
ГРАММАТИЧЕСКИЙ АСПЕКТ КОНЦЕПТУАЛИЗАЦИИ

Л.Г. Яцкевич¹

Лингвистические классификации в морфологии

в свете современной теории классификаций

Классификация как метод изучения языка широко используется в лингвистике. В истории языкознания в различных его направлениях применялись различные принципы и приемы классификации, то есть различные способы группировки и систематизации лингвистических объектов и понятий. Считается, что проблема научной классификации является наиболее актуальной для типологической лингвистики. Именно этот раздел языкознания внес существенный вклад в теорию лингвистических классификаций [Бенвенист, 1963; Курилович, 1962; Мещанинов, 1945; Морфологическая... , 1965; Рождественский, 1969; Степанов, 1975; Теоретические... , 1980; Успенский, 1965]. Однако не менее существенной оказывается эта проблема и для описательной грамматики одного отдельного языка. Типология языков может быть построена только на надежном фундаменте внутриязыковых классификаций. Тем не менее современная лингвистика не имеет общей теории лингвистических классификаций, хотя и располагает множеством частных классификационных систем. Общая теория лингвистических классификаций должна объективно оценивать и конструктивно использовать их богатый опыт. В то же время она должна быть основана на важнейших принципах современной теории классификаций, которая является составной частью общенаучной методологии познания [Кедров, 1965; Мейен, 1975; Мейен, Шрейдер, 1976; Мельников, 1978; Садовский, 1974]. История науки свидетельствует о том, что во все времена происходил обмен классификационными приемами. Вопросы методики классификаций наиболее интенсивно разрабатываются в биологии, геологии и науковедении [Мейен, 1975]. Многие достижения этих наук в развитии теории классификаций еще не учтены лингвистической методологией. Вместе с тем следует отметить, что на современные приемы лингвистических классификаций большое влияние оказали математические методы, в основе которых лежат принципы формализации классифицируемых объектов, логическая выводимость и непротиворечивость классификационной системы. Наиболее глубоко в методику лингвистических классификаций внедрился принцип дихотомии, бинарности признака классификации и принцип логической последовательности бинарных противопоставлений [Кантино, 1972; Маркус, 1963; Перцов, 2001; Ревзин, 1967; Степанов, 1975; Теоретические… , 1980]. Именно этим объясняется распространение методов оппозиционного анализа из фонологии на морфологию и лексикологию. Вопрос о том, следует ли положительно оценивать это влияние, является сложным и дискуссионным [Абаев, 1971; Будагов, 1980; Головин, 1976; Налимов, 1979; Яцкевич, 1981, 2004]. Основной момент этой дискуссии – различное понимание познавательной ценности и целесообразности сферы применения естественных лингвистических классификаций, с одной стороны, и методов формального моделирования в лингвистике, с другой стороны.

Несмотря на то, что в результате распространения методов математического моделирования в наше время происходит глубокая перестройка методологической основы науки, лингвисты не должны забывать об особом положении языкознания в системе наук. Об этом пишут ученые различных отраслей науки: филологи, философы, математики. Они обращают внимание на то, что язык, являясь основным средством выражения, хранения и передачи мыслей и знаний, представляет собой специфический объект для научного познания. Сторонники математических методов описания языка предпринимали попытку языку-объекту описания противопоставить язык-средство описания. Известны многочисленные попытки создать метаязык описания, свободный от «изъянов» естественного языка. Несмотря на то, что данное направление исследования обогатило языкознание частными методиками и приемами анализа, в целом оно вызвало к себе критическое отношение не только со стороны филологов, но и математиков [Вальков, 1981, 2006]. Установка на формализацию языковых свойств была охарактеризована как нежелательное явление «дегуманизации науки о языке» [Абаев, 1971]. Конструктивная несостоятельность такого подхода к языку была убедительно раскрыта с лингвистических позиций [Котелова, 1975] и с позиции теории математического моделирования [Вальков, 1981].

На проблему соотношения лингвистического термина, лингвистической идеи и языковой реалии как на одну из серьезнейших в современной лингвистической науке указывал Б.Н. Головин. Он писал: «Лингвистическая терминология в ее отношении к лингвистическим идеям настоятельно требует осмысления и в прагматическом, утилитарно-практическом плане» [Головин, 1976, с. 20]. Автор предупреждает, что использование термина, ориентированное на некоторую абстрактную логико-языковую идею, некий конструкт, не имеющее устойчивой объектной отнесенности, «открывает широкий простор для понятийно-терминологического и идейно-содержательного произвола» [Там же].

