И С Т О Р И Я

М.П. Вохменцев
Эпоха энеолита лесостепного Притоболья

(вопросы культурной принадлежности, относительной и абсолютной хронологии)
Отдельные страницы истории дописьменного периода возможно реконструировать только с помощью археологических исследований. На основе археологических материалов, возможно построить определённые схемы исторического развития и наметить в них внутреннюю хронологию.

Археологические материалы, полученные на энеолитических памятниках лесостепного Притоболья относятся к различным культурно-хронологическим образованиям. По основным культурным признакам в исследуемом районе выявляются две группы памятников. Одна из них - южная, на юге лесостепного Притоболья на границе со степью. Памятники этой группы концентрируются по рекам Тобол, Уй, Убаган, в основном в районе с. Звериноголовское. Они образуют довольно компактный куст, занимая небольшую территорию размером 40 на 60 км. Выделяются памятники, относящиеся к раннему и позд­нему этапу энеолита. На памятниках встречаются материалы разной культурной принадлежности

Вторая группа памятников находится в северной части лесостепного Притоболья и является более многочисленной. Здесь памятники энеолита - ранней бронзы концентрируются в основном по крупным рекам – Тоболу, Исети, Миассу, а также на небольших прито­ках недалеко от их впадения в крупные реки. Единичные поселения встречаются около озер.

Культурная принадлежность исследованных крупных комплексов определяется достаточно четко. Представляется возможным наметить и внутреннюю хронологию, прежде всего среди энеолитических материалов второй (северной) группы памятников.

Памятники энеолита первой (южной) группы раннего этапа энеолита представлены материалами однослойного поселения Верхняя Алабуга-3, а также частью материалов с ближайших поселений Убаган-3, Озерное, могильник (поселение) Верхняя Алабуга. Полученный «чистый» комплекс поселения Верхняя Алабуга-3 делает это поселение опорным для южного куста памятников лесостепного Притоболья и прилегающих к нему территорий.

Керамика раннего энеолита памятников первой (южной) группы имеет отдельное сходство с сосудами маханджарской неолитической культуры, использовалось одинаковое сырье для изготовления орудий – из кварцито-песчаников. Ближайшее сходство керамика поселения Верхняя Алабуга-3 имеет с керамикой третьей группы поселения Бестамак раннего энеолита и Алкау-2 в северном Казахстане (17, 14).

Ранний энеолит степного Притоболья датируется, скорее всего, первой половиной IV тыс. до н. э. (19, 46). Хронологически ему предшествует на этой территории маханджарская культура, датируемая от конца VII – начала VI тыс. до н. э. до конца V – начала IV тыс. до н. э. Время следующих за раннеэнеолитическими исследованных памят­ников среднего энеолита определяется второй половиной IV тыс. до н.э. – началом III тыс. до н.э. Поселение Верхняя Алабуга-3, материалы которого имеют сходство с раннеэнеолитическими Северного Казахстана, может быть датировано первой половиной IV тыс. до н.э.

Поздний этап энеолита первой (южной) группы памятников лесостепного Притоболья представлен материалами разной культурной принадлежности.

Первый комплекс выделяется только типологически. Ближайшее сходство имеет с материалами терсекской культуры Северного Казахстана. Керамика терсекского облика выделена типологически на могильнике (поселении) Верхняя Алабуга, поселениях Убаган-2,3,7,8, Звериноголовский курган, Озерное, Дюна, Белоярское-3.

Основная часть терсекских памятников сосредоточена в Тургай­ском прогибе, небольшое число их находится к западу от Тургайского прогиба на р. Тобол. По Тургайскому прогибу протекает р. Убаган, правый приток р. Тобол. В географическом плане две реки являются хорошими транспортными магистралями. В природно-климатическом отношении степное Притоболье и лесостепное Притоболье довольно близки, что и обуславливало сходство хозяйственного использования этих территорий в древности.

Таким образом, часть памятников (южной) группы можно рассматривать как северную периферию терсекской культуры Север­ного Казахстана. Основная часть терсекских поселений расположена на реках. При этом наблюдается одна особенность – основная масса поселений находилась на небольших реках. На реке Тобол известно лишь два памятника: клад Аксу и поселение Надеждинка-2. Для других памятников характерно расположение в верховьях рек рядом с широкими пойменными участками (поселения Бестамак, Дузбай -1,2,3, Кожай-1,2, Каинды-3,4). Точнее, поселения основывались там, где пойма реки резко сужалась. Здесь было легче переходить на другой берег и тем самым легче использовать хозяйственные ресурсы данной территории. Третья часть терсекских памятников располагалась на озерах. Во всех случаях, независимо от того, у озера или на реке расположено поселение, оно располагалось очень близко к воде. Памятники у реки Тургай расположены чаще всего не на основном русле реки, а на протоках по краям поймы. Протоки имеют течение весной, а летом вода в них стоит. Подобная картина наблюдается и в лесостепном Притоболье. Поселение Звериноголовский курган, могильник (поселение) Верхняя Алабуга, Дюна, находятся около стариц реки Тобол. Поселения Убаган-2,3,7,8, Озерное – в верховьях рек. Следовательно, не только в культурном отношении, но и в топографическом расположении памятников позднего энеолита лесостепного Притоболья прослеживается сходство с терсекскими памятниками.

Время существования терсекских памятников датируется от второй трети III до начала II тыс. до н.э. (18, 18). Кроме сравнительно-типологического метода, применялись методы естественных наук. Имеется четыре радиоуглеродные даты. Три из них взяты на поселении Кожай-1. Образец из сооружения 7 дал дату 4600+ 320 лет от н. д. (ИГАН-656), из сооружения 10 получена дата 3200+ 260 лет от н. д. (ИГАН-655), из сооружения 13 – 4570 + 40 лет от н. д. (ИГАН-748). На поселении Кумкешу-1 по материалу из заполнения сооружения 3 получена радиоуглеродная дата 4570+270 лет от н. д. (ИГАН-747). Три даты довольно хорошо соотносятся друг с другом. Дата с поселения Кожай-1 из сооружения 10 сильно омоложена. Остальные три даты позволяют отнести время существования сооружений 7 и 13 на поселении Кожай-1 и сооружения 3 на поселении Кумкешу-1 к XXVII веку до н. э. (8, 124). Эта дата, полученная на основе радиоуглеродной датировки, хорошо согласуется с типологическим анализом материа­лов памятников и культур позднего энеолита других территорий.

Для определения времени существования терсекских памятников, в том числе и позднеэнеолитических памятников первой (южной) груп­пы лесостепного Притоболья, очень важно сравнение их с близкими материалами поселения Ботай. Большое сходство прослеживается и в каменной индустрии, сопоставимы рубящие орудия и выразительная группа дисковидных предметов. Ботайские костяные орудия по своей типологии близки к терсекским. Это скребки, шпатели, долота, гарпу­ны. Коллекции керамики терсекских памятников имеют много общего с Ботайской керамикой.

Широкий круг аналогий с терсекскими памятниками имеется к северо-западу от Тургайского прогиба. Это, прежде всего, суртандин­ские памятники. Сходство проявляется в орнаментации керамики, в кремневой индустрии. Основной исследователь суртандинской культу­ры датирует ее V-II тыс. до н. э. (20, 274). Ряд исследователей высказывал сомнение в такой датировке, считая слишком удревненной нижнюю границу.

Выделенная в лесной зоне Южноуральского Приозерья кысыкуль­ская культура имеет много общих черт с суртандинской, расположен­ной в степной и лесостепной части на озерах Башкирского Зауралья. Это неоднократно приводило к научным дискуссиям по различным вопросам. В данном случае нас интересуют общие черты и время существования памятников. Наиболее ярко черты сходства между терсекскими и кысыкульскими памятниками проявляются в орнаментации керамики (16; табл. I-IV, VII-IX, XII, XIV) и технике нанесения узоров. Кысыкульская культура в целом датируется концом III тыс. до н. э. – первой третью II тыс. до н. э. (16; 121,125).

