиболее эффективным способом для обес­печения справедливости, процветания, индивидуальных дости­жений и вертикальной социальной мобильности. В структурном плане сторонники мягкого пути обладали организационными ре­сурсами для формирования прочных союзов с реформистами, иг­равшими руководящие роли в оппозиции. Предпочитая нена­сильственную стратегию, они полагали, что она является наибо­лее эффективным методом реализации их политических целей.

206

Как считает Роберт Далл, стратегические взаимодействия между правящими кругами и оппозиционными лидерами влияют на переход к согласительному режиму:

«Чем больше цена репрессий превышает цену толерантности, тем лучше становятся шансы конкурентного режима... Чем меньше цена толерантности, тем выше безопасность правительства. Чем выше це­на репрессий, тем выше безопасность оппозиции. Условие, обеспе­чивающее высокую степень взаимной безопасности правительства и оппозиции — это предоставление последней широких возможностей оспаривать действия правительства»³.

. Бюрократы выбирали согласительную стратегию, если счита­ли, что лидеры оппозиции, которые могут прийти к власти, будут защищать некоторые корпоративные интересы. Демократизация представлялась более достижимой, если за правящими кругами сохраняются ключевые посты в аппарате, в государственных уч­реждениях, контроль над решением политических проблем и га­рантии со стороны новых лидеров правительства, что участвовав­шие в репрессиях чиновники будут освобождены от ответствен­ности за нарушения прав человека.

Помимо такой согласительной позиции имела место попули­стская, подрывавшая бюрократический авторитарный режим и работавшая на создание согласительной системы. В условиях ре­прессивного правления диссидентам приходилось решать, долж­ны ли они демонстрировать внешнее послушание или же проти­востоять правящему аппарату. Если ощутимые выгоды противо­стояния перевешивали ожидаемые результаты, тогда наиболее вероятными были открытые антиправительственные выступле­ния. Шансы успешного сопротивления возрастали, когда оппо­зиционное движение поддерживало высокий уровень организа­ционной координации, идеологической солидарности и контро­ля над необходимыми ресурсами. Культурные ценности оппо­нентов формировали их решение оказывать сопротивление. Не­которые мобилизаторы были верны этическим ценностям: ра­венству, гражданским свободам и справедливости, основанной на уважении закона. Для этих «пуристов» протест против репрес­сивно-бюрократического режима был выгоден. Другие «попули­сты» примкнули к оппозиционному движению по более прагма­тичным соображениям. Политически активные, они считали, что Демонстрации, забастовки и митинги приведут к тому, что власть получат согласительные лидеры. Для этих прагматиков выгоды, ожидаемые от новой согласительной системы, превышали пред­полагаемые затраты на мобилизацию масс против бюрократиче­ского авторитарного режима⁴.

207

Таковы предполагаемые причины распада бюрократического авторитарного режима и перехода к согласительной системе. Только по прошествии ряда лет мы сможем определить, утверди­лось ли демократическое правление.

Крушение коммунистических режимов в государствах Восточной Европы

В 80-е годы в Советском Союзе и во всей Восточной Европе потер­пело крах правление коммунистических партий. Правительствен­ные учреждения и особенно законодательные органы и независи­мые суды усилили влияние на исполнительную власть в государст­ве. Выборы, в ходе которых шла конкуренция между различными политическими партиями, позволила электорату выбирать глав за­конодательной власти. Расширение гражданских свобод уменьша­ло насильственное вмешательство полиции и служб безопасности в жизнь граждан. Многочисленные социальные группы — профсо­юзы, студенты, экологи, писатели, фронты гражданских дейст­вий — сформировали независимые добровольные организации, уже не контролируемые коммунистическими партиями. Появле­нию более плюралистичной политической системы сопутствовали упрочение рыночных механизмов и рост частных предприятий.

Коммунистические государства потерпели крах потому, что перестали воплощать собой суть ленинистской модели: сильная приверженность общества марксистско-ленинской идеологии, правление авангардной коммунистической партии, функциони­рование планируемой из центра государственно-социалистиче­ской экономики. До середины 80-х годов коммунистическая пар­тия держала под контролем военных, полицию, средства массо­вой информации и государственные предприятия. Репрессивные органы правительства применяли физические санкции к дисси­дентам. Монополизировав официальные средства массовой ин­формации, партия навязывала гражданам собственную интерп­ретацию истины. Кроме нормативного принуждения, репрессии в экономике были вызваны государственным контролем за про­цессом принятия экономических решений. Государственные предприятия обладали достаточными ресурсами и могли давать премии за гражданское послушание, а также наказывать (пони­жение в должности, увольнение) противников режима. Военно-экономическая поддержка СССР усиливала коммунистические режимы Восточной Европы. В конце 80-х годов оппозиционные круги и разочарованные граждане открыто отвергли эти три ас­пекта ленинской модели.

208

В качестве общезначимых принципов, руководящих полити­ческой деятельностью и мобилизующих массы, марксизм-лени­низм стал нелегитимен. Элиты, обладающие влиянием в обще­стве, отвергли эти абстрактно-утопические принципы. Массы с цинизмом воспринимали заповеди марксизма-ленинизма, осо­бенно взятые в контексте реальной политической практики. Большее значение стали придавать конкретным плюралистиче­ским ценностям: национализму, популизму, этническим и рели­гиозным связям.

Коммунистическая партия как авангард мобилизации масс на социалистическое строительство распалась. С ослаблением конт­роля партии над правительственными учреждениями, социаль­ными группами и гражданами усилилось неповиновение полити­ческим директивам. Сложился определенный параллелизм вла­сти. Коммунистическая партия управляла «формальным» секто­ром. Но раскол внутри правительственных институтов, таких, как партия, вооруженные силы, служба безопасности и гражданская правительственная бюрократия, снижал их способность контро­лировать общество, мобилизовывать массы или представлять ин­тересы пролетариата. Большинство людей ушло от активной по­литической деятельности в «неформальный» сектор; семейные и соседские отношения, этнические объединения и религиозные союзы стали играть большую роль в личной жизни людей.

Государственная социалистическая централизованная плано­вая экономика с упадком коммунистической партии утратила эффективность. Сильные государственно-бюрократические ве­домства были нацелены на производство вооружений, продук­ции тяжелой (выплавка чугуна и стали) и нефтехимической про­мышленности, но не уделяли внимания производству продуктов питания, товаров повседневного потребления и сфере услуг. В 80-е годы появилась «теневая» экономика, взявшая на себя обес-» печение потребительскими товарами и услугами. «Теневая» ры­ночная экономика мешала работе государственных предприятий, так как работники перепродавали материалы со своих фабрик в частный сектор; следствием явилось снижение производитель­ности труда. Государственные планы не выполнялись. Предпри­ятиям не хватало материалов, передового технологического осна­щения, отсутствовали также условия для хранения продукции и ее распределения. Такие ведомства, как министерство финансов и комитет по ценообразованию, не способствовали эффективно­му функционированию экономики. Директора государственных предприятий, которым было дано больше самостоятельности, в 80-е годы скрывали или давали неверную информацию о произ-

209

водительности, имеющихся запасах и спросе на продукцию. На рабочих деморализующе действовали нехватка потребительских товаров и политические репрессии. Поэтому производитель­ность труда снижалась. К концу 70-х — началу 80-х годов эконо­мическая депрессия стала бичом государственно-социалистиче­ских экономических систем в странах Восточной Европы⁵.