Та же самая идея на материале различных наук обсуждалась в монографии В.В. Налимова [Налимов, 1979, с. 116–39], но автор расходится с Б.Н. Головиным в некоторых важнейших выводах. Если Б.Н. Головин основное внимание обращает на важность объектного значения термина, то В.В. Налимов подчеркивает, что «термины науки глубоко связаны с ее теоретическими концепциями» [Там же, с. 118]; здесь же приводится обзор отечественной и иностранной литературы по теме. Он пишет: «На первый взгляд кажется, что многие термины являются просто названиями некоторых вещей или явлений, на самом деле смысл термина становится понятным не из простого указания на то, что он обозначает, и не из некоего семантического определения, а из понимания теории этого явления… Смысл слов меняется со временем по мере того, как развиваются наши научные концепции» [Там же, с. 118–119].

Новый интересный поворот в научной дискуссии на эту тему можно найти в работах К.И. Валькова [Вальков, 1981, 1984, 2006]. В них обосновывается принцип инвариантной неопределенности, раскрывающий информационное своеобразие естественных языков, которое делает бесплодными все попытки их формализации. Термин «инвариантная неопределенность» возник первоначально в результате анализа аксиоматического метода в геометрии, но в дальнейшем был использован автором для сопоставительной характеристики естественных и искусственных языков, для коммуникативно-семантического анализа языка науки. Он пишет: «Действительно, в геометрии или, захватывая шире, в математике, принцип инвариантной неопределенности начинает играть существенную роль в тот самый момент, когда математика от утверждений, относящихся к совершенно конкретным соотношениям, переходит к утверждениям об объектах вообще и их соотношениях вообще, когда, иными словами, вводятся представления об аксиоматике и структурах. Но именно в этот момент математика из науки описательной, какой надлежало ей быть наряду с физикой, химией и другими дисциплинами естественного цикла, превращается в науку декларативную, то есть начинает оперировать не только с объектами-вещами, но и с объектами-словами. Язык все более и более глубоко втягивается в орбиту математики и постепенно – и незаметно! – становится ее предметом» [Вальков, 1980, с. 19]. То же явление наблюдается, по мнению автора, в автоматике и кибернетике. «Вот почему в современных условиях принцип инвариантной неопределенности имеет такое же непосредственное отношение к математике, какое он имеет к языкознанию или к автоматизации: во всех этих случаях с разных сторон, но с одинаковой неизбежностью затрагивается одна и та же проблема – проблема творческого познания действительности» [Там же]. Автор развивает мысль о том, что информационная неопределенность составляет ту глубинную сущность языка, которая позволяет ему быть функционально гибким и многогранным средством общения и познания. Но в отличие от известного уже в науке понимания неопределенности языка как многозначности (полисемии) его значимых единиц, множественности его функциональных трансформаций, в понимании К.И. Валькова главное внимание обращается на неопределенность иного плана – на тот фон, на котором приобретают смысл значимые единицы языка, в частности слова. Для убедительности, опираясь на наглядные геометрические аналогии, он указывает, что «значение любого слова имеет не только положительное, но и отрицательное содержание, что с помощью слова обозначается не только предмет, но и отделяющаяся от него беспредметность. Как нельзя употребить кисть для создания картины, если нет холста, так нельзя, например, употребить слово “стол” для обозначения соответствующего понятия, если нет инвариантного фона, из которого это понятие будет вырублено… слово всегда двусторонне, оно состоит из предметной части и из части, выделившей данный предмет» [Там же, с. 16].

Близко к такому пониманию информационных свойств языка подошли в психологическом направлении языкознания: вначале при разграничении «ближайших» и «дальнейших» значений слов, а затем при определении различных видов пресуппозиций [Звегинцев, 1976], а также в последнее время при постановке задач коммуникативно-ориентированных грамматик [Забавников, 1980; Золотова, 1982; Золотова и др., 1998; Скрелина, 2002; Яцкевич, 1987, 2004], в когнитивной психологии и лингвистике [Кубрякова, Александрова, 1999; Кубрякова, 2004; Селиверстова, 2002], а также в лингвистике текста и теории коммуникации.