Терсекские памятники прекращают свое существование в начале II тыс. до н.э. В это время появляются памятники вишневского типа XVIII – XVII вв. до н. э. и синташтинско-петровского типа, которые датируются XVIII - XVI вв. до н. э. (5, 42; 7, 49).

Таким образом, поздний энеолит, представленный терсекскими памятниками, заканчивается в XIX-XVIII вв. до н. э. Нижняя граница этого периода по радиоуглеродным датам и по сравнительно-типологическим результатам исследований может быть отнесена примерно к XXVII в. до н. э.

Второй комплекс находок позднего энеолита южной группы памятников также выделяется только типологически. В количествен­ном отношении он еще меньше, чем первый. В подъемных материалах на поселениях Озерное, Убаган-2 найдена керамика суртандинского облика. Она имеет сходство с посудой суртандинских памятников – поселения Суртанды III, VIII, Березки, Банное V (20; 23, 35, 65-66, 71). Кысыкульско – суртандинские комплексы полностью вписываются в хронологию общности энеолитических культур Зауралья и Северного Казахстана в рамках III тыс. до н. э. (24, 37).

Третий комплекс позднего энеолита южной группы, довольно значительный, выделяется по погребальным комплексам и подъемным сборам. По обряду погребений можно привести ряд аналогий, но не с прилегающими территориями, а с отстоящими на значительном рас­стоянии. В лесостепном Зауралье, на Урале и степной зоне Казахстана подобных могильников нет. Впервые характеризуя погребальные комплексы эпохи энеолита могильников Верхняя Алабуга и Убаган-1, Т.М. Потемкина не только обратила внимание на возможность привле­чения широкого круга аналогий к востоку и западу от Притоболья для различных групп погребений этих памятников, но и отметила большое сходство погребального обряда и инвентаря большинства из них с погребениями различных этапов ямной культуры на территории от Днепра до Волги (25; 157, 275-276). Позже по погребальным комплексам были проведены сравнения и обобщены все материалы (7).

Погребения в вытянутом положении на спине, без инвентаря имеют широкую возможность для сравнения от неолита до ранней бронзы. Все это затрудняет их более точное определение в культурном и хронологическом плане. В ямной культуре Н.Я. Мерперт выделяет их во вторую обрядовую группу: погребение 7 кургана 12 могильника Быково I, погребение 9 кургана 1 у Иловатки, погребение 3 кургана 2 могильника Быково II. Первые два погребения имеют восточную ориентировку, третье погребение ориентировано на ССВ, что сближает его с погребениями №№ 86, 88, 89 могильника (поселения) Верхняя Алабуга, где погребенные лежали головой на север. Вытянутые погребения выделяются в наиболее архаичную группу Поволжья (21; 45, 47-51). В энеолитической культуре Среднего Заволжья вытянутые погребения по линии север-юг имеются в могильнике Липовый Овраг (2; 27,30). Эталонный памятник самарской культуры в лесостепном Поволжье могильник у с. Съезжее дал новый материал, который невозможно было отнести ни к одной из известных к тому времени археологических культур. Это обусловило выделение самарской культуры. Среди погребений могильника у с. Съезжее имеются вытя­нутые захоронения на спине, головой на север, северо-восток (3, 6). Такое же положение костяков в погребениях известно в Поднепровье (12, 61-79), в энеолитических могильниках раннего арагольского типа Горного Алтая (30; 17-22, 23). Имеются вытянутые погребения в бескурганных могильниках на Дону (21, 56). Известный Чирский могильник нижнедонской культуры содержал в одной могиле пять скелетов в вытянутом положении, во втором – три. Нижнедонская культура имеет хронологическую и культурную близость с азовско-днепровской, самарской и прикаспийской культурами. Захоронения в вытянутой позе на спине с северной ориентировкой, часто без инвентаря, встречаются в кротовских памятниках западносибирской лесостепи (22, 221-222). Не исключается, что вытянутые погребения могильника (поселения) Верхняя Алабуга могут относиться к эпохе ранней бронзы.

Погребения с захоронениями “сидя” или “на корточках” могильников Верхняя Алабуга и Убаган-1 имеют аналоги в ямной культуре бескурганного этапа. Эти погребения выделены во вторую обрядовую группу захоронений в скорченном и сидячем положении (21, 90). Подобные погребения есть в среднестоговской культуре на Днепре в Александровском могильнике и в хвалынской культуре. Хвалынский могильник на Волге содержит небольшое количество захоронений в сидячем положении - всего 9% (1, 58). На памятниках, по которым приводятся сравнения, погребения в сидячем положении занимают небольшую долю от общего числа погребений. Погребения могильников Убаган-1, Верхняя Алабуга и могильников Хвалынский, Александровский сближает не только поза погребенных, но и ориентировка, в большинстве случаев на север, северо-запад, северо-восток. Хотя есть и исключения. Кроме этого, сходство прослежи­вается в наличии охры, угля и немногочисленности инвентаря.

Погребения в сильно скорченном положении также имеют аналоги среди захоронений энеолитических культур Поднепровья, Поволжья, Енисея. Именно в погребениях этого типа обнаружен погребальный инвентарь, который позволяет сравнивать погребения в хронологи­ческом и культурном плане. Погребения могильника (поселения) Верхняя Алабуга №№ 5, 104, 105 скорченные: в одном случае лежа на спине, два на левом боку, завалившись на спину и на живот. В двух случаях скорченность очень сильная – колени прижаты к животу, руки сильно согнуты. Для Хвалынского могильника ритуально-обрядовой нормой было положение на спине с подогнутыми в коленях ногами - 53%. Преобладает ориентировка на северо-восток, северо-запад и север (1, 57-58). Скорченность костяков присуща и среднестоговской культуре. В ямной культуре основными погребениями являются скорченные. Из шести обрядовых групп пять - погребения в скорченном положении с различными вариантами (21; 45-47, 51-53).

На более близких к лесостепному Притоболью территориях известно погребение в скорченной позе у поселка Дружный на р. Тогузак. Погребенный мужчина 25 лет, европеоид, находился на левом боку головой на восток, с небольшим отклонением к югу. В погребении найдены каменный брусок, медные колечки в сосуде. Сосуд, орнаментированный шагающей гребенкой и ямками, имел сходство с сосновоостровской керамикой (31, 184-186).

Захоронения сильно скорченные по принципу “антитезы” №№ 55,90 могильника (поселения) Верхняя Алабуга имеют ближайшие аналоги в Хвалынском могильнике среди выделенных авторами раскопок как «совместные» и среди многоярусных обрядовых групп погребений. (1; 61, 63-66). Погребения содержат одно, два и более захоронений, с инвентарем и без инвентаря. (1; 116, рис.20, костяки №№ 95, 96; с.117, рис.21, костяки №№ 107-110; с.118, рис.22, костяки №№ 119-121, 147-149; с.119, рис.23, костяки №№ 126, 127, 130). Захороненные имеют различную ориентировку, но нужно отметить, что полной «антитезы», то есть положения с направлением голов в противоположные стороны, нет. Погребения по принципу «антитезы» имеются в могильниках Тамар-Уткуль VIII, курган № 4, погребение № 1 и Изобильное-1, курган № 3 (23; 25, рис.12, 42-47).

Помимо этих типов погребений, на некоторых участках имеются захоронения отдельных черепов в могильнике (поселении) Верхняя Алабуга – погребения №№ 81, 82, 83а (25, рис. 60-62). В могильнике Убаган-1 также зафиксировано несколько черепов очень плохой сохранности в яме с плохо фиксируемой границей. Подобный ритуал прослежен в могильнике Бережновка-II. Расчленения костяков позже прослеживается в срубной культуре (21; 53,54).

Погребальный инвентарь из комплексов и отдельные находки, собранные с поверхности могильника Верхняя Алабуга, имеют сход­ство с ямными древностями Поволжья (21, рис. 5-9, 13-15), турганин­скими Приуралья (3, 119), хвалынской культуры (1, рис. 30, 1-2, 12-24).