Структурный, культурный и поведенческий кризисы служат объяснением краха данных трех ипостасей ленинистского ком­мунистического партийного государства. В структурном плане паралич партии и правительства привел к растущему неподчине­нию указам, исходящим от аппаратчиков. Так, в Советском Сою­зе к началу 80-х годов государственный контроль принял слиш­ком бюрократизированные, застойные и негибкие формы. Стол­кнувшись с местным противодействием и коррупцией в респуб­ликах, Кремль начал терять руководство процессом принятия ре­шений. Центральные партийно-правительственные институты не могли найти репрессивные или консенсуальные средства для упрочения поддержки общества. Секретарь Политбюро КПСС уже не мог непосредственно контролировать военных или мили­цию. Конфликт поколений в армии мешал ей выполнять роль стража советского режима. Офицеры вооруженных сил старше пятидесяти лет поддерживали тесное взаимодействие с партией и обороноспособность страны перед лицом западных капиталисти­ческих стран. Молодые офицеры, наоборот, выступали за модер­низацию экономики, надеясь на получение с Запада передового вооружения и технологий. Рекрутируемые из числа городской молодежи, которой была свойственна вертикальная мобиль­ность, выступали за расширение гражданских свобод, рыночные реформы и профессиональную армию, стоящую вне политики. Это поколение вооруженных сил не выказывало готовности ис­пользовать силу против групп, мобилизующих народ на противо­стояние правящему режиму. По мере того как советское обще­ство становилось урбанизированным и индустриализированным, образованным и разнородным, знающая и подготовленная моло­дежь меньше поддерживала правящую КПСС. Находясь под впе­чатлением от технологического прогресса и расцвета граждан­ских свобод на Западе, такие социальные группы, как професси­оналы, интеллигенция и молодые партийные кадры в городах, поддерживали движение общества к созданию согласительной системы. В республиках этнические группы и религиозные об­щины боролись за большую независимость от Москвы.

С 1970 по 1989 г. включительно Польша достигла большего плюрализма, чем Советский Союз; независимость социальных

210

групп от контроля со стороны партии улучшила перспективы трансформации политической системы Польши в согласитель­ный режим. Все большее влияние приобретали римско-католи­ческая церковь, профсоюзное движение «Солидарность», част­ное фермерство и городские ассоциации интеллигенции и про­фессионалов. Коммунистическая партия — Польская объеди­ненная рабочая партия (ПОРП) — обладала ограниченной вла­стью над государством и, в частности, над социальными группа­ми. В 80-е годы участились смены партийного руководства, со­кратилась численность членов; особенно незначительным было число ее сторонников в возрастной категории до тридцати лет. Контролируемые партией организации были немногочисленны­ми по составу. Членами ПОРП являлись главными образом пар­тийно-государственные бюрократы, руководители государствен­ных предприятий, военные и полицейские. Рабочие, молодежь, студенты и критически настроенная интеллигенция сплотились вокруг движения «Солидарность». Столкнувшись с политиче­ской оппозицией и экономической стагнацией, ПОРП расколо­лась. Сторонники социалистического плюрализма, свободного рынка, государственной централизованной плановой экономики боролись за политическое господство. Поставленная перед фак­том дезинтеграции, ПОРП не смогла ни сформировать коали­цию, ни удержать контроль за правительственными репрессив­ными органами: армией и службой безопасности. После введе­ния в конце 1981 г. военного положения начался процесс мили­таризации правительства и партии. Наведя временный порядок, вооруженные силы не добились ни политических перемен, ни сдвигов в экономике. Введение военного положения не привело к подавлению «Солидарности». Зарубежные институты, особен­но западноевропейские профсоюзы, Ватикан и правительство США, также ослабляли польский коммунистический режим, до­биваясь от него мер по развитию плюрализма.

Когда в 1989 г. лидер СССР Михаил Горбачев согласился на создание в Польше коалиционного правительства, в которое вошли бы ПОРП и представители «Солидарности», это стало первым шагом к установлению согласительной системы. Выборы на конкурентной основе позволили членам «Солидарности» за­воевать почти все места в верхней — законодательной — палате и более одной трети мест в нижней палате, выделенных для пред­ставителей профсоюзов. «Солидарность» получила возможность выдвинуть кандидатуры премьер-министра и членов кабинета. С разницей в один голос высший законодательный орган избрал президентом генерала В. Ярузельского, главнокомандующего во-

211

оружейными силами и бывшего Генерального секретаря ПОРП. Он оставался на посту до декабря 1990 г., когда польский электо­рат на президентских выборах отдал предпочтение главе «Соли­дарности» Леху Валенсе.

События, происходящие в Польше, СССР и Западной Евро­пе, ослабили контролируемые коммунистическими партиями бюрократические авторитарные режимы и стимулировали дви­жение к более плюралистическому демократическому правле­нию. Многопартийные выборы в Польше, венгерская программа маркетизации и введение в Советском Союзе гражданских сво­бод создали возможность зарождения согласительных систем в других восточноевропейских странах. В середине 1989 г. Гене­ральный секретарь КПСС Михаил Горбачев отверг всякую воз­можность советской военной интервенции, целью которой было бы сохранение в Восточной Европе власти коммунистических партий. Это затруднило попытки партийных элит сохранить власть и стимулировало оппозицию правящим режимам. Пример Западной Европы способствовал снижению легитимности пар­тийной власти. В сравнении с жителями Восточной Европы за­падноевропейцы пользовались большими гражданскими свобо­дами, большим выбором потребительских товаров и более пере­довыми технологиями, особенно в сфере электроники и инфор­матики. Средства массовой информации Запада рассказывали жителям Восточной Европы о демократизации и капиталистиче­ском процветании, о конце правления коммунистических партий в соседних странах — сначала в Польше и Венгрии, затем в ГДР, Чехословакии, Болгарии и Румынии. Режимы падали один за другим, как костяшки домино⁶.

Распад коммунистических партийных государств был также вызван крахом легитимности марксистско-ленинских политиче­ских формулировок. Право марксистско-ленинской партии на господство не признавали ни обладавшие влиянием элиты, ни представители народных масс. Их материальная легитимность стала уменьшаться, когда обещания экономического процветания вступили в противоречие с неэффективным управлением эконо­микой партийно-правительственными ведомствами. Интеллекту­алы-диссиденты подвергали критике коммунистические партий­ные режимы за нарушение этических принципов, таких, как спра­ведливость, честность, истина, сочувствие к ближнему, граждан­ские свободы и достоинство личности. Разочаровавшись в лени-нистской стратегии преобразования общества с помощью поли­тических средств, многие диссиденты обратились к конституци­онному либерализму как новому источнику легитимности. Этни-

212

чески национализм также представлялся более привлекательным, чем политические идеологии, основанные на пролетарском ин­тернационализме, советском гражданстве или социалистической гуманности. В условиях снижения легитимности ведущие инсти­туты — партия, государственно-правительственная бюрократия, вооруженные силы, полиция — не могли сохранять контроль над обществом. К концу 80-х годов правящие режимы пали.