Р.Г. Ван де Вельде отмечает, что в последнее время «лингвистика в своем развитии явно обнаруживает максималистские тенденции, то есть стремительно продвигается от исследования низших уровней: фонетического и морфемного – к исследованию все более высоких уровней: уровня текста, коммуникативного уровня и уровня, на котором уже должны изучаться чрезвычайно сложные отношения между языком и мышлением. Иначе говоря, лингвистика радикальным образом развивается в направлении к макронауке, науке синтетической, причем ее границы, ее взаимосвязи с другими научными дисциплинами утрачивают определенность, а бурный рост числа конкретных исследований (парадокс!) ведет к известному отставанию лингвистической теории» [Ван де Вельде, 1979]. На смену структурно-математическим теориям, описывающим язык как жесткую, дискретно структурированную конечную систему, пришли новые коммуникативно-ориентированные концепции языка, в которых также предлагаются различные способы сведения неформального к жесткой классификации, к статической форме [Биаши, 1979; Бирвиш, 1978; Дорфмюллер, 1978].

Принцип инвариантной неопределенности, последовательно учитываемый при решении семантических проблем языка, позволяет избежать многочисленных заблуждений, которые встречаются или могут встретиться на пути исследователя в этой области. Это убедительно показано применительно к основной единице языка – слову [Вальков, 1980]. Разъясняя двустороннюю информативность слова, К.И. Вальков сопоставляет предметную и внепредметную, фоновую, части его содержания: «Предметная часть слова персональна, единична. Дерево, например, – это вещь, представляющая собой единство. Много деревьев, множество деревьев, все деревья, – это тоже единая вещь. Внепредметная часть слова, напротив, антиперсональна, множественна. <…> Капуста – это не дерево, вода – не дерево, летопись не дерево. <…> Множественность непредметной части не имеет ограничений, она разнообразна до бесконечности» [Там же, с. 18]. Автор делает вывод, что в словарях обычно определяется только предметная часть значения слова, а внепредметная часть в принципе не допускает определений: «Противопоказанность определений заложена здесь гораздо более глубоким и неотменимым образом: нельзя нарисовать фон, нельзя заставить звучать тишину, нельзя двинуться вперед, если что-то не осталось позади. Понятие о дереве или о другом предмете предполагает наличие мира, в котором это дерево (или другой предмет) может существовать и иметь какой-то смысл» [Там же, с. 18–19].

Грамматическая сфера языка в силу ее обобщенно-формализованного характера (в лингвистическом понимании) особенно часто представляется лингвистам-математикам тем языковым уровнем, который можно описать аксиоматически, с помощью конечного набора исходных понятий. В качестве примера можно привести статью А.В. Гладкого «Попытка формального определения понятия падежа и рода существительного» [Гладкий, 1973], в которой автор не соглашается с теми грамматическими описаниями, где принцип формализации не доведен до конца сознательно. Прежде чем дать «простое» и «естественное», то есть формализованное, определение падежа и рода, он делает довольно обширные предварительные пояснения [Там же, с. 27–31] и вводит многочисленные исходные понятия, заимствованные из языка математической логики. Но и этого оказывается недостаточно, так как в конце концов автор предупреждает, что «для определения понятия падежа, согласовательного класса и рода нам понадобятся следующие сведения о языке: а) нужно знать все сегменты данного языка; б) для каждого сегмента нужно знать является ли он формой существительного» и т.п. – всего 6 пунктов [Там же, с. 34]. Заключительное замечание А.В. Гладкого: «Никаких других сведений о языке для определения понятия падежа, согласовательного класса и рода не нужно», не кажется нам утешительным! Ведь даже одного пункта перечисленных «сведений о языке» достаточно, чтобы сделать предлагаемое автором сложное построение формальной процедуры определения падежа и рода лишенным смысла. Дело в том, что формализация грамматических понятий и в этом случае, как и в любом другом, имеет смысл только на фоне знания языка. А это знание принадлежит человеку, оно антропоцентрично, и поэтому не объективируется в формализованной модели. Как справедливо отмечает К.И. Вальков, процесс обобщения, воплощенный в терминологически определенное научное понятие, приобретает смысл лишь после того, как вводится позиция наблюдателя или, выражаясь геометрически, вводится «операция проектирования» [Вальков, 1984, с. 11; Он же, 2006]. Таким образом, даже математика опирается не на строго формальные, а на содержательные исходные понятия, предполагающие инвариантную неопределенность объекта исследования. Тем более лингвистам не следует разделять распространенное суеверие об аксиологической замкнутости и формальной безупречности математических методов.