Хвалынская культура предшествует ямной культуре. Верхним хро­нологическим пределом хвалынской культуры является рубеж IV и III тыс. до н.э., хотя не исключена возможность существования отдельных памятников и традиций и в начале III тыс. до н.э. Возможно, предпо­ложить время появления хвалынских памятников в середине – второй половине IV тыс. до н. э. Материалы Хвалынского могильника по радиоуглеродным определениям показали конец V – первую четверть IV тыс. до н. э. (1, 85-86). Становление ямной культуры происходит в первой четверти III тыс. до н. э. Вторая хронологическая группа ямных погребений датируется третьей четвертью III тыс. до н. э. Именно материалы этой группы имеют большое сходство с могильником (поселением) Верхняя Алабуга и Убаган-1. Верхняя граница ямных памятников достигает первой четверти II тыс. до н.э. (21; 61, 74-83).

Учитывая все вышеизложенное, наиболее вероятным временем функционирования энеолитических могильников Верхняя Алабуга, Убаган-1 и прилегающих к ним памятников по р. Тобол и р. Уй с типологически сходным материалом является середина III тыс. до н.э. По облику зауральские материалы близки к хвалынским, турганинским, ямным древностям. Имеются также черты сходства с афанасьевской культурой, что не противоречит датировке могильников лесостепного Притоболья.

Появившиеся в эпоху бронзы в Южном Зауралье памятники петровского и синташтинского типов имеют больше западную основу. Сложившаяся позже алакульская культура определяется как индоиранская. Эти культуры имели постоянные контакты с западными памятниками. (25, 341-342). Памятники синташтинского типа рас­сматриваются как протогородская ранняя индоевропейская цивилизация, исходно «замешанная на древнеямном субстрате» (10; .59, 62). Ряд исследователей анализирует общественное устройство древнеямного общества, перенося на него древнеиранскую иерархию и относит общество к индоиранскому населению. (29). Переселение древних индоиранцев вряд ли происходило единым потоком. Вероятно, это были отдельные импульсы в Среднюю Азию и лесостепную зону Сибири. Ряд исследователей видит сходство ямной и афанасьевской культур, объясняя это различными связями или прямой миграцией в район р. Енисея, а также антропологическим сходством. Движение степных древнеямных скотоводческих племен, по мнению некоторых авторов, имело место с территорий Поволжья в юго-восточном и восточном направлении, о чем свидетельствуют некоторые памятники в Средней Азии в низовьях р.Заревшан (могильник Заманбаба-1) (33, 329). Свидетельством появления ямных групп населения в лесостепном Зауралье являются могильники (поселение) Верхняя Алабуга и Убаган-1.

Памятники энеолита второй (северной) группы лесостепного Притоболья представлены более многочисленными материалами. Практически все эти памятники находятся севернее г. Кургана и располагаются довольно компактной группой по рекам Тобол, Исеть, Миасс. Находки по количеству в несколько раз превышают находки с южных памятников.

Коллекции с каждого памятника практически всегда многоком­понентны, но основная часть находок относится к энеолиту, значительно меньше – к ранней бронзе. И те, и другие связаны с кругом культур лесного Зауралья. Основная масса керамики, орнаментированная гребенкой, сопоставима с сосновоостровской свердловско-тагильского региона и Тюменского Притоболья, отчасти с аятской лесного Зауралья. Сосновоостровские комплексы характеризу­ются не только керамикой, но и набором каменных орудий, остатками жилищ, погребений (14, 252-253).

Второй по численности группой посуды (20-35%) является керамика, орнаментированная фигурным штампом и оттисками косопоставленного гребенчатого штампа эта керамика сопоставима с шапкульской (14, 258-259, рис.89, 11-14).

На ряде памятников в небольшом количестве (2-5%) встречается керамика липчинского облика. Часть посуды можно сопоставить с андреевской керамикой. Ее достаточно много на святилище Савин-1 (11%). На других памятниках андреевская керамика встречается редко.

Отдельное сходство имеется с энеолитическими культурами Южного Урала. В комплексах памятников северной группы встречена керамика аналогичная суртандинской с поселений: Суртанды VIII (20, табл. 3а, 14; табл.4а, 6; табл. 7, 12, 17; табл. 19, 3), Карабалакты IX (20, табл. 72, 6), Мурат (20, табл. 27а, 1-3).

Есть керамика, орнаментированная «жучковым», «сотовым» рисун­ком, с большой примесью талька в тесте. «Сотовый» геометризм встречается на поздних энеолитических памятниках в таежном Приуралье в конецборской, чужъяельской культурах, на памятниках волвончинской культуры в таежном Зауралье и в Приобье (комплексы жилища I А поселения Амня I, Сартынья I, Малый Атлым). На отдельных памятниках среднего Притоболья этот вид керамики составляет 1-2%. Более всего ее обнаружили на поселении Кочегарово-1, святилище Савин-1. Встречаются единичные фрагменты с веревочным штампом и отпечатками ткани на поверхности сосудов.

Менее информативными являются коллекции из камня. Преобладание пластинчатой или отщеповой индустрии на поселениях объясняется хронологическим и хозяйственным различием. На более ранних этапах энеолита преобладала традиция расщепления камня пластинами, на более поздних - отщеповая индустрия. Очень показательна коллекция святилища Савин-I, где преобладают орудия на отщепах. В целом каменные орудия энеолитических памятников лесостепного Притоболья имеют те же типы орудий, что и памятники Тюменского Притоболья, Урала и Зауралья. Наконечники кельтиминарского типа встречаются с сосновоостровской керамикой (10, 97-99) и на шапкульских памятниках (14, рис. 89, 1-4, 9). Одну из индикаторных групп составляют каменные подвески каплевидной формы, характерные для эпохи энеолита. Такое изделие найдено на святилище Савин-1. Каплевидные подвески распространены довольно широко, встречаются на памятниках в степной и лесной зон Урало-Сибирско-Казахстанского региона. Керамические грузила также имеют широкие аналоги в энеолитических культурах.

Таким образом, вторая (северная) группа памятников лесостепного Притоболья по основной массе материала тяготеет к кругу энеолитических культур южнолесной полосы Западной Сибири и Урала. Памятники сосновоостровского типа существовали в первой половине или второй трети III тыс. до н.э. Дальнейшее развитие гребенчатая керамика получила в аятской культуре, которая датируется серединой-второй половиной III тыс. (15, 45). Временем существования шапкульских памятников принято считать первую половину или первую-вторую треть III тыс. до н.э. (15, 49). Липчинские памятники датируются III тыс. до н.э. (15, 54). Андреевская культура на раннем этапе, очевидно, сосуществовала с поздним этапом липчинской культуры. Наиболее вероятная дата андреевской культуры – вторая половина III тыс. до н.э. (15, 65). Большинство исследователей датирует андреевскую культуру III – началом II тыс. до н.э. (13, 14). Керамика, изготовленная по традициям суртандинской культуры, вполне могла существовать в лесостепном Притоболье в III тыс. до н.э. Единичные находки керамики с отпечатками текстиля и веревочного штампа сопоставимы с керамикой ранней бронзы, которая получила распространение на рубеже III-II тыс. до н.э., хотя истоки ее могли формироваться в конце III тыс. до н.э.

Все памятники энеолита второй (северной) группы лесостепного Притоболья датируются довольно широко - в пределах всего III тыс. до н.э. Все же среди памятников, исследованных раскопками, можно попытаться наметить относительную хронологию. Наиболее ранним памятником можно считать поселение Усть-Суерка-4 - середина III тыс. до н.э. К этому времени, видимо, относится и поселение Коршуново-1, где совместно встречается сосновоостровская, шувакишская, шапкульская керамика. Более поздним по времени памятником – середина – вторая половина III тыс. до н.э. – можно считать поселение Боборыкино-2. К этому же времени (середина – вторая пол. III тыс. до н.э.) можно отнести и святилище Савин-1, поселение Вавилон-1. Памятник Слабодчики-1 находится рядом со святилищем Савин-1 и имеет сходную с последним архитектурную планировку. Но коллекция находок со святилища Слабодчики-1 отличается от материалов святилища Савин-1 и вероятно функционировало после его. Завершает хронологическую колонку поселение Кочегарово-1. Вероятно, поселение следует датировать концом III тыс. до н. э.