Господство коммунистической партии ослаблялось массовым цинизмом, соединенным с элитарной отчужденностью. Соглас­но выборочным опросам, проводимым среди граждан Советско­го Союза, Польши, Венгрии, Чехословакии и Болгарии, люди стремились к установлению смешанной экономики и государст­венного обеспечения сферы социальных услуг: здравоохранения, образования, пенсий, дешевого жилья, рабочих мест, а также ; культурных учреждений, таких, как библиотеки, театры и музеи. Люди предпочли бы, чтобы эта сфера стала более эффективной и приобрела эгалитарный характер. Экономическая политика пользовалась поддержкой масс постольку, поскольку она обеспе­чивала потребительские товары, повышение уровня жизни и умеренные зарплаты, размер которых зависел от квалификации и конкретного результата труда. В конце 80-х годов правящие ре­жимы уже не обеспечивали данных благ. Граждане отвергли госу­дарственно-социалистическую систему за неэффективность, коррупцию и произвол. Они предпочитали режим, основанный на справедливости, стабильности процедур и эффективном рас­пределении благ. Неспособность марксистско-ленинских идео­логий институционализировать эти нормы во всех государствен­ных инстанциях обусловили дальнейшую утрату легитимности коммунистическими партийными государствами.

Польский пример показывает неспособность коммунистиче­ской партии заручиться широкой легитимностью у населения, отвергшего Польскую объединенную рабочую партию как из ма­териальных, так и из моральных соображений. В стране, где более 90% населения исповедует католическую религию, марксистско-ленинский атеизм лишал партию массовой поддержки. Институ­циональным воплощением духа польской нации являлась като­лическая церковь, а отнюдь не партия. После 1975 г. экономиче­ское положение в этой стране особенно ухудшилось. Вместе с югославами поляки переживали период самой высокой инфля­ции в Восточной Европе. Повышение зарплат не успевало за ро­стом цен. Спрос превышал предложение. Нехватка капитала и потребительских товаров парализовала экономическую полити­ку. Повсеместное распространение получило тайное накопление

213

запасов частными лицами, типичными стали злоупотребления управленческого аппарата. Предвидя развал экономики, партий­но-государственные чиновники погрязали в коррупции, взяточ­ничестве и присвоении государственных фондов для приобрете­ния частных вилл. Их деятельность не контролировалось ни конституционными нормами, ни марксистско-ленинской идео­логией. Привилегии породили враждебное отношение к ним ря­довых граждан Польши. В отношении к партии росло чувство от­чуждения, цинизма, презрения и недоверия. Несмотря на то, что поляков устраивал высокий уровень занятости, образования и равенство полов, они отрицательно относились к привилегиро­ванному положению правящих кругов, плохим жилищным усло­виям, несовершенству системы здравоохранения, плохой эколо­гической обстановке, высокой инфляции и злоупотреблениям властью партийно-государственных чиновников. В 80-е годы большинство поляков поддерживали такие гражданские свобо­ды, как свобода слова, многопартийность, участие в политике и управлении широких масс⁷.

С поведенческой точки зрения активность популистских дви­жений подрывала власть коммунистического партийного госу­дарства. Диссиденты устраивали забастовки, возглавляли улич­ные демонстрации и организовывали антирежимные собрания. Этнические группы требовали большей политической автономии и даже независимости. Верующие лютеране-евангелисты в ГДР и католики в Польше, Венгрии и Чехословакии — стремились до­биться более этичного, гуманного отношения со стороны госу­дарственной бюрократии, в частности, им нужны были свобода вероисповедания и право открывать школы, центры здоровья и социальные службы. Независимые профсоюзы боролись за мате­риальные блага, повышение зарплат, увеличение пособий и про­изводства товаров народного потребления, ограничение роста цен. Люди, входящие в объединения гражданского действияХар-тия 77, Гражданский форум в Чехословакии, Союз свободных де­мократов и Союз молодых демократов в Венгрии, «Солидар­ность» в Польше — настаивали на доминировании гражданского общества над коммунистическим бюрократическим государст­вом. Следуя популистским настроениям, эти диссиденты провоз­глашали консенсуальные ценности: общее благо, народную во­лю, общий интерес и активность граждан. Например, в Польше мобилизаторы «Солидарности» сплотили своих классовых сто­ронников на основе либерально-эгалитарных идеалов. Они вели кампанию за свободные профсоюзы, действующие независимо от государственного, партийного и управленческого контроля.

214

Их политические требования сводились к равенству зарплат, на­логов, субсидий, пенсий, равным возможностям для отдыха, а также обеспечения медицинскими услугами и жильем. Рассмат­ривая «Солидарность» как социальное движение, ее сторонники отвергали централизованное бюрократическое правление и, в ча­стности, привилегии для членов правительственной, партийной, военной и полицейской элит. «Солидарность» выступала за ра­венство граждан перед законом и беспристрастное отношение к польским гражданам со стороны правительственных чиновни­ков. Наиболее мощной поддержкой это движение пользовалось среди рабочих в судостроительной, строительной промышленно­сти и на транспорте. Поддерживали «Солидарность» также и ка­толическое духовенство, интеллигенция, образованная молодежь и фермеры.

Какие мотивы заставляли диссидентов вступать в «Солидар­ность» и другие оппозиционные движения? В глазах «пуристов» коммунистическое партийное государство являлось разрушите­лем основных этических ценностей: истины, самоценности лич­ности, достоинства, независимости и справедливости. Участие в антикоммунистических движениях было для них способом выра­жения собственных ценностных приоритетов. Прагматиков же в ряды оппозиции привели усиливающиеся ожидания того, что борьба с коммунистическим руководством будет успешной. Ког­да репрессии пошли на спад и коммунистическая партия утрати­ла властные полномочия, были созданы небольшие местные ве­щательные сети. Все большее число людей заявляло об оппози­ционности режиму. Средства массовой информации информи­ровали о нарастающей враждебности масс по отношению к бю­рократическому авторитарному правлению. По мере того как лю­ди отходили от политического фатализма, возрастала активность их выступлений. Когда несогласие стало массовым, уменьшился страх перед наказанием. Росло число публичных выражений пре­зрения к коммунистической системе. Теперь казалось, что выго­ды борьбы против существующего режима перевешивали сопря­женный с ней риск. Более молодая и образованная часть граждан считала, что переход к согласительной системе будет иметь бла­готворные последствия. Скептически настроенные в отношении коммунистического партийно-государственного правления, они выступали за гражданские свободы, многопартийные выборы и политический плюрализм⁸.