В современной теории классификаций все большее внимание обращают на изучение принципов естественной классификации, которая иначе называется интенсиональной, сущностной классификацией – или систематикой [Мейен, Шрейдер, 1976, с. 69] и противопоставляется экстенсиональным, дескриптивным, искусственным классификациям. С.В. Мейен и Ю.А. Шрейдер, авторы методологической статьи по теории классификаций, указывают такие свойства естественной классификации: «Систематика – установление такой упорядоченности объектов, которая приобретает статус привилегированной системы, выделенной самой природой, это примерно то же, что и естественная классификация (система)» [Там же]. Такая классификация должна обладать объяснительной силой, высокой степенью информативности. Классическим образцом такой классификации в науке является периодическая система Д.И. Менделеева. В методологии классификаций так определяется место естественной классификации среди других видов классификации: «Наиболее совершенной системой является такая, где все признаки объекта определяются положением в системе. Чем ближе система стоит к этому идеалу, тем она менее искусственна, и естественной системой следует назвать такую, где количество свойств объекта, поставленных в функциональную связь с его положением в системе, является максимальной» [Там же, 102–103]; «чем больше общих утверждений об объектах дает возможность сделать классификация, тем она естественнее»; «классификация тем более естественна, чем более существенные связи она отражает» [Там же, с. 78]; «в отличие от возможности нескольких дескриптивных классификаций объектов их естественная классификация является единственной» [Там же, с. 79]; таким образом, естественной классификации свойственна объективность, надежность, прогностическая сила [Мейен, Шрейдер, 1976], а сама эта классификация оказывается не только средством изучения объектов, но и ее конечной целью, конечным результатом.

Следует сказать, что в сфере лингвистики общая теория естественных классификаций должна быть значительно уточнена и развита в силу того, что язык является специфическим объектом познания. Общих принципов недостаточно для создания естественной классификации единиц конкретного языка. Необходима лингвистическая методология естественной классификации. Она формулируется в процессе сложного научного поиска. О методике естественной классификации в грамматике писали в свое время Л.В. Щерба, В.В. Виноградов, В.М. Жирмунский, В.Г. Адмони, Е.А. Реферовская, А.К. Васильева. Глубокое методологическое развитие она получила в книгах А.В. Бондарко, где также можно найти и обзор литературы по данной проблеме [Бондарко, 1983].

Существует мнение, что понятие «естественность» можно отнести не только к собственной языковой классификации морфологических единиц, но и к их научному описанию. Так, И.А. Мельчук, рассматривая свойства дедуктивной системы описания морфологии, указывает и на свойство «естественность», которое он трактует так: «Естественность системы означает способность введенных понятий достаточно точно отражать интуицию лингвистов относительно наблюдаемых фактов. Понятие должно охватывать некоторую совокупность фактов, которая воспринимается исследователем как естественная; различия, устанавливаемые данным понятием, также должны выступать как естественные» [Мельчук, 1997, с. 25]. Автор добавляет далее, что, хотя такое понимание естественной системы «в высшей степени расплывчато и субъективно», поскольку опирается на языковую интуицию исследователя, «тем не менее, при всей неясности понятия естественности, его важность несомненна» [Там же, 26].

Нам представляется, что «естественная система описания» должна отражать «естественную классификацию языка», поэтому она должна, кроме обязательной опоры на интуицию, иметь собственную методологию, которую трудно уместить в дедуктивную морфологическую теорию.

Методология естественной классификации в морфологии должна учитывать, на наш взгляд, следующие существенные особенности грамматического строя русского языка: 1) наличие межуровневых связей морфологии с другими сферами языка (фонологией, лексикой, синтаксисом); 2) наличие различных уровней организации в самой морфологической системе; 3) семантическую и формальную вариативность как существенное свойство морфологических единиц; 4) политипологичность морфологического строя русского языка; 5) развивающийся, исторический характер морфологической системы, предполагающий диалектическое единство системного и асистемного, атомарного, инвариантного и вариантного, формально-структурного и коммуникативно-смыслового [Яц­кевич, 2004].

Так, например, дальнейшее развитие внутриязыковой морфологической типологии русского языка предполагает учет не только морфологических категорий слова, но и связь этих категорий с внутренней и внешней грамматической оформленностью словоформ [Смирницкий, 1955; Ревзин, 1977]. Данная проблема тесно связана с функциональной типологией словоформ и морфологических парадигм [Яцкевич, 1987, 1988, 1992].