Говоря о культурной принадлежности памятников второй (северной) группы лесостепного Притоболья, нужно отметить их многокомпонентность. Но при этом на всех памятниках преобладает керамика с гребенчатым орнаментом. Это позволяет данную группу памятников связывать с общностью (КИО) культур гребенчатого геометризма. Культуры гребенчатого геометризма располагаются на стыке Европы и Азии в меридиальной протяженности, преимущественно вдоль восточного склона Уральского хребта, с охватом различных ландшафтных зон. Сложение этих культур шло, в основном, на базе местных неолитических традиций. В эпоху энеолита существовали две традиции в орнаментации: отступающе-накольчатая и гребенчатая. К концу эпохи раннего металла произошло слияние этих традиций и затем преобладание гребенчатой традиции (32, 31-40). Слияние этих традиций ярко выражено на отдельных сосудах поселения Ташково-2 (11, рис. 6,7). В конечном счете, усиление и преобладание геометризма зауральской посуды привело к сложению «андроноидной» традиции.

На энеолитических материалах лесостепного Притоболья прослеживается влияние как культур лесной, так и степной зон. Это особенно хорошо заметно по орнаментации посуды святилища Савин-1, где смешаны лесные и степные традиции. По форме степная посуда имеет более вытянутые формы (ботайская, терсекская). Набор орудий также свидетельствует о значительной роли охоты, обработки шкур, разделки мяса. Это подтверждается и данными остеологии, свидетельствующими о возросшей роли копытных животных - лошади, косули, лося (25, 85-90). Ориентация хозяйства, связанного с охотой на лошадь, также характерна больше для степной зоны (6). В погребении святилища Савин-1 присутствуют захоронения разного антропологического типа – с южно-европеоидными и монголоидными чертами (27, 23).

На территории расположения энеолитических памятников второй (северной) группы в период ранней бронзы распространяется ташковская культура (11, 29-47). Поселение Ташково-2 исследовано раскопками полностью и считается в настоящее время опорным памятником ташковской культуры. На других поселениях собраны немногочисленные находки. Этот круг памятников датируется первой четвертью, возможно, первой третью II тыс. до н.э. (11, 45).
Источники
1. Агапов С.А., Васильев И.Б., Пестрикова В.И. Хвалынский энеолитический могильник. – Саратов, 1990.

2. Васильев И.Б. Энеолит лесостепного Поволжья // Энеолит Восточной Европы. Т. 235. – Куйбышев, 1980. – С. 27-52.

3. Васильев И.Б. Энеолит Поволожья. Степь и лесостепь. – Куйбышев, 1981.

4. Вохменцев М.П. Энеолит лесостепного Притоболья. Дис. соиск. канд. ист. наук. – М., 1999.

5. Евдокимов В.В. Формальные и сущностные аспекты периодизации эпохи бронзы Центрального и Северного Казахстана // Россия и Восток: проблемы взаимодействия. Материалы конференции. Ч.V. Кн. 1. – Челябинск, 1995.

6. Зайберт В.Ф. Энеолит Урало-Иртышского междуречья. – Петропавловск, 1993.

7. Зданович Г.Б., Зданович Д.Г. Протогородская цивилизация «Страна городов» Южного Зауралья (опыт моделирующего отношения к древности) // Россия и Восток: проблемы взаимодействия: Материалы к конференции. Ч. V. Кн. 1. – Челябинск, 1995. – С. 48-62.

8. Калиева С.С., Логвин В.Н. Скотоводы Тургая в третьем тысячелетии до н.э. – Кустанай, 1997.

9. Ковалева В.Т. Энеолитическое поселение на Андреевском озере // Археологические исследования на Урале и Западной Сибири. – Свердловск, 1977. – С. 89-104.

10. Ковалева В.Т., Варанкин Н.В. Новые памятники на оз.Андреевском // АО-1976. – М., 1977.

11. Ковалева В.Т. Ташковская культура раннего бронзового века Нижнего Притоболья // Материальная культура древнего населения. – Свердловск, 1988. – С. 29-47.

12. Ковалева И.Ф. Вытянутые погребения Днепровского ареала Волго-Днепровской культурно-исторической общности эпохи энеолита // Курганные древности Степного Поднепровья III-II тысячелетия до н.э. Вып. 3. – Днепропетровск, 1979. – С. 61-79.

13. Ковалева В.Т. Энеолит среднего Зауралья. – Екатеринбург, 1995.

14. Косарев М.Ф. Западная Сибирь в переходное время от неолита к бронзовому веку // Археология СССР. Эпоха бронзы лесной полосы СССР. – М., 1987.

15. Косарев М.Ф. Из древней истории Западной Сибири (общая историко-культурная концепция). Российский этнограф. – М., 1993

16. Крижевская Л.Я. Раннебронзовое время в Южном Зауралье. – Л., 1977.

17. Логвин В.Н. Неолит и энеолит степного Притоболья // Автореф. дис. ... канд. ист. наук. – М., 1986.

18. Логвин В.Н. О времени и путях сложения энеолита в степях Казахстана // Вопросы периодизации археологических памятников Центрального и Северного Казахстана. – Караганда, 1987..

19. Логвин В.Н. Каменный век Казахстанского Притоболья. – Алма-Ата, 1991.

20. Матюшин Г.Н. Энеолит Южного Урала. – М., 1982.

21. Мерперт Н.Я. Древнейшие скотоводы Волжско-Уральского междуречья. – М., 1974.

22. Молодин В.И. Сопка 2 – могильник доандроновской бронзы в Барабинской лесостепи // АО 1979. М., 1980. С. 221-222.

23. Моргунова Н.Л., Кравцов А.Ю. Памятники древнеямной культуры на Илеке. – Екатеринбург, 1994.

24. Мосин В.С. Мезолит – энеолит Южного Зауралья // Автореф. дис. …д-ра ист. наук. – Новосибирск, 2005

25. Потемкина Т.М. Бронзовый век лесостепного Притоболья. – М., 1985.

26. Потемкина Т.М. Календарно-обрядовая практика населения Зауралья в III тыс. до н.э. // Археоастрономия: проблемы становления. Тезисы докладов международной конференции. – М., 1996 – С.115-119.

27. Потемкина Т.М. Археоастрономические объекты как один из источ­ников изучения генезиса жречества // Жречество и шаманизм в скифскую эпоху. Материалы междунар. конф. – СПб., 1996 – С.20-24.

28. Потемкина Т.М., Юревич В.А. Древнейшая астрономическая обсерва­тория на территории России // Археоастрономия: проблемы становления. Тезисы докладов международной конференции. М., 1996 – С. 109-114.

29. Смирнов К.Ф., Кузьмина Е.Е. Происхождение индоиранцев в свете новейших археологических открытий. – М., 1977.

30. Хлобыстина М.Д. Древнейшие могильники Горного Алтая // СА. 1975. № 1.

31. Шорин А.Ф. Энеолитическое погребение у поселка Дружный в Южном Зауралье // Волго-Уральская степь и лесостепь в эпоху раннего металла. Куйбышев, 1982 – С.183-188.

32. Шорин А.Ф. Энеолит Урала и сопредельных территорий (проблемы культурогенеза) // Автореф. дис. ... докт. ист. наук. Новосибирск, 1995.

33. Энеолит СССР. Археология СССР. – М. 1982.

