2.2 Грамматические трудности перевода

Говоря о трудностях перевода с немецкого языка на русский, можно отметить несовпадение грамматических значений ряда глагольных форм.

Хорошо известно, что различение глаголов по видам, характерное для русского и ряда славянских языков, в языках других групп индоевропейской семьи отсутствует. Однако видовые значения чаще всего передаются в этих языках временными формами глагола. Это свойственно, например, романским языкам и для ряду германских (в частности, английскому).

В немецком языке ситуация иная. Если имперфект и плюсквамперфект традиционное грамматическое значение еще сохраняют– соответственно, прошедшее несовершенное и давнопрошедшее время, то перфект фактически превратился в универсальное прошедшее время. При этом в разговорной речи сейчас употребляется практически один только перфект, и из письменных текстов он тоже вытесняет активно другие формы прошедшего времени. И при выборе видовой формы русского глагола приходится при переводе перфекта исходить из контекста.

Еще одна трудность связана с тем, что существует в немецком языке весьма развитая система конъюнктива, и во многих случаях (например, в косвенной речи) в сослагательном наклонении немецкие глаголы должны передаваться русскими глаголами в изъявительном.

В лексике нередко проблемы создают многочисленные заимствования из немецкого языка. Как правило, заимствуются слова в узком значении, причем не всегда самом употребительном. И когда в немецком тексте слово-источник употреблено оказывается в более широком значении или просто в другом, возникает эффект «ложных друзей переводчика». Простой пример – немецкое слово Führer и русское «фюрер». Переводчик должен понимать, что Führer переводится, как «фюрер» только тогда, когда речь идет о Гитлере и других деятелях нацизма(а также в составе эсэсовских званий или при упоминании современных нацистов). В остальных случаях оно означает просто «вождь».

Транслитерация немецких имен собственных и слов, оставленных без перевода, не вызывает, как правило, трудностей. Правда, по причине того, что современная практическая транскрипция отличается от той, которая применялась до середины двадцатого века, существуют определенные разночтения и традиционные кириллические написания немецких имен.

Это можно проследить на примере имени поэта Генриха Гейне. По современным правилам практической транскрипции следовало бы это имя писать, как Хайнрих Хайне. При этом фамилию современного однофамильца великого поэта нужно писать по-русски именно как Хайне, а вот имя Heinrich и в наше время по традиции передается, как Генрих.

Чисто грамматические категории могут «лексикализироваться», или осмысляться как содержательно значимые. Так, Якобсон также писал о том, что И.Е.Репина удивил в свое время тот факт, что немецкие художники изображают грех в виде женщины (немецкое слово die Sünde "грех" – женского рода). В русской культуре смерть– это старуха с косой, в немецкой же – der Sensenmann, скелет с косой, так как русское слово смерть – это существительное женского рода, в то время как немецкое der Tod "смерть" – мужского рода.

Потенциальная значимость подобных различий наиболее очевидна в переводе художественных текстов, о чем писал академик Л.В.Щерба в своем известном анализе лермонтовского перевода Сосны Г.Гейне: «<...> совершенно очевидно <...>, что мужской род (Fichtenbaum, а не Fichte) не случаен и что он создает в своем противопоставлении женскому роду Palme образ мужской неудовлетворенной любви к далекой, а потому недоступной женщине. Женским родом сосны Лермонтов отнял у образа всю его любовную устремленность и превратил сильную мужскую любовь в прекраснодушные мечты».