Примером естественной классификации в морфологии является формообразовательный анализ, основанный на теории сильных и слабых морфем, разработанной автором в ряде книг [Яцкевич, 2002, 2006].

Распределение грамматической информации между внутренней и внешней грамматической оформленностью в различных структурных типах словоформ различно. Прежде всего следует разграничивать сигнификативно сильные и слабые формативы, как разновидности сильных и слабых морфем [Там же]. Сигнификативно сильные формативы определяют внутреннюю грамматическую оформленность слова. А сигнификативно слабые формативы не выражают в полной мере или совсем не выражают грамматической информации, опустошаются, и поэтому словоформы с такими слабыми формативами обязательно требуют, в качестве информационной компенсации, синтагматической грамматической оформленности.

В связи с этим вопросом отметим, что для русского языка не характерна грамматическая типология языков, предложенная В.А. Плунгяном, согласно которой «языки с “сильными” морфемами нередко оказываются языками со “слабыми” словоформами», а языки с «сильными» словоформами имеют «слабые», то есть плохо выделяемые морфемы [Плунгян, 2003, с. 37]. Как уже отмечалось выше, в русском языке словоформы с сильными формативами так же являются сигнификативно сильными, как и словоформы со слабыми формативами. В силу преимущественно флективного строя русского языка сфера синтагматической компенсации охватывает весь состав словоформ, однако обязательно необходимая для словоформ со слабыми формативами, она кажется избыточной для словоформ с сильными формативами. Вместе с тем важно подчеркнуть, что количество словоформ со слабыми формативами в русском языке значительно.

Данные типы словоформ свидетельствуют о наличии в русском языке большого количества отклонений от аддитивной модели морфемной сегментации. В.А. Плунгян отмечает, что в языках мира аддитивная модель отнюдь не является единственной и, может быть, даже не является явным образом преобладающей. Он, вслед за И.А. Мельчуком, рассматривает такие типы отклонений, как кумуляция, идиоматичность и контекстная вариативность [Мельчук, 1997, 1998; Плунгян, 2003, с. 37–80].

Однако в книге В.А. Плунгяна остались не рассмотренными отклонения от аддитивной модели, связанные с существованием в русском языке слабых формативов, кроме одного типа (в составе супплетивных форм). Ниже дается классификация типов сигнификативно слабых формативов в русской морфологии.

1. Омонимия флексий в склонении имен и спряжении глагола.

При омонимии флексий в структуре одной морфологической парадигмы функциональное противопоставление словоформ одной лексемы не может быть выражено формативом, он становится слабой морфемой и выполняет в структуре словоформы только конститутивную функцию. Основная нагрузка грамматической оформленности словоформы падает на ее синтагматику. Ниже рассмотрим примеры такой омонимии.

1.1. В склонении имен существительных третьего типа склонения наблюдается омонимия флексий в следующих падежах: а) в именительном и винительном (-□), б) в родительном, дательном и предложном (-и-): И. степь-□, Р. степ-и, Д. степ-и, В. степь-□, Т. степь-ю, П. о степ-и.

1.2. В склонении имен прилагательных, кроме омонимии флексий в мужском роде и множественном числе винительного и именительного, винительного и родительного падежей, наблюдается омонимия родительного, дательного, творительного и предложного падежей в женском роде, омонимия родительного и предложного во множественном числе: И. нов-ый, Р. нов-ого, Д. нов-ому, В. нов-ый или нов-ого, Т. нов-ым, П. о нов-ом; И. нов-ая, Р. нов-ой, Д. нов-ой, В. нов-ую, Т. нов-ой, П. о нов-ой; И. нов-ые, Р. нов-ых, Д. нов-ым, В. нов-ые или нов-ых, Т. нов-ыми, П. о нов-ых.

1.3. В склонении количественных числительных с основой на мягкую согласную омонимичны винительный и именительный, а также родительный, дательный и предложный падежи: И. пять-□, Р. пят-и, Д. пят-и, В. пять-□, Т. пять-ю, П. о пят-и. Числительные сорок-□, девяност-о, ст-о имеют омонимию винительного и именительного падежей и омонимию всех остальных косвенных падежей (флексия -а): Р. сорок-а, девяност-а, ст-а, Д. сорок-а, девяност-а, ст-а, Т. сорок-а, девяност-а, ст-а, П. о сорок-а, о девяност-а, о ст-а.