М.В. Булыгина
Изучение иностранного языка

со времен Древней Руси до реформ Петра I
В современных условиях развития образования, когда языковому образованию уделяется достаточно большое внимание, особенно интересным, на наш взгляд, было бы проследить некоторые вехи в истории распространения в России изучения иностранных языков, как старых так и новых, наиболее значимые школы, тенденции и особенности обучения языкам.
Изучение иностранных языков в Древней Руси
Как известно, первыми центрами образования и просвещения на Руси были монастыри. В Древней Руси православная церковь активно занималась педагогическим делом, являясь, по мнению многих исследователей (например, А.Н. Шевелева) конфессиональным моно­полистом (1). Первая школа учения книжного открылась при князе Владимире Святославовиче в Киеве в 988 г. и была далеко не популяр­на среди населения. Поначалу книжное учение вызывало такое отрица­тельное отношение, что, как гласит летопись 988 г. матери, отдавшие чад в «учение книжное», «аки по мертвеци плакахуся». (2, 150)

Постепенно отношение к школьному обучению меняется: былины восхваляют героев, прошедших книжную науку, родители, отдавшие детей в учение, рассматриваются как образцы для подражания. Больше уделяют внимания просвещению и правящие круги: летописи свидетельствуют, что, например, князь Ярослав Мудрый (1019-1054) велел ставить по городам и весям новые церкви, а их священникам приказывал – «учите людей». (2, 150) На протяжении периода с X по XIII вв. училища создавались на княжеских, церковных и монастырских подворьях. Обучали церковному пению, чтению, письму, «учили чести» – то есть занимались нравственным воспитанием. Школы учения книжного носили элитарный характер – учениками были обычно дети представителей высшего сословия.

Более точной информации периода до татаро-монгольского ига не сохранилось: нет информации ни о составе учеников или учителей, ни о содержании и методах работы. Ученые лишь предполагают, что первоначально преподавание велось греческими, а позже русскими священниками и носило характер изучения грамоты по церковным книгам. О грамотности населения свидетельствует архаический эпос, где созданы образы грамотных богатырей. Причём, они не только умели читать и писать, но и владели иностранным языком (Добрыня Никитич, Волхв).

Относительно изучения иностранных языков следует отметить, что еще Киевская Русь с древних времен имела сношения с другими народами, а торговые и экономические связи требовали знания языков. М.И. Сухомлинов, исследовавший языкознание в древней Руси, считает, что языкознание имело практическое и теоретическое направ­ление: одни языки изучались для общения, другие – как средство для высших целей – проводники религиозных убеждений или как условие образованности. (3, 186)

Создавались и специальные учебные заведения, в которых изуча­лись иностранные языки, например, в Смоленске было училище, в котором преподавали греческий и другие языки. Князь Владимир Свя­тославович, вернувшись из Корсунского похода, открыл школу, где обучали также греческому языку. (4, 50)

В Новгороде сын князя Владимира Ярослав открыл училище, в котором ученый монах Ефрем учил греческому языку. (5)

Известно, что многие русские князья свободно владели иностран­ными языками. Так, например, Владимир Мономах пишет о своем отце Всеволоде, что тот владел 5 языками: греческим, латинским, немецким, венгерским, половецким.

Язык изучался большей частью в путешествиях или в процессе общения с иностранцами, гостившими в России. Говорить о массовом изучении иностранного языка ещё, конечно же, не приходится, но сам факт, что языковому образованию уделялось внимание и что им владели не только «толмачи» говорит о многом.

В целом владение древними языками (латинским и греческим) было непременным условием для развития образованности – именно на этих языках велось обучение. Это был еще и язык дипломатии, чем и объясняется наибольшее распространение изучения этих языков по сравнению с другими.

В результате татаро-монгольского нашествия уровень образо­вания на Руси резко снизился: были сожжены книги, разрушены монастыри, убиты или угнаны в полон мастера грамоты, об изучении языков, как в прочем и об элементарном учении не могло быть и речи.

После татаро-монгольского нашествия православная церковь приобретает еще большую значимость в деле образования: ведет огромную работу по восстановлению и копированию книг, для чего привлекает грамотных людей и обучает молодежь. Бесплатное «обучение младенцев», иногда даже с «пропитанием», также становит­ся сферой деятельности церкви. Число монастырей и желающих принять монашество быстро растёт, в том числе и за счет юношества: многие родители стремятся отдать детей в монахи, так как, по их мнению, это гарантирует выживание ребенка в неспокойное время, а некоторые богатые монастыри обеспечивают ещё и безбедное существование и даже некоторое образование.

К обязательным занятиям монаха, кроме постоянных участий в богослужениях и работы на обитель, относилось и изучение церков­ной литературы. Этого не могли делать неграмотные люди. Как и в средневековых европейских монастырях, на Руси, готовя послушников к постригу, монахи обучали их грамоте. Некоторым монахам вменя­лось в обязанность обучать детей поселян и монастырских крестьян. Так возникли монастырские школы, а увеличение числа монастырей повлекло за собой рост числа школ при них, особенно этот рост отмечается в XIV-XV веках.

Говоря о методах преподавания в монастырских школах, большин­ство исследователей отмечают, что они мало чем отличались от дея­тельности мастеров грамоты XVI-XVII веков, о которых историкам из­вестно следующее: индивидуальное обучение каждого ученика, разновозрастные группы обучаемых, изготовление учителем прописей для каждого, переход от одного индивидуального задания к другому, нестабильный состав обучающихся. Содержание образования было в лучшем случае на уровне элементарной грамоты и знания основных молитв.
Изучение иностранных языков

в монастырских и церковных школах
Развитие государства потребовало людей, способных вести пере­говоры с представителями соседних стран и это привело к тому, что в XIII-XV вв. в отдельных монастырях началось изучение языков: первым стал греческий язык, а в XIV-XVI вв. распространились латинский и немецкий языки, во второй половине XVII века ещё и польский язык. Первые школы, в которых преподавались греческий, латинский и славянский языки, носили название греко-славянских или братских школ и первые упоминания о них встречаются, начиная с XVI века. Основным приемом обучения в таких школах было выполнение индивидуальных заданий учителя каждым учеником. Учитель состав­лял прописи, то есть куски текста, переписанные из, как правило, един­ственной книги самого учителя. Ученик либо читал, либо переписывал этот кусок, либо заучивал его наизусть, после чего подходил к учителю и рассказывал. Затем следовало следующее задание. Учеба была делом непростым: начиналась она, как правило, еще затемно, часов с 7 утра, и продолжалась до обеда, затем учитель и дети отдыхали и кушали, после чего вновь продолжались занятия до 16-17 часов. Зубрежка была основной в методике обучения, именно она и приводила к бессо­знательному искажению текстов книг. Применительно к заучиванию священного писания это рассматривалось как ложь со словом божьим и учащихся, которые допускали неточности или искажения, нещадно наказывали. Примерно также проходило и обучение иностранным языкам: наизусть заучивались куски сложных оригинальных текстов на греческом или латинском языках, но именно бессознательность и приводила к их искажениям и в дальнейшем к неминуемому (иногда достаточно жестокому) наказанию за это. Такие методы не способство­вали как успешности обучения, так и тяге к изучению языков среди молодежи.

Изначально изучение иностранного языка было направлено на от­дельного человека: языкам обучались большей частью самостоятельно или под руководством другого человека, уже имеющего опыт иноязыч­ной коммуникации. Здесь прослеживаются элементы так называемого открытого образования, к основным направлениям которого относят: индивидуальное обучение, ответственность за собственные успехи, сотрудничество, направленность на непрерывное образование. Такой стиль обучения был во многом продиктован социально-экономиче­скими условиями: «толмачей» требовалось не так уж и много, методики обучения языкам отсутствовали, существовало не так много школ, где преподавались языки, учебники, в нашем понимании, отсутствовали – язык перенимался либо напрямую от его носителей либо путем чтения иноязычной литературы чаще религиозного харак­тера. Обучаемый сам отвечал за свои знания и продвигался в языке по мере своих сил и возможностей. Тем не менее, обучение продвигалось медленно и велось плохо, телесные наказания были делом постоянным и отпугивали молодежь.