В грамматикализации «классических» грамматических категорий наподобие определенности-неопределенности помимо случаев межъязыковых расхождений, встречаются случаи, в которых существенные различия не грамматикализуются систематическим образом, что их делает для систематического описания очень сложными. Часто такие категории называются «скрытыми» (англ. covert; термин принадлежит Б.Уорфу) или «имплицитными». Примером скрытой категории для русского языка может служить категория отчуждаемой-неотчуждаемой принадлежности, которую можно воспринимать как частный случай категории посессивности. Различие между отчуждаемой и неотчуждаемой принадлежностью в русском языке хотя и не систематически, как в случае открытых грамматических категорий, но все же в большей степени проводится по сравнению с западноеропейскими языками . Например, русским словосочетаниям велосипедная цепь и цепь от велосипеда по-немецки (как и в большинстве других германских языков) соответствует одна и та же агглютинативная конструкция Fahrradkette. Иными словами, немецкий язык не делает между отчужденной (цепь от велосипеда, валяющаяся, скажем, на свалке) и неотчужденной принадлежностью (велосипедная цепь как деталь велосипеда) разницы. Выбор правильного перевода слов типа Fahrradkette на русский язык оказывается зачастую непростой задачей. Так, немецкое Autoschlüssel на русский может быть переведено только как ключ от машины (машинный ключ в этом значении невозможен). Это объясняется тем, что ключ –отторгаемая (отчуждаемая) в любом случае часть машины, так как чаще он лежит в кармане владельца, чем торчит в замке зажигания. Это различие по-немецки не передается. Важную информацию о возможностях перевода выражений с категорией неотчуждаемой принадлежности можно взять из знаний об устройстве мира. Если некоторая сущность является частью другой сущности, то нужно иметь в виду, что обсуждаемая категория для нее может оказаться существенной.

Обратимся к известному стихотворению Гейне «Лорелея».

Прежде всего бросается в глаза то, что мир текста определяется предметами. Можно разделить всю именную лексику стихотворения на две группы: в одну войдут слова, служащие для описания природы - рейнского пейзажа (напр., Rhein, Gipfel, Berg, Abendsonnenschein, Felsenriffe), в другую -слова, создающие образ Лорелеи (напр., Jungfrau, Geschmeide, Haar, Lied,

Singen).

Необходимо обратить внимание на употребление артиклей в тексте ориги-

нала. Например, мы читаем:

Den Schiffer im kleinen Schiffe.

Несмотря на то, что поэт упоминает впервые о рыбаке, плывущем в лод-

ке, слово Schiffer употреблено не с неопределенным артиклем, а с опреде-

ленным, то есть не каждого, мимо проплывающего, губит чаровница Лорелея своим пением, а только того, кто засматривается на нее, кто польстился на

красоту и богатство, тот погибает в речной пучине.

Таким образом, можно заключить, что артикль, выполняя всюду свою

основную, нормативно ему присущую функцию, актуализируясь в художест-

венном тексте, также приобретает и новую функцию: становится носителем

дополнительной информации, которую распознать не всегда легко.

Нельзя не обратить внимание на местоимения, встречающиеся в произведении. Начинается стихотворение о Лорелее с местоимения ich, акцентирующего внимание на настроении лирического героя. С разной степенью регулярности все разряды местоимений включаются в осуществление авторского замысла. По своей природе семантически недостаточные, они семантизируются в тексте и, не увеличивая его объем, несут дополнительную информацию разных типов.

В состав высокочастотных синсемантических слов входят также союзы.

Повтор союза не только упорядочивает, но и ритмизует высказывание. Посредством концентрации предлогов, предложных и пространственных

наречий достигается впечатление динамизма происходящего события

Обратимся к тексту оригинала: местоимение ich - я становится начальным словом стихотворения о Лорелее. Отправной доминирующей точкой является личное настроение. Но сразу же формальному первенству ich противостоит содержательная наполняемость предложения Ich weiß nicht...

- Я не знаю.... Мы наблюдаем нарушение синтаксической конструкции, а

точнее изменение порядка слов в придаточном предложении, усиливающее

чувство неуверенности. Предложение согласно норме должно звучать was es

bedeuten soll. Порядок слов, избранный Гейне, was soll es bedeuten, / Daß ich

so traurig bin девальвирует стоящую впереди часть Ich weiß nicht в фраг-

мент предложения, придавая ему грамматическую самостоятельность. Вторая половина первой строфы независима синтаксически и несет в себе новое высказывание, относящееся к лирическому я. И снова небольшое нарушение, которого можно было бы избежать так: Ein Märchen aus alten Zeiten /Verwirrt mir wieder den Sinn или смягчить es kommt mir nicht aus dem Sinn. Повтор нарушений грамматических норм наводит нас на мысль, что Г. Гейне не вынуждал себя к поиску безупречной рифмы и ритма, а, скорее, пытался создать впечатление робкого, щемящего сердце разговора, передать подавленное настроение лирического героя.