1.4. В спряжении глаголов наблюдается омонимия личных окончаний настоящего времени глаголов несовершенного вида и окончаний будущего времени глаголов совершенного вида. Ср.: 1 л. пиш-у, 2 л. пиш-ешь, 3 л. пиш-ет – 1 л. напиш-у, 2 л. напиш-ешь, 3 л. напиш-ет.

Во всех рассмотренных случаях противопоставление граммем осуществляется только синтагматически, на основе внешней грамматической оформленности словоформ. Таким образом, омонимичные флексии не выполняют грамматических функций и являются сигнификативно слабыми.

2. Грамматическая мутация словоформ и слабые формативы.

Грамматическая мутация – это внутреннее функциональное преобразование словоформы, в результате которого она становится способной представлять в разных употреблениях две граммемы, противопоставленные в парадигме одной грамматической категории. Ниже приводятся примеры грамматической мутации.

2.1. Исчисляемые существительные pluralia tantum типа сан-и, ножниц-ы, брюк-и способны в одних контекстах обозначать граммемы единственного числа (Я сел в сан-и. Дай мне ножниц-ы. Он надел брюк-и), а в других контекстах – граммемы множественного числа (По дороге ехала вереница сан-ей. Я купил ножниц-ы различного размера. Он перегладил все свои брюк-и). Флексия этимологического множественного числа функционально нейтрализуется, хотя продолжает детерминировать форма согласования по числу (новые сани, блестящие ножницы, черные брюки). А.А. Зализняк высказывает иное мнение, согласно которому здесь омонимия словоформ [Зализняк, 1967].

2.2. Существительные общего рода в различных контекстах способны выражать граммемы как мужского, так и женского рода: Он такой умниц-а. Она такая умниц-а. В отличие от предыдущего случая, здесь слабая флексия утрачивает способность к формальной синтагматической детерминации по роду, если существительное обозначает в данном тексте конкретное, определенное лицо (см. примеры выше). Налицо грамматическая мутация, приводящая к функциональной нейтрализации флексии.

2.3. Спрягаемые формы глаголов совершенного вида способны в различных контекстах обозначать граммему будущего и граммему настоящего абстрактного: Завтра я найду эту книгу. Никак не найду эту книгу. Грамматическая мутация приводит к функциональному ослаблению флексий глагола. Существуют другие мнения, согласно которым здесь полисемия или омонимия форм [Бондарко, 1971].

Грамматическая мутация характерна также для несклоняемых существительных (пальто), для категории вида у двувидовых глаголов (казнить, атаковать), для категории залога у словоформ с постфиксом -ся (мыться может быть и формой страдательного и формой средне-возвратного залогов) и другие случаи. Более подробно см. в [Яцкевич, 1987, 1988, 1992].

Во всех случаях грамматической мутации формативы утрачивают свой функциональный формообразовательный статус и становятся слабыми морфемами.

3. Аналитические формы слова и слабые формативы.

В составе аналитических форм слова формативы утрачивают собственную грамматическую функцию и становятся слабыми морфемами.

3.1. Форматив инфинитива в составе аналитических форм будущего времени приобретает конститутивную функцию и утрачивает дифференцирующую: буду писа-ть, будешь писа-ть, будет писа-ть.

3.2. Форматив -л- в составе аналитических форм сослагательного наклонения также утрачивает дифференцирующую функцию и становится слабой конститутивной морфемой: писа-л-□ бы, писа-л-а бы, писа-л-и бы.

3.3. При образовании аналитических форм сравнительной и превосходной степеней имен прилагательных флексии и суффиксы утрачивают способность различать граммемы категории степеней сравнения: более прост-ой, самый умн-ый, всех выш-е, всех бел-ее.

В рассмотренных выше примерах все компоненты аналитических форм со слабыми формативами омонимичны сильным словоформам с сигнификативно сильными морфемами.

4. Супплетивные словоформы и слабые формативы.

Для супплетивных словоформ одной лексемы характерна функциональная спаянность форматива с основой: я – мен-я, мн-е, мен-я, мн-ой, обо мн-е; хорош-ий – лучше; бра-ть – взя-ть. В последнем примере формативы вообще отсутствуют. Данный тип отклонения от аддитивной модели морфемной членимости рассматривается в книге В.А. Плунгяна [Плунгян, 2003, с. 44] и книге И.А. Мельчука, назвавшего данный тип словоформ «сильные мегаморфы» [Мельчук, 1997, с. 141–143].