Под давлением народа главенствующие коммунистические партийные круги, в частности в Советском Союзе, Польше и Венгрии, приняли стратегию приспособления. Партийные чи-

215 .

новники, включая советского лидера Михаила Горбачева, прово­дили политику расширения гражданских свобод, социального плюрализма, обеспечения доступа к различным источникам ин­формации и введения правовых ограничений государственной власти. Политики демонстрировали поддержку рыночным меха­низмам, отечественным, частным предприятиям и усвоению до­стижений ведущих капиталистических стран в области торговли, капиталовложений и технологий. Высшие армейские офицеры, как правило в возрасте до 50 лет, в общем, поддерживали эти по­литические реформы. Хотя теперь часто высшие законодатель­ные посты занимали не коммунисты, кадровые члены коммуни­стической партии все еще оставались на ответственных постах в государстве — в том числе на государственной службе, в органах безопасности, на постах директоров государственных предприя­тий и учреждений в сфере образования и здравоохранения. В бывших советских республиках большинство аппаратчиков ком­мунистической партии стали националистами и возглавили неза­висимые национальные государства. Особенно хорошие возмож­ности для сохранения контроля над экономическими и полити­ческими институтами были у экс-коммунистов на периферии. Бывшие партийные кадры среднего звена стали руководителями государственных предприятий и СП. Некоторые сделались вла­дельцами или директорами приватизированных компаний. Та­ким образом, бывшие действующие политики стали частными предпринимателями. Несмотря на имевшиеся впоследствии по­пытки снять бывших коммунистов и бюрократов с правительст­венных должностей и привлечь их к суду за репрессивные дейст­вия, старые партийные кадры все же получили некоторые выгоды от новых квазисогласительных систем⁹.

Перспективы упрочения демократии и социализма в Восточ­ной Европе туманны. Для того чтобы функционировать эффек­тивно, согласительные системы нуждаются в наличии институ­тов интеграции и гражданских норм. При согласительном режи­ме сильные политические партии и добровольные ассоциации принимают активное участие в выработке правительственных ре­шений. Путем обсуждения и примирения конфликтующих точек зрения участники процесса достигают единства и вырабатывают общеполитические предложения. Однако в начале 90-х годов в большинстве восточноевропейских стран раздробленность поли­тических партий мешала интеграции на основе консенсуса. Доб­ровольные ассоциации, также как и политические партии, не об­ладали реальной властью. Не имея денежных, организационных и информационных средств, они оказывали мало влияния на

216

правительственную политику. Состоящие главным образом из людей свободных-профессий и интеллигенции, они не пользова­лись поддержкой в массах, в частности среди промышленных ра­бочих и фермеров. Их активисты организовывали массы, опира­ясь на этико-религиозные различия, а не в соответствии с обще­принятыми нормами гражданского общества. Плюрализм при­вел к поляризации. Этнические, религиозные, классовые разли­чия усиливались. Результатом этого, как показала Югославия, стали фанатизм, нетерпимость и гражданская война. В Венгрии сельское население соперничало с городским. Словаки добились независимости от чехов. Болгары попытались подавить нацио­нальные устремления турок. Румыны воевали с живущими внут­ри их страны этническими венграми. Повсеместно в Восточной Европе набирали силу антисемитизм и враждебное отношение к цыганам. В бывшем Советском Союзе этно-религиозная вражда разгоралась как внутри республик, так и между ними. Раздоры в обществе делали невозможным характерное для согласительной системы мирное урегулирование разногласий. По мере роста бес­порядков и преступности полиция и военные вернули былое вли­яние. Президенты правили не столько с помощью решений, при­нимаемых законно избранными законодателями, сколько по­средством указов. Усилилось давление в пользу восстановления бюрократического авторитарного режима. В политическом плане Восточная Европа стояла перед угрозой «латиноамериканиза-ции» — речь идет о конкуренции между согласительной и бюрок­ратической авторитарной элитами за политическое господство.

Переход от госсоциализма к капитализму также вызвал серь­езные проблемы. Рыночные отношения и институты находились в зачаточном состоянии. Свободная конкуренция предполагает, что экономический обмен происходит в соответствии с опреде­ленными нормами, которые включают в себя соблюдение прав частной собственности, контрактов, правительственных инст­рукций, стабильности валюты и правового поля как обществен­ного, так и частного принятия решений. К числу институтов, иг­рающих ключевую роль, принадлежат коммерческие банки, пра­вительственные налоговые службы, частные предприятия и орга­низации, занимающиеся распределением ресурсов. Восточноев­ропейские страны, особенно бывший СССР, Болгария и Румы­ния, имели такие правовые нормы и сильные институты. Напри­мер, на территории бывшего Советского Союза единое торговое пространство распалось. Не существовало ни стабильной нацио­нальной валюты, ни центрального банка, который регулировал бы экономические операции. Каждая из независимых республик

217

установила таможенные барьеры против товаров, ввозимых из других республик. Процветал «теневой» бартер. Слабость сущест­вующих институтов привела к нехватке товаров и продуктов. Из-за неспособности государств собирать налоги рос дефицит бюд­жета. Увеличивалась денежная масса. Объемы производства, осо­бенно производства на экспорт, снижались. Росла безработица. Расширяющееся неравенство в доходах настраивало друг против друга этнические, религиозные и экономические группы. В усло­виях этой тяжелой ситуации главными советниками не только в бывшем Советском Союзе, но и по всей Восточной Европе стали неолиберальные экономисты. Некоторые из либералов-рыноч­ников хотели воспользоваться государственной властью для ук­репления нового класса национальных капиталистов как в горо­де, так и на селе. Другие занимали менее протекционистские по­зиции. Они выступали за приватизацию, налоговые льготы для отечественных и зарубежных инвесторов, маркетизацию, отсут­ствие государственного регулирования и делали ставку на запад­ные капиталистические институты: ТНК, МВФ и Всемирный банк. Политика жесткой экономии ударила по городским рабо­чим: медленный рост зарплаты, запрет на забастовки, сокраще­ние социальной помощи и урезание субсидий на питание и транспорт. Управляющие и технократы контролировали приня­тие политических и экономических решений. При прежнем ре­жиме обществом управляли идеологи марксизма-ленинизма, партийные кадры и руководители государственных предприятий. В условиях новой рыночной системы главную ответственность взяли на себя неолиберальные технократы и менеджеры частных или государственных монополий. Несмотря на переход к капита­лизму, бюрократические авторитарные элиты сохраняли свое влияние на формирование политического процесса.

В конце 80-х годов процесс принятия политических решений в Восточной Европе по своему содержанию и результатам начал походить на латиноамериканскую модель. В частности, с 1950 по 1973 г. быстрое развитие промышленности в обоих регионах вы­звало увеличение в составе населения числа интеллигенции, сту­дентов, рабочих и служащих. Когда после 1975 г. темпы роста за­медлились, эти группы были мобилизованы на создание свобод­ной политической системы. Но ряд структурных особенностей — громоздкость правящей бюрократии, репрессивность полиции, недостаточная институционализация партийной системы и от­сутствие сильных независимых профсоюзов — препятствовал становлению плюралистических демократий. В частности, в Ла­тинской Америке большая внешняя задолженность, высокий

218

уровень инфляции, снижение реальных доходов трудящихся и увеличение неравенства в доходах мешали переходу от военной диктатуры к эффективной согласительной системе¹⁰.