Итак, первая строфа, несмотря на неуверенность, присущую ей, содержит

два емких по содержанию и одновременно свободно выраженных высказыва-

ния. Вторая строфа написана гладко и легко. Лирический герой отодвинут автором на задний план. В двух предложениях, из которых каждое занимает полстрофы, описан пейзаж: река, заключенная в сумерки и прохладу, гора в сиянии заката.

Мы наблюдаем в этой строфе инверсию - синтаксический прием, основанный

на выдвижении на первый план определенной единицы высказывания за счет

ее специфического расположения. Позиционные изменения ведут к интонационным и ритмическим изменениям. Слово или словосочетание, выдвинутое благодаря инверсии вперед, получает особое ударение и, не меняя своей синтаксической функции, лексического и грамматического значения, приобретает дополнительную значимость смысловую и эмоциональную. Гейне повествует о спокойном течении Рейна Und ruhig fließt der Rhein. Слово ruhig вынесено вперед, из-за чего у читателя, как и у героя стихотворения - рыбака, с которым читатель лишь в пятой строфе знакомится, теряется бдительность и перед глазами встает идиллическая картина. Вода в спокойной, дремлющей уже реке, гора в свете вечернего солнца - больше никаких образных элементов не дано для того, чтобы представить полную картину места события. Но этого вполне достаточно, чтобы уловить четко непредсказуемость конца дня.

Известный факт, что Гейне ( за редким исключением: имеется в виду его цикл  стихов  Северное море), пейзажистом не был, подтверждается еще раз.

 Поэт  довольствовался определенными клише: фиалки, соловьи, розы были для него признаками весны, крик ворон, листопад и туман обозначали осень. Образ природы часто выступает не как цель, а лишь как средство углубленного разъяснения образа персонажа и его состояния.

Ландшафт и картины природы являются для Гейне лишь неким фоном для передачи чувств, мыслей или действий. Все картины Гейне объединены метафорической связью. Так и в этом стихотворении: на полувопрос о причине неизвестной печали еще не дан ответ, еще гадаешь, какая же сказка могла прийти лирическому герою на ум, как медленно вводится ландшафт. Он выступает как отдельная тема, на фоне которой вибрирует еще напряжение предыдущей строфы. Поэт очень уверенно описывает пейзаж, придает ему очевидную действительность. Но несмотря на это, реальность описываемого пейзажа ставит под сомнение. Ландшафт в рамках стихотворения производит впечатление призрачности вплоть до того, что растворяется незаметно в сказочной картине.

Не нужно для этого ни появление, ни вмешательство лирического я. Кажет-

ся, вечерний свет струится сам по себе от вершины горы к фигуре сидящей на ней девушки: золотит ее волосы своим светом, украшение, покрывает золотом гребень, которым расчесывает она волосы. Гейневская красавица-дева в тихом завораживающем окружении показана как русалка с убаюкивающим монотонным движением: Sie kämmt ihr goldenes Haar.

Четвертая строфа повтором этого же движения соединяется с предыдущей - движения и светового фона и дополняется магическим высказыванием:

Und singt ein Lied dabei. Песня эта не предназначена ни для кого, однако

многосложные слова произносятся с падающим ритмом. Это прослеживается хорошо во второй половине строфы. Взгляд вместе с понижением тона

опускается от вершины горы, скользит вниз на воду, где в лодке в темноте пловец. В первой строке пятой строфы поэт использует снова инверсию - на

первую позицию выдвигает словосочетание Den Schiffer im kleinen Schiffe.

Благодаря этому приему автор внимание читателя переключает на человека,

плывущего в маленькой лодке. Заворожен он звуком и светом, забывает о

смертельной опасности. И на этом все. Гейне так же быстро заканчивает начатую с описания ландшафта сказку, как ослабевает последний отблеск света на горной вершине. Автор от описания опасности, которая настигнет рыбака, уходит. Возможно, он попадет в водоворот или разобьется о скалу... Гейне указывает на роковой исход событий лишь дополнением wildes Weh.