5. Комплекс формативов с общей функцией. Грамматическая синсемия.

Если форматив состоит из комплекса морфем с одной и той же грамматической функцией, то такие морфемы являются синсемичными [Яцкевич, 1993, 2002] и оказываются в сигнификативно слабых позициях, поскольку не имеют функциональной автономности: сын-овь-я, неб-ес-а, бояр-ин-□ , граждан-ин-□.

6. Энантиосемия формативов с корневыми и словообразовательными морфемами. Грамматические аффиксы в ряде словоформ вступают в отношения энантиосемии в составе словоформы [Яцкевич, 2002], что приводит иногда к тому, что они утрачивают сигнификативную функцию и становятся слабыми формативами. Так, в словах типа вельмож-а, дяд-я флексия -а утрачивает функцию показателя грамматического женского рода, поскольку корень имеет лексическую семантику лица мужского пола, и становится слабой грамматической морфемой.

Далее, в безличных глаголах типа светает, смеркается флексия -ет утрачивает функцию показателя третьего лица, поскольку основа этих глаголов имеет безличное значение, и является слабой грамматической морфемой.

Слабым становится также морфемный показатель совершенного вида в процессе имперфективации: вы-лить – вы-ли-ва-ть, за-рыть – за-ры-ва-ть и т.д. Актуальное грамматическое значение несовершенного вида суффикса -ва- нейтрализует грамматическое значение совершенного вида у приставок, в результате они утрачивают функцию формативов.

Классификация функциональных типов формативов и морфологических парадигм [Яцкевич, 1988, 1992] предполагает изучение не только ведущих для русского языка способов грамматического структурирования лексики, но и таких, которые являются периферийными, но специфическими явлениями грамматического строя языка. Нередко к описанию таких периферийных фактов подходят «с чужой меркой», стремясь втиснуть их в классификацию регулярных явлений, относящихся к грамматическому центру языка. Однако эти периферийные явления значимы прежде всего тем, что отражают особые способы грамматического выражения граммем грамматических категорий и этим отличаются от фундаментальных для данного языка форм.

Проблему создания универсальной морфологической систематики нельзя решить, если только пользоваться понятиями грамматической многозначности и омонимии, так как они не в состоянии отразить всего многообразия системных отношений в сфере грамматической семантики. Не может быть решена эта задача и на основе теории нейтрализации, которая может объяснить только часть фактов, связанных с явлением неоднородности, неоднотипности морфологического строя русского языка. Представляется, что подобная проблема может быть исследована на основе функционально-типологической классификации морфологических единиц.

Библиографический список

Абаев Е.И. Языкознание – общественная наука // Русская речь. 1971. № 5.

Адмони В.Г. Основы теории грамматики. М.; Л., 1964.

Бенвенист Э. Классификация языков // Новое в лингвистике. Вып. 3. М., 1963.

Биаши К. Представление смысла текста как мирового комплекса // Textlinguistik. Bedeutung, Sprechakte und Text; Acten der 13. Linguistischen Kolloquiums, Gent, 1978. Bd. 2. / hrsg. von Velde M., Van de Vandewege W. Tübingen, 1979.

Бирвиш М. Точное знание – практический вопрос // Sprecha teorie und Semantik / hrsg. von Grewendorf G – Francfurt A.M. Sukrkanap, 1978.

Бондарко А.В. Вид и время русского глагола. М., 1971.

Бондарко А.В. Принципы функциональной грамматики и вопросы аспектологии. Л., 1983.

Будагов Р.А. Филология и культура. М., 1980.

Вальков К.И. Машину учат говорить? // Вопросы геометрического моделирования. Л., 1980.

Вальков К.И. Русский язык – Алгол // Вопросы геометрического моделирования. Л., 1981.

Вальков К.И. Моделирование и формализация. Л., 1984.

Вальков К.И. Азбука для самых грамотных. СПб., 2006.

Ван де Вельде Р.Г. Проблемы создания лингвистической теории эмпирической науки о тексте // Empirische Textwissenschaft: Aufbau u. Auswertung von Text – Corpora / hrsg. Bergenholz H., Schaeder B. Kornigstein, 1979.

Гладкий А.Б. Попытка формального определения понятия падежа и рода существительного // Проблемы грамматического моделирования. М., 1973.

Головин Б.Н. Лингвистические термины и лингвистические идеи // Вопросы языкознания. 1976. № 3.