С другой стороны, России постоянно требовались люди, владеющие не только древними, но и новыми иностранными языками. Известны, например, идеи Бориса Годунова о необходимости отправки за границу русских дворян и о создании в стране университета на европейский манер. Церковь также стремилась к повышению образованности духо­венства, в том числе и в области языкового образования. Постепенно в Россию пришли и более прогрессивные методы изучения языков вместе с братскими школами. В таких школах преподавало уже 2-3 учителя. В программы, кроме прочих наук, входили несколько языков (например, славянский, греческий, латинский, польский). Граммати­ческое обучение языкам проводилось поэтапно: от изучения азбуки и чтения – к правописанию, синтаксису и риторике. Также использова­лись телесные наказания за нерадивость, но их рекомендовалось уже применять «в меру». Требовалось также держать в тайне организацию обучения, чтобы не вызывать нападок со стороны конкурентов-като­ликов. Использовалось традиционное для школы мастеров грамоты обучение по подготовленным учителем записям и взаимные опросы учеников друг друга. Преподавание велось и по греческим учебникам. (1, 149)

Несмотря на значительные временные затраты на изучение ино­странных языков, свободное владение ими достигалось очень редко. Методы преподавания не менялись десятилетиями, причем особое неприятие вызывала западноевропейская образованность. Её рассма­тривали как угрозу православию. Этим можно объяснить отрица­тельные ответы Москвы на многократные предложения европейских правительств об оказании помощи в обучении языкам (например, такой проект папского посла Поссевино был отвергнут Иваном Грозным). Предложения отклонялись из-за опасения, что католицизм путем «педагогической экспансии» втянет Московское государство в орбиту своего влияния. А это, в свою очередь, значительно сдерживало расширение изучения языков, как классических, так и живых.

Между тем, включение Московского государства в политическую и экономическую жизнь Европы потребовало европейски образованных людей, в первую очередь со знанием латинского языка. Ведь латынь являлась языком дипломатических отношений и торговых сделок, а владели ей немногие толмачи и то, в случае своего пребывания за границей. Вплоть до второй половины XVI в. образование, которое приобретали русские люди, не предусматривало изучение латыни и греческого языка. Кроме того, «латинская ученость» продолжала вызывать резко отрицательное отношение населения. По свидетельству жившего в 1600-1612 гг. в Москве француза Маржерета «народ ненавидел науки (иноземные), особенно латинский».

Объективная реальность, однако, одержала верх: к концу XVI в. были созданы отечественные учебники по славянской и греческой грамматике, которые позволяли сделать сравнение языков для лучшего их усвоения. В это же время Московское правительство попыталось организовать отправку своих людей за границу для изучения латинского и греческого языков. Но эта практика не привилась. Напри­мер, еще Иван Грозный вынашивал такие планы, намереваясь учредить заведение на манер западноевропейского университета. Эти планы постоянно наталкивались на противодействие православного духовен­ства, которое опасалось, что подобные школы окажутся рассадниками католицизма. Но возможность обучаться греческому и латинскому языкам все же была предоставлена боярским детям и представителям духовного сословия. Первая школа с западноевропейской программой и обучением латинскому языку была открыта при лютеранской церкви немецкой слободы. Вполне вероятно, что были там и русские дети. Так, например, доподлинно известно, что писатель-публицист князь А.М. Курбский (1528-1583) владел латынью. Начинается открытие латинских и греко-латинских школ при монастырях.

Создание в России греко-латинских школ
Развитие школьного дела в России XVII века происходило в изменившихся исторических и культурных условиях: российское госу­дарство испытывало давление Европы, успешно входившей в новую фазу своей истории – Новое время. Оставаться в стороне, изолиро­ваться от этих процессов было маловероятно, да и опасно. России требовалось укрепление своей международной значимости и внутрен­него устройства после Смутного времени. Укрепление государствен­ности требовало увеличения числа подготовленных специалистов. Государству нужны были не столько просто грамотные, сколько повы­шенное число достаточно широко образованных людей. Спрос на гра­мотность возрастал в профессиональную (бюрократическую, медицин­скую, инженерную, военную, духовную, переводческую, прикладную) сторону. Значительно возрастает число печатных изданий, иностран­ных переводов, что свидетельствует о неуклонности распространения но­вых научных знаний. В аппарате государственного управления появ­ляются образованные приказные люди – дьяки. (1)

В русском обществе созрело понимание того, что собственными педагогическими силами быстро улучшить ситуацию не получится, и обратились к опыту учителей из Киева и учёных греческих иноков. Ещё одним стимулом развития и расширения образования стало воздей­ствие на общественное мнение. Повсеместное отношение к невежеству становилось более отрицательным, в нем видели источник социальной смуты, крамолы, экономического неблагополучия. Разделяя такой взгляд, побывавший в Москве Паисий Лигарид писал в 1669 г.: «Искал я корня сего духовного недуга, поразившее ныне Христоименитое царство русское…, и, наконец придумал и нашел, что все зло произошло от двух причин: от того, что нет народных училищ и библиотек» (2, 159).

Во второй половине XVII в. определились 4 основные подхода к воспитанию и обучению: 1) «латинофильский» (его представителями были Симеон Полоцкий, Сильвестр Медведев), 2) византийско-русский (Епифаний Славинецкий, Федор Ртищев, Карион Истомин), 3) слявяно-греко-латинский (Иоанникий, Сафроний, Лихуды), 4) старообрядческо-начетнический (протопоп Аввакум). Они стали источником не прекращавшихся в последующие столетия споров славянофилов и западников. Такие разные подходы породили и некоторые типичные подходы к изучению греческой и латинской грамот как еретических.

Согласно материалам одного следственного дела, представители московской молодежи признавалась, что их убеждали родственники и друзья: «Перестань учиться по-латыни, дурно это». И все-таки со второй половины XVII в. распространяется изучение греческого и латинского языков. Носителями греко-латинской образованности оставались толмачи при царском дворе. История сохранила некоторые имена: Степан Щирецкий, Богдан Лыков, Онисим Михайлов. По сви­детельству путешественника Адама Олеария, побывавшего в то время в России, «русское юношество начинают обучать греческому и латин­скому языкам», с ним совпадает мнение французского путешествен­ника де ла Невилля, который посетил Москву в 1689 г.: «четырех московитян знал я таких, которые могут говорить по латыни, учившись сему у польских наставников». Учились латинскому и польскому языкам дети царя Алексея Михайловича (1629-1676).

Знание греческого языка встречалось главным образом среди духовных лиц, латинский распространялся прежде всего в светских верхах русского общества. (2, 159)

Греко-латинские школы, распространившиеся в это время в Москве, само название которых указывало на обязательностиь изучения в них древних языков, стали для России того времени школой повышенного типа. В России появилось много их приверженцев и постепенно такие школы или школы подобные им распространились все дальше от Москвы. Руководили ими, как правило, монахи. Существуют проти­воположные мнения о том, какой общий уровень знаний давали такие школы, но никто из исследователей этого периода не отрицает одного факта – они удовлетворяли потребности в переводчиках, а стало быть, справлялись с обучением иностранным языкам и, кроме того, способ­ствовали распространению их изучения. Среди таких школ могут быть названы:

– немецкая школа, открытая в конце XVI веке с бесплатным обуче­нием, куда брали учеников из разных сословий и преподавали светские знания и латинский язык. Русские ученики известны в этой школе с 1678 г., когда царь Федор Алексеевич направил туда молодых людей для изучения аптекарского дела;

– греко-латинская школа, открытая, по-видимому, Арсением Греком в 1649 г. при Чудовом монастыре в Москве. Эта школа просуществовала всего 5 лет, руководителя по подозрению в неправоверии сослали на Соловки;

– училище при Андреевском монастыре, созданное в 1649 г. воспи­тателем царя Ф.М. Ртищевым за свой счет. Он пригласил с Укра­ины 30 ученых монахов для перевода на русский иностранных книг и обуче­ния желающих греческому, латинскому и славянскому языкам;

– школа Спасского монастыря, основанная в 1660-х гг. Симеоном Полоцким. Затем ей руководил Сильвестр Медведев. В школе обуча­лись, например, присланные правительством для овладения греческим и латынью молодые приказные люди;

– Типографское училище относилось уже к школе повышенного образования и было основано в 1681 г. Три года спустя училище насчи­тывало 191 ученика, 28 из которых занимались греческим языком. В 1685 г. из 233 учеников греческий изучало уже 67 человек. Язык изучали в старшем классе: осваивали умение читать, понимать тексты, усердно прорабатывали грамматику. В дальнейшем оно слилось со Славяно-Греко-Латинской академией.