Разложение военных режимов в Латинской Америке

В 80-е годы в Латинской Америке шла борьба за политическое господство между политическими лидерами, поддерживающими согласительные режимы, с одной стороны, и лидерами бюрокра­тических авторитарных систем — с другой. В Бразилии и «южном конусе» законно избранные гражданские лидеры заняли оппози­ционную правительству позицию. Вооруженные силы сложили с себя власть в Аргентине в 1983 г., в Бразилии и Уругвае — двумя годами позже, а в Чили — лишь в 1990 г. Какие же структурные, культурные и поведенческие условия положили конец правле­нию военных? Почему чилийцы установили у себя согласитель­ную систему позже, чем аргентинцы, уругвайцы и бразильцы?

В структурном плане подчинение бюрократическому автори­тарному правлению ослаблялось фрагментацией государства, ин-ституционализацией оппозиционных партий и коалиций анти­правительственных групп. Согласительные методы получили официальный статус, когда возникло резкое разделение военной элиты на «голубей», предпочитающих более открытую политиче­скую систему, и «ястребов», поддерживающих репрессивные ме­тоды. В частности, когда неполяризованные, обладающие инсти­туциональной базой политические партии бросают вызов госу­дарству военных и при этом по крайней мере одна партия пред­ставляет интересы элиты, внутри правящего режима усиливается позиция «голубей». В этих условиях наиболее вероятны посте­пенные перемены, что уменьшает связанные с системными изме­нениями опасности. Если бы отдельные слои среднего класса — бизнесмены, профессионалы, служащие — объединились с орга­низованным рабочим классом, а не с военными или земледельче­скими элитами, эта межгрупповая коалиция усилила бы вероят­ность перехода к согласительной системе. В отличие от восточно­европейского сценария на Латинскую Америку западные инсти­туты оказывали не столь значительное воздействие. К середине 80-х годов «холодная война» пошла на спад. Глобальное влияние СССР ослабло. Поэтому угроза военному господству США со стороны служб национальной безопасности оказалась менее серьезной, чем в период с 1950 по 1980 г. Благодаря тому что про-капиталистические партии официально возглавили правительст­ва, отход военных от власти уже не представлял опасности для та-

219

ких иностранных частных инвесторов, как Соединенные Штаты и другие ведущие капиталистические страны¹¹.

Эти структурные условия объясняют, почему в Аргентине, Уругвае и Бразилии военные быстрее отказались от власти, чем в Чили. В сравнении с чилийскими аргентинские, бразильские и уругвайские вооруженные силы были более разобщены вследст­вие фракционного соперничества. Армию, военно-морские и во­енно-воздушные силы разделяли власть и борьба за верховенст­во. Военные элиты поддерживали контакты с политиками, требу­ющими выборов гражданского правительства. Промышленные группы выступали против правления военных. Будучи не столь сильны, профсоюзы вместе с тем требовали создания согласи­тельного правительства. Этот межклассовый союз, связывающий бизнес и рабочих, уменьшал власть военных над оппозиционны­ми группами.

Для чилийских вооруженных сил была характерна большая сплоченность. Центральное место в политическом процессе за­нимал президент Аугусто Пиночет, а не группа лидеров. Если в Бразилии вооруженные силы соперничали с квазиавтономной службой безопасности, то в Чили президент Пиночет лично кон­тролировал армию, тайную полицию, гражданскую службу и эко­номическую технократию. По сравнению с возглавляемой им ар­мией, военно-воздушные и военно-морские силы были доста-точно слабы. Изолированная от гражданского общества армия рекрутировалась из отпрысков военных семей. В 80-е годы среди офицеров было несколько сыновей военных, входивших в 1927—1931 гг. в правительство генерала Карл оса Ибаньеса. Силь­ные экономические группировки, в частности латифундисты, экспортеры, банкиры, финансисты, монополисты и спекулянты, оказывали серьезную поддержку экономической политике Пи­ночета, приводившей к снижению инфляции, но в то же время к увеличению неравенства в доходах. И военные, и деловые элиты извлекали определенную экономическую выгоду, оказывая под­держку режиму Пиночета. Армейские офицеры получали высо­кие оклады и пенсии, личные резиденции и дорогие машины. Де­ловая элита пользовалась низкими налогами, экспортными суб­сидиями, банковскими гарантиями и правительственными огра­ничениями на рост зарплат рабочих. Государственные репрессии ослабляли политическую и экономическую силу профсоюзов.

С начала 80-х годов глубокий экономический кризис лишил доверия находящиеся у власти военные правительства, особенно в Аргентине, Бразилии и Уругвае. Показатели темпов роста выра­жались отрицательными величинами. Большие внешние задол-

220

женности заставили правительства сократить расходы на капи­тальные вложения, здравоохранение и образование. Инфляция, выражавшаяся двузначными цифрами в Чили и Уругвае, достиг­ла трехзначных цифр в Аргентине и Бразилии, разрушив эконо­мику этих стран. Неравенство в доходах усугубило кризис. В этих странах, за исключением Аргентины, наблюдался высокий уро­вень безработицы. К тому же поражение Аргентины в 1983 г. в войне с Великобританией за Мальдивские острова поставило под сомнение легитимность аргентинских генералов. Однако в Чили темпы развития после 1983 г. резко пошли вверх: реальный ВНП вырос с 1984 по 1989 г. примерно на 6% в год, уровень безработи­цы снизился. Среднегодовой рост потребительских цен составил около 20% — меньше, чем в Уругвае, Бразилии и особенно в Ар­гентине. Таким образом, правительство Пиночета сохранило больше материальной легитимности, чем три других военных ре­жима¹².

Экономическая нелегитимность вместе с деинституционали-зацией подорвала основу управляемых военными бюрократиче­ских авторитарных государств. Во всех четырех названных стра­нах капиталистическая модернизация была направлена на раци­онализацию производства, технологическое развитие, достиже­ние конкурентоспособности на зарубежных рынках и обеспече­ние экономической свободы для производителей. Данный тип модернизации привел к росту раздробленности и социальной фрагментации. В начале 80-х годов неравенство в доходах, увели­чение безработицы, маргинализация и отчуждение масс обостри­ли политический кризис. Усилились требования населения со­здать институционализированную демократическую систему, ос­нованную на гражданских нормах: политической свободе, проце­дурном консенсусе, правовых ограничениях власти, справедли­вом правлении, гражданском контроле над военными, возмож­ности участвовать в публичном принятии решений и свободе для граждан не только как производителей, но и как потребителей¹³.