Дюрфмюллер К. Компоненты понимания текста и их реконструкция в анализе текста // Textlinguistik. Bedeutung, Sprechakte und Text; Acten der 13. Linguistischen Kolloquiums, Gent, 1978. Bd. 2. / hrsg. von Velde M., Van de Vandewege W. Tübingen, 1979.

Забавников Б.Н. Методические аспекты коммуникативно-ориентированной грамматики // Известия АН СССР. Сер. лит-ры и языка. Т. 39. 1980. № 1.

Зализняк А.А. Русское именное словоизменение. М., 1967.

Звегинцев В.А. Предложение в его отношении к языку и речи. М., 1976.

Золотова Г.А. Коммуникативные аспекты русского синтаксиса. М., 1982.

Золотова Г.А., Онипенко Н.К., Сидорова М.Ю. Коммуникативная грамматика русского языка. М., 1998.

Кантино Э.П. Сигнификативные оппозиции // Принципы типологического анализа языков различного строя. М., 1972.

Кедров Б.М. Классификация наук: в 2 т. М., 1961–1965.

Котелова Н.З. Значение слова и его сочетаемость (к формализации в языкознании). Л., 1975.

Кубрякова Е.С., Александрова О.В. О контурах новой парадигмы знания в лингвистике // Семантика языка. М., 1999.

Кубрякова Е.С. Язык и знание: на пути получения знаний о языке: части речи с когнитивной точки зрения. Роль языка в познании мира. М., 2004.

Курилович Е. Очерки по лингвистике: сб. статей. М., 1962.

Маркус С. Логический аспект лингвистических оппозиций // Проблемы структурной лингвистики – 1963. М., 1963.

Мейен С.В. Систематика и формализация // Биология и современное научное познание. Ч. 1. М., 1975.

Мейен С.В., Шрейдер Ю.А. Методологические аспекты теории классификации // Вопросы философии. 1976. № 12.

Мельников Г.П. Системология и языковые аспекты кибернетики / под ред. Ю.Г. Косарева. М., 1978.

Мельчук И.А. Курс общей морфологии. Т. 1. Введение. Ч. 1: слово. М., 1997.

Мещанинов И.И. Члены предложения и части речи. Л., 1978.

Морфологическая типология и проблема классификации языков. М.; Л., 1965.

Налимов В.В. Вероятностная модель языка. О соотношении естественных и искусственных языков. М., 1979.

Перцов Н.В. Инварианты в русском словоизменении. М., 2001.

Плунгян В.А. Общая морфология: введение в проблематику. М., 2003.

Ревзин И.И. Метод моделирования и типология славянских языков. М., 1967.

Ревзин И.И. Современная структурная лингвистика: проблемы и методы. М., 1977.

Рождественский Ю.В. Типология слова. М., 1969.

Садовский В.Н. Основания общей теории систем. М., 1974.

Селиверстова О.Н. Когнитивная семантика на фоне общего развития лингвистической науки // Вопросы языкознания. 2002. № 6.

Скрелина Л.М. Лингвистика ХХ в.: школа Гийома (психосистематика). СПб., 2002.

Смирницкий А.И. Лексическое и грамматическое в слове // Вопросы грамматического строя. М., 1955.

Степанов Ю.С. Методы и принципы современной лингвистики. М., 1975.

Теоретические основы классификации языков мира. М., 1980.

Успенский Б.А. Структурная типология языков. М., 1965.

Яцкевич Л.Г. Лингвистические аспекты принципа инвариантной неопределенности // Вопросы геометрического моделирования / науч. ред. К.И. Вальков. Л., 1981.

Яцкевич Л.Г. Вопросы русского формообразования: функционально-типологиче­ский подход в морфологии (на примере имен существительных). Минск, 1987.

Яцкевич Л.Г. Функциональные типы парадигм в русской морфологии (на материале имен существительных): дис. … д-ра филол. наук. Гомель, 1988.

Яцкевич Л.Г. Морфологическая парадигма как комплексная единица формообразования // Вопросы языкознания. 1992. № 4.

Яцкевич Л.Г. Морфемика // Морфемика и словообразование русского языка: учеб. пособие. Вологда, 2002.

Яцкевич Л.Г. Категориальные значения частей речи. Функционально-типологиче­ское исследование. Вологда, 2004.

Яцкевич Л.Г. Слова со связанными основами: словарь. Вологда, 2006.

Н.А. Беседина²

следующая страница>