– школа в Богоявленском монастыре. Была основана двумя греческими монахами, питомцами Падуанского университета в Италии, братьями Иоанникием и Сафронием Лихудами, прибывшими в Москву в 1685 г. В школе они преподавали греческий, латинский и итальянский языки. В 1687 г. школу с 80-ю учениками перевели в новое специально отстроенное здание, и на её основе была создана знаменитая Славяно-Греко-Латинская академия. (1)

Развитие книгопечатания сделало доступным знания для большего количества монастырей и школ при них, а также увеличило число ино­странных книг, завозимых в Россию и, соответственно, добавило работы переводчикам. Это свидетельствует о неуклонном распростра­нении новых научных знаний и требовании хорошего знания иностран­ных языков большим количеством населения.

Создание Славяно-Греко-Латинской академии, по мнению исследо­вателей истории образования, явилось значительным событием для отечественного образования. Являясь всесословным учебным заведе­нием, рассчитана она было только на православных. Все ученики и тем более учителя (большинство из которых было, между прочим, иностранцами, но обязательно православными) проходили строгий отбор. Педагогическое дело было строго регламентировано, и ни один преподаватель не мог стать таковым без соответствующего высокого поручительства. Постоянно велась борьба с возможными ересями внутри православия и проверка издаваемых в России книг.

Образовательный курс академии, равный курсу Киевской академии, включал в себя 3 грамматических класса, представлявших собой сред­нюю школу того времени, и 4 высших класса. Преподавалась славян­ская (русская), греческая, латинская грамматика – от алфавита до умения делать переводы с одного языка на другой. Курс высшей школы предусматривал преподавание пиитики (стихосложения), физики (которая больше была похожа на естествознание в современ­ном понимании). Математики в академии не было. Астрономия преподавалась по Аристотелю на уровне университетов классического Средневековья, без учета научных достижений XVI–XVII веков. Преподавание философии, опять же по Аристотелю, делилось на политику и этику. В отечественной истории образования опять-таки существуют различные оценки деятельности названной академии, но она, бесспорно, стала, по сути, первым российским университетом, и в ней изучалась латынь – ключ к научному европейскому знанию эпохи. Овладев латынью, студент мог уже самостоятельно повышать уровень своих знаний и овладевать достижениями науки в Европе. Выпуск­ники (и даже не закончившие полностью курс студенты) академии высоко ценились российским государством и обществом в целом: судьба Ломоносова – подтверждение и качества обучения, и возмож­ностей применения полученных знаний.

Особенно процветала академия при братьях Лихудах, учёных греках, которые были приглашены преподавать языки. Они впервые предприняли попытку создать учебник для обучения греческому языку. Им стала «Краткая греческая грамматика», изданная в 1687 г. Изложение материала было сделано по так называемому сократиче­скому методу. В первой части давался подстрочный пословный пере­вод на славянский язык, что значительно облегчало работу с начинаю­щими учениками, которые не знали греческого языка. В этой части авторы объясняли «качества букв», то есть речь шла о произношении. Это было значительным шагом вперед по сравнению с устоявшимися методами преподавания – чисто интуитивными. Наряду с этим в учебнике содержались и недостатки: не давались правила об измене­ниях частей речи. Вторая часть начиналась правилами согласования частей речи, об управлении глаголами и существительными. В третьей части речь шла об ударении, частицах и изменении слов. Систему склонений и спряжений братья Лихуды давали в предназначенной для старших классов «Полной греческой грамматике». (6)

К середине XVIII века академия становится профессиональным духовным учебным заведением в России. Сегодня несомненно, что появление академии было прогрессивным шагом в развитии как россий­ского образования, так и в распространении изучения древних языков.

Распространению изучения новых языков (в первую очередь, немец­кого) во многом способствовали школы, открытые иностранцами, например, «разноязычная школа» пленного пастора Глюка в Москве, в которой каждый из 50 учащихся изучал два западноевропейских языка, или шведская школа в Тобольске, также открытая пленными шведами. В Немецкой слободе в Москве школы для иностранцев были открыты ещё раньше. Известно, что в 1602 году на встречу датского королевича специально вывезли 30 учеников церковной школы этой слободы. Немецкая слобода и её школы имеют интересную историю. Это поселение иностранцев было уничтожено в Смутное время XVI века. Позже на ее месте возродилась новая Немецкая слобода и вновь открылась школа. Основной контингент учащихся должен был принад­лежать к протестантам-лютеранам, но в интернациональной слободе строго придерживаться этого принципа было сложно, и принимали желающих обучаться русских детей. Сюда же направлялись россий­ским правительством ученики, которые в будущем становились пере­водчиками. Содержала школу лютеранская община, пастор следил за 1-2 учителями, осуществлявшими преподавание. Среди педагогов сохранилось имя Иоанна Грегори, саксонца, преподававшего в школе до 1675 года, который увлекался театральными постановками силами учеников. Они показывались и при дворе и настолько заинтересовали Алексея Михайловича, что, как утверждают историки, он по 10 часов подряд проводил за их просмотром. В учебный курс входило изучение лютеранской Библии, немецкой и латинской грамматики, элементар­ной математики.

В 1701 году действовала церковная школа Швим­мера, в которой изучали и древние и новые языки. Согласно царскому указу, в этой школе училось шесть русских учеников. В школе пастора Глюка, который был к тому же языковедом-ориенталистом, кроме двух обязательных западных языков, факультативно преподавали древне­еврейский, сирийский, халдейский языки. С 1706 года, когда после смерти Глюка руководить школой стал некто Паузе, согласно инструк­ции Петра I прибавились еще турецкий и персидский языки. (6) К сожалению, школу скоро закрыли из-за неумелого руководства преемников Глюка, но практический опыт преподавания нескольких языков, особенно восточных, сыграл определенную роль в дальнейшем развитии как методики преподавания, так и в процессе распростране­ния иностранных языков в России.

Таким образом, школы в Немецкой слободе можно отнести к промежуточным между элементарной начальной школой и начальной школой высшего типа. Эти школы можно считать родоначальницами изучения не только немецкого языка в России, но и восточных языков.

Постепенно знания, полученные в перечисленных учебных заведе­ниях, за рубежом, в монастырях и в образовательных центрах России, распространялись вглубь её заново осваиваемых территорий и становились достижением всё большего количества населения. Мето­ды преподавания заимствовались у иностранных преподавателей, так как методика преподавания как наука в России еще не существовала.
Влияние реформ Петра I

на изучение иностранных языков в России
Петровские реформы дали мощный толчок развитию образования в России. То, государство, которое создавал Петр, требовало профессио­налов в различных областях, подготовленных иначе, чем в древнерус­ский период. России требовались образованные люди самых разных профессий, в том числе чиновники, офицеры, моряки, медики, придворные, дипломаты, инженеры, переводчики. Церковная школа не всегда могла качественно подготовить по многим из перечисленным профессий. Впервые произошёл отход от церковного образования, была осуществлена попытка массово отправить русских людей на учебу за границу. Масштабно это было осуществлено в ходе знаменитого Великого посольства 1698-1699 гг. Отправляя людей за границу, Петр требовал, прежде всего, учить язык. «Живые» языки изучали, главным образом, так же, как и в прошлые века, то есть либо во время личного общения с иностранцами, либо во время поездок за границу. Так в истории методики преподавания зафиксирован случай с князем Львовым, наставником группы русских юношей, отправленных за границу для ознакомления с ремеслами и науками. Он обратился с письмом к Петру I, спрашивая как быть с теми, кто не знает иностранных языков. Царь ответил ясно и коротко: «как матросы русские выучились, таким образом и оным учиться». (6, 43)

Как ни странно, такое обучение себя не оправдало. Отправляемые по воле государства, насильственно, без знания иностранных языков и с большими денежными затруднениями, молодые люди оказывались в чужой стране практически в одиночестве, в отрыве от своей культуры. В таких условиях большинство посланных все же изучили язык и приобрели необходимые профессиональные знания, но вследствие многолетнего пребывания за границей ученики претерпевали био­графические метаморфозы (служили, воевали, меняли место житель­ства, заводили семьи) и отрывались от отеческих корней, ассимилиро­вавшись в другой культуре. Возвращение на Родину для многих было уже не нужным: они переняли другую культуру, создали семью, обзавелись детьми.