С поведенческой точки зрения падению военных режимов способствовала популистская мобилизация вместе с приспособ­ленчеством элиты. Активность масс облегчала распад бюрокра­тических авторитарных систем. Переговоры между политически­ми лидерами упростили переход к более согласительному стилю политического производства. Главы и лидеры различных органи­заций вооруженных сил, оппозиционных политических партий, законодательных органов, гражданских правительственных ад­министраций, бизнеса, профсоюзов и общественных движений пришли к соглашению об установлении более демократического

221

режима. Действующие политики и популистские «мобилизато-ры» заняли разные позиции в отношении тактики обеспечения системных изменений. С одной стороны, ведущие политики про­фессиональных организаций, политических партий и законода­тельных органов приветствовали переговоры с военными и дело­выми кругами. Первостепенное значение они придавали проце­дурным гарантиям, способным урегулировать конфликты между конкурирующими политическими деятелями. Контроль нацио­нального правительства за деятельностью различных групп влия­ния усилился. С другой стороны, популистские «мобилизаторы» настраивали массы на противостояние латифундистам, корпора­тивному руководству и государственно-бюрократическому конт­ролю. Состоящие в профсоюзах рабочие, крестьяне, студенты, молодежь, женщины, радикальные католики, либеральная ин­теллигенция и обитатели трущоб боролись за расширение уча­стия масс в выборных комитетах, местных ассамблеях и на пред­приятиях, управляемых профессиональными менеджерами. Ос­новной тактикой завоевания власти на местах были забастовки, захват фабрик и земель. На уровне общенационального прави­тельства популистские «мобилизаторы» вели кампанию за рас­ширение государственного инвестирования в социальную сфе­ру — здравоохранение, образование, жилье — за перераспределе­ния доходов, богатств и земель. Для них демократия — политика, дающая власть бедным, — важнее процедурной демократии, за­нимающейся урегулированием разногласий между конкурирую­щими политическими элитами. Это давление снизу, целью кото­рого был переход к всеохватывающей, открытой для участия масс политической системе, усиливало официальную кампанию за со­здание на выборной основе гражданского правительства¹⁴.

Взвесив все «за» и «против», южноамериканские военные от­казались от власти. Для их корпоративных интересов граждан­ские группы и существующие политические партии представля­ли угрозу лишь отчасти. При нормализации отношений между Соединенными Штатами и Советским Союзом наметилась тен­денция идеологического объединения южноамериканских пар­тий. Левые партии призывали к вооруженной борьбе, желая по­лучить какую-то часть собственности в частном секторе. Правые партии поддерживали конкурентные выборы и расширение со­циального плюрализма даже для профсоюзов. Если левые орга­низации — партии, профсоюзы, крестьянские федерации — оста­вались политически слабыми, то центристские и консервативные партии имели реальные перспективы победить на президентских выборах. Эти партии защищали интересы элиты путем отказа от

222 '

программ, предусматривающих перераспределение доходов, бо­гатств и земель. В соответствии с неформальными соглашения­ми, достигнутыми в период перехода к гражданскому правлению, вооруженные силы сохраняли власть над основными политиче­скими стратегиями: оборонной, внутренней безопасностью, фи­нансами, инвестированием и союзами с зарубежными государст­вами. Они продолжали определять правила политической игры и пользоваться правом вето, в частности в процессе формулирова­ния политики. Военные сохранили за собой должности в кабине­те министров, на государственной службе и в таких полугосудар­ственных учреждениях, как общественные корпорации. Они до­бивались от назначенных технократов и избранных президентов получения максимальной военной и финансовой помощи от США и их финансовых институтов, крупных займов от МВФ и международных банков. В условиях действия амнистии граждан­ские лидеры не делали попыток привлечь к суду военных и со­трудников полиции за нарушение прав человека, таких, как пыт­ки, лишение свободы, похищения и убийства политических дис­сидентов¹⁵.

По сравнению с военными лидерами Бразилии, Аргентины и Уругвая, чилийский президент Пиночет не собирался отказы­ваться от власти главным образом потому, что опасался слишком высокой цены, которую гражданское правительство заставит за­платить военных и связанные с ними высшие слои общества. В Чили наблюдалась более резкая поляризация на левых и правых: левые профсоюзы, марксистские политические партии (социа­листы, коммунисты) и радикальные католики пользовались большей поддержкой народа, чем в остальных трех южноамери­канских странах. Поддерживаемый этими силами президент гражданского правительства Сальвадор Альенде (1970-1973) проводил политику перераспределения доходов между богатыми и бедными. Пиночет и его союзники из высших слоев общества, которые были против подобных программ, решили предотвра­тить реставрацию любого выборного левого правительства. Сло­жить с себя официальные полномочия президента Пиночет со­гласился только после того, как некоторые предприниматели (водители грузовиков, торговцы), часть военных (офицеры воен­но-морских и военно-воздушных сил) и посол США в Чили Гар­ри Дж. Барнс-младший убедили его в необходимости введения гражданского правления. Потерпев поражение в 1988 г. на пле­бисците, дававшем избирателям право согласиться или нет на следующие восемь лет его правления, Пиночет признал результа­ты президентских и парламентских выборов 1989 г. На этих выбо-

^% 223

pax оппозиция выдвинула в президенты кандидата от христиан-ско-демократической партии Патрицио Альвина: ему отдали го­лоса 55% избирателей. Возглавляя до этого сенат, Альбин полу­чил поддержку консерваторов, центристов и демократических социалистов (фракции Нуньеса), пообещав не только сохранять некоторые направления экономической политики, но и разви­вать гражданские свободы, а также развернуть программы помо­щи обездоленным чилийцам.

Несмотря на то, что корпорации крупного бизнеса, входящие в Конфедерацию производства и коммерции и Общество про­мышленного развития, поддерживали правую оппозицию, они скооперировались с избранным гражданским правительством и даже предоставили профсоюзам право заключать коллективные договора на период, пока Альбин будет проводить неолибераль­ную политику. Его программы включали контроль за денежной массой, приватизацию, вывод чилийских товаров на мировой рынок' умеренные уступки рабочим в плане повышения зарплат, налоговые льготы, дешевые кредиты и субсидии частному бизне­су. Для неолиберальных руководителей корпораций политика, стимулирующая экономический рост, была важнее эгалитарных мер, расширяющих социальные блага. Ослабленные военными репрессиями профсоюзы и раздробленная социалистическая партия согласились отдать приоритет демократизации политиче­ской системы перед социально-экономическим равенством.