Последняя шестая строфа начинается снова с инициала я. Я не знаю модифицировалось в Ich glaube - Я знаю/ я верю. После этой фразы следует без какой-либо остановки дальнейшее рассуждение героя. Лирический герой домысливает, приводит к заключению о неизбежной гибели рыбака свои размышления. Следует при этом обратить внимание на отсутствие

восклицательных предложений. Восклицательный знак может вводить

дополнительную информацию и подчеркивать эмфатичность предложения.

Гейне этот знак не использует, и нам остается лишь гадать, действи-

тельно ли спокойный Рейн может бить всепоглощающими волнами? К грусти

примешивается чувство облегчения: объяснена неизвестная печаль, о которой упоминалось вначале. Страх растворился. Безымянный образ обретает имя в лучах света. Последняя строфа замыкает совершенный круг, заданный первой строфой. Последняя строчка дает как бы название стихотворению. Этим воспользовались многие русские переводчики, назвав Лорелея свои переводные стихотворения. Да часто и в немецкой печати можно встретить под названием Die Loreley эту песню. Правомерно ли это, сложно сказать утвердительно. Как справедливо замечает В.А. Кухаренко, в заглавии имя собственное указывает на ведущую тему произведения, привлекает внимание читателя, прежде всего, к означиваемому персонажу, его ставит в центр художественного мира произведения, способствует его восприятию в качестве выразителя информации .

Генриху Гейне было всего 26 лет, когда он это стихотворение написал,

состоящее из шести строф. Но поэту в этом коротком произведении удалось

искусно передать напряжение, основанное на субъективном чувстве страха.

Автор включил в него удачно объективно существующий ландшафт, незаметно размывающийся в мифической картине. От реального повествования обратился к сказке, от сказки перешел снова к лирическому я, к тому, что думает лирический герой, и все сказанное закрепил именем. Имя собственное - удивительный языковой знак. Обладая выделительной силой, указывает оно на один конкретный объект. Прототипом Лорелеи согласно многим источникам является Амалия. Личное настроение и личные переживания в стихотворении Гейне преобразовались незаметно в романтическую картину.

Современные историко-литературоведческие исследования лишь подтвер-

ждают первопроходство великого поэта, мыслителя, художественного крити-

ка. В своей статье к 150-летию со дня смерти Г.Гейне немецкий литературовед Э. Лакнер подчеркивает его непреходящую ценность, называя поэта одним из остроумнейших сочинителей немецкого языка, который по сей день удивительно современен. Этому яркое подтверждение огромное количество переводов на русский язык. Более 30 переводчиков избра-

ли стихотворение Г. Гейне Ich weiß nicht, was soll es bedeuten... объектом

своей переводческой деятельности. Мы попытались назвать те лингвоэстетические компоненты, которые на протяжении почти двух столе-

тий притягивают переводчиков к переводу стихотворения о Лорелее. Но кто

из них оказался ближе к замыслу поэта, этот вопрос остается открытым.

Выводы

Говоря о трудностях перевода с немецкого языка на русский, можно отметить несовпадение грамматических значений ряда глагольных форм.

Различение глаголов по видам, характерное для русского и ряда славянских языков, в языках других групп индоевропейской семьи отсутствует. Однако видовые значения чаще всего передаются в этих языках временными формами глагола.

В немецком языке ситуация такова, что если имперфект и плюсквамперфект традиционное грамматическое значение еще сохраняют– соответственно, прошедшее несовершенное и давнопрошедшее время, то перфект фактически превратился в универсальное прошедшее время. При этом в разговорной речи сейчас употребляется практически один только перфект, и из письменных текстов он тоже вытесняет активно другие формы прошедшего времени. И при выборе видовой формы русского глагола приходится при переводе перфекта исходить из контекста.

Еще одна трудность связана с тем, что существует в немецком языке весьма развитая система конъюнктива, и во многих случаях (например, в косвенной речи) в сослагательном наклонении немецкие глаголы должны передаваться русскими глаголами в изъявительном.

В лексике нередко проблемы создают многочисленные заимствования из немецкого языка. Как правило, заимствуются слова в узком значении, причем не всегда самом употребительном.