Поскольку как подготовка специалистов за рубежом, так и пригла­ше­ние специалистов, было делом дорогостоящим, решено было созда­вать школы для подготовки специалистов в России. Так были созданы первые профессиональные учебные заведения. Первой стала Навигац­кая школа. В дальнейшем появляются гимназия Э. Глюка, которая практически являлась профессиональной школой переводчиков, Артиллерийская и Инженерная школы. Первым типом учебных заве­дений имперского периода стали профессиональные школы. Основной их особенностью стало совмеще­ние в одном учебном заведении общеобразовательной начальной (рус­ские классы), средней (латинские классы) и профессиональной (например, навигацкие классы) школ.

Вскоре пришло понимание того, что качественно подготовленных специалистов нельзя получить без создания общеобразовательной базы и, начиная с 1717 г., занялись организацией массовой школы, которая долгое время была церковной, но постепенно высшие сословия начали отказываться от услуг учителей-священников и всё чаще доверяли образование своих детей гувернерам.

Массовые школы начали свое существование с указа Петра об открытии при монастырях и церквях «цифирных школ», которые постепенно преобразовывались в различные учебные заведения – бурсы, славяно-российские школы и что особо интересно для нашего исследования, латинские (или, как их тогда называли, «латинные») школы. Как следует из самого названия, в учебный курс в обязатель­ном порядке включался латинский язык.

Латинские школы были широко распространены по всей территории России вплоть до Урала и Сибири. Их целью было дать не только элементарное образование, которое изначально предлагали клерикальные учебные заведения, но и некоторые азы для продолже­ния обучения, в том числе и в светских учебных заведениях. Пред­метом, который открывал доступ к продолжению образования, стал латинский язык. Однако, если на территории европейской части России особых проблем с учителями латинского языка не существовало, то в отдаленных районах, таких как Урал и Сибирь, где к преподаванию допускались даже опальные сосланные монахи (пример Далматовского или Рафайловского монастырей) такие люди были большой редкостью.

Кроме того, потребность в образованных людях на окраинах огромной империи была не столь уж велика, а большинство населения считало, что как они прожили без грамоты (и тем более без знания языков), то и дети их проживут. Это стало причиной того, что во многих монастырях и церквах латинские школы прекратили свое существование уже через 3-5 лет.

Дворянство, купечество, духовенство как высшие сословия страны, наоборот, предъявляли особые требования к образованию и нуждались в специфичном для каждого социального слоя обучении. Для них создавались школы особого типа со своим набором предметов, так как традиционно российский социум не предусматривал оставления своего сословия. Сложностью в распространении обучения являлось еще и трудное усвоение содержания образования (особенно выделялись языки и математика), длительность обучения, отсутствие необходимых учебников на русском языке и подготовленных преподавателей делали такие школы повышенного типа малопривлекательными. Сыграли свою роль и репрессивные способы, которыми государство пыталось загнать в школы. Отдавая ребенка в школу, родители практически теряли его, он становился собственностью государства, так как учеба была началом пожизненной службы государству, а такой доли для своего ребенка мало кто желал.

Еще одной составляющей петровской реформы образования стало создание в 1724 году в Петербурге Академии наук с университетом и гимназией при ней. Были приглашены иноземные преподаватели, закуплены учебники на иностранных языках, лекции читались на латинском языке. Но именно незнание латыни на достаточном уровне и 15-летний срок обучения (совместно в гимназии и университете) сделало эти учебные заведения непривлекательными для российской моло­дежи. Из-за отсутствия русских слушателей иностранные профессора вынуждены были ходить на лекции друг к другу или обучать (за русские деньги) выписанных из Германии учеников. Если академическая гимназия ещё получала русских учеников, то в универ­ситете продолжала обучение их небольшая часть. Профессура могла вести занятия только на латыни, уровень владения которой у выпускников был достаточно низким.

В конце правления Петра светское поведение в быту, необходимость получения профессиональных знаний для службы привели к тому, что большая часть российского дворянства нуждалась в более высокой образованности, чем могли дать церковные школы, но и не желала отдавать детей в массовые школы. Так поиск новых учителей привел к созданию в стране института гувернёрства. Причем, это послужило еще одним шагом к массовому изучению иностранного языка, так как большинство гувернеров были иностранцы. Параллельную государ­ственной частную образовательную систему создавали с разрешения царя сначала пленные шведы, в дальнейшем домашними учителями и воспитателями становились немцы, французы, в аристократических семьях – англичане. Знание иностранного языка было обязательным и поэтому приглашать частного учителя из иностранцев скоро стало модным. В лекциях из истории российской педагогики А.Н. Шевелев приводит такой пример, иллюстрирующий обстановку той эпохи:

«Один молодой дворянин, получив домашнее образование у военнопленного, был представлен на столичный смотр. На вопрос о языке, которым он владеет, сообщил, что французским. Однако, понять, что он говорит, комиссия не смогла, заподозрив парня во лжи. Быть бы ему во флоте матросом, но на его счастье рядом оказался дворянин, слышавший финский язык. Он понял, что экзаменуемый владеет именно им. Оказалось, что попавший в плен финн, не знавший иных языков, кроме родного, но желавший получше устроиться, выдал его ничего не понимавшим родителям за французский. Он и обучал юношу, который теперь был оправдан и сделал неплохую карьеру, так как переводчиков с финского (в отличие от знавших французский) было мало». (1, 174)

Итак, реформы Петра I значительно повлияли не только на развитие образования в России, но и в первую очередь на расширение изучения иностранного языка. Россия установила тесные связи с европейскими странами и значительно возросла потребность в людях, знающих такие иностранные языки, как голландский, английский, немецкий, француз­ский. Метод обучения в языковой среде себя оправдал только на половину: изучив язык и культуру народа, подданные не торопились возвращаться на родину. Поэтому стали создаваться сначала специали­зированные профессиональные школы, а затем массовые школы, в некоторых из них изучение иностранного языка стало обязательным. Обучение иностранным языкам стало невозможно без учебников, и начался процесс создания учебников с учётом (правда, мини­мальным) родного языка обучаемых и элементарных условий обучения (тип школы, классы, подготовленность учащихся). Складывались опре­делённые методические направления, которые не всегда слепо копи­ровали иностранные – примером тому может служить создание десятилетием позже профессорами московского университета «Спосо­ба учения», на многие годы ставшего настольной книгой учителей иностранного языка. Петровские преобразования во всех сферах дея­тельности привели к тому, что взоры ученых были направлены и на родной язык и на сопоставление его с иностранными.

Таким образом, пройдя сложный путь от непонимания и неприятия до необходимой составляющей европейской образованности, учебный предмет иностранный язык подошел к периоду своего расцвета, выпавшему на XVIII-XIX вв.
Источники
1. Шевелев А.Н. Отечественная школа: история и современные проблемы. – СПб, 2003.

2. Джуринский А.Н. История педагогики. – М.: Владос, 1999.

3. Сухомлинов М.И. О языкознании в Древней Руси. – СПб, 1854.

4. Греков Б. Д. Культура Киевской Руси. – М., 1944.

5. Лавровский Н. О древнерусских училищах. – Харьков, 1854.

6.Раушенбах В.Э. Краткий обзор основных методов преподавания иностранных языков с I по XX век. – М.: Высшая школа, 1971.

7. Основные направления в методике преподавания иностранных языков в XIX-XX вв. Под. ред. И.В. Рахманова. – М., Педагогика, 1972.

8. Шатилов С.Ф. Методика обучения немецкому языку в средней школе. Изд. 2-е. – М.: Просвещение, 1986.

9. Грязнов Д.С., Лепихина Т.Н., Пономарева Г.А. Край по имени Далмата. Том 1. – Курган, «Зауралье», 2002.

следующая страница>