Несмотря на выборы президента и парламента, чилийские во­оруженные силы продолжали оказывать большое влияние на гражданских лидеров. Чтобы уменьшить политические издерж­ки, связанные с установлением гражданских институтов, Пино­чет оставался главнокомандующим и назначил своих сторонни­ков главами многочисленных, сильных и независимых прави­тельственных ведомств, включая Верховный суд, Совет нацио­нальной безопасности, Банк Чили, Комиссию по надзору за средствами массовой информации и ряд государственных пред­приятий (по выплавке стали, добыче меди, электричество и транспорт). Его люди занимали важные государственные и су­дейские посты, руководили учебными заведениями. Военным су­дам были даны полномочия привлекать к ответственности граж­дан, обвиняемых в создании угрозы безопасности Чили, наруше­нии внутреннего порядка и оскорблении национальной чести. Армия контролировала тайную полицию. Военные и сотрудники органов безопасности, ответственные за репрессии — пытки, казни, похищения, исчезновения людей, — были амнистирова­ны. Военные продолжали пользоваться экономическими приви-

224

легиями: в отличие от зарплат государственных служащих их зар­платы индексировались пропорционально темпам инфляции. Они могли приобретать акции приватизированных государствен­ных предприятий по ценам ниже рыночных; 10% доходов от мед­норудной промышленности получили военные. Так, при офици­альной власти гражданских лиц Чили функционировала как кон­курентная олигархия с явно выраженными бюрократическими авторитарными чертами, а не как плюралистическая демократия с широким участием масс. Эта элитистская согласительная фор­ма снижала потери военных, сопряженные с передачей ими не­которых формальных правительственных полномочий граждан­ским лидерам¹⁶.

В Чили, Аргентине, Бразилии и Уругвае демократизация, суще­ствовавшая в конце 80-х — начале 90-х годов, имела поверхност­ный характер. Несмотря на расширение гражданских свобод, со­циальный плюрализм, конкурентные выборы и участие масс в по­литике, над этими политическими системами продолжали доми­нировать элиты. Избранные президенты и законодатели обладали слабым контролем над военными и полицией. Ключевые эконо­мические решения принимались технократами из университетов и частных научно-исследовательских институтов по согласованию со специалистами отечественных предприятий, коммерческих фирм, МВФ, Всемирного банка, Федерального казначейства США и ТНК. Технические навыки играли все более важную роль. Ни политические партии, ни законодательные органы не оказыва­ли заметного влияния на процесс проведения политики. В услови­ях, когда исполнительная и законодательная власти не могли вы­браться из тупика, президент часто использовал чрезвычайные полномочия. При этом профсоюзы и прочие массовые обществен­ные организации либо игнорировались, либо подавлялись.

В начале 90-х годов наиболее готовыми принять согласитель­ную систему оказались не бразильцы, а уругвайцы. Правящие в Бразилии политические институты были слабы. Президент и гу­бернаторы штатов имели широкие личные полномочия, опираю­щиеся на зыбкий организационный фундамент. Раздробленные на конкурирующие группировки политические партии не имели постоянных мест в законодательных органах и не были основой, опираясь на которую политические взгляды президента можно трансформировать в законодательные акты. Демократические правила игры не были институционализированы. За экономиче­скими элитами не стояло сильных партий или представляющих их интересы групп влияния. Землевладельцы, владельцы ранчо, торговый бизнес и финансисты объединились с вооруженными

8 Чарльз Ф. Эндрейн 225

силами — сильнейшим правительственным институтом Брази­лии. Офицеры армии, полиция и «эскадроны смерти» подавляли оппозицию профсоюзов, католиков, радикальной интеллиген­ции, мелких фермеров, индейцев и городской бедноты.

Согласительная система Уругвая пустила более глубокие ин­ституциональные корни, чем бразильский гражданский режим. Политическая власть была более рассредоточена, чем в Брази­лии, Аргентине и Чили. Все эти четыре страны отличались мощ­ными вооруженными силами, преобладанием президентской власти, недостаточно сильной законодательной властью и раз­дробленными политическими партиями. И все же в Уругвае ле­вые организации — городские союзы и политические партии — имели политическое влияние, особенно в столице страны Мон­тевидео. Профсоюзы организовывали мирные забастовки и вы­нуждали правительство идти на уступки. Все участники полити­ческой жизни — вооруженные силы, политические партии, пред­ставители бизнеса, профсоюзы — вырабатывали взаимовыгод­ные соглашения. И военные, и бывшие партизаны из Движения национального освобождения (Тупамарос) получили амнистию за чинимое ими в прошлом насилие. Четыре основные партии — «Колорадо» на правом фланге, «Бланко» (националисты), «Новое пространство» в центре и «Широкий фронт» слева — получили на выборах 1989 г. места в законодательных органах. В «Широкий фронт» входили вместе с бывшими Тупамарос коммунисты, со­циалисты и католики. Вместе с профсоюзами они выражали эга­литарные политические взгляды городского электората. Полити­ка правящих кругов, групповой плюрализм и широкие возмож­ности для ненасильственного участия в политике — все это гово­рило о появлении в начале 90-х годов согласительной системы¹⁷.

Процесс демократизации в Южной Корее и на Тайване

В конце 80-х годов в Южной Корее и на Тайване также начался переход к согласительной системе. В отличие от большинства южноамериканских наций эти восточноазиатские страны пере­живали период экономического процветания. Высокие темпы роста, низкий уровень безработицы и инфляции и равенство до­ходов имели положительное влияние на жизнь большинства граждан. Первым стимулом к демократизации явился конфликт между быстрой социальной модернизацией и отстававшими от нее изменениями политической системы. Индустриализация, урбанизация и повышение доступности образования породили тягу к расширению гражданских свобод, политическому плюра-

226

лизму и выборам на конкурентной основе. Межклассовая коали­ция поставила под сомнение власть вооруженных сил в Южной Корее и Гоминьдана на Тайване. Студенты, интеллектуалы из среднего класса, религиозные лидеры, профсоюзные активисты и представители малого бизнеса выдвигали противоречивые тре­бования. Промышленные рабочие боролись за повышение зарп­латы, независимость профсоюзов, право заключения коллектив­ных договоров, а также за создание более здоровых и безопасных условий труда. Наибольшую активность проявляли студенты и интеллигенция (писатели, журналисты и духовенство). Торгов­цы, лавочники и субподрядчики выступали за развитие капита­лизма, политическую стабильность, удешевление кредитов и рас­ширение возможностей для вертикальной мобильности. Выступ­ления против военных возглавили молодые городские интелли­генты с высшим образованием. Проявляя большой интерес к по­литическим проблемам и стремление к диалогу, они придержи­вались современных воззрений на активное участие в политике, утверждение суверенитета личности и равенство полов. Эта груп­па руководила движением за расширение гражданских свобод, ограничение цензуры, выборное гражданское правительство, ус­транение таких зол, как незаконное задержание, полицейский произвол, пытки и лишения свободы политических диссидентов. Давление на бюрократические авторитарные режимы со стороны популистских «мобилизаторов» усилилось, и правящие элиты распались на соперничающие группировки. Некоторые «ястре­бы» ратовали за усиление репрессий, другие предпочитали адап­тацию к существующему положению. Развитие торговли с США, Японией и Западной Европой легитимизировало демократиче­ские реформы. За гражданские свободы выступали и живущие за океаном, в США, южные корейцы и тайваньцы.

