Метафизические пространственные образы
Жизнь и смерть
Данную главу мы посвятим прочим пространственно-временным образам ранней лирики Цветаевой, не относящимся к теме детства.
Примечательно, что уже в самых ранних своих стихотворениях Цветаева, помимо темы детства, юности, первой любви, уделяет далеко не последнее место теме смерти, снов, потустороннего общения, затрагивая тем самым и связанные с ними пространственно-временные образы, т.е. метафизический тип хронотопа. В 1906 году, когда Цветаевой было 14 лет, она потеряла мать, что, безусловно, повлияло на начальный период ее творчества. Образ матери часто встречается в юношеских стихотворениях Цветаевой о детстве. Мотив смерти впервые появляется у Цветаевой еще в 1909 году в стихотворении «Памяти Нины Дживаха» (ПС, 10), и постепенно размышления о смерти становятся одной из главных тем ранней лирики поэта. Интересно наблюдение участницы девятой Международной цветаевской конференции в Москве (2001) К. Жогиной: «Интересно, что в известнейшем стихотворении 1913 года «Моим стихам, написанным так рано…», практически ставя знак равенства между юностью и смертью («Моим стихам о юности и смерти…» - I, 178), Цветаева тем самым определяет кардинальную тему своего раннего творчества и творчества в целом».25
В первых стихотворениях Цветаевой о смерти прослеживается традиционное понимание загробной жизни как лучшего мира, где умершие обретают покой и забвение всех земных забот: «В мире грусть. У Бога грусти нет!» (ПС, 13), «А теперь она уснула кротко / Там, в саду, где Бог и облака» (ПС, 19). Также смерть представляется лирической героине началом нового, иного бытия: ««Смерть окончанье – лишь рассказа, За гробом радость глубока» (ПС, 10). Обратимся снова к К. Жогиной и ее статье:
«В первых цветаевских стихотворениях смерть светла, нет внешне себя реализующего конфликта между миром жизни и миром смерти, который предстает ка закономерное завершение земного существования».26
Позже концепция смерти у Цветаевой резко меняется. В своей статье К. Жогина ссылается на Н. Струве и приводит его слова:
«..отроческое согласие [М. Цветаевой] на смерть свою и чужую сменяется вдруг, около 1912 года, полным ее неприятием. Смерть воспринимается отныне не как завершение жизни (христианство), не как «разрешение всех цепей» (стоики), но как исчезновение».27
Молодая Цветаева 1912-1913 гг. расценивает смерть не только как конец земного существования, но как конец существования вообще. Мотив бунта против смерти и категорическое ее неприятие звучит во многих стихотворениях этого периода (преимущественно после 1912 года): «Быть в грядущем лишь горсточкой пыли / Под могильным крестом? Не хочу!» (ПС, 64), «Слушайте! - Я не приемлю! Это – западня! / Не меня опустят в землю, не меня» (ПС, 66), «О возмущенье, что в могиле / Мы все равны!» (ПС, 70).
Яркий контраст между жизнью и смертью мы находим в знаменитом стихотворении 1913 года «Идешь, на меня похожий» (ПС, 65).
Стихотворение интересно уже своим жанрово-содержательным планом. Оно написано в форме обращения лирической героини уже после ее смерти к случайному адресату – прохожему, идущему мимо ее могилы. В хронотопическом контексте стихотворения композиция строится по принципу двухуровневой модели: во временном отношении это схема «прошлое-настоящее» (то есть действительность до и после смерти лирической героини), в пространственном отношении – схема «земля-могила».
Могила, из которой раздается голос лирической героини, является конечной точкой ее существования, ее «настоящим», за которым нет «будущего». Такие понятия, как «рай», «ад», «загробная жизнь» в стихотворении отсутствуют вовсе, смерть останавливает земное время, и таким образом единственно возможным для лирической героини движением во времени становится движение в пространстве памяти в единственно доступном ей направлении – назад, в прошлое. Она вспоминает то время, когда она еще жила, свое имя, возраст, внешность, черты характера, которые теперь не имеют никакого смысла: «Что звали меня Мариной / И сколько мне было лет». «Звали» вместо «зовут» говорит о том, что для умершего нет ни имени, ни возраста, что частично подтверждает и не содержащее имени и прочих подробностей обращение к адресату: просто «прохожий», который может быть кем угодно. Ключевой формулой стихотворения является строка «Я тоже была, прохожий!», в которой, в свою очередь, центральное место занимает вовсе не глагол прошедшего времени «была», а употребленное рядом с этим глаголом наречие «тоже». Как уже было сказано выше, на протяжении всего стихотворения сознание лирической героини из настоящего движется по временной оси назад, в воспоминания. Прохожий же, находясь в недоступном для героини пространстве, все же находится в настоящем: «Идешь, на меня, похожий». Однако, словосочетание «тоже была» задает времени новую направленность. Если бы вместо «тоже была» стояло только «была», прохожий бы так и оставался в исходной точке – настоящем, но словосочетание «тоже была» незаметно вводит в структуру стихотворения движение из настоящего в будущее относительно образа прохожего: фраза в форме воспоминания «тоже была», то есть «в прошлом я, как и ты, была», переведенная в режим настоящего времени, означает «теперь (в настоящем) меня нет, как и тебя когда-нибудь (в будущем) тоже не будет». Звучит мотив обреченности и неизбежности смерти каждого человека: «я была такой же, как ты, а ты будешь таким же, как я». Два образа как бы стремятся навстречу друг другу – лирическая героиня всем своим сознанием стремится обратно к жизни, между тем как для гуляющего по кладбищу прохожего еще существует земное время, которое постоянно и неминуемо приближает его к его собственной смерти.
То же самое происходит и в пространственной основе стихотворения. Голос лирической героини из-под земли движется в пространстве вверх, на землю, где находится прохожий, чей слух, в свою очередь, обращен к земле, то есть вниз. Добавим, что единственными конкретными пространственными образами являются здесь могила (пространство лирической героини) и кладбище, по которому гуляет прохожий (пространство героя). На протяжении всего стихотворения эти образы остаются неподвижными, не подвергаются расширению, сужению или какой бы то ни было трансформации.
В стихотворении «Быть нежной, бешеной и шумной» в восприятии лирической героини после смерти утрачивается даже возможность двигаться в пространстве памяти, что еще больше усиливает мотив безысходности: «Забыть свои слова и голос, / И блеск волос» (ПС, 70).
<предыдущая страница | следующая страница>