К концу 80-х годов тайваньский и южнокорейский режимы провели освободительные реформы, главным образом потому, что правящие круги сохраняли значительный контроль над про­цессом проведения политики. Таким образом, цена установления более открытой гибкой согласительной системы казалась мини­мальной. Социальные группы, включая различные политические партии, профсоюзы и интеллигенцию, получили большую неза­висимость от государственного контроля. Военное положение было отменено. Профсоюзы добились значительного повышения зарплат и права на забастовку. Увеличилась свобода прессы. Вы­боры на конкурентной основе дали возможность оппозиционным партиям участвовать в принятии решений на правительственном Уровне. Большее влияние на политику стали оказывать законода-

⁸* 227

тельные органы. И вместе с тем военные в Южной Корее и Го­миньдан на Тайване продолжали управлять государственными предприятиями, внешней торговлей, центральной гражданской службой и полицией. Таким образом, правительственные элиты позаботились о том, чтобы введение более плюралистической по­литической системы не ставило под удар их контроль над нацио­нальной безопасностью и экономическим ростом¹⁸.

Заключение

Структурные, культурные и поведенческие кризисы дают объяс­нение переходу к согласительным системам в период после вто­рой мировой войны. Несогласие с диктаторским режимом явля­лось следствием фрагментации государства, созданием различны^ ми группами коалиций, а также популистского давления на при­спосабливающуюся элиту. Иностранным институтам принадле­жала, как правило, не столь важная роль, за исключением тех ред­ких случев, когда элитистские мобилизационные системы, при­надлежавшие к «оси», потерпели в конце второй мировой войны поражение. Демократизация восточноевропейцев, южнокорей-цев, тайваньцев, а также населения южноамериканских бюрокра­тических авторитарных государств в конце 80-х годов, произошла после того, как существовавшие в рамках режимов «голуби», стре­мившиеся к менее репрессивному правительству, столкнулись с «ястребами», пытавшимися сохранить политическую диктатуру. «Голуби» объединились с реформистскими оппозиционными группами, выступавшими за постепенные политические преобра­зования. Реформисты полагали, что выгоды от проведения согла­сительной политики перевесят потери, связанные с продолжени­ем бюрократического авторитарного правления, будь то правле­ние военных элит или авангардной партии. Демократию начали рассматривать и как цель, и как верное средство для осуществле­ния других целей: политического порядка, справедливости, ра­венства и процветания. Взаимодействие с первичными групповы­ми структурами — профсоюзами, научно-исследовательскими институтами, коллегиями адвокатов, журналистами, организаци­ями по защите прав человека — усиливало позиции оппонентов режима, выступавших за согласительную систему. Проводимая правительством политика лишала легитимности бюрократиче­ский авторитарный режим. «Пуристы» отвергали военных или коммунистическое государство из-за жесткого обращения с дис­сидентами. Прагматики критиковали существующий режим за неспособность достичь необходимых экономических результатов,

228

таких, как снижение инфляции, полная занятость, равенство в до­ходах и значительное повышение уровня зарплат. Между тем в Южной Корее и на Тайване быстрый экономический рост привел к обогащению рынка потребительских товаров, что в свою оче­редь определило требование расширения гражданских свобод. Диссиденты считали, что репрессивные действия правительства усиливали, а не умеряли политические беспорядки. Во всех бю­рократических авторитарных государствах деинституционализа-ция обусловливала рост неподчинения распоряжениям, исходя­щим от государства. Существовал большой разрыв между фор­мальными законами и неформальными нормами, предоставляю­щими особые правительственные привилегии родственникам, друзьям и сторонникам. Введение стабильных норм, основанных на гражданских ценностях, означало уменьшение коррупции, на­ведение порядка и повышение эффективности улаживания конф­ликтов. Четкие демократические процедуры обещали также обес­печить поступление разнообразной информации, необходимой для проведения гибкой политики.

При трансформации системы в согласительный режим цель новой политики состояла в стремлении прежде всего урегулиро­вать трения между различными социальными группами и прави­тельственными учреждениями. Политики проводили стратегию приращения, обеспечивающую постепенность реформ. Для них политика представлялась игрой, в которой гарантирован выиг­рыш: все игроки получают от правительственных программ вза­имные выгоды. Кооперация, компромисс и переговоры преобла­дали над насилием, враждой и взаимными обвинениями.

Социально-экономические изменения, происходящие вслед­ствие установления согласительных систем, зависели от сущест-- вующих в данной стране политических институтов и от положе­ния страны в мировой капиталистической экономике. После второй мировой войны движение за развитие демократии в За­падной Европе принесло широкомасштабные социально-эконо­мические улучшения. Эти страны составляли ядро капиталисти­ческой системы. С 50-х и до середины 70-х годов они переживали «золотой век» — время высоких темпов роста, низкой инфляции и полной занятости. Значительным политическим влиянием об­ладали демократические социалистические партии, христиан­ские демократы и профсоюзы промышленных отраслей. Согла­сительные лидеры подняли уровень жизни беднейших слоев на­селения, получивших доступ к работе, образованию и медицин­скому обслуживанию. Эти всеохватывающие социальные про­граммы, вместе со значительным пенсионным обеспечением, со-

229

кратили неравенство в доходах. Капитализм оставался эффектив­ным и вместе с тем более гуманным.

Не столь эгалитарный характер имели результаты политики капиталистической модернизации, осуществленной в Восточной Европе и Латинской Америке в конце 80-х годов. После того как военные или коммунистическая партийная бюрократия сложили с себя властные полномочия, в наследство новому режиму доста­лась находящаяся в упадке экономика. В экономической полити­ке все еще доминировали технократические элиты. Ни профсою­зы, ни демократические партии не оказывали ощутимого влияния на правительственных лидеров. Необходимость урегулировать со­отношения интересов администрации, вооруженным сил, биз­несменов, а также таких иностранных институтов, как МВФ и ТНК, выдвинула на первый план программы жесткой экономии и приватизации. Вместо того чтобы перераспределять доходы, вновь избранные правительства поставили во главу угла стимули­рование экономического роста, развитие экспорта, импорт капи­тальных технологий из ведущих капиталистических стран, а также отмену регулирования в сфере финансовых институтов. Ни со­кращение расходов на социальную сферу, ни повышение налога на добавочную стоимость не дало большего равенства в доходах. Наименее обеспеченные граждане не получили от приватизаци­онных мероприятий ни повышения зарплат, ни улучшения ситуа­ции в сфере занятости. Так как и восточноевропейские и южноа­мериканские страны находятся на обочине мировой капиталисти­ческой экономики, перспективы быстрого роста или повышения социально-экономического равенства остаются для них туманны­ми. Рецессия в ведущих капиталистических странах помешала притоку экспорта из этих регионов. Высокий уровень выплат по долгам ключевым финансовым институтам уменьшал ассигнова­ния на капиталовложения и социальные программы в области об­разования, здравоохранения и жилья. Поэтому для многих граж­дан установление квазисогласительных режимов вряд ли могло привести к сужению пропасти между богатыми и бедными¹⁹.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

<предыдущая страница | следующая страница>